Райские цепи

Глава III

Крит, 5 лет назад

Шёлк моего платья шуршал по бедрам, когда я шагала по саду магнолий в сторону поместья, где проходила вечеринка. Я была здесь не просто гостьей – я была событием. Той самой роскошью, которую арендуют на пару часов, чтобы потом хвастаться в клубах Цюриха: «Да, я провёл вечер с той самой Садэ».

И вот он – мужчина, из-за которого мраморная Афродита в кустах алых роз внезапно показалась мне дурнушкой. Высокий, с плечами, способными удержать весь Олимп, и взглядом, от которого даже у меня задрожали колени. Он пил вино, разглядывая статую, будто сравнивая её с кем-то из прошлого.

Я подошла ближе, специально задев куст жасмина, чтобы лепестки упали мне на оголенные плечи. Он не повернулся. Но я знала – он уже почувствовал мое присутствие.

– Эта Афродита совсем не похожа на настоящую, – мой голос прозвучал как шёпот волны о берег. – Эта копия была раскритикована многими экспертами мифологии.

Наконец мужской взгляд скользнул ко мне, ленивый, безразличный.

Я вежливо улыбнулась, продолжая:

– Она была высечена для храма в Пафосе, но жрецы её отвергли, – я провела пальцем по плечу статуи. – Говорят, богиня ночью пришла к ним во сне и приказала разбить её лицо… Потому что никто не смеет сравниваться с ней. Никакая каменная реплика.

Брови незнакомца едва поднялись. Я отмахнула свои волнистые волосы назад, акцентируя его внимание на своей фигуре.

– Но скульптор ослушался. Спрятал её в пещере, где она стояла века, пока её не нашли местные моряки… Говорят, каждый, кто прикасался к ней, влюблялся в первого же человека, которого видел после.

Мужчина ухмыльнулся, медленно переводя взгляд с меня на статую.

– И в кого же влюбился сам скульптор?

– В самого себя, – улыбнулась я, пожимая плечами. – Он посмотрел в свое отражение в озере.

Незнакомец отставил бокал, оценивающе оглядывая меня с ног до распущенных волос. Я видела этот взгляд тысячу раз на лицах других мужчин – расчётливый, голодный, но впервые в нём было что-то ещё. Любопытство.

– Николаос Иоаннидис, – представился он, и я поняла, что он не часто говорит это другим женщинам.

– Садэ.

Я протянула руку, зная, что он увидит на запястье тонкие белые полосы от бриллиантовых браслетов моего последнего клиента, что остались на мне после отдыха под солнцем на его яхте.

Прекрасный незнакомец почему-то не торопился целовать мою руку, вместо этого он провёл большим пальцем по внутренней стороне моей ладони, где пульс бился как крылья пойманной птицы.

– Если хочешь прикоснуться к прекрасному, можешь начать с меня, – шепнула я, чувствуя, как его палец замирает.

Николаос хмыкнул, наконец прижимая свои губы к моей коже, но не к костяшкам, а к тонкой голубой вене на запястье. Его щетина слегка покарябала кожу, и я вздрогнула.

– Очень приятно познакомиться, Садэ, – произнёс он, отпуская мою руку. – Предложение интересное. Я подумаю.

– Оно скоротечно. Можете не успеть.

…

Я скользила между гостями, улыбаясь так, как учат в Лос-Анджелесе – губы приоткрыты, взгляд чуть с вызовом, но без наглости. Мои каблуки оставляли невидимые ожоги на мраморном полу, а шёлковое платье напоминало змеиную кожу – слишком откровенную, чтобы игнорировать.

Весь последний час после нашего знакомства он следил за мной. Николаос. Не как охотник – как коллекционер, уже решивший, что эта ваза будет стоять в его кабинете.

Я чувствовала его взгляд на затылке, когда наклонялась к бару, чтобы взять бокал шампанского. Его тень мелькала в толпе, всегда в трёх шагах от моей спины.

К барной стойке рядом со мной прислонился мужчина в костюме, который стоил больше, чем весь алкоголь в этом поместье вместе взятый. Русский. По взгляду – тот самый тип, который считает, что деньги дают право на любой каприз.

– Very exquisite, (Очень изящно), – произнёс он, коверкая английский с акцентом, достойным фильмов 90-х.

Я сделала глоток шампанского, оставив отпечаток красной помады на бокале, и ответила на его родном языке:

– Вы сейчас про шампанское или про мое платье?

