
Полная версия
Новик
И тут я почувствовал, как на плечи мне накинули аркан.
Верёвочное кольцо туго сжималось, я попытался подцепить его саблей. Не вышло. Опытные людоловы бросали аркан умело и точно, чтобы петля затягивалась чуть выше локтей, и сколько я не пытался бороться, ничего не выходило. Я сумел только вытянуть нож из-за пояса, но в этот же момент меня выдернули из седла, как морковку с грядки.
Я рухнул наземь, ударился головой и на мгновение выпал из реальности, снова услышав зловещий хохот где-то за краем сознания.
Вот так-то, попаданец, мать его за ногу! Хотел царю советы раздавать и в потолок поплёвывать. Пальцем на всех предателей и изменников указывать, послезнанием орудуя. Шиш с маслом. Или даже без него.
Очнулся я от того, что кто-то резко дёрнул за верёвку, которой я был спутан, и потусторонний хохот в тот же миг превратился в самый обычный, человеческий. Смеялись татары, переговариваясь на своём языке и обшаривая мертвецов. Знакомая картина, только совсем недавно я находился в числе победителей.
Саблю мою отняли, нож тоже. Даже засапожник успели вытащить, прекрасно зная, где может прятаться оружие у воина.
Ко мне подошёл один из крымчаков, грузный и смуглый, схватил за лицо заскорузлыми толстыми пальцами, заглянул в зубы, повертел в стороны, разглядывая с разных ракурсов.
– Хороший урус… – осклабился он. – Султану в гарем хорошо, красивый…
Я плюнул ему на халат и выдал серию всех татарских ругательств, какие только помнил.
– Кутак баш, аузга сиям! Кютынды сигем! – прошипел я.
Татарин расхохотался добродушно, стёр плевок. А потом ударил меня наотмашь так, что у меня звёзды из глаз посыпались.
– Лаешь, как собака, урус, – фыркнул другой крымчак.
Третий сказал ему что-то, показывая на труп плосколицего, который лежал на траве, заботливо укрытый халатом. У них завязался небольшой спор, и я надеялся, что он перерастёт в драку, но нет, крымчаки вместе засмеялись.
В плен взяли не только меня, Онфима и Леонтия взяли ранеными, понурый Юрий сидел на траве, глядя в землю, пара обезоруженных холопов сидели рядом с ним. Татары шли за добычей, за пленниками, и каждый человек для них был потенциальной прибылью, так что они старались не убивать без нужды. Невольничьи рынки должны приносить доход.
Без оружия я ощущал себя почти что голым, особенно в сравнении с крымчаками, увешанными холодняком. Сабли, ножи, у каждого имелся лук, к сёдлам были приторочены арканы. Ехать верхом нам не позволили, связали одного за другим, как бусинки на ниточке, и заставили тащиться пешком вслед за лошадью, а наших коней гнали отдельно.
Уходили на юг, в дикое поле, и я чувствовал, как с каждым шагом внутри нарастает отчаяние.
– Братцы, хоть кто-нибудь из наших-то ушёл? – тихо спросил я.
Если по тревоге поднимут всю станицу, то шансы есть.
– Дмитро, вроде бы, – сказал один из холопов, Агафон.
– Дмитро не ушёл… Ему в спину стрела… – пересиливая боль, произнёс Онфим.
– Молчать! – рявкнул надсмотрщик, хлестнув плетью по воздуху.
Мы нехотя подчинились, сосредоточившись на том, чтобы успевать идти по целине.
– Вот если бы не Лисицын… Его люди в дозор идти должны были… – проворчал через какое-то время Юрий.
Татарин снова нас услышал, но на этот раз просто рассмеялся.
– Лисицин? Ха! Вы, урус, родной мать продадите за горсть серебра! – хлопнув себя по ляжке, заявил крымчак. – Лисицин наше серебро брал, говорил, когда ходить можно!
– Врёшь, собака, – проворчал Леонтий.
