Журнал «Юность» №09/2025

Журнал «Юность» № 09/2025

© С. Красаускас. 1962 г

Поэзия

Евгений Чигрин

Родился в 1961 году. Публиковался во многих литературных журналах, в российских и зарубежных антологиях. Стихи переведены на двадцать один язык мира. Лауреат премии имени Арсения и Андрея Тарковских, «Золотой Дельвиг», журнала «Урал» за лучшую поэтическую подборку и других наград.

Несмертельные алмазы

ПАВШИНСКИЙ МОСТСто пятая, а может, сто седьмаяПроходит ночь, ей выстланы пути.Не надо знать, что Смерть стоит, играяКанцону «Похоронные мосты»,А может, сарабанду привидений.Как близкий друг, фонарь мигнул звезде,И вышли мертвецы из сочиненийПасти таких же, покажите где?Мы головы от страхов прячем в пойме,Бывает так, когда уходит Бог,Устав от нас, Он засыпает в доме,В воздушном доме на сакральный срок.А снега шелк фланирует точеныйИ ангелы сгущают белизну,И голос трубный слышен золоченыйО том, что нужно вызволить весну.Как не свихнуться, как тепла дождаться,Не заплутать в асфальтовой тюрьме,Заплакать в круге, солнцу рассмеяться,Подставив жизнь мерцающей зиме.К мосту выходят все бульвары в пойме,Мост держат на плечах снеговики:Лениво размышляют в полудреме,Заучивают счастье и стихи.Сто пятая, а может, сто восьмаяСморенная идет на коду ночь.Не надо знать, что Смерть стоит, играя…Вся живопись из наших лучших почв.Дождемся: петухи отбросят страхи,Мадонна тем плащом закроет нас,Чью ткань давно проплакали монахи,Вторых и прочих здесь не нужно фраз.КОШЕЛЕКМой кошелек из облаков и меди,А может быть, из самых южных рифм,Когда я говорю тебе: «Ну где ты?» —Я открываю полусонный миф,В котором яйца цвета апельсина,А в них алмазы несмертельных слов,Там Смерти нет, она у магазинаИгрушек детских ходит без носков.Она забыла, кто она такая,В руках у Смерти не коса, а что? —Конфеты от Деметры? ЗолотаяНа ней накидка, джинсы арт-бордо…Она забыла! Флаг ей в руки, песни,Вискарь на счастье, про любовь вино,Дыханье подмосковной белой бездны,От режиссеров лучшее кино…Она забыла, как бросаться ночьюСо скользкой крыши, кровью истекать,И как убийца удобряет почвуТелами жертв, которых не сыскать.Она, конечно, позабыла мыло,Веревку и – как пользоваться… МракНадел ботфорты, без ориентираШагает, распуская веер-страх…Она одна стоит у магазина,Как будто просит: у кого и что?Бомжиха, бездомовница, картина —Вот в точку слово – пусто и мертво.Накрой нас, Брейгель, окуни, Ханс Бальдунг,Зеленым цветом сумерки сомкни,Пошли нас всех на занебесный кастинг,Так говорят вечерние огни.Глубинный город, тот, с которым связан,Мой кошелек откроет – там стихи,А смерти нет, ко мне ей путь заказан…Бывает так? Закорчились грехи,И запятые заплясали нечтоТакое, что на кладбищах жукиТанцуют в темень… Не кончайся, лето,Дай прочитать медовые штрихи,Дай меда на тарелку тетке Смерти,Мне в кошелек и – ангелу, затем,Чтоб я сумел закрыть окно, где черти,Увидел свет, что вытянут в Эдем.* * *Мальчик-призрак с дешевой игрушкойСнова рядом с моею подушкой,Что-то помнит, что помнить нельзя,Что-то шепчет, зависнув под люстрой,Тянет фразу: «Кому я обузой…»Дождь за шторой поднял парусаИ несется вовсю пироскафомИз рифмованной книги, и ржавымВодостокам работы полно.