Его брови взлетели к лысине.

– О, знаешь русский? А сама откуда будешь? – он заулыбался и придвинулся ближе, и я почувствовала запах его дорогого одеколона с нотками алкоголя.

– А Вы угадайте, – я провела языком по нижней губе, ловя вкус вина.

Внезапно чья-то ладонь легко опустилась на мою талию, прижимая меня к чужой груди.

– Этот ангел свалился с неба, – раздался голос Николаоса за моей спиной, глухой и с небольшим акцентом. – Это я её сбил.

Я недоуменно обернулась с легкой улыбкой. Его лицо было ближе, чем я ожидала – скулы, достойные античного мрамора, губы, которые явно знали, как заставить женщину забыть своё имя.

Русский нахмурился.

– Ты её хозяин?

Николаос усмехнулся, не отводя от меня глаз.

– Нет. Я тот, кто собирается им стать.

Олигарх фыркнул.

– У меня есть яхта. Дом в Монако. Сколько она стоит?

Николаос наклонился ко мне, целуя мою шею ровно в том месте, где пульс предательски стучал, и прошипел по-русски, с акцентом, который сделал бы его звездой криминальных сериалов Запада:

– Этот ангел больше не продаётся.

Олигарх побледнел, глядя на кольцо с гербом на пальце Николаоса. Он знал, что это за семья. Все знали.

– Понял, – прохрипел он и исчез в толпе.

Николаос не стал ничего объяснять мне. Мы уже все знали. Он взял меня за руку, провёл через сад, где гости притворялись, что не видят нас, и то, как он по-собственнически прижимает меня к себе.

Автопилот в его машине включился, а он посадил меня к себе на колени, как ребёнка, которого забрали из школы раньше звонка. Его губы прижались к моей шее, зубы слегка зацепили кожу, а руки заскользили по бёдрам, словно проверяя, реальна ли я.

– Ты больше не будешь работать ни дня, – прошептал он, и в его голосе была не просьба, а приговор. – Для такого ангела нужен рай, а не эта преисподняя.

Я прикрыла глаза, чувствуя, как его пальцы зарываются в мои волосы.

Так я нашла своего бога.

Сейчас

Лейла разбудила меня ровно в девять, поставив на прикроватный столик медный джезву с кофе, где кардамон и шафран спорили за право обжечь мне горло. Она знала – я люблю кофе с чем-нибудь сладким, поэтому финики всегда лежали рядом.

– Госпожа, платье будет готово через двадцать минут, – прошептала она, исчезая за дверью с походкой тени, которой научились только те, кто годами служит в домах, где тишина важнее слов.

Я включила Miles Davis – «Blue in Green» – и начала красить губы алой помадой, двигаясь перед зеркалом, будто пыталась убедить саму себя, что это танец, а не ритуал заклинания его имени.

Мое частое одиночество здесь – не пустота. Оно густое, как этот кофе, терпкое, как вино, которое Лейла приносит мне по вечерам, когда я скучаю по нему. Я обменяла обычную жизнь на эти минуты его внимания, и теперь жду их, как приливов берег океана – предсказуемо, каждый месяц, но всё равно затаив дыхание.

Но когда он здесь…

Наверное, мы с Нико, как два острова, соединённые подводным тайным хребтом. А на поверхности – разделены. Глубиной – одно целое. Но об этом никто не должен знать.

Лейла вернулась с платьем – шёлк цвета ночного моря, расшитый серебряными нитями, которые вспыхивали, как луна на волнах. Мы с моей служанкой одного роста, и это иногда смущало гостей нашей виллы: "Как это служанка смотрит тебе прямо в глаза?"

Дураки… Надменные и чванливые.

– Примеришь? – бросила я с улыбкой, кивая на ожерелье, когда Лейла застёгивала молнию на моей спине.

Она засмеялась, притворно отказываясь, но глаза её уже заблестели. В такие моменты я разрешала себе забывать, что мы не подруги. Но при Нико – я была холодна с ней. Он не терпит фамильярности, а я… я не терплю его гнева.

Гольфкар пришёл ровно в десять. Шофёр – не слуга – никогда не слуга, у Нико все имеют титулы, молча кивнул, провожая меня внутрь. Мы ехали сквозь пальмовую аллею, где гигантские мотыльки бились о стёкла, приняв свет фар за луну.

