Новик

– Так может, лучше в Москве, по дороге заехать купить? – предложил дядька.

Предложение заманчивое, конечно. Но посмотреть на здешний торг мне хотелось уже сейчас. До Москвы ещё хрен знает, сколько добираться.

– Там тоже заглянем, – сказал я. – И здесь посмотрим.

Поэтому прежде, чем отправиться по дороге на Орёл, попрощались со всеми сослуживцами, зашли к Даниле Михайловичу, выслушали пожелания доброго пути и поехали на путивльское торжище. Верхом на татарских лошадках, при полном параде. Жаль, заводных коней не имелось, навьючивать барахло и припасы пришлось рядом с седлом, так что ехать мы могли только шагом. Мчаться галопом не получится, чай, не на мопеде, лошадиная сила всего одна.

И всё-таки город больше напоминал мне большую деревню. Вокруг пахло конским навозом, улицы, ничем не вымощенные, выглядели пусть не болотом, но одной сплошной грязной лужей. Я порадовался, что еду верхом, и мне не приходится размешивать эту грязь сапогами или лаптями.

Только в центре, возле острога, под грязью иногда проглядывали вымощенные дощечками тротуары. Торговые ряды расположились именно там. Именно ряды, причём каждый ряд торговал своим собственным видом товаров. Мясницкий ряд, суконный, шапочный, калашный, житный, и так далее. Совсем небольшие, всё-таки, не Москва, а всего лишь маленький пограничный городок, но даже здесь было на что взглянуть. Особенно мне, пришельцу из будущего.

Купцы и лоточники наперебой зазывали народ, отчего на торжище стоял небывалый гомон. Люди перекрикивали друг друга, отчаянно торговались, ругались, сплетничали и делились новостями. Тут же высокий широкоплечий глашатай в ярком красном кафтане зачитывал горожанам последние царские указы.

Я глазел по сторонам, улыбаясь, как ребёнок, попавший в магазин с игрушками. Возле торжища мы с Леонтием спешились, привязали лошадей к коновязи, за которой присматривал бородатый стрелец с въевшимися чёрными пороховыми точками на лице.

– За кошельком поглядывай, махом срежут, – предупредил дядька.

Он держался чуть позади, пока я степенно двигался через толпу, разглядывая товары на лотках и прилавках.

– Леонтий, в дорогу-то точно всё есть? – спросил я.

Пришлось повторить дважды, чтобы дядька услышал меня в этой суматохе.

– Ну… Крупы можно взять, соли немного… Вино если пить будешь, то вина не помешает, – сказал Леонтий.

– Нет, без вина, – сказал я, до сих пор ощущая тяжесть утреннего похмелья. – А вот остальное возьмём.

За крупой направились в житный ряд, где торговали житом, то есть, зерном. Торговаться и выбирать я предоставил дядьке, а сам пошёл искать гостинцы родным. Хотя бы матушке, которую я в глаза не видел, но проявить вежливость мне всё равно ничего не мешает.

Сначала прошёлся до ювелирки, поглазел на жемчуга и монисто. Тут у каждой лавки, помимо продавца, стоял ещё и охранник с дубинкой, зорко следящий за шаловливыми ручонками местных воришек. Ни цена, ни внешний вид украшений меня не устроили, поэтому отправился за самым простым подарком, какой только сумел придумать, за платочком.

Ткани, среди которых я с удивлением обнаружил даже шёлковые, оказались гораздо дороже, чем я предполагал, но я быстро понял, почему. Механический ткацкий станок ещё не изобрели, и всё приходилось ткать вручную, тяжёлым женским трудом. Поэтому я взял на подарки несколько цветастых ситцевых платков. Мелочь, а всё равно будет приятно.

Даже не торговался. Дал, сколько запросили, чем, наверное, изрядно удивил всех, но торговаться я никогда не любил. Ни когда продавал что-то, ни когда покупал. Переплатил, конечно, но я на этот счёт не переживал. Забрал платки, аккуратно свёрнутые и сложенные стопочкой, поблагодарил купца, и побрёл к выходу с торжища, где меня уже дожидался дядька.

