Молот и Пять Сердец

Alex Coder

Молот и Пять Сердец

Глава 1: Жар горна

Кузница Ратибора была сердцем деревни, и билось это сердце в ритме его молота. Грохот металла о металл был первой песней, которую слышали жители с рассветом, и последней, что убаюкивала их с наступлением сумерек. Внутри, в полумраке, полном летучих искр и тяжелого запаха угля и пота, царил Ратибор. Он был не просто человеком; он был частью этого места, его живым духом.

Могучие плечи, покрытые блестящей от жара испариной и сажей, вздымались и опускались с размеренной силой зверя. Каждая мышца на его спине и руках перекатывалась под кожей, живя своей собственной, напряженной жизнью. Он не замечал ничего, кроме раскаленного добела куска железа, покорно лежащего на наковальне. Для него это было не просто работой. Это был обряд. Вся ярость, весь невыпущенный пар, все желания, что кипели в его молодой крови, он вкладывал в каждый удар. Молот был продолжением его руки, а наковальня – алтарем, на котором он приносил в жертву свою неукротимую силу.

Когда он на мгновение остановился, чтобы перехватить рукоять, в дверном проеме нарисовалась коренастая фигура. Старый дружинник Свят, с лицом, изрезанным шрамами и хитро прищуренными глазами, прислонился к косяку, скрестив руки на груди. Он молчал, наблюдая, как Ратибор, схватив клещами клинок, вновь окунает его в ревущее пламя горна.

«Велеса мне в свидетели, ты не просто железо гнешь, ты ему душу вбиваешь», – хрипло произнес Свят, когда Ратибор повернулся к нему. Капли пота стекали по груди кузнеца, теряясь в густых темных волосах.

Ратибор отер лоб тыльной стороной предплечья, оставив на коже черный след. Его дыхание было тяжелым, как удары молота.

«Душу вкладывает тот, кто этим в бою машет», – бросил он, не отрывая взгляда от горна. «Мое дело – дать ему тело. Крепкое, острое, без изъяна».

Свят усмехнулся, сделал шаг внутрь. Жар тут же обдал его, заставив поморщиться. «Именно за этим я и пришел. За телом. За мечом, что не подведет, когда печенег захочет мои кишки на свой аркан намотать. Но я смотрю, Ратибор, ты не только железо калишь. Ты и себя калишь, да так, что скоро звенеть будешь».

Ратибор выхватил клинок. Металл светился яростным, почти белым светом. Новый град ударов обрушился на наковальню – звонких, точных, яростных.

«Я делаю свою работу, Свят. Больше мне ничего не надо».

«Не ври хоть старому вояке», – не унимался дружинник, повышая голос, чтобы перекричать грохот. «Я вижу, как они вокруг твоей кузни вьются. Пятеро. Одна краше другой. Забава – огонь-девка, Милада – тихий омут, Весняна языком что бритвой полоснет. Горислава гордая, как княжна, а Любава смотрит так, будто душу твою выпить хочет. Любой бы на твоем месте уже выбрал одну для ночи, другую для дома, а остальных бы по лесам да по сеновалам…»

Ратибор с силой опустил молот. Удар был таким, что искры веером взметнулись до самой крыши. Он повернул к Святу свое суровое, молодое лицо. Глаза горели не слабее, чем угли в горне.

«Тебе меч нужен или бабские сплетни слушать? Если первое – жди. Если второе – иди в баню, там бабки тебе и не такого расскажут».

Свят не обиделся. Он подошел ближе, положил тяжелую ладонь на плечо кузнеца. Мышцы под его пальцами были твердыми, как камень.

«Дурак ты, Ратибор. Сила, она как река. Если ей русло не дать, она все вокруг снесет. У тебя пар некуда спускать, кроме как в этот металл. Ты себя в эту наковальню забьешь. Мужику баба нужна. Чтобы ночью жар свой отдать, а утром со спокойной головой к работе встать. А ты… ты как медведь-шатун весной, только ярость свою в железо вымещаешь».

Ратибор сбросил его руку и с оглушительным шипением вонзил раскаленный клинок в бочку с водой. Густой пар окутал их, скрыв на мгновение фигуры друг от друга. Когда он рассеялся, кузнец уже осматривал потемневший, закаленный металл.

«Вот мой жар», – глухо произнес он, проводя пальцем по еще теплому лезвию. «Он послушный. Он принимает форму, какую я хочу. Он не лжет, не требует, не плачет по ночам и не смотрит с укоризной. Он просто становится острым и крепким. Мне этого хватает».