– Аллах свидетель! – улыбаясь, сказал крымчак.
Боярина Лисицына я не знал и никогда не видел, но я тут же почувствовал, как во мне просыпается жгучая ненависть. Я стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, а костяшки побелели. Будь этот боярин здесь, я забил бы его голыми руками.
А ведь сколько таких воевод по всей засечной черте? Тех, кто ценит свою мошну больше, чем жизни и свободу русских людей, тех, кто впускает степняков за большую или малую мзду. Сколько казнокрадов и душегубов, сколько мерзавцев, лишь внешне прикидывающихся верными слугами царю. Чего далеко ходить, тот же князь Курбский, фамилия которого стала синонимом слова «предательство» наравне с именем Иуды и гетмана Мазепы, князь Курбский сейчас один из царских любимцев, член Избранной рады, царёв ближник.
Кажется, я понял, для чего попал сюда. Вот только надо ещё выбраться из плена.
Желательно, целым и невредимым. А ещё лучше – освободив своих соратников. Я и без этого не прекращал перебирать варианты побега, но теперь делал это вдвое усерднее, выискивая любую возможность.
Вот только крымчаки, жившие набегами за живым товаром, слишком хорошо знали своё ремесло. Связаны мы были крепко, кожаными ремнями, которые просто так не порвёшь и каким-нибудь камнем не перережешь. Да тут и камней-то не было, в этой проклятой степи. Одна только трава до горизонта, да редкие овраги с перелесками.
Думай, голова, думай…
О побеге думал не только я. Дядька, хоть и был ранен, тоже беспрестанно озирался по сторонам, подмечая расположение степняков и запоминая дорогу. Онфим, мучаясь от ран, злобно поглядывал на татар, явно планируя напасть на кого-нибудь из них, чтобы погибнуть в бою, а не под кнутом надсмотрщика или на каких-нибудь рудниках в Турции. Один только Юрий понуро глядел себе под ноги, кое-как заставляя себя шагать дальше, хотя ранен он не был, его тоже спеленали арканом.
Когда солнце приготовилось опуститься к западному краю неба, крымчаки наконец-то остановились, громко переговариваясь на своём наречии. Жаль, что я не знаю татарского. Зато его, кажется, знал Леонтий, потому что он вслушивался в каждое слово.
– Завтра хотят к становищу выйти, к своим… – заметив моё внимание, прошептал он. – На Бакаев шлях.
– Значит, надо сегодня уходить как-то, – чуть слышно прошептал я.
Дядька кивнул. В становище у нас не будет ни единого шанса сбежать. Здесь, в степи, шансы пока что есть. Призрачные, но всё-таки есть.
Крымчаки пока готовились отдыхать. Разводили небольшие костерки, ужинали, горланили песни. Нас всех согнали в самый центр лагеря, швырнули полбулки чёрного хлеба на всех. Мы поделили хлеб поровну.
Коней они оставили пастись под присмотром молодого пастуха, за нами же взялся приглядывать тот грузный татарин. Мы расположились на земле, он уселся напротив на потнике, принялся демонстративно жрать жареную курицу из своих припасов, запивая вином из объёмного бурдюка. Похоже, ему это доставляло не меньше удовольствия, чем самый вкусный ужин.
– Спите, урусы! – пролаял он. – Завтра далеко шагать!
Я прикинулся спящим, Леонтий сделал то же самое. Мы принялись выжидать подходящего момента.
Глава 3
Ночь в степи оказалась неожиданно зябкой, и я порадовался тому, что одет в толстый стёганый тегиляй. Вокруг стрекотал целый хор кузнечиков, фыркали лошади, пасущиеся в сторонке, храпели татары.
Дядька толкнул меня в бок тихонько, придвинулся поближе.
– Глянь-ка, сторож-то наш спит вроде, – шепнул он.