– Готов ехать? – спросил он.

– Всегда готов, – отозвался я пионерским девизом.

– Значит, едем, – заключил дядька.

Я забрался в седло, тронул пятками Гюльчатай, которая уже привыкла к новому имени и новому хозяину. Мы неторопливо поехали к северным городским воротам. Москва, жди. Я уже еду.

Глава 6

Следующие несколько дней оказались наполнены однообразной рутиной, от которой голова шла кругом. Пока светло – едем. Когда темно – отдыхаем. От мерного цоканья копыт и постоянной тряски начинало казаться, что они преследуют меня даже ночью и на привалах.

Ночевали зато хотя бы не в чистом поле и не под кустом, а на почтовых станциях, ямах, равномерно расположенных вдоль всей дороги. Да, платно, но зато я спокойно отдыхал на мягкой постели, а не ворочался у костра, подложив под голову седло.

Поначалу много разговаривали с Леонтием, я расспрашивал его обо всём подряд, ссылаясь на потерю памяти, даже о самых дурацких вещах, которые настоящему Никитке и в голову бы не пришло спросить. Леонтий, однако, стойко терпел мою назойливость, отвечая на все расспросы, порой совсем чуть-чуть не дотягивающие до полноценного допроса. Вскоре, однако, ручеёк моей фантазии иссяк, и остаток пути мы ехали молча. Дядька, кажется, только обрадовался.

Ехали, впрочем, настороже, в боевом облачении, несмотря на жару, и только миновав Тулу, позволили себе немного расслабиться. Границы, хоть и охранялись на протяжении всей засечной черты, всё равно оставались дырявыми, как решето, и даже на русской территории всегда имелись шансы напороться на степняков.

Они ведь очень часто действовали хитро, скрытно, малыми группами проникали через границу, обходя заставы, углублялись на сто-двести вёрст вглубь России, не разводя костров и не привлекая внимания, там разворачивались и прочёсывали всё широкой гребёнкой, уводя полон, грабя и сжигая всё на своём пути.

Но степняки нам в этот раз не встретились. Встречались паломники, бродячие артисты, крестьяне, отбывающие ямскую повинность, возницы на телегах, монахи, юродивые, конные патрули из таких же, как мы, сторожей, пастухи с дубинами, коробейники со всякой всячиной.

Встретились и лесные тати.

Мы как раз въехали в лес, дорога вилась между высоких сосен, проторенная колея безошибочно указывала путь. За дорогой следили, это было заметно, по крайней мере, вырубали подступающий к ней подлесок. И всё же появление шестерых заросших молодцев на дороге стало для меня неожиданностью.

– Стой, приехали! – насмешливо произнёс один из них, чернобородый мужик в простом зипуне.

Трое вышли на дорогу, загораживая путь и поигрывая разномастным оружием, ещё трое затихарились у обочины, как засадный полк. Одеты были кто во что горазд, с чужого плеча, вид у всех был опасный, бывалый.

– Броньки сымайте, сабли, кошельки, – потребовал другой, седой мужик с мёртвыми рыбьими глазами. – Не то хуже будет.

– Да и с коней слезайте, не нужны вам кони-то больше, – хохотнул третий, улыбчивый паренёк с длинным белесым шрамом поперёк морды.

Я положил руку на саблю.

– А вот это ты, барчук, зря, поранишься, – сказал рыбоглазый, поигрывая кистенём. – Самострел с пяти шагов метко бьёт, даже слепой управится.

Сзади послышался шорох, ещё двое разбойников заходили за спину. Как раз-таки с охотничьими самострелами в руках. То есть, арбалетами. Заряженными и взведёнными, готовыми к бою. Нажми только на рычаг, и двумя трупами станет больше, а тульские разбойнички станут богаче на четыре рубля серебром, и это не считая брони, коней и оружия. Такого я им позволить не мог.

