Забвение

Нервно сглатываю и просто продолжаю смотреть на него, не решаясь спросить. Не по тому, что боюсь, а по тому, что скоро и так узнаю сама. Они вернутся.

Ник приходит в себя рывком. Тело его едва дергается, а глаза распахиваются.

Он напрягается, проверяет руки, ноги, цепляется взглядом за стены. И я сразу вижу, как в его глазах появляется тень ярости… тяжёлая, мрачная, будто он готов вгрызться в металл зубами, лишь бы выбраться.

– Где мы? – его же голос глухой, опасный.

– Всё там же, – отвечает Джеймс.

Ник поднимает глаза и тоже замечает крючки на стенах. На секунду его взгляд замирает, словно он додумался до чего-то плохого.

– Шоу, ты как? – это спрашивает, когда отводит глаза в сторону.

– Нормально… – сглатываю и облизываю пересохшие губы. – Ты был прав, Ник… Не нужно было…

Не договариваю, потому что не могу. Но Ник и так всё понимает.

– В следующий раз слушаем меня. – Я на его высказывание могу лишь кивнуть. Главное, чтобы этот "следующий раз" наступил. – Ладно. Значит, ищем выход.

Джеймс хмыкает, но без тени улыбки. Его глаза тёмные, спокойные только с виду.

– Из этих верёвок не выбраться. И стены… – кивок на серый бетон и металл, гладкий и лишённый хоть какой-то щели. – Всё рассчитано. Не первый раз они тут кого-то держат.

Я пытаюсь вдохнуть глубже, но воздух слишком сухой, отдаёт металлической пылью. Голова всё ещё гудит после газа, а запястья горят. Я чувствую, как в горле поднимается ком.

Тишина давит, в ней слышно даже, как по потолку где-то далеко бежит вода.

И именно в этой тишине, когда напряжение становится почти невыносимым, за дверью раздаётся скрип металла и шаги. Медленные, чёткие.

Ник мгновенно выпрямляется, взгляд его становится острым, как нож. Джеймс же наклоняет голову чуть вперёд, поджидая.

А я лишь смотрю вперед, на дверь, которая вот-вот откроется.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Ровно четыре чужих шага, чтобы в следующее мгновение металлическая дверь со скрипом открылась.

В проёме появляется Хлоя.

Её лицо… не то чтобы злое. Оно слишком спокойное, слишком ровное.

– Наконец-то очнулись, – её голос ровный, без насмешки, но и без сочувствия. – Хорошо. Сейчас вернусь.

Она тут же уходит, но возвращается в течение следующих пяти минут в компании Адама, неизвестной женщины и ребенка, одного из мальчиков, которых я видела.

За ними закрывается дверь, и Адам с Хлоей останавливаются ближе всех к нам.

– Наверное, вы задаетесь вопросами, – произносит мужчина и обводит рукой пространство вокруг. В его движениях нет суеты.

Женщина, лет сорока, с тонким лицом и запавшими глазами, держит мальчика за плечо, слегка сжимая его пальцами, будто не даёт вырваться. Ребёнок смотрит прямо на нас, и его взгляд… жутко пуст.

– Хлоя молодец. Изначально я был против всяких этих приборов, но она убедила меня в том, какую пользу они могут принести для нас. Вы странники, пришли, чтобы захватить наш город. Думаете, мы позволим? Знаете, сколько было до вас таких? – никто из нас не отвечает, а Адам усмехается. – Много. Одних только мародёров… несколько групп. Их всё посылали и посылали, пока не поняли, что это бесполезно. Каждый, кто приходил, сам выбирал свой путь. Хорошо, что и вы пришли. Значит, место выбрало вас.

Слова падают в тишину, а у меня по спине бегут мурашки. Я слышу, как Ник резко втягивает воздух сквозь зубы, готовый сорваться, но его стул лишь скрипит от напряжения верёвок. Джеймс же смотрит прямо в лицо старику, как будто пытается понять, шутит он или нет.