Я приподнялся немного, стараясь не издать ни звука, поглядел на нашего надсмотрщика, который, обожравшись курицы, осоловело сидел на потнике и клевал носом. Татарин не спал, но находился уже на границе между дрёмой и бодрствованием.
– Не спит, – шепнул я. – Но к тому близок.
Даже если бы спал, бьюсь об заклад, спал бы чутко. Подкрасться незамеченным – задачка не из лёгких.
– Добре… Ну-ка, Никит Степаныч, подсоби, – дядька повернулся ко мне спиной, подставил к моим рукам узел на запястьях.
Я принялся развязывать крепкие кожаные ремни, туго стягивающие руки Леонтия. Делать это вслепую, связанными руками, было крайне неудобно, к тому же я замирал всякий раз, когда наш охранник ёрзал на своём месте. Но мне всё-таки удалось, срывая ногти, ослабить узел, и Леонтий освободился от пут, тут же принимаясь растирать онемевшие запястья. Я надеялся на то, что дядька сейчас освободит и меня, но вместо этого Леонтий, вжимаясь всем телом в землю, медленно пополз к нашему сторожу.
Все остальные спали. Юрий даже похрапывал немного, и я боялся, что его храп привлечёт внимание татарина, но крымчак, упившись вина, на такие звуки не реагировал. А вот шорохи и другие нетипичные звуки заставляли его встрепенуться, но он тут же снова начинал клевать носом. С охранником нам, можно сказать, повезло, но в гробу я видал такое везение. Лучше бы нам повезло там, у перелеска.
Леонтий подползал к татарину всё ближе и ближе. Ни ножа, ни даже самого завалящего камня, никакого оружия у него не было, только кожаный ремешок и пудовые кулаки, и я с нетерпением ждал, что будет происходить дальше.
Я даже дыхание затаил так, что вспомнил про него только когда лёгкие начали гореть. Даже молитвы вспомнил, мысленно обращаясь к Богу, чтобы он отвёл взгляд татарина и помог Леонтию.
Дядька не спешил. Я бы на его месте действовал совсем иначе, рванул бы к татарину изо всех сил, надеясь свалить его первым ударом, и, скорее всего, оказался бы заколот проснувшимся крымчаком, но дядька действовал не так прямо и грубо. Он полз по-пластунски, часто останавливаясь и прикидываясь ветошью, так что довольно короткий путь в несколько шагов занял у него едва ли не пять минут. Я весь извёлся в ожидании.
Крымчак ничего не заметил до самого последнего момента.
Леонтий кинулся на него сзади, словно дикий барс, с одним ремешком в руках, накидывая плотный кожаный ремень на шею басурманину. Татарин выпучил глаза, начал скрести пальцами удавку, опомнился, выхватил кинжал, наугад ткнул куда-то назад. Дядька от этого тычка увернулся, ни на йоту не ослабляя нажим.
В ночной тишине добавились ещё пыхтение Леонтия и хрипы татарина, который постепенно ослабевал. Наконец, он обмяк полностью, и дядька, уложив его осторожно на потник, вывернул кинжал из его рук и быстро сунул ему между рёбер, добивая наверняка. Вытер кинжал о засаленный халат степняка, пополз обратно к нам, уже гораздо быстрее.
– Вот, вишь как сладилось, Никит Степаныч… – забормотал он, кинжалом разрезая мои путы. – Даст Бог, и до дому доберёмся…
Я едва не зашипел, чувствуя, как перетянутые руки начинает колоть тысячей невидимых иголок, начал растирать ладони, восстанавливая кровообращение. Леонтий тем временем тихонько будил и освобождал остальных. Всех, кроме Онфима. Онфим уже не дышал.
– Упокой, Господи, его душу, – перекрестился дядька, и я машинально перекрестился следом за ним.
– Нехорошо получается… На поругание басурманам оставлять, – сказал Агафон.
– Сдурел? – зло фыркнул Юрий, ещё не до конца проснувшийся. – Самим бы выбраться!
– Тише вы, – зашипел я.