Следом молния мчит на грифонеВ красном худи и в красной короне,Эльфы-вспышки, и снова темно.Мальчик-призрак ушел? Появился?Он за шторой? Возможно, приснился?Детством послан, а детство зачем,Если все корабли прохудились,Все корсары в Корсакове скрылись,Звездочеты вошли в Вифлеем.Было трое волшебников? Вроде…Был четвертый потерян в походе,Драгоценные камни раздалБеднякам этот муж позабытый…«Мальчик-призрак, скажи-ка, ты сытый?» —Говорю я как будто в астрал?«Да, случалось, бывал я голодный,Хлюпал в ботах и видел нетвердыйМир, где праздники в красных цветахБыли смешаны с пойлом дешевым,Там не лезли в карманы за словомИ в рублевых себя зеркалахЗамечали». Ушло сновиденье?Ну конечно, какое сомненье?Почему же двойник за столом?..Старый чайник свистит свои марши,Ни на грошик в пузанистом фальши,Вот таким нужно быть стариком.МОРФЕЙБог добрых, пророческих, лживыхУходит в затвор в февралеВ пещере бессмертия, в мифах,В снотворном своем ремесле…И ты в многоточиях этихВсё маковый видишь цветок,И девушек полураздетых…Вне связи: могильный венок.Вне связи: огни над причалом,Последний корабль затонул,А музыка вьется усталымБемолем в огне увертюр…Вне связи: комету над лесом,Болотный огонь в тех краях,Где плакалась жизнь под навесомИ трепет дышал в облаках.И старое кладбище плылоК подсолнухам: поле, река,Куском Люциферова сыраСветилась луна старика,Который в толстовке печалиОтпугивал мух от могил,Чтоб крепче покойники спали,Пылинки сдувал Рафаил.Морана подвинулась ближе,Целуется со стариком:Смущается четверостишье,Забравшись на выбранный холм.…В обнимку с прекрасною музой,Которая здесь и не здесь,Ты движешься с грезами узкойТропою, что, в сущности, смесьМорфеевых сказок пещеры.Безносая колет в боку…В ловушке сознанья – химеры,Коснись – превратятся в труху?..СИНИЕ СКРИПКИ…А мальчик все зевает в облака,И облака зевают перед тем, какЗа первым поворотом старикаУвидеть в зеркалах и тех поэмах,Что время написало на плечахФортуны, покачавшей головою.Так был ли мальчик? Был. «Увы и ах»Не говори. Стеклянной тишиноюВсе смотрит осень, мальчик-стариканГуляет в кепке, вышедшей из моды.Стучится ветер в маленький шалман,Смеются в параллельном Рик и Морти[1] —Билеты в космос продают везде,Что межпланетной мафии в прибыток.Все тонет в охре, в шелесте… Мы где?Не спрашивай – в районе Синих скрипокИ красных от смущения лесов,Возможно, это парк? Пусть будет парком,В молчании деревьев и мостов,По лужам, растекающимся маркамПоследнего конверта старика,Туманный воздух на скамейках ватой.«Забудь его», – нашептывает мгла,Привычно вспыхнув уличной лампадой.Так был ли этот мальчик? Был ли? Был.В последней точке проявилась старость,Теперь вся жизнь похожа на гарнирК тому, что называется «усталость»,А с ней уже осталось на глотокПрекрасной жизни и несчастной жизни,Которую спустил на нитке Бог,Раскрасил ангел в сумрачной отчизне.

Евгений Кужелев

Родился в 1998 году в Москве. Окончил факультет журналистики Российского государственного гуманитарного университета. Работает журналистом. Проза публиковалась в литературном журнале «Нева», поэзия – на сайте «Полутона». Живет в Подмосковье. Финалист «Кубка Рыжего – 2024», участник «Зимней школы поэтов – 2025». Стихотворная подборка попала в длинный список премии «Лицей» в 2025 году.