– Что вы имеете в виду? – мой голос срывается, но я не могу промолчать.

– Мы храним этот город, – отвечает за Адама женщина. Её взгляд тяжёлый, почти фанатичный. – И чтобы зло не поглотило нас, оно должно быть накормлено. Кровь должна быть пролита. Это порядок. Это закон.

Она склоняет голову, и в этот момент мальчик делает шаг ближе. Я замечаю на его тонком запястье следы старых шрамов, будто кожа там разрезана не один раз. Что это такое?

– Мы жертвуем чужими, – продолжает Адам, не отводя взгляда. – Чтобы наши дети жили. Чтобы Веллингтон не пал окончательно.

Меня передёргивает. Всё внутри сжимается в комок, и я едва не рву верёвки на руках, хотя понимаю, что это бесполезно.

Ник хрипло усмехается, но в этой усмешке столько ярости, что даже Адам замолкает на миг.

– Значит, вы оправдываете убийство тем, что «город требует крови»? – его голос звучит, как угроза. – Да вы такие же безумные, как и те, от кого прячетесь. Такие же, как и мародёры, хотя… нет. У тех хотя бы есть цель.

Адама выводят слова Ника из себя, и он подлетает к нему, хватая за одежду и наклоняясь слишком близко.

– Мы не безумны. Мы поколениями жили в Веллингтоне, пока сам Бог не решил нас всех покарать! Он решил, что мы не достойны больше жизни, что люди…

– Вы больны, – произносит спокойным голосом Ник, не давая ему договорить, на что Адам плюет ему прямо в лицо и отходит.

Ник прикрывает глаза, когда уголок его губы дергается.

– Мы, как раз полностью здоровы. Благодаря тому, что помогаем очищать город. Жертвоприношения помогают. Они защищают нас от безумных и от самого дьявола.

– Дьявола? – подаю голос я, привлекая к себе внимание.

– Конечно, – с серьезным видом кивает Адам. – Бог покарал нас, а Дьявол проник в мир, когда он ослаб. Тот, кто всё это устроил, тот, с кого наступила вся эта болезнь, заражение, как вы говорите. Именно так и явился к нам Дьявол.

Он говорит это с таким серьезным лицом и спокойным голосом, что я понимаю, что он, они все, действительно верят в это.

Перевожу взгляд на Ника и Джеймса, и если с последним мы встречается глазами, думая об одном и том же, то Ник смотрит лишь на Адама. Тем самым взглядом, которым в детстве он глядел на Тэйта. Тем, в котором слишком много всего. Всего, за исключением страха.

Адам будто ловит этот взгляд Ника, как вызов. Его губы дрожат, но не от слабости, от сдерживаемой злобы. Дед Хлои резко разворачивается к женщине и мальчику, берет последнего за руку и подводит к нам, чтобы дальше приподнять его футболку.

Я не успеваю даже подумать, зачем он это делает, когда моему взору открывается ужасающая картина.

Его живот… Там кровь и открытая рана, которая будто гниет изнутри. Правда, кожа по сторонам словно иссохла, как было у Дункана. Приглядываюсь и замечаю гниль, серо-зелёные прожилки, от которых поднимается запах сырости и чего-то разлагающегося. Я вижу, как ткань словно дышит, едва подрагивает, будто в ране живёт что-то чужое.

Теперь я понимаю. Его мертвенно-бледное лицо, сероватый оттенок губ, темные круги под глазами. Он живёт на грани смерти каждую секунду.

– Это случилось после того, как мы были вынуждены уйти, – объясняет Адам, и его голос на мгновение дрожит. – После очистки. Люди хотели вмешаться, помешать Божьему делу. Мы ушли в лес. Но там были очаги, заражение. И моему сыну… не повезло. – Адам сжимает плечо мальчика. – Его плоть умирает. Она гниёт изнутри. Но жертвоприношения удерживают его. Они дают жизнь. Бог берёт кровь и даёт взамен дыхание.