Перечить не стали, хотя Юрий зыркнул на меня недовольно. Мол, холопам своим указывай. Будь мы в остроге, непременно затеял бы ссору, но степь таких выкрутасов не терпит.
С одной стороны, Агафон был прав. С другой, Юрий тоже был прав. Но на споры не было времени. Надо было бежать.
Крымчаки, по большей части своей, мирно спали возле разожжённых костров. Один, молодой, сторожил коней, другой, сидя спиной к своему костру, вглядывался в темноту, почерчивая что-то палочкой на земле. Остальные спали, укрывшись халатами и подстелив себе потники.
Нас же осталось пятеро, с одним кинжалом и одной саблей на всех. Леонтий во время своего подвига разбередил себе рану, которая снова открылась, и теперь бледнел с каждой минутой. Его вчера зацепила татарская сабля, совсем немного, но этого хватало, чтобы страдать теперь от кровопотери. Гаврила теперь спешно перевязывал его руку обрывком снятой с татарина рубахи.
Ночь выдалась пасмурная и тёмная, хоть глаз коли, и мы могли ориентироваться только на мерцание татарских костерков.
Я почувствовал соблазн взять кинжал и перерезать всех спящих, но быстро понял, что это затея глупая. Нужно просто уходить отсюда, наплевав на всё. На трофеи, на наше барахло, на всё. Пока есть возможность – нужно сваливать.
Поползли по-пластунски в сторону пасущегося табуна, собирая пузом холодную росу. Стреноженные кони дремали стоя, спали вполглаза, чутко следя за происходящим и вслушиваясь в ночные шорохи. Пастушок, зевая, подкидывал в маленький костерок сухие веточки. Он глядел на пламя, не отрываясь, а значит, всё остальное для него стало тёмной пеленой.
На этот раз первым полз Агафон. Дядька Леонтий уступил место более молодому холопу, отдав ему кинжал татарина. Мне же досталась сабля, для скрытного убийства неудобная и несподручная.
Мальчишка-пастух даже тихонько что-то напевал на родном языке, бросая тонкие веточки в огонь. Агафон возник за его спиной внезапно, как тень, зажал татарчонку рот и ткнул кинжалом в горло, вспарывая артерии. Пастушок дёрнулся, забулькал. Мы все равнодушно глядели на его страдания, для нас он был просто помехой на пути к свободе. Врагом. У него к тому же нашлись ещё два ножа и сабля, так что мы все теперь были вооружены.
Теперь нужно было добраться до лошадей. Все они были рассёдланы и стреножены, и что-то мне подсказывало, что времени на то, чтобы искать сёдла и сбрую, у нас нет.
– Ну, братцы, по коням, – тихонько сказал дядька.
Ползли все одновременно, одной шеренгой, подкрадываясь к низкорослым татарским лошадкам, пасущимся в степи.
– Своих надо коней искать, – сказал Юрий.
Вот только паслись все вперемешку, не разбирая, кто из лошадей прискакал из Кафы, а кто из Москвы, а искать или звать своих коней мы сейчас не могли. Вернее, могли, но тогда мы неизбежно привлечём внимание оставшихся татар. У кого-то некрепкий сон, кто-то отправится до ветру, кому-то понадобится встать и заменить часового, и так далее.
– Уходить отсюда нужно, – сказал я.
– Мне мою Звёздочку отец подарил! – огрызнулся Юрий. – Я без неё никуда не поеду!
– Оставайся с татарами, – в тон ему ответил я.
– Никита прав, уходить надо, – поддержал меня Агафон.
Старшего, чтобы разрешить наш спор, у нас не было, Онфим остался лежать там, на полянке, дядька, Гаврила и Агафон были простыми холопами, так что получалось моё слово против слова Юрия. Мы, хоть и были всего лишь новиками, оба были знатными людьми, дворянами. Хоть и мелкими.
– Уходим, – приказал я.