Театр Нико – его гордость. Неоклассический фасад, но внутри – современная акустика, которая не режет ухо традиционным бубнам и лютням. Он построил его не для показухи – здесь местные артисты получают гонорары, о которых их деды не смели и мечтать.

"Этот жест влюбил меня в него ещё сильнее, чем все драгоценности, которые он мне постоянно дарит", – подумала я, глядя на афишу: «Сага о рыбаках» – драма о потерянных невестах моря.

Я взяла шампанское и пошла между гостями театра, ловя обрывки фраз.

Пара из Милана, он – в очках Persol, она – в платье, которое кричало «Лето в Капри»:

– Этот театр – единственное место на острове, где нет туристов с айфонами… – хмыкнул мужчина, отпивая из чашечки кофе.

– Потому что владелец театра запретил фото. Говорят, в прошлом году он выбросил телефон одного американского блогера в бассейн. – прошептала его спутница.

Я улыбнулась про себя и углубилась дальше в толпу.

– …Я предлагал ему купить мою коллекцию античных амфор, но он сказал: «Искусство должно умирать в земле, а не в сейфах»… Чёртов эстет! – гаркнул какой-то британский дед.

Местные люди меня уже давно узнавали и всегда добродушно улыбались, потому что думали, что я и есть жена того самого состоятельного господина, что построил их театр. В чем-то они были правы.

Вот и сейчас столкнувшись с одной местной парочкой, они чуть ли не кинулись мне в ноги с поклоном.

Краем уха услышала, как один местный чиновник, рассуждал в стороне, закуривая трубку:

– После этого театра наши дети перестали уезжать на материк… Теперь у них есть мечта – играть на этой сцене!

Я подошла к своему месту – центральный балкон, скрытый от любопытных глаз бархатными шторами и играми света.

Нико поймал мою руку до того, как я успела сесть. Его пальцы обхватили моё запястье, притягивая ближе к себе, и в этом движении было столько собственности, что у меня перехватило дыхание.

– Ты опоздала на двадцать минут, – прошептал он, целуя моё плечо там, где шёлк платья сполз, обнажая кожу. Его парфюм – дым, кожа и что-то запретное – ударил в сознание. Мгновенная капитуляция моей смелости.

Я прикусила губу, чувствуя, как тепло от его губ растекается по телу.

– Я ждала, пока Лейла закончит с моим платьем, – соврала я, играя в невинность, хотя знала – он ненавидит оправдания.

Нико усмехнулся, проводя пальцем по моей шее, следя, как кожа покрывается мурашками.

– В следующий раз – будешь выходить голой.

– Ты только этого и ждешь.

Зал под нами постепенно заполнялся. Где-то внизу звенели бокалы, смешивались голоса на десяти языках. Они не знали, что этот театр – фасад. Как и я.

Нико развалился в кресле, вальяжно закинув ногу на ногу, но его поза была обманчива. Я видела – напряжение в челюсти, тяжесть взгляда, который полз по моим бёдрам, груди, губам.

Десять минут представления – и его рука лёгко упала на моё колено.

– Когда увидел тебя впервые… – он наклонился, губы в сантиметре от моего уха, – скультуры, банкет… Ты в том узком платье. Помнишь?

– Помню.

– Так вот. У меня тогда даже часы встали.

Я прикрылась бокалом, скрывая улыбку, но он все равно поймал её с хищным прищуром.

– Малышка, ты выглядишь сегодня просто обворожительно. – его ладонь сжала моё колено. – К чёрту это представление.

Мой стул придвинулся к нему одним его резким движением за ножку. Его дыхание обожгло мою шею.

– Садэ… – шёпот грубел, – Так хочу размазать твою помаду.

Фраза должна была вызвать смущение. Но низ живота свело от желания.

Мой взгляд упал на его колени, пополз вверх… А там – уже чёткий, выпуклый бугор под тканью.

В театре… Мы ещё не пробовали театр.

Я медленно провела языком по губам, откинулась в кресле, раздвинув ноги чуть шире, чем нужно.

– Ты действительно хочешь испортить мне платье? – прошептала я, зная, что это его ещё больше заведет.

Его ладонь, что опускается на мое плечо не просит – требует.

Я медленно опускаюсь на колени между его расставленных ног, шёлк платья шелестит, как предсмертный вздох.

Он расстегивает ширинку, приспуская край брюк.