– Дядька, напомни-ка, какое наказание за разбой? – спросил я, пристально глядя в глаза чернобородому, который тут, похоже, был главным.

– Так вешают, Никит Степаныч, – сказал дядька, отчего-то резко вспотевший.

– Мужички! Слышал я, разбойники тут шалят, в здешних лесах, – сказал я.

Разбойники засмеялись, словно я произнёс какую-то дико смешную шутку.

– Как же! Ивашка Хлыст со своей шайкой, да Третьяк Сизый, да ещё всякие! – сказал паренёк со шрамом.

– Вот и я про них слыхал, – кивнул я. – Вы, может, нас до Каширы проводите?

– А может, мы просто с тебя зброю снимем, а, барчук? – спросил чернобородый. – Меньше мороки.

– Меньше получите, – пожал плечами я. – В Кашире меня родич ждёт, Фёдор Басманов. Так я вам рубль серебром сейчас за проход дам, и десять рублей ещё у него займу.

– Никит Степаныч… – тихо произнёс дядька.

– Тихо, – проворчал я.

– Постой, барчук, покумекать надо нам. Тришка, самострела с него не своди, понял?! – сказал чернобородый.

Я обернулся и посмотрел в глаза молодому парнишке с тяжёлым охотничьим самострелом. Он обильно потел и часто моргал, заметно нервничая, и я нашёл в себе силы ему улыбнуться. Словно я здесь хозяин ситуации.

Тришка караулил нас один, его товарищ отошёл к остальным, обсудить моё предложение, и парнишка теперь водил арбалетом из стороны в сторону, целясь то в спину мне, то в спину Леонтию. Руки чесались выхватить саблю, развернуть коня и снести башку этому безусому идиоту, избравшему для себя путь разбойника, но я понимал, что не успею. Нажать на спуск он успеет раньше, а там и второй стрелок подоспеет, и все остальные тати. Да и промахнуться с такого расстояния даже слепому будет трудно, тут разбойник был абсолютно прав. А руки у Тришки хоть и дрожали, но не настолько, чтобы металлический наконечник болта выходил за пределы моего силуэта.

– Рубль, говоришь? – окликнул меня тать.

– Серебром, новгородками, – ответил я, приподнимаясь и ёрзая в седле.

Жаль, что после татарского плена ни у меня, ни у Леонтия не осталось луков и стрел, только сабли да ножи. Так можно было бы отъехать на небольшое расстояние и расстрелять негодяев, даже здесь, в лесу. Даже моих, весьма скромных навыков на это хватило бы.

– Предложение твоё заманчивое. И грех на душу брать не придётся, – сказал чернобородый. – Только зброю всё одно сымайте. Раз уж вы под нашу защиту попросились.

– Опозорить меня решил?! – вскинулся я.

– Тогда слово дай. Что саблю до самой Каширы не тронешь, – предложил атаман.

Я размашисто перекрестился, а затем достал нательный крестик и прикоснулся к нему губами.

– Давай свой рубль, барчук, – ухмыльнулся разбойник.

Я мельком оглянулся. Тришка, явно обрадованный тому, что ему не придётся стрелять в людей, опустил самострел, нарушив прямой приказ.

За что и поплатился.

Я резко дёрнул поводья, разворачивая лошадь и одновременно выхватывая саблю, рубанул наотмашь, задев Тришку самым кончиком клинка. Этого хватило, чтобы ярко-алая кровь брызнула вверх, а парень начал заваливаться набок, выпуская арбалет из слабеющих рук.

– Дядька, бей! – рявкнул я, устремляясь уже к следующему противнику.

Самыми опасными были как раз арбалетчики. Болт из такого самострела мог бы запросто ссадить меня с седла, а то и прошить насквозь.

Дядьку два раза упрашивать не пришлось, он мигом смекнул, что делать, тоже вытянув саблю из ножен.

