Греческая философия: от Фалеса до Платона

Валерий Антонов

Греческая философия: от Фалеса до Платона

Введение: О возможности историко-философского исследования.

I. Невозможность «истории философии» и природа понимания.

Создание исчерпывающей «истории философии» – задача, по всей видимости, трансцендентально невыполнимая. Причина кроется не в недостатке источников, а в самой сути философского творчества как личностного акта вопрошания, который, подобно произведению искусства, укоренен в уникальном опыте мыслителя. Сам Платон в «Федре» сомневался, что подлинная философская истина, рождающаяся в «живой беседе» (λόγον ζῶντα), может быть адекватно объективирована в письме (γράμματα). Для него философия – это не передача информации, а событие, в котором «одна душа зажигает другую».

Обращаясь к философии прошлого, мы оказываемся в тройном плену:

1. Плен текста: Мы зависим от письменных источников, которые по большей части фрагментарны, не всегда достоверны и зачастую дошли до нас через призму интерпретаций последующих доксографов.

2. Плен языка: Мы читаем тексты на языке, семантические поля и интуиции которого мы понимаем лишь отчасти, будучи отчуждены от живого культурно-исторического контекста, их породившего.

3. Плен дистанции: Наше собственное мышление сформировано последующими 2500 лет истории понятий, что создает неизбежную анахронистическую проекцию.

Следовательно, ценность труда историка философии определяется не его способностью к хроникальному изложению, а его герменевтической способностью к диалогу – к воссозданию того самого «платоновского» контакта душ через толщу времени.

В какой-то мере это возможно. Подобно тому как религиозная вера способна преодолевать барьеры пространства и времени в акте непосредственного постижения (apprehension), так и исследователь, погружающийся в мир античного мыслителя через длительное и empathetiческое изучение, может обрести внутреннюю убежденность в адекватности своей интерпретации. Однако эта убежденность, как и вера, – вещь сугубо личная и не поддающаяся полной объективации и передаче. Реконструкция прошлого валидна, в первую очередь, для самого историка как результат его личного герменевтического опыта.

В этом нет ничего мистического. Всякое понимание, как показал Х.-Г. Гадамер, устроено аналогичным образом – как «слияние горизонтов» интерпретатора и текста. В случае филологической и историко-философской интерпретации это означает, что ученый, годами живущий в духовном созвучии с древними авторами, приходит к интуитивно ясному выводу, логические и текстологические основания которого можно представить лишь как внешние следы (Spuren) внутреннего прозрения. Любая подборка цитат неполна, а их убедительность зависит от целостного, часто неартикулируемого контекста. Поэтому «доказательства» не производят одинакового эффекта на разные умы. Филологическое исследование, таким образом, требует от читателя не только интеллектуальных усилий, но и акта интеллектуальной доверчивости (fides), аналогичного вере. Готовые «истории философии» зачастую не столько помогают, сколько мешают, создавая дополнительную преграду догматизированных схем между нами и живой оригинальной мыслью.

Достижимые цели: подготовка почвы для понимания.

Хотя написание истинной «истории философии» невозможно, существует ряд более скромных, но достижимых задач, выполнение которых готовит почву для непосредственного прозрения.

1. Реконструкция внешнего контекста: Мы можем с высокой точностью установить ряд внешних обстоятельств: историческую эпоху, социально-политическую среду, культурные влияния. Хотя эти факторы никогда не объяснят философа целиком (риск «генетической ошибки»), знание о них позволяет верно понять направление и проблематику его мысли. Ключевым является прослеживание интеллектуальных связей – знакомства с предшественниками и современниками.

2. Установление научного фундамента: Развитие греческой философии неразрывно связано с прогрессом научного знания, в особенности математики и астрономии. Установить, какого уровня достигла греческая наука к тому или иному моменту, вполне возможно. Именно этим оправдано включение в исследование обширного материала, лежащего за пределами собственно философии. Его цель – подвести читателя к нужной точке обзора, с которой он сможет увидеть искомое самостоятельно.