Мои губы скользят по внутренней стороне его бедра, язык чуть задевает ткань. Нико напрягается, пальцы сжимают подлокотники.

Одним движением освобождаю его от ткани. Размер всегда ошеломляет: тяжелый, горячий. Притворяюсь, что не замечаю его пристального взгляда, целую основание, наслаждаясь стоном, который он подавляет. Медленно беру в рот, прокручивая языком по основанию. Горло расслаблено – годы эскорта научили не давиться. Пальцы обхватывают то, что не помещается, синхронизируя ритм с движениями губ. Исполняю так, чтобы щеки втягивались, создавая вакуум. Правой рукой массирую его, левой – кружу там, где кожа особенно чувствительна.

– Сука… – шипит он, его спина выгибается, когда я резко опускаюсь до конца, нос упирается в его живот.

Оркестр взрывается медными трубами, заглушая его рык.

Я приподнимаюсь, вытирая перчаткой подбородок. Губы горят, вкус его – солёный, горький, мой.

Нико тянет меня на свои колени, руки обвивают талию, губы прижимаются к моему виску.

– Ты… Чёртова ведьма, – дыхание ещё сбито, голос хрипит.

– Если бы я была ведьмой, ты бы никогда об этом не узнал.

Я смеюсь, прижимаясь грудью к его рубашке, чувствуя под тонкой тканью холодный металл пистолета. Мышцы спины мгновенно напрягаются, пальцы непроизвольно впиваются в его плечо.

– Зачем тебе оружие? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – И откуда оно вообще здесь?

Он медленно отводит взгляд от сцены, где актёры кланяются под аплодисменты. Его глаза – как два куска антрацита, непроницаемые, но в глубине будто мерцает искра.

– Это не твоё дело, Садэ, – его ладонь скользит по моей спине, успокаивающе, как будто гладит испуганного зверька.

Я отстраняюсь, надуваю губы.

– Ты всегда так говоришь. «Не твоё дело», «не задавай лишних вопросов, Садэ». А если я хочу знать? Мы вместе уже целых пять лет. Я просто хочу знать, чем ты занят, когда не со мной.

Нико вздыхает, будто раздражённый, но тут же подносит руку к моему лицу, проводя большим пальцем по моей нижней губе.

"Отвлечение через эмоции?… Он ничего не объясняет – он касается меня. Его пальцы на моей губе должны переключить мое внимание с тревоги на физическое ощущение. Неужели, он думает, что это сработает?"

– Малышка, ты действительно хочешь погружаться в такие вещи? – его голос становится мягче, почти шёпотом. – Я здесь, чтобы защищать тебя. Помнишь? Чтобы этот рай оставался раем, как ты и просила меня. Разве тебе не хватает чего-то здесь?

"И опять… Вместо ответа он задаёт встречный вопрос: «Разве тебе не хватает чего-то?». Это должно меня заставить усомниться в своём праве спрашивать его чего-либо."

– Нет… – бормочу я, внезапно чувствуя себя глупо. – Просто…

– Просто ничего, – перебивает он, притягивая меня ближе. – Ты же доверяешь мне?

– Да.

– Умница. Тогда забудь и наслаждайся спектаклем.

И я забываю. На секунду в голове мелькает мысль: "Почему я так легко соглашаюсь с ним?". Но тут же вспоминаю – это же Нико. Он подарил мне этот остров, эти закаты, эти бриллианты, что сверкают на моей шее. Он знает, что для меня лучше.

Мой протест тает, как сахар в горячем чае.

"И правда? Почему я опять лезу к нему с дурацкими расспросами и претензиями? Он же столько для меня сделал – как я могу не доверять ему?"

Представление заканчивается, занавес падает под гром оваций. Нико встаёт, подставляет мне локоть – изящный жест, будто мы на балу XVIII века.

Я беру его, улыбаясь, и он прижимает мою руку к своим губам.

– Ты сейчас особенно прекрасна, малышка. Как будто светишься изнутри.

– Это потому что ты рядом.

Он не отвечает, только слегка сжимает мои пальцы.

"Интересно… Почему я особенно прекрасна лишь тогда, когда соответствую его ожиданиям и соглашаюсь с ним?"

Мы идём вниз, по затемнённому коридору за кулисы, и я вдруг замечаю, как актёры, ещё секунду назад улыбающиеся зрителям, замирают при нашем появлении. Их взгляды скользят по Нико, потом быстро опускаются в пол.