Гюльчатай добралась до второго арбалетчика в два широких прыжка, я немедленно рубанул саблей, но этот, более опытный, закрылся своим оружием и остался жив. Разрубленная тетива самострела хлестнула его по щеке, оставляя жгучую красную полосу, но это лучше, чем лежать в луже собственной крови.

Чей-то кистень мелькнул тёмным пятном, мне лишь чудом удалось от него увернуться, гарцуя на кобыле и размахивая саблей во все стороны. Пеший конному не товарищ, и остальное было уже делом техники. Будь у них побольше арбалетчиков, может, и выгорело бы, но они понадеялись взять нас на банальный испуг.

– Никитка, плашмя бей! – выкрикнул Леонтий, лихо орудуя собственной саблей.

Он успокоил уже троих, я старался не отставать. Совету я всё же последовал, чуть развернул саблю, оглушая негодяев, а не обагряя клинок их кровью. Зачем пачкаться.

Кто-то из татей всё-таки достал меня кистенём, тяжёлый свинцовый грузик впечатался в железные пластины куяка, выбивая у меня весь воздух из лёгких. Разбойник за такую шалость немедленно поплатился, щадить и оглушать я уже не стал, рубанул от всей души, взрезая и кожу, и кости.

Последние из негодяев бросились бежать, рванули в лес, к чащобе, но здесь лес пока был не настолько густой, чтобы нельзя было их догнать на лошади, и мы с Леонтием догнали каждого.

Спустя несколько минут жаркой сечи мы спешились, чтобы добить раненых. Добивал больше дядька, я же ходил, злобно поглядывая на трупы и связывая оглушённых.

– Ну ты, Никит Степаныч, даёшь, – проворчал Леонтий. – Я ж ведь и сам поверил, что ты им серебро отдать готов!

– Если бы ты не поверил, то и они бы не поверили, – мрачно сказал я.

– А побожился ты им зря, – добавил дядька. – Грешно.

– Отмолю, – сказал я. – Да и не обещал я им ничего. Я им сказал, что саблю не трону? Не говорил.

– А я ещё думаю, надо было в Путивле-то хоть к причастию сходить! – улыбнулся Леонтий. – Думаю, так и помрём сегодня, не исповедавшись!

– Не помрём, – сказал я. – Подранки эти тебе зачем? Зачем глушить сказал?

Дядька коварно улыбнулся.

– Так ведь схрон у них тут наверняка где-то поблизости, – произнёс он. – Думаешь, мы тут первые, кого они так щипать вздумали? Ха, да конечно!

– Значит, днёвку устроим? – спросил я. – Отойдём только… А то здесь… Кишками воняет.

– Отойдём, – согласился дядька. – Ты отходи, а я тут… Поспрашиваю.

– Что хочешь делай, – сказал я, хватая поводья своей кобылы, чтобы увести её в сторонку.

Я отошёл с лошадью чуть в сторону от дороги, кинул поводья на берёзку, ослабил подпруги, а затем принялся стаскивать с себя куяк. Под рубахой расплывалось большое синее пятно, но рёбра, вроде бы, уцелели. Ощущения всё равно не из приятных.

Пособирал немного валежник, надрал бересты, развёл небольшой костерок. Вскоре с подветренной стороны послышались вопли разбойников, осмелившихся поднять руку на боярина Злобина. Я не вникал, чем там занимается Леонтий, пусть развлекается как хочет.

В остальном денёк был пригожий, светлый. Омрачали его только мольбы о пощаде, то и дело звучащие со стороны дороги, но я старался не слушать.

Я неторопливо начал варить кулеш, раз уж мы всё равно остановились тут на днёвку, насыпал пшена в котелок, залил водой. Душа просила жареной картошечки со сметанкой, с лучком, да под стопочку хорошей водки, но нет, придётся снова жрать, что дают. Картошку сюда ещё не завезли.

Вскоре вернулся Леонтий.

– Ты ранен, что ли? – насторожился я.