* * *Недавно вышел в магазин(Нет, не за хлебом – за кефиром).Да и кефир-то мне не нужен был —Мне просто нужно,Нужно было выйти.Ну потому что дома мыС корректором друг друга покусали,С редактором друг друга невзлюбили(Они теперь со мной живут всегда).И текст, который мы все вместе воспитали,Посыпался, как этот первый снег.А по дороге в магазин увидел:Бригада дворников широкой небылицейШла убирать дворы и чистить этот мир.Они шли весело, дрались на метлахКак Пересвет и Челубей,И что-то быстро-быстро говорили.Но только в школе я учил английский,И кажется, что зря учил английский —Мне надо было их язык учить.Они прошли, смеясь и розовея,И тут я понял – всё уже во мне.Купил кефир – и в этом было счастье,Пошел в свой теплый дом —И в этом было счастье,Открыл макбук —И дворником в нем был.* * *Нет, весь я не усну.Рука потянется к тебе, к письму.Лист сложен, ты сложна.И я не знаю, больше ты дрожишькогдаИли когда пишу.Адам придумывал слова,Чтоб с женщиной заговорить.И райский сад был книгой первых букв.Я тру ребро,И яблоня уже стучит в окно.* * *Теперь ты выбираешь имя нашему сыну:Каспар, Мельхиор, Балтазар…Как будто знаешь, что он будет мудрым,Как будто знаешь, что путь его будет долгим,Как будто знаешь, что о его страданиях не напишут книги.И слава Богу.* * *IПредлагают такую работу – считать облака.Да я справлюсь, шесть лет и шесть месяцевЯ витал в облаках, учился их различать,Сбивать пену, дожди насылать,Делать радугу из ничего —То есть простоЕсли Лене в соседнем подъезде грустно —Сразу радугу, лучше – двойную.IIТам, на небе, теперь такой кавардак.Звезды отбились от рук,Не хотят светить, говорят.Солнце губу надувает,Клонится к горизонту —И этот закатМне знаком по картинкам переводным,Истончившимся, бывшим со мною когда-то.IIIНа пороге зимы купол заволокло.Ясный день, ты простужен, в пальтоИ идешь за судьбой, утопая в снегу по колено.Что наделал ты? Что я наделал?Я ведь просто витал в облаках:Как воздушный змей следует за отцом,Свесившись над землею не тем концом.* * *а я теперь лягу спать и просплю сто летвсе мои товарищи напишут свой лучший текст (некоторые – по два)рассорятся навсегдавыйдут на крышустанут как облакаветер их разнесетмальчик их назоветдождик в землю прольет(мальчиком буду я)

Александра Веретина (Аля Ветер)

Родилась в 1987 году в п. г. т. Анна Воронежской области, окончила факультет русского языка и литературы Воронежского педагогического университета.

Лауреат литературной премии имени Егора Исаева (2012), конкурса талантливой молодежи «Культпоход-2014», победитель фестиваля «Стихоборье» (2014), лауреат премии «Кольцовский край» (2016). Автор трех поэтических книг.

Работает библиотекарем в Аннинской центральной библиотеке имени Е. П. Ростопчиной.

Между ударами двух беспилотных сердец

* * *Твой свет со мной. Блеснувший мимолетно,Но под ребром засевший вдруг так плотно,Что впору про него писать полотнаИ ожидать последнюю зарю.Твой свет во мне. И он еще, быть может,Меня до основанья уничтожитИ буднично на атомы разложит,Но я за все тебя благодарю.За все, чему не выучиться в школе,А только там, где сердце раскололи,Чтоб глубоко внутри работа болиПудовые вращала жерноваИ делала смелее и сильнее.Пусть будет боль, пусть я смиряюсь с нею.Пусть большего сказать я не посмею,Благодарю тебя, что я жива.* * *

Все хорошо, что хорошо горит.