Иногда власть это всего лишь произнесение вслух желаний общества. И я только что эти желания озвучил, а идти против коллектива Юрий не осмелился.
– Ну, Звёздочка, я за тобой обязательно вернусь, – сквозь зубы вздохнул он.
– Это добре… – кивнул Агафон. – Все вернёмся. С сотней-двумя воинов. И за Онфима отомстим, и за Димитрия, и за остальных.
– Кто себе лошадь изловит, сразу не уезжайте, – сказал я, пробуя свою власть над этими людьми. – Скачущего татары вернее заметят. Как все при конях будем, так все вместе и уедем.
Рискованно, но ничего лучше придумать не выходило.
Вскоре мы подкрались к табуну. Кони шевелили ушами, чувствуя наше приближение, но не ржали и не храпели от испуга, к людям они были привычны. Каждый наметил себе цель, мне досталась гнедая лохматая кобылка. В самый последний момент мы поднялись на ноги и подошли к лошадям уже в открытую, чтобы не получить копытом в лоб.
К счастью, лошади подпустили нас к себе, не стали убегать. Проснулись, само собой, начали глазеть на нас, но не испугались. Ни сёдел, ни уздечек на них не было. Так что мы все растреножили их, а потом оседлали их прямо так, как есть.
Без поводьев и стремян это оказалось непросто, так что я хватался за гриву, всё время ёрзая на лошадиной спине. Долго ехать так не получится.
Леонтию пришлось помогать забраться на лошадь, Юрий же в это время, почувствовав запах свободы, с места сорвался на рысь, оставляя нас позади.
Со стороны татарского лагеря послышался встревоженный крик. Подняли тревогу. Я обернулся, несколько крымчаков уже мчались к нам. Мы все уже были готовы уезжать, и я ткнул кобылу пятками. Упрямая тварь даже не шелохнулась, только тряхнула гривой. Вот будет хохма, если меня схватят из-за того, что я не сумел совладать с лошадью.
– Пошла! – зло крикнул я, снова ударяя её пятками в бока.
До меня дошло, что команд на русском она не понимает.
– Алга! Алга! – я хлестнул её по крупу, ударил саблей плашмя.
Кобыла наконец сорвалась с места, так резко, что я едва не свалился наземь, лишь чудом удержавшись на спине. Позади слышались злые крики, топот, свист, но я не оборачивался, пытаясь удержаться на лошади. Все мои соратники уже умчались вперёд, будучи гораздо более опытными всадниками, и теперь мне приходилось догонять.
Обернулся я только тогда, когда мимо меня через темноту прошелестела стрела с белым оперением. Крымчаки, добравшись до табуна, пустились в погоню.
Они были куда более искусными наездниками, чем мы все, но у нас была фора и отчаянное желание выбраться на свободу. Мы были готовы на всё, лишь бы выбраться из плена.
Я сжимал лошадиную гриву в одной руке, наверняка причиняя ей боль, беспрестанно подгонял, изо всех сил пиная в бока, Прости, кобылка, но нам тут оставаться нельзя.
Крымчаки нагоняли, я слышал это по грохоту копыт за спиной, невольно ожидая получить стрелу в спину. Но потом я понял, что нас будут брать живьём, и немного приободрился. Но лучше не попадаться. За попытку побега наказание будет суровым, а за убийство татар – ещё суровее. Запросто могут продать на турецкие галеры, где мы будем до конца жизни ворочать тяжёлым веслом, прикованные друг к другу, пока не околеем.
Лишь бы не накинули аркан.
Я обернулся мельком, заметил преследующих нас татар. Довольно близко. Я на всякий случай перехватил саблю поудобнее. Своих я почти догнал.
Скакать через ночную степь оказалось проще, чем я думал, хотя ночь выдалась тёмной и безлунной, глаза давно привыкли к темноте. Ровная, как стол, степь это, конечно, не междугородняя трасса, но тоже неплохо. Главное, чтобы лошади под копыта не попался какой-нибудь внезапный камень или нора.