– Это ихняя, – отмахнулся дядька. – О, кулеш! Молодец, Никита Степаныч, озаботился!

– Чего разузнал? – спросил я.

– Ай, ничего толком, – скривился он. – Ты их атаману башку надвое рассёк, начисто, как кочан капусты. А эти… Так, на побегушках. Один и вовсе из соседней деревни, прибился к ним.

– И чего? – спросил я.

– А ничего, – хмыкнул дядька, запуская ложку в котелок. – Вон, висят все рядком. Доброе дело, считай, сделали.

– Зря, получается, возился? – спросил я.

– Ну как это! Нет! Про логово-то своё они мне поведали, как попу на исповеди, это про схрон с добром только старшой знал, – покручивая жирные от кулеша усы, сказал дядька. – Тут недалече. До вечера обернёмся, не сильно-то и задержимся. Если ты, конечно, Никит Степаныч, не против.

– Да почему бы и не сходить, – пожал я плечами. – Любопытно глянуть, как лихие люди живут.

– Опасаюсь я, как бы в логове том охраны не было, чай, не ввосьмером же они на промысел ходили, – задумчиво протянул Леонтий. – Но даже если и охрана, то всё одно, глянуть надобно. Поиздержались мы, да ещё с этим полоном, ети его…

Тут дядька был абсолютно прав, татарский плен не только предоставил нам отпуск со службы, но и лишил многих ценных вещей. Одна только сабля, к примеру, стоит рублей восемь, и хоть мы обзавелись другими, этот татарский кусок железа ни в какое сравнение не шёл с той саблей, что была у меня прежде. Добрый строевой конь, плюс один заводной мерин, это ещё рублей десять сверху без учёта седла, уздечки и прочей сбруи. Да, Гюльчатай оказалась неплохой послушной лошадкой, но степные кони не слишком-то хорошо годятся для боя или долгой скачки, они малорослые и не самые быстрые. Хорошо, что мне удалось сохранить свой куяк и шлем, не то пришлось бы тратиться ещё и на доспехи. Лук в саадаке и стрелы в зависимости от качества потянут ещё рубля на три-четыре. А чтобы собрать одного боярина в поход с нуля, нужно потратить рублей пятьдесят, не меньше, и мне повезло, что Никитке помогал отец, да и Леонтия собирать мне не пришлось. Но это было перед походом, а теперь – крутись как хочешь.

– Сейчас тогда поедим, да можно ехать, – сказал я. – Лишь бы они тебе в какую-нибудь топь дорогу не указали.

– Не, я поспрашивать-то умею, – рассмеялся дядька.

Доели кулеш, облизали ложки, убрали в чехольчики на поясе. У меня – замшевый, у дядьки попроще, из холстины. Разметал сапогом угли, затоптал тщательно, чтобы не случилось пожара, оправился. Можно ехать.

Разбойничье барахло дядька сложил в один большой мешок. Пригодного к употреблению или продаже хабара оказалось немного, не тащить же с собой окровавленные тряпки и засаленные портки, поэтому брали только железо. Топоры, ножи, в хозяйстве всё сгодится.

А потом отправились к разбойничьему логову, углубившись в лес по едва заметной тропке-стёжке, петляющей меж деревьев. Ехали след в след, шагом, настороже. Леонтий первым, я за ним.

Тульские леса в этом времени оказались удивительно густыми, и мы быстро упёрлись в непролазную чащу.

– Ну, дальше пешком придётся, – сказал Леонтий, хотя лично я думал, что нам пора возвращаться к дороге.

– Коней тут бросим, что ли? – не понял я.

– Почему сразу бросим? Оставим ненадолго, – сказал он.

– А если волки? – спросил я.

Помнится мне, волки чуть ли не до начала двадцатого века оставались огромной проблемой. Резали скот, забредали в деревни и города, и так далее. И не только на Руси, но и в Европе, иначе легенды про оборотней и волколаков просто не появились бы.