Насколько нужно тронуться головой, чтобы думать о таком?

Я почти не слышу конца его слов, только лишь продолжаю смотреть на ребёнка и не понимаю, как он вообще стоит на ногах. Любой другой умер бы через пару часов от такой раны, но он жив. Жив, хотя это уже похоже на чудо… или на проклятие. Да, скорее последнее. Боли должны быть адские при такой ране, но он не произносит ни звука. Почему? Терпит или уже смирился? Да он недавно только играл с другим мальчиком!

Я знаю, что это бред, безумие старика, который выдумал себе оправдание. Раны не лечат жертвами. Такого не бывает. Однако, ему удалось убедить в этом и всех остальных членов семьи.

Как только думаю о семье, то резко перевожу взгляд с мальчика на Адама и обратно. Он сказал… «сын». Хлоя его внучка, а этот мальчик… сын? Этот мальчик ему годится во внуки, даже, возможно, в правнуки.

– Сын? – переспрашиваю я, и голос срывается. – Ты сказал… сын?

Адам оборачивается ко мне. Его глаза блестят странным, нечеловеческим светом. Вместо ответа он подходит к Хлое и кладёт тяжёлую ладонь ей на плечо. Она вздрагивает, но не отстраняется.

– Это наш ребёнок, – спокойно произносит Адам. – Мой и Хлои.

Меня мутит.

– Ваш… – повторяю я, – но она же твоя внучка.

– И что? Моя жена уже не может рожать здоровых детей. Мы уже пытались множество раз. Моя дочь и моя внучка пока справляются с этим гораздо лучше.

– Больной ты ублюдок, – ругается Джеймс, – они же твои… родственники! Ты их совратил и говоришь ещё про какого-то Бога?

Адам отпускает Хлою и подлетает к Джеймсу, которого бьет в лицо со всей силы так, что у Джеймса начинает вытекать кровь из носа.

– Не смей! Даже не вздумай ругаться в присутствии детей и оскорблять меня и Бога!

Джеймс мотает головой, кровь капает с его губ и подбородка на рубашку, а глаза… всё такие же дерзкие, даже сквозь боль.

Я же чувствую, как внутри всё выворачивается от того, что услышала. Грудь сжимает тошнота, голова гудит.

Его внучка. Его дочь. Их дети…

Хлоя не говорит ни слова. Только стоит неподалеку от этого монстра и не двигается.

Ник смотрит на всё это так, будто его душат изнутри. Его глаза почти чёрные, в них не осталось зеленого оттенка, полны мрака, губы плотно сжаты, на скулах играют желваки. Он не издаёт ни слова, но если бы Ник сейчас был свободен, то я уверена, что разорвал бы Адама голыми руками.

Адам выпрямляется, тяжело дыша, и поворачивается ко мне. В его взгляде нет раскаяния, нет стыда. Там только уверенность и какая-то фанатичная гордость.

– Мы продолжаем род. Мы даём жизнь, когда мир сам по себе умирает, – произносит он так, будто объясняет прописную истину глупым детям. – А жертвы защищают нас от гнили. Вы должны понять, что мы не злодеи. Мы избранные.

Джеймс усмехается и сплевывает кровь, после чего говорит:

– Избранные… Да ты просто старый больной ублюдок.

Я бросаю взгляд на Джеймса, не понимая, для чего он нарывается? Нам нужно думать, как выбраться отсюда, а не как вывести ещё больше из себя Адама.

– Приготовьте всё, – он предпочитает в этот раз проигнорировать Джеймса, давая поручение женщине, которая тут же уводит мальчика, скрываясь за дверью. – Возможно, на грани жизни и смерти вы тоже уверуете в Бога и в его миссию.

– А если Бог требует вас, Адам? Вы жертвуете чужими, чтобы сохранить свои шкуры. Может, настоящий грех именно в этом? – это спрашивает Ник.

– Сомнения – это грех. А ты говоришь устами Дьявола.