– Стой, урус! – кричали позади. – Хуже будет!
Ищи дурака. Хуже, чем в плену у крымчаков, уже не будет. Мы скакали без продыху, без передышки, нахлёстывая чужих лошадок и вжимаясь всем телом в их спины. Такой бешеной скачки я ещё не испытывал, сердце колотилось в такт лошадиным копытам, гулким набатом отдаваясь в ушах.
Скакали на север, но на самом деле, я не видел никакой разницы, лишь бы оторваться от погони и уйти подальше от степняков. До станицы мы сегодня, скорее всего, не доберёмся.
Я заметил боковым зрением приближающуюся тень, пригнулся ещё ниже к кобыльей шее, оглянулся. Крымчак с арканом в руках, глядя на меня с нескрываемой ненавистью, пытался подъехать поближе, чтобы бросить наверняка. Я замахнулся саблей, направил кобылу к нему, резко сблизился, рубанул наотмашь.
Он даже не успел ничего сделать. Кровь, в ночной темноте абсолютно чёрная, брызнула фонтаном, татарин начал заваливаться набок с лошади, которая, не будь дурой, тут же начала замедлять бег. Минус один преследователь, но кардинально ситуацию это не поменяло. Крымчаки только обозлились ещё сильнее.
Впереди, на горизонте, черной полосой замаячил перелесок, отмечающий границу дикой степи и нашего урочища, охраняемой территории, и мы все приободрились, как моряки, увидевшие землю после долгого плавания в открытом море. Подмога там вряд ли будет, но всё равно, возвращение к русской земле бодрило и поднимало дух.
Бросок ещё одного аркана я скорее почувствовал, нежели услышал или увидел, махнул саблей вслепую, наугад. Верёвка скользнула по клинку, сабля рассекла петлю надвое.
Я скакал последним, ближе всего к татарам, и именно мне приходилось защищаться на полном скаку, когда мои соратники просто мчались вперёд, к перелеску, нисколько не заботясь о том, что происходит позади. Каждый спасал свою собственную шкуру, и я не мог их в этом винить. Скачи я первым, точно так же игнорировал бы всё происходящее сзади.
Один только дядька, приставленный ко мне с малых лет, периодически оборачивался и смотрел, в порядке ли я. Уверен, если бы что-то пошло не так, он бы немедленно развернул коня и помчался ко мне на помощь.
Это, к счастью, не потребовалось. Мы добрались до границы с урочищем, не останавливаясь, поскакали вдоль зелёнки, с каждой секундой приближаясь к станице. К русской заставе. К безопасной территории.
Крымчаки, впрочем не оставляли попыток догнать нас, и я понимал, почему. Даже если мы сейчас выйдем к крепости, ворота нам не откроют. А даже если и откроют, то далеко не сразу, так что все шансы у татар были.
Я оглянулся снова. Наших преследователей осталось всего пятеро, столько же, сколько и нас, и у меня возникла шальная мысль ударить в сабли, резко развернуться всем вместе и прикончить этих негодяев, но её пришлось тут же отбросить. Сабли были только у меня и у Гаврилы, а вдвоём кидаться на пятерых – затея так себе. А сражаться кинжалом верхом на лошади – ещё хуже.
Кобыла подо мной хрипела и тяжело дышала, с боков и с морды летели клочья пены, я чувствовал, как мои шаровары и тегиляй промокли от конского пота. Я низко пригибался к её гриве, обхватив за шею рукой.
– Давай, родимая, выноси, – бормотал я. – Зерна насыплю тебе полный мешок…
И она выносила. Летела галопом, из-за чего я каждую секунду рисковал свалиться с её спины, но продолжала бежать, несмотря ни на что. И разрыв между нами и крымчаками стремительно увеличивался.
Впереди наконец показались частокол и сторожевая башня, мы почти выбрались.
– Открывайте! – загодя начал орать Агафон. – Скорей!