– …Они тебя боятся? – спрашиваю я шёпотом.

– Они уважают меня, – поправляет он. – Как и ты. Так ведь?

Я киваю. Конечно. А как иначе?…

Глава IV

Мы идём под руку по холлу театра, его ладонь на моей талии. Гости вокруг перебрасываются фразами о спектакле, но мой мир – только он.

– Завтра уеду до твоего пробуждения, – внезапно заявляет Нико, смотря на свои умные часы с каким-то оповещением на греческом.

Я морщусь, прижимаюсь к нему крепче.

– А наш завтрак? А утренний секс? Ты же знаешь, как я люблю его…

Он смеётся, губы прижимаются к моему виску.

– Купил тебе игрушек, чтобы ты не сильно расстраивалась.

Я кусаю губу, чувствуя, как тепло разливается по животу.

– Ненавижу, когда ты уезжаешь.

Официант подносит шампанское. Я смотрю только на его руки – змеиные тату ползут по запястьям. Красиво. Я люблю тату на мужчинах. Жаль, что у Нико кожа чистая. Ему не нравятся такие рисунки на коже.

Отпиваю глоток – кислятина. Морщусь.

– Гадость какая.

Нико хмурится, пробует тоже. Его взгляд становится жестким.

– Узнаю, кто заказал такое…

Краем глаза замечаю, как какие-то девки со скандинавскими блеклыми лицами и накладными ресницами смотрят на моего Нико голодными глазами.

Я обвиваю его спину рукой, показываю им средний палец, и увожу его прочь.

– Мне надо сделать звонок, – говорит он, доставая телефон из внутреннего кармана пиджака.

"Опять. Всегда этот чёртов звонок. Как будто кто-то свыше специально подгадывает, чтобы вырвать его из моих рук."

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

"Если бы я могла разбить этот телефон… Швырнуть его в стену, чтобы экран рассыпался на тысячи осколков, как моё терпение. Но нет. Я ведь у него хорошая девочка. Послушная."

– Хорошо. Жду тебя на вилле, – мой шёпот звучит сладко.

Нико поворачивается, и я задерживаю взгляд на его узких брюках, обтягивающих каждую мышцу.

"Мой личный наркотик. Моя религия. Мой грех и покаяние в одном флаконе."

Мечтательно улыбаюсь, закусывая губу.

"Беги, дорогой. Но знай: я уже придумала, как заставлю тебя компенсировать это ожидание."

И тут – Нико спотыкается.

Неловко, по-детски, будто его ноги вдруг забыли, как ходить.

"Что…?"

Его тело падает вперёд, как подкошенное. Затылок с глухим стуком бьётся о выступ мраморной скульптуры – той самой, что он привёз из Флоренции и так гордо называл "символом нашей любви".

Грохот. Тишина. А потом – Кровь. Алая, тёплая, она растекается по белоснежному мрамору под его головой, как вино по скатерти.

"Нет… Нет. Это не может быть реальным!"

В моих ушах – белый шум. Сердце колотится так, что кажется, вот-вот разорвёт грудную клетку. Я уже лечу к нему, не чувствуя ног. Колени больно ударяются о камень, но боль где-то далеко, за толстым слоем ваты.

– Нет нет нет… – шепчу я, но своего голоса не слышу.

Лужа под его головой все растёт.

"Слишком быстро. Слишком много."

Темнота взрывается в моих висках. Мир сужается до одного – его лица, бледного, как мрамор, и этой чудовищной раны.

"Он не может уйти. Не сейчас. Не после всего, что было!… Не после того, как обещал, что это навсегда."

Подскакиваю и кидаюсь к толпе. Цепляюсь за рукав женщины в жемчугах – шёлк скользит между пальцами, как надежда.

– Помогите! Вызовите врача!

Но её лицо искажается брезгливостью, будто я протянула ей не руку, а кусок гниющего мяса.

– Не трогай меня! Боже мой!

Её голос – лезвие по стеклу. Рука резко дёргается, отталкивая меня в сторону.

Я спотыкаюсь о бортик фонтана. Вода встречает меня ледяным поцелуем.

"Как странно… Он всегда говорил, что этот фонтан – лишь для красоты. Но глубина здесь обманчива."

Мои ноги бьют по пустоте, не находя дна.