3. «Катартическая» функция истории философии: Важнейшее препятствие на пути к пониманию – гигантский пласт последующих схоластических толкований и догм, которые, подобным лаве, погребают под собой учение любого оригинального гения. Расчистка этих наслоений – perhaps, величайшая услуга, которую может оказать историк. Мы стремимся увидеть Платона не глазами Аристотеля, неоплатоников или Хайдеггера, а, насколько это возможно, непосредственно. Эта работа кажется негативной, но таковой ее делает сама природа задачи. Позитивное построение – дело каждого изучающего, и ни двое из них не увидят одно и то же. Задача историка – указать верный путь и предупредить о тех тропах, которые, как уже выяснено, ведут в тупик.

Что такое философия? Рабочее определение

Все вышесказанное предполагает недогматическое, но четкое представление о предмете. Хотя мы можем обойтись без всеобъемлющего определения, пригодного для всех эпох, по ходу исследования у нас должно сложиться ясное представление о том, чем философия была в эллинский период.

В качестве рабочего ориентира для настоящего труда под «философией» будет пониматься все то, что вкладывал в это понятие Платон, и ничего из того, что он им не считал. Этот пункт чрезвычайно важен: он означает, что философия – не мифология, хотя и может использовать ее язык, и, с другой стороны, – не позитивная наука (ἐπιστήμη), сколь бы тесно она с ней ни переплеталась. Философия есть диалектическое вопрошание о началах и смыслах (ἀρχαί), рождающееся в диалоге и направленное на преобразование самого вопрошающего. Таким образом, мы очерчиваем предмет нашего исследования, отталкиваясь от его классического, «канонического» выражения, признавая при этом, что сам этот канон является продуктом интерпретации.

Это превосходный и методологически строгий текст. Он точно определяет ключевую проблему демаркации. Развивая его в русле современных дискуссий, можно углубить аргументацию и уточнить используемые категории.

II. Демаркация: Философия и мифология.

Во-первых, необходимо провести четкую демаркационную линию: философия – это не мифология. Безусловно, в произведениях Платона мы встречаем изобилие мифологических образов (мифы о загробной жизни, о рождении Эроса, о круге перерождений), и в дальнейшем нам предстоит проанализировать их специфическую функцию – не как догму, а как диалектический инструмент и гипотетическую модель там, где строгий логос достигает своего предела. Равным образом, мы с самого начала должны учитывать обширный пласт досократовских и орфико-пифагорейских спекуляций, которые оказывали на философию формирующее влияние.

Однако, сколь бы значимым ни было это влияние, сами по себе мифологические и космогонические системы философией не являются. Более того, вслед за Джефри Ллойдом, следует отказаться от эволюционистской модели, видящей в мифе «зародыш» философии. В этом вопросе важна полная ясность, поскольку, несмотря на работы Вальтера Буркерта и М.Л. Уэста, показавшие ближневосточные параллели, исток греческой мысли ошибочно сводить к заимствованию восточных космогоний.

Суть вопроса заключается не в космогониях как таковых. Космогонические мифы – универсальный феномен человеческой культуры, существовавший у греков задолго до Фалеса, а у народов Древнего Востока – и того раньше. Их наличие свидетельствует о фундаментальной человеческой потребности в объяснении происхождения мира, но не о специфически философском методе. Сложность мифа также не является критерием: мифопоэтическое мышление способно создавать невероятно сложные и внутренне связные системы, оставаясь в рамках повествовательной (нарративной) и образной парадигмы.

Ключевое различие, таким образом, лежит не в тематике (и миф, и философия могут рассуждать о происхождении мира), а в методе и эпистемологическом статусе высказываний.

1. Метод: Миф оперирует повествованием (μῦθος) и авторитетом традиции. Философия рождается с введением критического логоса – аргументации, требующей доказательств и подвергающей традиционные представления сомнению и проверке на непротиворечивость.

2. Эпистемологический статус: Миф предлагает описание мира, часто персонифицированное. Философия с самого начала стремится к объяснению через поиск универсальных, имперсональных причин (ἀρχαί).