Свят покачал головой, его глаза были полны смеси восхищения и жалости.

«Что ж, каждому свое. Один в бабьем лоне покой ищет, другой – в куске железа. Но запомни, кузнец: металл не предаст, это верно. Но он и не согреет в холодную ночь, не родит тебе сына и не подаст воды, когда будешь помирать. За мечом приду через два дня».

Старый воин развернулся и вышел, оставив Ратибора одного в его шумном, жарком и до боли одиноком мире. Кузнец еще долго смотрел на клинок в своей руке. Он чувствовал его вес, его смертоносную сущность. Свят был прав. Вся его страсть была здесь, в этой послушной, горячей стали. И только ей он позволял владеть собой, сгорая в ее объятиях каждый день. И каждый день он убеждал себя, что этого достаточно.

Глава 2: Пять цветов поляны

Если кузница была сердцем деревни, то река была ее душой. Здесь, на гладких, обточенных водой камнях, женщины полоскали белье, обменивались новостями и плели кружева интриг. И сегодня на берегу собрались те пять, чьи мысли, подобно речным струям, неумолимо текли в одном направлении – к кузнице Ратибора.

Первой была Забава. Широкая в бедрах, с сильными руками и копной огненно-рыжих волос, она выбивала белье вальком с такой силой, будто выбивала дурь из врага. Каждый ее жест был вызовом, каждая усмешка – обещанием.

«Слышали, девки, как его молот сегодня стучал?» – громко, на весь берег, спросила она, и в ее голосе звенел мед. – «Будто Перун сам с небес сошел и решил себе секиру новую выковать. Аж земля под ногами дрожит».

Рядом, окуная в холодную воду тонкую вышитую рубаху, сидела Милада. Светло-русая коса лежала на плече, а в голубых, как васильки, глазах плескалась бездонная нежность. Она говорила тихо, будто боялась расплескать слова.

«Ему бы отдохнуть хоть немного. Силы-то тратит, не жалея. Я вчера ему пирог с грибами носила… он даже не присел. На ходу съел, поблагодарил и снова за молот».

Третья, Весняна, с точеным лицом и лукавыми зелеными глазами, усмехнулась, отжимая мокрую ткань. Ее язык был острее любого кинжала, и она пользовалась им безжалостно.

«Глупая ты, Милада. Думаешь, его пирогами взять можно? Такого зверя только силком арканить надо, – она метнула насмешливый взгляд на Забаву. – Или хитростью в сети заманить. Он ведь не от работы так надрывается. Это в нем кровь молодая кипит, выхода не находит. Вот и бьет по железу, будто по бабьей заднице».

Слова Весняны были прямыми и грубыми, и Милада густо покраснела, отвернувшись. Но Забава лишь расхохоталась – гулко, смачно, запрокинув голову.

«Уж я бы нашла, куда его силищу пристроить! – она подмигнула Весняне. – И уж точно не железки гнуть он бы у меня стал. Я б его так выжала, что он бы свой молот поднять не смог до самого полудня. Представляете, как его тело горит у горна? А каково оно на ощупь, когда не работой занято? Твердое, жаркое…»

Она говорила это, глядя в упор на четвертую девушку, стоявшую чуть поодаль. Горислава, дочь старосты, была высокой и статной. Ее темные волосы были уложены в сложную косу, а одежда, хоть и простая, была лучшего сукна. Она не полоскала белье, а лишь наблюдала за остальными с плохо скрываемым презрением.

«Какие у вас разговоры… как у портовых девок», – холодно бросила она. Ее голос был ровным и властным. – «Вы похоть свою с любовью не путайте. Ратибору не любовница на сеновал нужна. Такому мужу, такому мастеру, нужна ровня. Хозяйка, что дом в порядке держать будет и род продолжать. А не та, что при одном виде потных мужских плеч слюной исходит».

Забава встала, уперев руки в бока. Вода стекала с ее подола, образуя у ног темные лужи. «А не тебе ли, гордячка, решать, кто ему ровня? Думаешь, раз батька твой староста, так Ратибор тебе в ноги падет? Он мужик, а не княжеский прихвостень. Ему кровь горячая нужна, а не твои холодные речи».

«Кровь остывает, Забава. А род остается», – с достоинством парировала Горислава. – «Он кузнец, я дочь старосты. Это правильный союз. А вы все – лишь пыль придорожная, что к его сапогам липнет».