Взвивается пожар по жухлым кронам, чтоб обернуться прахом похоронным, но это после, а сейчас навзрыд – касание последнего тепла, отчетливо скользящее сквозь пальцы, настроенное тлеть и рассыпаться, шепча: а ты останься, где была.

А где была, там неба глубина линяет в голубое, свет захвачен промеж деревьев, как в стакан без дна, разбавленно плеща и гулко плача, и не хотел бы, но сгорит дотла – с изнанки видно, что, идя на убыль, на небыль походя, черно, как уголь, прощальное объятие тепла.

Ни жизнь, ни смерть не запретят цвести, плоды нести, но что с того в итоге, когда, как верный пес, нам лягут в ноги распутанные путы и пути и вызвонят вопрос колокола: зачем оно росло, цвело и крепло? Все хорошо, что прогорит до пепла.

Но ты, прошу, останься где была.

* * *

Все движется, поди пойми куда – и беглый блик, и темная вода, высокий штиль и берег невысокий. И плеск, и негустая россыпь звезд, и тень, что перечеркнута внахлест шуршащей прошлогоднею осокой.

Все движется легко, как взмах крыла, стремительно – и для чего была надежда на грядущие апрели? – в настолько непроглядной глубине, что смысла нет гадать, по чьей вине, плывет в медовой лунной акварели.

Все движется. И кажется чужим. И беспокойный свет непостижим, но до конца покуда не покинут. Когда бы не пустая болтовня, возьми меня и сделай из меня тот камень, что спустя три долгих дня из основанья склепа будет вынут.

* * *сообщают что между ударами двухбеспилотных сердец не поймаешь на слухтолько вибро не вретрассинхронмонохромтут бы вроде бы в храмно на левую хромвсе на левую мысли глаза корабликрен который не выровнять краем землиговорят что кругла сообщают нет жертва ты сядь пострадай что отвыкла ужепочему так в моих неуклюжих рукахмиркоторогодвана других языках* * *свет пляшет на краю я не встаюне вынести нести галиматьюполночный ужас облекая плотьюкак не жилец но на крючке живецсчитать овец кошмарных снов ловецраскручивать выдергивать лохмотьяадреналин цветущая земляя не один я около нуляиз пашни выбирал гнилые зернаоно пройдет когда пройдет насквозьмолил чтоб все срослось оно срослосьнеправильно теперь ломать повторнонакладывая шины тишиныхотя вообще-то вроде не должнывокруг тебя засуетятся дажеты думал не хватает добротыа ларчик просто от таких как тызапрятан в сейф во избежанье кражии правильно и больно и хмельнохотя казалось ты забыл давнокак пол и потолок менять местамии смерти нет как ни просись домойоно пройдет когда пройдет самоне раньше и не позже вместе с нами

Проза

Юрий Казаков

(08.08.1927–29.11.1982)

Прозаик, русский писатель, драматург, сценарист.

* * *

Этот рассказ (со сверхточной датировкой) написан Юрием Казаковым за неделю до тридцатилетия. На мой взгляд, написано мастером, оседлавшим и пришпорившим штамп, – лексика прозрачна и как будто нарочно трафаретна.

Работая над биографией Казакова, среди многих тонких лирических зарисовок я обнаружил и такой фельетон. Конечно, по поводу сатирического дара Юрия Павловича можно поспорить, но есть три особых обстоятельства.

Во-первых, этот рассказ никогда не публиковался.

Во-вторых, Казаков никогда не публиковался в «Юности» и досадливо помнил об этом. Теперь он стал автором журнала.