Я качаю головой, понимая, что он сам себе противоречит. Бог, Дьявол, наказание… Даже понимать его логику не хочу.

Адам тоже уходит, а вслед за ним Хлоя.

Мы остаемся одни.

В воздухе повисает тишина, прерываемая лишь нашим дыханием и сердцебиением.

Взгляд Ника скользит по обстановке, и я вижу, как он обдумывает разные варианты, ищет хотя бы один, тот самый, который поможет нам выбраться.

Джеймс первым нарушает тишину, фыркая и вытирая кровь с губ о плечо:

– Ну вот мы и познакомились не с рейдерами, с чокнутой семейкой. С инцестом, религией и газовой камерой в одном комплекте.

– Джеймс, – произношу я, – сейчас не время для этого.

– А когда, Шоу? Когда нас привяжут к крюкам, как свиные туши? – он усмехается, но в его голосе слышится дрожь, злость и отчаяние. – Лучше я сдохну со словом «ублюдки» на губах, чем в тишине.

Ник поднимает голову. Его глаза всё такие же тёмные, и Джеймс тут же замолкает, но из-за ситуации в целом, а не из-за того, что Ник попросил, скорее приказал.

– Заткнись, – произносит Ник глухо. – Я думаю.

– Думаешь, как выбраться? – спрашиваю тише, чем хотелось.

– Да. Должен быть способ, – отвечает Ник. – Он всегда есть. Вопрос только в том, как.

– Есть идеи, Николас? Не стесняйся, поделись с нами.

Ник снова сталкивается со взглядом Джеймса, и воздух между ними натягивается, как струна. Я же чувствую, как в груди нарастает холод.

К нам возвращаются достаточно быстро. Только Хлоя и Адам вместе с чемоданом и… несколькими чашами. Зачем им чаши? Дверь они оставляют полностью открытой, и так я понимаю, что мы в той комнате, куда вела ещё одна дверь.

Мужчина ставит чемодан на пол и открывает его.

Я сжимаю челюсть, видя, что там. Ножи разных размеров. Ещё нечто напоминающее… колы, только более тонкие, острые и железные. Я бы сказала, что это скорее большие гвозди. И три шприца, каждый наполнен мутной, бледно-жёлтой жидкостью.

Адам берёт один в руки, осматривает на тусклом свету, словно оценивает вино, и с лёгким удовлетворением кивает. Передаёт его Хлое, даже не глядя на неё, а девушка принимает его с дрожащими пальцами, словно это нечто святое.

Мужчина выпрямляется и обводит нас внимательным взглядом.

Останавливается на мне.

– Начнём с самой падшей, – его голос звучит торжественно, будто он объявляет начало молитвы. – Женщина всегда несёт в себе первородный грех. И искупление должно пройти сначала через неё.

– Нет. – Резко роняет Ник, будто выстреливает. Его глаза становятся тёмными, как ночь. – Даже не смейте к ней приближаться. Если кто-то из вас всё-таки подойдет к ней…

– То что? – Адам позволяет себе усмешку, такую… я бы сказала – почти отцовскую. – Ты связан и беспомощен. Бог смотрит, мальчик. Не угрожай, ты смешон.

– Вы реально все больны, – вступает в разговор Джеймс.

Я сжимаю зубы так сильно, что в ушах звенит. Хлоя подходит ближе. В её глазах нет ни ярости, ни жалости. Она просто выполняет приказ. Я пытаюсь отодвинуться, но ничего не выходит.

– Думаете, вас ждет Рай после всего, что вы сделали? – они не услышат от меня мольбы. Не дождутся. – Нет. Вы будете гореть в Аду.

Хлоя спокойно берёт меня за руку, поворачивает её и без единого лишнего движения вонзает иглу в вену.

Острая боль обжигает, и сразу после в тело проникает холодная жидкость.