Спор мог бы перерасти в настоящую драку, если бы не тихий голос, прозвучавший почти шепотом. Пятая девушка, Любава, сидела на камне дальше всех. Она была тихой, незаметной, с большими серыми глазами, в которых, казалось, отражалось все небо. Она редко говорила, но ее слова всегда заставляли остальных замолчать.

«Вы все о себе говорите», – сказала она, не глядя ни на кого, словно разговаривая с рекой. – «Ты, Забава, хочешь его силу взять. Ты, Милада, хочешь его слабость укрыть. Ты, Весняна, хочешь его ум обыграть. А ты, Горислава, хочешь его имя примерить… А кто-нибудь из вас видел, какие у него глаза, когда он думает, что на него никто не смотрит?»

На берегу повисла тишина. Никто не нашел, что ответить. Любава говорила не о его теле, не о его статусе, а о чем-то, чего они, в пылу своего соперничества, не замечали.

«В них одиночество, – так же тихо закончила Любава. – Как в горне, когда угли прогорят».

Она встала, подхватила свое ведро и, ни на кого не глядя, пошла прочь, оставив четырех соперниц в звенящей тишине. Тишина длилась недолго. Первой ее нарушила Горислава.

«Мелет чепуху, юродивая».

Она гордо развернулась и пошла своей дорогой. Забава и Весняна переглянулись. В их глазах на миг промелькнуло нечто большее, чем просто вражда, – общее непонимание того, о чем говорила Любава. А потом они снова стали соперницами. Пять разных цветов на одной поляне, каждый из которых хотел стать единственным, что сорвет могучая рука кузнеца. И каждая была готова вырвать остальных с корнем.

Глава 3: Утренняя вода

Солнце едва показалось над лесом, окрасив небо нежным румянцем, а молот Ратибора уже пел свою утреннюю песню. В это раннее время он чувствовал себя особенно сильным, единым со своим ремеслом. Но сегодня в размеренный ритм ударов вторгся посторонний звук – легкий скрип калитки и мягкие шаги.

В проеме кузницы появилась Забава. Она всегда приходила первой, будто пыталась застолбить свое право на его внимание. На ней был простой льняной сарафан, но полы его были подозрительно мокрыми, а ткань на груди и бедрах плотно облегала тело, будто она только что вынырнула из реки. Огненно-рыжие волосы, обычно заплетенные в тугую косу, были распущены и влажно блестели, падая на обнаженные плечи. В руках она держала деревянное ведро, до краев наполненное студеной водой из колодца.

Ратибор оторвался от работы. Его взгляд скользнул по ней – от мокрых волос до босых, забрызганных грязью ног. Он не был слепцом и видел все, что она хотела ему показать: высокую полную грудь, вырисовывающуюся под мокрой тканью, крепкие бедра, плавный изгиб талии. Но на его лице не отразилось ничего, кроме вежливого недоумения.

«Воды принесла, Ратибор», – сказала Забава, и ее голос прозвучал ниже и глубже обычного. Она сделала несколько шагов вперед, встав так, чтобы первые лучи солнца просвечивали сквозь ее сарафан. – «День сегодня жаркий будет. Уж тебе-то у горна и вовсе пекло».

Она поставила ведро на земляной пол и зачерпнула ковшом. Подойдя к нему вплотную, она протянула воду. От нее пахло речной свежестью, травой и еще чем-то неуловимым, женским, что будоражило кровь. Ратибор чувствовал жар ее тела даже на расстоянии. Он взял ковш, его пальцы на мгновение коснулись ее пальцев. Ее кожа была прохладной.

Он пил жадно, запрокинув голову. Вода стекала по его подбородку, оставляя светлые дорожки на покрытой сажей шее и груди. Забава не сводила с него глаз, наблюдая, как ходит кадык на его сильной шее, как напрягаются мышцы. Ее взгляд был откровенным, голодным, почти животным.

«Спасибо, Забава. Добрая вода», – сказал он, вернув ей пустой ковш. Его голос был ровным, без тени того огня, что она так старательно пыталась в нем разжечь.

Она не отступила. Сделала еще полшага, сократив расстояние между ними до минимума. Теперь она почти касалась его грудью. Она подняла руку и провела пальцем по его мокрой от воды и пота груди.

«Устал, небось, с самого утра махать? – прошептала она, глядя ему прямо в глаза. – Может, помощь нужна? У меня руки сильные. Могу мехами подсобить. Или спину тебе растереть, когда умаешься… Или еще что…»

Ее намек был грубым, как небеленое полотно, и таким же прочным. В ее глазах плясали бесенята. Она чуть подалась вперед, и ее грудь коснулась его торса. Мягкое тепло сквозь влажную ткань.