В-третьих, представляется любопытным исторический контекст. После ХХ съезда партии, когда писатели осмелели, их снова начали пугать. Грезившие свободой авторы подверглись резким нападкам партийного лидера и писательского начальства. 19 мая 1957 года на бывшей дальней даче Сталина побагровевший Хрущев орал на собранных для него литераторов: «Сотрем в порошок!», требуя полного подчинения, грозный, словно Зевс, среди начавшейся грозы: «Правильно, и гром подтверждает, что борьба нужна!» – аплодисменты лояльных и испуганных сливались с шумом ливня… Какова же фабула фельетона? Человек с конефермы (широкая улыбка, громовой голос, любитель потрясать кулаком) Иван Николаевич стал председателем городского комитета физкультуры и желает развивать изо всех сил конный спорт. Люди «ждали хороших перемен», но выступления руководителя оказались гневны и полуграмотны: «А если кто о себе много думает, и до него это не касаемо, так мы такого можем попросить… Мы ему покажем пух и перья!» 22 мая Хрущев выступил с лозунгом «Догнать и перегнать Америку» и потребовал утроить производство мяса. Персонаж фельетона предлагает опередить первобытных людей: «Они, может, за один присест кушали мясную пищу в пять раз больше нашего. В сыром виде. В натуральном. С луком и перьями. А кормовой рацион – главное что ни на есть в жизни организма».

В финале начальник едет по полю поспевающей кукурузы и, понимая, что управлять не получается, решает уйти со своего поста и вернуться к родным кобылам.

Тем же летом, 18–19 июня, президиум ЦК КПСС попытался скинуть председателя партии «за волюнтаризм» (с вариантом перевода на должность министра сельского хозяйства). Возможно, отголоски этих событий можно уловить в фельетоне. По крайней мере, рукопись, которая, казалось бы, отлично подходила для газет (например, «Советского спорта», где его привечали), писатель так никуда и не отдал.

Сергей Шаргунов

Люди и лошади

Юмористический рассказ

Иван Николаевич, новый председатель городского комитета физкультуры, вошел к себе в кабинет и закрыл дверь. В приемной наступила торжественная тишина. Работники комитета волновались необычайно. Сейчас на их глазах должно было что-то случиться – спячка кончилась.

Иван Фомич, предшественник Ивана Николаевича, больше всего на свете любил природу и тишину. Выстрелы стартеров, аплодисменты, крики болельщиков его раздражали. Сидел он обычно у себя в кабинете и мутными глазами глядел на прошлогоднюю афишу, возвещавшую о встрече боксеров.

Иногда к нему в кабинет наведывался какой-то странный субъект с оцепенелым взглядом, минуту сидел молча, созерцая физиономию Ивана Фомича, а потом говорил сиплым шепотом:

– Харитонова знаете?

– Ну? – Иван Фомич делал безразличное лицо и начинал рассеянно открывать и закрывать пустые ящики стола.

– Новую насадку изобрел!

– Да что вы! – Иван Фомич тоже переходил на шепот, и в глазах его загорался огонь. – Какую? Да не томите же…

– Жмых! Жареный жмых!

– Ах, черт! – восхищался Иван Фомич, стукал рукой по столу, но тут же спохватывался и, скосившись на дверь кабинета, подносил палец к губам. – И клюет, говорите?

– Необыкновенно! – подтверждал собеседник, боязливо оглядываясь. – Плотва, язь, голавль – дуром прут!

На другой день, в предрассветной темноте, Иван Фомич пропадал из города, и местопребывание его оставалось тайной для спортсменов и работников комитета.

Но то ли иссякла рыба в окрестностях города, то ли в руководящих инстанциях спохватились и вняли голосу масс, только предшественник Ивана Николаевича исчез так же незаметно, как и появился.

Теперь работники комитета, перебирая тощие папки, ждали проявления деятельности Ивана Николаевича. Раздался звонок, секретарша вскочила, исчезла в кабинете, через секунду вышла оттуда и сказала:

– Жаворонкова и Подлипкина!