– Это не больно, – голос Адама звучит мягко, почти ласково. – Это только средство. Лёгкий наркотик. Он сделает тебя покорной. Твои страхи и сомнения растворятся, и ты примешь истину Бога. Ты будешь всё видеть и слышать, даже чувствовать. Но ничего не сможешь сделать.

– Я… убью тебя… – рык Ника напоминает звериный. – Если Шоу пострадает, я убью вас всех. Тебя, Адам, а после твою жалкую семейку. Я нахрен перебью здесь каждого, в том числе и твоих сыновей!

Адам смотрит на него с едва заметной усмешкой, будто эти угрозы его только веселят.

А я уже чувствую, как в голове мутнеет. Сердце бьётся неровно, мысли расплываются. Звуки становятся вязкими, будто слышу их через толщу воды. И самое страшное, вместе со страхом, от которого не получилось отстраниться, приходит странное чувство покоя.

– … Шоу, держись, – голос Джеймса.

Я выдаю кивок, на это сил ещё хватает, но когда хочу посмотреть на него, то сталкиваюсь со взглядом с Ником.

Он напоминает сейчас тот самый, что у него был в детстве.

Там столько ненависти… и голодной тьмы, черноты, которая будто впитывает в себя каждый отблеск света в комнате. Он смотрит на Адама так, словно уже держит его горло в руках. Это не просто ненависть, это больше напоминает обещание. Обещание боли, обещание смерти.

Уголки губ Ника дергаются, словно он сдерживает звериный оскал, и на миг мне кажется, что он больше не человек. Что-то дикое, жестокое в нём всегда было, но сейчас оно выползло наружу почти полностью.

Адам будто чувствует этот взгляд, но не отворачивается. Только хмыкает тихо, едва заметно, будто смотрит на дикого зверя, заключённого в клетку.

– Развяжи ей ноги, – спокойно произносит он.

Хлоя подчиняется без единого вопроса. Она нагибается, и верёвки спадают, освобождая мои ступни.

Пытаюсь заставить свое тело тут же что-то сделать, например, врезать этой твари, что притворялась нормальной, но ничего не выходит.

Она поднимает меня, ведёт к стене, помогая перебирать ногами.

Когда смотрю на крючки, то они кажутся не просто железом. Толстые, ржавые, они торчат из бетона, словно вырваны из кошмарного сна. Настоящие крюки, черт возьми, как в одном фильме ужасов, что я смотрела несколько лет назад с Мэди. Мы никогда с ней не были трусливыми, но тогда визжали так, что моему отцу приходилось несколько раз проверять нас. Всё ли у нас нормально.

Хлоя развязывает мои руки буквально на минуту только для того, чтобы перевести их вперед и снова связать, а затем заставляет поднять их над головой. За верёвки цепляет к одному из крюков.

Я пытаюсь упереться ногами в пол, но знаю, даже если под ними вдруг исчезнет опора, я всё равно не упаду.

Джеймс что-то шепчет сквозь зубы, слова сливаются в единый поток злости и отчаяния. Однако я не могу смотреть ни на него, ни на Ника.

Взгляд цепляется за девушку, что вернулась к чемодану.

Адам, тем временем, берёт мой стул, отодвигает его в сторону, словно ненужный предмет, и сам опускается на него. Этот ублюдок садится с видом человека, наблюдающего за ритуалом, как за чем-то священным.

Хлоя же берёт одну из чаш и ставит её на пол, прямо между моими ногами. Пока я могу только гадать, для чего это. После снова возвращается к чемодану и… опускается на колени, а ее взгляд находит взгляд Адама. Каждое движение девушки медленное, отточенное, словно это не жесты девушки, а обряд.

– Дедушка, – её голос ровный, почтительный. – Позволь мне начать.

И в этот момент у меня из груди вырывается дрожь, потому что я понимаю, она, черт возьми, не играет. Она просит у него дозволения искренне, как дитя просит благословения у святого. Она действительно во всё это верит!

Чертова семья!

Больные.

Чокнутые!