Представляю, какой внутри поднялся переполох. Нашего возвращения точно никто не ждал, из степи возвращаются редко. Нам просто повезло. Я оглянулся снова. Крымчаки преследовать дальше не решились, разворачивались, злобно поглядывая на нас.
Караульный нас узнал, раскрыл воротину, пропуская всю нашу кавалькаду внутрь крепости. Я даже не верил своим глазам, понял это, только когда на дрожащих ногах спрыгнул с лошади уже во внутреннем дворе. Мы выбрались.
Вот только у меня из головы не выходили слова одного из крымчаков. Боярин Лисицын, наверное, уже приехал в станицу, нести службу вместо нас, и мне очень хотелось посмотреть ему в глаза. Проверить, врал степняк или нет, оклеветал он боярина, или же Лисицын и в самом деле брал серебро у татар. Задачка непростая, но и мы лёгких путей не ищем.
Глава 4
Снова чувствовать себя в безопасности, за крепкими стенами, оказалось удивительно хорошо. Настолько, что я едва не кинулся на радостях обнимать караульного, запершего за нами калитку. Взмыленные татарские лошади ходили по двору кругами, потихоньку остывая после долгой скачки, мы тоже переводили дух.
К нам вышел Данила Михайлович, сонный, но опоясанный саблей, в кольчуге, готовый к любым неожиданностям. Он оглядел остатки нашего воинства. Из дозора вернулась ровно половина.
– Онфим где? – без лишних сантиментов спросил он.
Холопы покосились на меня. Я старший, мне и отвечать.
– Нет его больше, упокой Господь его душу, – сказал я. – От ран умер.
Все разом перекрестились, пришлось и мне, чтобы не отставать от коллектива. Крестились причём не привычным для меня троеперстием, а скрещенными указательным и средним пальцами. Пришлось и это скопировать. Точно, до реформы Никона ещё сто лет.
– Плохо, – сказал Данила Михайлович. – Славный был воин.
– За перелеском татары налетели, кого посекли, кого заарканили, – сказал я. – Алексея подстрелили, Дмитрия тоже. Кузьму с Трофимом зарубили.
Данила Михайлович помрачнел, погладил рукоять сабли.
– Утром отправим людей. Может, хоть похоронить по-христиански получится, – сказал он. – Ладно. Отдыхайте, завтра всё решим.
Такой приказ дважды повторять не приходится. Сперва, конечно, надо было увести лошадей в конюшню, напоить их и накормить, и я подошёл к гнедой кобыле, которая устало фыркала и глядела на меня большими тёмными глазами. Я погладил её по лоснящейся морде.
– Молодец, вынесла… Зерна обещал тебе, но это завтра… – тихо произнёс я. – Как назвать-то тебя, татарочка?
Гнедая фыркнула мне в ухо.
– Раз я тебя у татар угнал, будешь Гюльчатай, – определил я. – Пошли в конюшню.
Самому добраться до постели удалось ещё нескоро. Пока закончил с кобылой, пока умылся из бадьи во дворе, пока сходил до ветру, пока то да сё, время уже приближалось к утренней заре, на востоке небо начинало потихоньку светлеть. Ну, даже пару часов сна урвать, будет уже хорошо. Вставать всё равно придётся вместе со всеми.
Так и получилось. Вставали тут рано, с рассветом, без всякого деления на сов и жаворонков. Если хочешь что-то успеть за день, надо успевать, пока светло.
Нам пятерым Данила Михайлович дал день отдыха, который всё равно начался в заботах и хлопотах. Лично я первым делом отправился в станичную кузницу, где один из холопов, Трифон, подковывал лошадей и перековывал всякое трофейное барахло на ножи и прочую мелочёвку.
Мне надо было привести в порядок новую саблю, за которой прежний хозяин, кажется, совсем не следил. Я же такого отношения к оружию не терпел. Что к холодному, что к огнестрельному.