Поименованные товарищи справили костюмы, кашлянули по два раза в кулак и вошли в кабинет. Иван Николаевич смотрел в упор на вошедших и молчал. Прошло десять, двадцать секунд… Молчание нового начальника было молчанием владыки и бога, тем молчанием, когда подчиненный слышит стук своего сердца, а затаенная мысль кажется выкрикнутой во весь голос. Громко тикали часы на стене, и вошедшим стало казаться, что перед ними не человек, а мина замедленного действия: чем продолжительнее молчание, тем более страшным должен быть взрыв. Жаворонков уже закрыл глаза и стал вспоминать о жене и детях. Но тут в организме владыки что-то скрипнуло, и он, дыхнув несколько раз, сказал:

– H-ну? – и прищурился.

– А… – ответил более смелый Подлипкин.

– Вы, это самое… А?! – загремел вдруг председатель. – Как я переведен сюда с конефермы и выдвинут для поднятия спорта… А? Не позволю! Где рекорды? Спите! У меня, бывало, рысаки – эх! Призы брали!

Голос Ивана Николаевича, привыкший к степным просторам, был великолепен. Бешеный стук копыт, свист ветра, дикое ржанье кровных рысаков слышались в нем. Это был голос, приводивший в трепет многочисленные табуны горячих коней, голос, заслышав который взмывали в небо грачи с гнезд, разбегались куры и ребятишки. И вот сейчас голос этот гремел в кабинете, раскачивал лампочку, старался распахнуть окна и вырваться на простор, в степные дали.

– Атлеты какие! Да если коней выпустить… Ого! Понятно? Щепки не оставят! Разнесут! А какие кони! Огонь! Ноздри – во! Глаз кровяной! Не едет – танцует! А вы? Э-эх!

На следующее утро было назначено общее собрание физкультурного актива города. Запыленный, тесный спортивный зал впервые за много месяцев наполнился гулом людских голосов. Все были счастливые: ждали хороших перемен. Только работники комитета вели себя очень странно: пугливо озирались и вздрагивали от каждого громкого звука.

Наконец появился Иван Николаевич. Он был встречен дружными аплодисментами. Потом шум, раскатившись по углам, смолк, и в зале наступила тишина, которой позавидовал бы любой артист.

– Товарищи! – гаркнул Иван Николаевич и ухмыльнулся, увидев, как вздрогнул весь зал. – Товарищи! Я хочу сказать, мы терпим нетерпимое положение. И я назначен на ваш опасный участок, чтобы сам собой всколыхнуть… это самое… болото! И я хочу сказать, с таким положением дальше нельзя жить рука об руку. Я скажу так – да? – еще первобытные люди, а может, и совсем обезьяны занимались там всякими играми и спортами, а также охотой и устанавливали рекорды. И эти рекорды были не чета нашим – да? И это происходило потому, что первобытные люди были здоровые и без предрассудков. Они, может, за один присест кушали мясную пищу в пять раз больше нашего. В сыром виде. В натуральном. С пухом и перьями. А кормовой рацион – главное что ни на есть в жизни организма. Почему это происходит? Потому что в наших спортсменах происходит дикий застой и невнимание к рекордам. Отныне мы будем поставлять на каждое соревнование в районном масштабе по пятнадцати голов от каждого вида. А самое главные – это конный спорт. Лошадь – животное чистое и благородное. А главное, на лошадях мы можем добывать нашу славу. Я слыхал, в разных странах и при первобытном строе делались всякие олимпийские игры. Мы тоже займемся этим делом, а тогда посмотрим, как и чего. Товарищи! Надо незабвенно помнить: каждый рекорд – дорога к вершине спорта. А если кто о себе много думает, и до него это не касаемо, так мы такого можем попросить… Мы ему покажем пух и перья!

Иван Николаевич закончил свою речь, потом вспомнил что-то, широко улыбнулся, набрал воздуха и гаркнул:

– Физкульт-привет! Ура! Ура! Ура!