Как можно было настолько тронуться…?!

Внутри меня бушует целый ураган, а на деле – я просто стою, наблюдаю с безучастным видом, словно это не меня подвязали к крюку. Словно это не меня сейчас будут… Будут что?

– Позволяю, – произносит Адам, и Хлоя сразу же берет кол, тот самый, который напоминает гвоздь.

При тусклом освещении он всё равно поблескивает.

Могу лиш сглотнуть слюну и смотреть на то, как Хлоя только приближается.

Надеюсь, что она сдохнет. Не знаю только как, но пусть это случится.

Если Бог есть, то пусть он услышит все мои мысли! Пусть хоть разгневается, мне плевать!

Да.

Я желаю ей этого, того, что она собирается сделать со мной.

Даже если это будет сам Дьявол, сейчас и дальше мне будет всё равно. Кто угодно!!!

Пусть её и всю их семью настигнет кара!

Видимо, мой взгляд всё-таки не такой безучастный и все мои мысли отражаются на лице, потому что ничего произнести я не в состоянии.

Взгляд Хлои меняется, когда она останавливается в шаге от меня, хмурится.

Я даже осознать ничего не успеваю. Замечаю лишь быстрое движение руки девушки и в следующее мгновение чувствую, как лезвие входит в живот, углубляется всё дальше и дальше.

Боль рвёт меня пополам… такая дикая, острая, будто внутри вспыхивает огонь, а мышцы и органы становятся его топливом. Воздух срывается с губ хрипом, я пытаюсь согнуться, но даже пошевелиться не могу.

Только едва вздрагиваю всем телом, словно электрические импульсы проходят через меня.

А ещё я чувствую. Чувствую абсолютно всё и ничего не могу сделать!

Металл входит глубже, и в груди вскипает рвотный спазм. Внутри я захлёбываюсь собственным криком, но по факту из меня вырывается лишь всхлип.

– ШОУ!!! – голос Ника рвёт воздух, срывается на хриплый крик.

Опускаю взгляд и смотрю на то, как Хлоя вытаскивает лезвие металлического кола, окрашенного в цвет моей крови. Рана глубокая, но диаметром лишь дюймов десять, но это не мешает крови вытекать, чтобы постепенно стекать по телу, двигаясь вниз и капая в чашу.

Хлоя втыкает острие кола во второй раз, когда я даже вдохнуть не успеваю и как-то подготовиться. Хотя… как к такому можно подготовиться?

Очередная вспышка боли.

– … не волнуйся, – слышу голос Хлои, – твои органы не задеты. Я знаю это, ведь таков ритуал. Ты должна умереть именно от кровопотери. Через несколько часов ты потеряешь сознание, а уже к вечеру умрешь.

Хлоя же не дрожит. Она стоит почти безэмоционально.

– Вы будете умирать поочередно, – раздается голос Адама, но я даже не поворачиваю к нему голову.

Замечаю глаза Джеймса, что полны ужаса и ярости, он бьётся, чтобы хоть как-то встать.

Медленно перевожу взгляд на Ника и пытаюсь сказать, что всё будет хорошо, но я даже губами пошевелить не в состоянии. Они лишь едва приоткрываются.

– Я убью их, – произносит парень для меня, – клянусь, Шоу.

Если бы могла, то усмехнулась.

Как? Мы связаны. Их в разы больше.

И всё это по моей вине отчасти.

– Видите? – говорит Адам негромко, и даже в грохоте моего сердца эти слова прорываются внутрь. – Грех сопротивляется. Грех не хочет покоряться. Но он всё равно падёт.

Если я подумала, что Хлоя на этом остановится, то ошиблась.

Она наносит мне третий удар, самый резкий, когда лезвие со всхлипом входит внутрь.

Я прикрываю на мгновения глаза, когда понимаю, что мне становится слишком трудно дышать. Кажется, что лёгкие сжимаются, кровь пульсирует слишком сильно, и наркотик внутри меня только ускоряет падение в бездну.