Ратибор на мгновение замер. В его ноздри ударил запах ее тела. Он был мужчиной, молодым и полным сил. Его плоть отозвалась на ее близость, на ее неприкрытое обещание. На секунду в глубине его глаз что-то мелькнуло – темный, древний инстинкт. Но затем он сделал шаг назад, разрывая контакт. Он не оттолкнул ее грубо, не оскорбил. Он просто отодвинулся, создавая между ними пространство.

«Спасибо за воду, Забава. И за заботу», – сказал он так же ровно, как и прежде. Он повернулся спиной, взял молот, и в его движении не было ни капли смущения или злости. Лишь сосредоточенность на работе. – «Но я привык справляться один. Дел сегодня много».

Он вновь повернулся к наковальне.

«Я пойду тогда», – голос Забавы прозвучал глухо. В нем не было ни кокетства, ни задора. Только разочарование, острое, как осколок стекла.

«Иди», – ответил он, не оборачиваясь.

Забава постояла еще мгновение, глядя на его могучую спину. Стена. Непробиваемая, каменная стена мышц и воли. Все ее уловки, вся ее женская магия, перед которой не мог устоять ни один мужик в деревне, разбились об эту стену, не оставив даже царапины.

Она подхватила пустое ведро и вышла из кузницы. Солнце уже поднялось выше, и день действительно обещал быть жарким. Но Забава чувствовала лишь холод. Холод поражения.

А за ее спиной снова запел молот Ратибора. Но теперь его удары стали еще тяжелее. Еще яростнее. Будто он выбивал из раскаленного железа не только лемех для плуга, но и тот мимолетный жар, что посмел потревожить его душу.

Глава 4: Пирог для кузнеца

Полдень заливал деревню расплавленным золотом. Раскаленный воздух дрожал над крышами домов и звенел от стрекота кузнечиков. В кузнице жара была невыносимой, густой и влажной, как в предбаннике. Ратибор, мокрый с головы до ног, остановился лишь на миг, чтобы плеснуть себе на голову ковш теплой воды из бочки. Именно в этот момент на пороге появилась Милада.

Она двигалась не так, как Забава. В ее шагах не было вызова, лишь тихая грация. В руках она бережно, словно младенца, несла узелок из чистого белого полотна, от которого исходил умопомрачительный аромат печеных грибов, лука и сдобного теста. Ее светло-русая коса была аккуратно убрана, а щеки горели румянцем – то ли от жара полуденного солнца, то ли от смущения.

«Прости, что отвлекаю, Ратибор», – ее голос был мягким, как журчание ручья. Она не решалась войти, остановившись на границе тени и света. – «Я тут… пирог испекла. С лесными грибами, что вчера с сестрами собирала. Подумала, ты с утра, верно, не ел толком. Тебе силы нужны».

Она говорила это, опустив глаза, перебирая пальцами краешек своего передника. Она была полной противоположностью Забаве. Та брала нахрапом, а Милада пыталась окутать заботой, согреть, накормить. Она предлагала не бурю страсти, а тихую гавань.

Ратибор обернулся. Его лицо было строгим от усталости, но при виде ее оно чуть смягчилось. Он помнил вкус ее пирогов. В них было что-то от материнской заботы, от тепла домашнего очага, которого он был лишен.

«Зачем же у порога стоять, Милада? Заходи», – сказал он и даже указал на старую дубовую скамью в самом прохладном углу кузницы. Это было больше, чем он предлагал кому-либо другому.

Милада несмело вошла. Она развязала узелок, и аромат стал еще гуще, смешиваясь с запахом угля и металла. Она достала большой кусок пирога с румяной, блестящей корочкой и протянула ему на чистой тряпице.

«Вот, возьми. Он еще теплый».

Ратибор вытер руки о кожаные штаны и принял подношение. Он откусил большой кусок. Вкус был именно таким, как он помнил: нежное, пропеченное тесто, сочная грибная начинка… Это было просто и невероятно вкусно. Он ел молча, сосредоточенно, как и работал. В несколько больших укусов он расправился с пирогом.

Милада наблюдала за ним, не отрываясь. Ее сердце трепетало, как пойманная птица. Вот он ест ее стряпню. Он принял ее дар. Она видела, как ходят желваки на его щеках, как блестят в полумраке его глаза. В своем воображении она уже была его женой, хозяйкой в его доме, каждый день встречала его с работы горячим ужином и тихой улыбкой.