– Волков бояться – в лес не ходить, – усмехнулся Леонтий.

Я спешился, качая головой. Не хотелось бы мне остаться без лошади посреди леса.

Тропка, однако, вела нас дальше, через бурелом, и продравшись сквозь него, мы увидели небольшую полянку и несколько хижин возле маленького ручейка. Я немедленно схватился за саблю, Леонтий тоже вытянул свою.

Оружие, впрочем, не понадобилось. Из крайней хижины вышла старуха с корытом в руках, не обратив на нас никакого внимания. Седая и древняя, она была если не свидетельницей крещения Руси, то как минимум застала татаро-монгольское иго.

– Вернулися, сынки? – прошамкала она, сослепу приняв нас за членов банды.

– Ага, – хмыкнул дядька, убирая саблю в ножны и по-хозяйски оглядывая бандитский хутор.

На полянке стояли буквально четыре шалаша из жердей, у коновязи стоял мерин, потряхивая гривой. Значит, можно и наших коней сюда провести.

– Дядька, я за лошадьми схожу, – сказал я, продираясь обратно через бурелом.

Пусть придётся идти в обход, но мне спокойнее, когда наши кони рядом с нами. А мерина можно будет взять как заводного или вьючного, всё лучше, чем перегружать и без того уставших лошадей.

Я вернулся за Гюльчатай и дядькиным конём, начал искать обходной путь. Просто обогнул бурелом, вышел к ручью и пошёл вдоль бережка.

Когда я вернулся, Леонтий уже деловито обыскивал хижины, вытаскивая всяческую рухлядь на улицу. Меха, выделанные шкурки, отрезы ткани, одежда, сапоги, оружие, словно он обыскивал не разбойничьи шалаши, а пещеру Алладина.

Старуха, как ни в чём не бывало, черпала в корыто воду из ручья, напевая себе под нос какую-то заунывную песенку. Она, похоже, даже и не поняла, что на самом деле произошло. Мне даже стало как-то неловко. Мы ведь, наверное, повесили кого-то из её родичей, да и вряд ли одинокая старуха сумеет вообще выжить в такой глуши. А оставлять её на произвол судьбы… Сомнительно. Уж лучше бы нам тут встретились ещё разбойники. Мне было бы гораздо проще сделать выбор.

Глава 7

Пока потрошили логово, даже забыли про время. Настолько, что начало уже смеркаться, так что я расседлал наших лошадей и принялся разводить костёр, готовясь ночевать здесь же, в одном из шалашей.

– Касатики, а вы Ефимку не видали? – спросила старуха. – Жду его, нет и нет, нет и нет…

– Нет, бабуся, не видали, – ответил дядька.

Имён мы не спрашивали, поэтому со спокойной душой могли так говорить. Бог его знает, кто из них там Ефимка, кто Иванец, а кто Вторуша. Паспортов тут пока тоже не придумали.

– А я кулеша сварила, будете?! – спросила старуха.

Я поморщился. Походный кулеш уже успел надоесть мне хуже горькой редьки.

– Нет, матушка, не будем, – сказал я. – Скажи-ка лучше, где тут хутор или деревня какая поблизости есть.

– Так вот хутор наш, – не поняла она.

– Другие, другие! – нетерпеливо перебил я.

– Так вниз по ручью, Марьинка будет там, – вытягивая костлявую руку, ответила старуха.

– Вот и славно. Всё, спи ложись, – приказал я.

– Пока Ефимка не вернётся, не лягу, – капризно заявила она.

– Ну жди сиди, – буркнул дядька.

Он явно её не опасался, я же всё равно был настороже. Мало ли что взбредёт в её седую голову, и что прикажет ей сделать старческая деменция.

– Дядька, мы ж это всё не утащим, – тихо сказал я, критически оглядывая целый ворох разномастного добра.

– Утащим, – махнул он рукой. – На саблю взяли, не оставлять же пропадать!

– Тоже верно, – вздохнул я. – С бабкой чего делать будем?