Громовой голос его ударил по грустным лицам спортсменов, гулким эхом отдался от стен и исчез. Почему-то никто не откликнулся на этот страстный призыв.

На третий день утром, когда Иван Николаевич сидел в своем кабинете и, мучительно наморщив брови, сочинял приказ, дверь тихонько отворилась.

– Кузьма! – завопил Иван Николаевич. – Милый! Ты?

– Он самый, – загудел Кузьма, входя в кабинет и вглядываясь из-под ладони в лицо Ивана Николаевича, – как живешь-то? Вроде побледнел…

– Тут побледнеешь, – забурчал Иван Николаевич и со злобой глянул на недописанный приказ.

Кузьма сел на стул, положил на колени жилистые руки и вздохнул.

– Ты чего? – сразу насторожился Иван Николаевич.

– Да что уж. – Кузьма посмотрел в окно. – За Зорькой недоглядели. Захворала кобыла-то…

– Зорька! – Иван Николаевич задохнулся. – Да как ты мог ко мне на глаза… Какая кобыла! А? Племенная! Убью!

Иван Николаевич бегал по кабинету, кричал, топал ногами и потрясал кулаком перед носом Кузьмы. Кузьма боязливо и молча сопел.

– Ты на чем в город? – остановился вдруг Иван Николаевич.

– На таратайке. Армавира запряг – и сюды. Выручай, будь друг!

– Едем! – Иван Николаевич схватил картуз.

Через десять минут таратайка пылила по степной дороге. Вдали, на горизонте, синели леса, в вышине заливался жаворонок, позвякивало ведро. Ветер колыхал поспевающую кукурузу, сваливал на сторону гриву Армавира, шевелил бороду Кузьмы.

– И что ты нашел в этом деле? – не вытерпел наконец Кузьма. – Работа тебе неизвестная. Спорт – дело хитрое. Это тебе не лошадь…

– Ерунда! – Иван Николаевич выплюнул колосок и вытер рот. – Я на спорте собаку съел! Зажирели они там, черти, не дышут…

– Плюнь ты на них! – убеждал Кузьма. – Темное это дело! Ты же коня превзошел. Нутро в нем чуешь. А это что? Тайга!

Всю дорогу уговаривал Кузьма Ивана Николаевича, а у самого дома тот вдруг соскочил с телеги и крикнул:

– Э-эх, разбередил ты меня!

Кузьма в испуге остановил лошадь.

– Кузьма! Останусь я на ферме! Ну их к черту…

Очки там разные, баллы… Темное дело! Режь – никуда не поеду! А? Верно?

– Иван Николаевич! – умилился Кузьма. – Да мы ж… с нашим удовольствием! Веришь, по голосу твоему соскучились! Кони аппетиту лишились, Зорька оттого и захворала…

Иван Николаевич снова сел в таратайку. Кузьма пошевелил вожжами, и оба они с легким сердцем покатили к конюшне, оставляя за собой полосу пыли и неприятные воспоминания, связанные со спортом.

А в городском комитете в это время сидели работники, силясь проникнуть в смысл грозных и непонятных приказов председателя. Сидели и тоскливо думали: «Руководителя бы нам! Настоящего! Спортсмена бы…»

Четверг, 1 августа 1957 г.

Дарья Корнилова

Родилась в Свердловске. Окончила Уральскую государственную юридическую академию (ныне университет) по специальности «юриспруденция», позже получила дополнительное к высшему образование «переводчик в сфере профессиональной коммуникации».

Работала преподавателем права в системе среднего образования, выступала руководителем научных проектов старшеклассников. В частном порядке занималась переводами юридических монографий и научным редактированием, прошла обучение литературному редактированию. Сейчас – частнопрактикующий литературный редактор, редактор детского журнала, куратор в писательской школе Екатерины Оаро, автор коротких рассказов.

Обучалась в писательской школе Екатерины Оаро и Creative Writing School, публиковалась в электронном журнале «Пашня».