«Спасибо, Милада», – сказал он, проглотив последний кусок. Он посмотрел на нее прямо, и от этого взгляда у нее перехватило дыхание. – «Очень вкусно. У тебя руки золотые. Никто в деревне так не печет».

Ее щеки вспыхнули от похвалы. Это была ее маленькая победа.

«Если хочешь… я могу приносить каждый день, – выпалила она, осмелев. – Или… или квасу холодного. Или рубаху твою заштопать, я вижу, она у тебя на плече прохудилась».

Она говорила быстро, торопливо, боясь упустить этот миг близости. Она предлагала ему себя, свою заботу, свою жизнь, заключенную в этих простых вещах – пироге, квасе, заштопанной рубахе. Она хотела стать частью его мира, незаменимой его частью.

Ратибор улыбнулся. Но это была не улыбка мужчины женщине, которую он желает. Это была добрая, почти братская улыбка. Он воспринимал ее заботу как данность, как доброту, на которую он готов был ответить такой же простой, безыскусной благодарностью.

«Не утруждай себя, Милада. Я и сам могу рубаху зашить. А за пирог – еще раз спасибо. Он мне сил придал».

Он сказал это и снова повернулся к горну. Для него этот разговор был окончен. Он принял дар, поблагодарил и вернулся к единственному, что имело для него значение – к работе. Аудиенция была окончена.

Милада постояла еще немного в тишине, нарушаемой лишь шипением углей. Слова застряли у нее в горле. Она хотела сказать что-то еще, что-то важное, что-то, что заставило бы его обернуться снова. Но не нашла слов. Он был так близко и в то же время так невообразимо далеко. Она могла накормить его тело, но путь к его сердцу, казалось, был завален такими же тяжелыми камнями, из которых сложен его горн.

Она тихонько собрала свой узелок и вышла из кузницы на слепящий солнечный свет. В ее голубых глазах стояли слезы. Он поблагодарил ее, он похвалил ее, но он так и не увидел в ней женщину. Он увидел лишь пару добрых рук, принесших ему еду. И от этой простой благодарности было больнее, чем от любого оскорбления.

Глава 5: Острое слово

День клонился к вечеру. Длинные тени легли на деревню, но в кузнице было по-прежнему светло от огня. Ратибор заканчивал ковать тяжелый лемех для плуга – заказ старосты. Он поднял его на клещах, оценивая изгиб, и в этот момент в дверном проеме, словно изящная ивовая ветвь, изогнулась фигура Весняны.

Она не входила, а лишь прислонилась к косяку, скрестив руки на груди. На ее губах играла постоянная, едва заметная усмешка, а зеленые, как лесной мох, глаза внимательно следили за каждым движением кузнеца. Она выждала момент, когда он, закончив осмотр, с грохотом опустил лемех на земляной пол.

«Лемех, смотрю, ладишь, Ратибор?» – ее голос был подобен звону тонкого ручейка, но с ледяной ноткой. – «Да такой, что им не землю пахать, а чертей в пекле бороздить».

Ратибор повернулся, вытирая пот со лба. Ее появление не удивило его, но ее манера всегда заставляла быть начеку. С Забавой все было просто – она брала нахрапом. Милада пыталась укутать заботой. Весняна же – плела слова, как паутину.

«Земля у нас нынче твердая. Каменистая», – ровным голосом ответил он. – «Слабый плуг сломается на первой же борозде».

Весняна медленно кивнула, не сводя с него испытующего взгляда. Ее глаза скользнули по его широким плечам, по рельефным мышцам живота, по сильным ногам, крепко стоящим на земле.

«Да уж, земля – она такая…» – протянула она, и ее голос стал ниже, интимнее. – «Твердая, да неподатливая. Пока силой не возьмешь – и лаской не прошибешь – не поддастся. Устает, поди, твоя спина-то за день? Ношу такую тягать».

«Работа», – коротко бросил Ратибор, начиная собирать инструмент.

Она сделала шаг внутрь. Запах ее волос, в которых запутался аромат луговых трав, смешался с запахом угля и металла.