– А чего с ней? – не понял дядька. – Пущай живёт.

– Так помрёт она тут, считай, одна в глуши, – сказал я.

– Эх, доброе у тебя сердце, Никит Степаныч! – улыбнулся Леонтий. – Ну, в деревню ближайшую проводить можно, а там уж сама пусть, как хочет.

– А хабар где лучше продать, как считаешь? В Тулу завернуть, или до Москвы подождать? – спросил я.

– До Тулы ближе тащить, но и прибыток меньше будет, да и узнать могут своё, – пожал плечами дядька. – До Москвы можем и не довезти, ежели опять на татей дорога выведет. Тут уж тебе решать, моё дело маленькое.

Понятно, пусть начальство думает, у него голова большая.

– Телегу бы… – пробормотал я.

– Ну вот в деревне и выменяем на что-нибудь, – пожал плечами Леонтий. – Делов-то.

Мы наскоро поужинали холодным мясом, выпили мёду, который нашёлся среди прочей добычи, и расположились в самой просторной хижине на грубых деревянных нарах, которые мы застелили шкурами, сбросив чужие постели на пол. Спали по очереди. Банда хоть и качалась в петлях возле тракта, но я всё равно не чувствовал себя здесь в безопасности.

Мне выпало второе дежурство, вторая половина ночи, и я зарылся в шкуры и мгновенно уснул, чтобы вскоре проснуться от аккуратного толчка в плечо. Словно и не спал вовсе, а половина ночи уже прошла.

Старуха так и не легла, упрямо выполняя своё обещание ждать Ефимку, бродила по лагерю, иногда подбрасывала несколько веточек в костёр, доставала завёрнутую в тряпицу корочку хлеба, посасывала её. Меня больше заботила не она, а наша добыча.

Как бы дядька не увязывал тюки и не навьючивал наших коней, всё мы не утащим, даже при большом желании, даже если возьмём часть груза на собственные горбы. Утром надо будет отобрать то, что мы оставим, а что заберём. Что могут узнать деревенские жители или тульские купцы, а что можно будет продать без проблем. Мы-то, конечно, взяли это на саблю, тут дядька прав, по всем законам это всё наше. Но лишняя морока мне тоже ни к чему.

Мне всё-таки хотелось поскорее добраться до Москвы, а не возиться с тяжбами и судами.

Москва… Современную мне Москву я не очень-то любил. Шумная, торопливая, многолюдная. А вот на здешнюю Москву поглядеть было крайне любопытно. Даже как туристу, просто сравнить две столицы. Поэтому прибытия туда я ждал с нетерпением, хоть и не совсем представлял, что буду там делать, и как буду проникать на аудиенцию к государю.

Я ведь обычный новик, не воевода и даже не полноценный боярин. Обычный служилый человек, боярский сын, городовой дворянин от Владимира. В жильцы на Москве не записан, то есть, службу нести обязан не рядом с царём, а на порубежье или в гарнизоне, особых заслуг не имею. Для такого попасть на аудиенцию к царю всё равно что обычному лейтенантику из дальнего гарнизона попасть к Верховному Главнокомандующему, проездом находясь в Москве. Почти нереально, короче.

Но попадать к нему надо. Не мытьём, так катаньем. Я чувствовал себя обязанным предупредить государя обо всех возможных проблемах. Вот только здравомыслие твердило мне, что делать это нужно не раньше, чем я войду в доверие. Не то получится, что я доложу, например, о грядущей измене Курбского, царёва любимца, а меня и спросят. Пошто на князя клевещешь, собака? На дыбу его, расскажешь, кто надоумил такие вещи говорить. А на дыбу мне не хотелось. Или про будущую смерть царицы. Все мы в руках Божьих, а ты, значит, колдун, если на судьбу царицы Настасьи ворожить затеял, на дыбу. Это в лучшем случае, в худшем – сразу на кол или в прорубь, если погода будет позволять.