Но всё равно внутри горит одно чувство, пробивающее даже через эту боль и дурман: ненависть.

К Хлое. К Адаму. К их чёртовой вере.

Девушка отходит от меня и возвращается к чемодану, убирая кол обратно, только прежде тщательно его вытирает.

Она уходит, оставляя чемодан, но уже через несколько минут возвращается со вторым стулом, который ставит рядом с Адамом и садится на него.

Они что… так и будут смотреть на то, как я истекаю кровью? Видимо, да.

Джеймс начинает оскорблять их, сыпать ругательствами, когда Ник молчит, а Адам лишь изредка отвечает на его реплики, предпочитая просто смотреть на то, как моя кровь постепенно наполняет чашу.

Через время, в ориентире которого я всё больше теряюсь, могу фокусироваться только на том, как капли слишком громко капают. И на сладком запахе крови, что въедается не только в нос, но, кажется, и пропитывает окружающее пространство.

Вижу лицо Ника и уже знаю, о чем он думает. Там мрак, вязкий и густой.

Не только об этой семье, но и ищет то, как нам выбраться отсюда.

Когда чаша набирается полностью, то Хлоя ставит новую, а эту относит за дверь.

Какой в ней объем? Литр? Я потеряла уже литр крови? Вернее, меня его лишили.

– Интересно вам, что мы будем делать с вашей кровью? – задает вопрос Адам, а Джеймс кривит лицо, посылая его в очередной раз. – Сначала мы её всю соберем, а после прольём на землю Веллингтона.

Больной! Все они больные!

Находится в сознании всё сложнее.

Дыхание и сердцебиение уже давно сбилось. Та зараза, что мне вкололи, слишком сильная. Я всё ещё не могу нормально пошевелиться, но могу стоять, чтобы хоть как-то ослабить давление на руки.

Губы пересохли и чтобы смочить их, у меня уходит минут пять на такое простое действие.

Голова начинает раскалываться, а раны на животе так и кровоточат, отдавая болью в висках.

Глаза сами собой закрываются, и всё вокруг начинает плыть, расплываться в серых, вязких пятнах. Но иногда картинка будто резче вспыхивает, поэтому я вижу, как Хлоя, не глядя в мою сторону, ставит очередную чашу, кажется, что она меньше размером, чем предыдущая. Как Адам следит за ней, не за мной, а именно за ней. В его взгляде что-то звериное, требовательное.

– Кровь – это дар, – произносит он, так, будто читает проповедь. – Она питает землю, наполняет её, очищает от скверны. Вашей хватит надолго.

С каждой каплей, падающей в чашу, я слышу всё хуже. Голоса Адама и Хлои становятся далекими, как будто они говорят через стекло.

Адам медленно встаёт со стула и подходит ближе ко мне.

Холодное нутро сжимается в комок, когда его ладонь касается моего лица. Тяжёлая, грубая, пахнущая ржавчиной и потом.

Я едва удерживаю голову прямо. Тело тянет вниз, но крюк не даёт упасть.

– Ты уже должна быть в отключке, – произносит он с каким-то почти разочарованным шёпотом. – Но всё ещё держишься. Упрямая… Проклятая упрямая.

Взгляд мужчины скользит вниз. На чашу. На тёмную, густую кровь, в которой отражается тусклый свет лампы.

– Черна, – бормочет он, и в его голосе звучит странное благоговение. – Как земля после дождя. Как сама тьма, что покрыла Веллингтон.

В этот момент раздаётся какой-то шум по ту сторону комнаты, и Хлоя машинально оборачивается к двери. Адам тоже на секунду задерживает взгляд там, и это крошечное отвлечение сразу ловят Ник и Джеймс, переглядываясь между собой.

Ник кивком головы указывает на Адама, при этом ничего не говорит.

Что он задумал?

– Эй, святой отец, – произносит Джеймс, – твой Бог, похоже, отвернулся от тебя.