«Работа – это днем», – продолжила она, обходя его и становясь между ним и горном, так что его жаркое пламя освещало ее сзади. Ее силуэт четко вырисовывался сквозь тонкую ткань рубахи. – «А ночью что? Неужто такая силища зря пропадает? Смотрю я на тебя и думаю: эх, такую бы мощь, да не на железки тратить… Бывают ночи, знаешь ли, такие же долгие и холодные, как наша зима. А перина одна не греет, сколько не ворочайся. Там бы такая силища пригодилась… чтобы согреться как следует».

Последние слова она произнесла почти шепотом, глядя ему прямо в глаза. В ее взгляде не было прямого вызова, как у Забавы. Там была игра, предложение разгадать загадку, ключ к которой – ее собственное тело. Она не предлагала себя грубо – она дразнила, намекала, обещала не просто ночь похоти, а ночь-поединок, ночь-игру, в которой сила столкнется с хитростью.

Ратибор смотрел на нее долгую секунду. Он видел ее игру. Он понял каждое ее слово, каждый недосказанный намек. Он мог бы сделать шаг, и она оказалась бы в его объятиях. Она ждала этого, она провоцировала.

Вместо этого из его груди вырвался короткий, глухой звук – не смех, а скорее хмыканье. Он отвернулся от нее и поднял с пола только что выкованный лемех, все еще отдававший сильным жаром.

«Горячо», – произнес он, но смотрел не на нее, а на раскаленный металл. – «С железом шутить нельзя, Весняна. Обожжешься».

Это был ответ. Холодный, прямой и совершенно не тот, которого она ожидала. Он понял ее игру, но отказался играть. Он не отверг ее грубо, но дал понять, что ее острые слова для него не более чем жужжание комара. Он сравнивал ее попытку соблазнить его с опасной игрой с огнем, в которой она сама же и пострадает.

Весняна замерла. На ее лице впервые за весь разговор дрогнула усмешка. Она почувствовала укол – не обиды, а удивления и… азарта. Этот мужик был не так прост. Он не просто отмахнулся, он ответил на ее загадку своей, еще более жесткой.

Она молча развернулась и пошла к выходу. Уже стоя в дверях, она обернулась.

«Что ж, кузнец. Может, я люблю, когда горячо», – бросила она ему через плечо и скрылась в сгущающихся сумерках.

Она проиграла эту схватку. Но, в отличие от Забавы, ушла не разочарованной, а заинтригованной. Охота на этого зверя обещала быть куда интереснее, чем она думала.

Глава 6: Знатный род

На следующий день, едва Ратибор выложил готовый лемех у порога кузницы, чтобы он остыл на утреннем ветру, появилась Горислава. Она пришла не одна. За ней, на почтительном расстоянии, шел один из отцовских работников, державший в руках корзину, прикрытую чистым полотенцем. Сама Горислава была одета не по-деревенски просто, а в добротное синее платье с вышитым воротом. Даже по деревне она ходила так, словно ступала по княжеским палатам, – с прямой спиной и гордо поднятой головой.

Она остановилась не у самой кузницы, а в паре шагов, там, где земля была чище и не было угольной пыли. Ратибор как раз выгребал из горна остывшую золу. Он кивнул ей в знак приветствия, но не прервал свою работу.

«Здрав будь, Ратибор», – ее голос был ровным и лишенным заигрывающих ноток, которые он слышал от других. Он был голосом человека, привыкшего отдавать распоряжения. – «Отец прислал меня посмотреть, готов ли лемех. Вижу, слово свое держишь. Это хорошее качество в мужчине».

Она говорила так, будто оценивала коня на ярмарке.

«Работа есть работа, Горислава», – просто ответил Ратибор, выпрямляясь и отставляя в сторону лопату с золой. Его лицо и руки были перепачканы сажей.

Горислава брезгливо сморщила нос, но тут же взяла себя в руки. «Да. Работа должна быть сделана. Как и все остальное в жизни должно быть на своем месте. Железо – в кузне. Хлеб – в поле. А человек – рядом с тем, кто ему ровня».

Она сделала паузу, ожидая его реакции, но Ратибор лишь молча смотрел на нее, ожидая продолжения. Не дождавшись, она кивнула работнику. Тот подошел и поставил корзину на землю. Горислава сама откинула полотенце. Внутри лежали свежий сыр, краюха белого хлеба – редкость в деревне – и глиняный кувшин с медовухой.

«Отец велел передать в благодарность», – произнесла она. – «В нашем доме ценят хороших мастеров. Не то что некоторые, которые только и умеют, что пустыми разговорами и похабными шутками развлекаться».

Это был явный камень в огород Весняны и Забавы. Ратибор понял это, но промолчал.