"Так вот каково это – тонуть в золотой клетке?…"

Кто-то кричит сверху, но звук будто из-под толщи стекла, а не воды. Мысли пульсируют, как ядовитые осколки: Шампанское. Мы пили его перед ужином и только что.

"Месть. Чья? Тех, кого он уничтожил в Ливии? Или тех, кого предал в ЮАР? Сделки с оружием?… Ничего не понимаю. Почему я не могу закричать? Почему голос застрял где-то в горле, как несчастная пробка от шампанского? Если он умрёт, умру и я. Потому что без него я – просто тень, которую он когда-то оживил."

И мир гаснет.

Тьма смыкается, но чья-то рука хватает меня за волосы, выдёргивая на поверхность.

Лёгкие горят. Я беспрерывно кашляю.

Передо мной появляется встревоженное лицо – блондин с карими глазами. Его волосы и одежда мокрые от воды.

"Этот официант… с пирса… Тот самый, что подавал нам закуски вчера."

– Что с Николаосом?! – мой шёпот рвётся в клочья.

Он не отвечает, подхватывает меня на руки, прижимая к груди. Где-то грохочут взрывы, стекло сыплется с потолка. Или это лишь в моей голове?

Дверь уборной захлопывается за нами. Звук засова. Тумбочка скрипит, блокируя вход. Парень дрожащими руками ставит на неё тяжёлый ящик с полотенцами в бронзовой оправе.

– Что происходит?! – хриплю я и сползаю по кафельной стене, ноги не держат.

Он приседает передо мной, глаза бегают по моему лицу.

– Мятеж. Приплыли на катерах из Эритреи. Говорят, их лидер купил половину полиции острова. Рубят гостей, все громят без разбора… – он замолкает, смотря на мои дрожащие веки.

Я хватаю его за рукав рубашки.

– Нас… отравили. В шампанском. Нико… тоже…

Тьма снова накрывает меня.

…

Холодная вода хлещет по лицу. Щёки горят от пощёчин.

– Ну, давай! Господи, приходи в себя уже! – голос с густым греческим акцентом рвёт тишину.

Веки подрагивают, я приподнимаюсь на локтях, ожидая увидеть Нико…

Но передо мной – всё тот же официант. Блондин. Карие глаза. Полотенце в окровавленных руках.

Значит, это был не кошмар.

– Что… происходит? – мой голос хрипит, в горле пересохло.

Он прислушивается, прижав ладонь к двери.

– Выстрелы затихли. Мятежники пошли в центр города. Но выходить сейчас все равно опасно.

Я встаю, цепляясь за раковину.

– …Мне надо найти Нико.

Парень резко хватает меня за плечо.

– И шага не ступишь!

Но я рвусь к двери, пальцы уже цепляются за бронзовую ручку, но официант – его имя, кажется, было Алексис, сейчас почему-то вспомнила – хватает меня за плечо, разворачивает к себе.

– Шага не ступлю? – я выдёргиваюсь, голос дрожит от ярости. – Я буду как тень! Они даже меня не увидят!…

Хлопок. Алексис бьёт меня по щеке. Звук, резкий и влажный, разрывает тишь уборной, как выстрел.

"Сильный. Но удар рассчитан – не чтобы травмировать, а чтобы встряхнуть. Но всё равно больно. Как будто он выжег на коже клеймо: "Ты – дура."

– Никуда ты не пойдёшь! – его голос срывается на хрип. – Идиотка, что ли?!!

Он замолкает, зажимая свою переносицу. Пальцы впиваются в кожу, будто пытаются выдавить из себя эту ярость.

"Странно. В его глазах не злость. Страх. Такой же, как у меня. Но я не имею права его показывать. Потому что если дрогну – всё. Конец игры."

Я прижимаюсь к стене. Шероховатая плитка холодна под спиной. Щека горит.

– …На моих глазах изнасиловали Лейлу, – он говорит тихо, глаза уставились в трещину на полу. – Потом прикончили. Одним выстрелом в голову. Это не люди… Они звери.

"…Лейла."

Имя вонзается в грудь, как нож.

"Лейла, которая смеялась, когда я неуклюже пыталась выговорить её имя на берберском. Лейла, которая прятала в складках платья лепестки роз, чтобы утром положить их мне на подушку. Лейла, которая знала, мое настоящее имя, когда даже Нико не догадывался о нем… Они убили её. Как собаку. Как мусор."