Тени за волнами

Я старалась не смотреть в его сторону. Не встречаться глазами, не задерживать шаг, не позволять себе даже ненадолго задуматься о нём. Избегать Финна Маккана стало делом выживания – как будто, если я буду достаточно молчалива и осторожна, он забудет, что мы вообще когда-либо разговаривали, и что я стояла перед его домом и кивала, держа за калитку, с глупой улыбкой на лице.

Финн всё понял. Он не поздоровался со мной на перемене и почти не смотрел в мою сторону, а его молчание оказалось громче любого крика. И именно оно разъедало меня изнутри.

Я думала о нём каждый день. О том взгляде, что он бросил перед тем, как уйти с урока ирландского. О том, как учитель произнёс его имя с таким сожалением, будто Финн уже не человек, а вычеркнутая возможность. Я напоминала себе, что этот парень сам поставил себя в подобное положение своими ужасными поступками в прошлом. Слухам я, как правило, не всегда доверяла, но, если каждый школьник, говорящий о Финне Маккане, мыслит одинаково – это уже становится репутацией. Тут же мозг подсовывал воспоминания из моей прежней жизни: от меня отказалась даже лучшая подруга, хотя она знала, что всё, что я написала в школьной газете – чистая правда. Она лично присутствовала при описанных событиях, но испугалась и молчала.

Следом я прокручивала в голове, как он когда-то смотрел на меня, почти по-доброму. А потом представляла его на той вечеринке, которую описывала Эйлин, – пьяную девушку, настойчивые мужские руки, обрывки музыки, и как всё превратилось в месть на тёмном поле. Я не знала точно, что из этого правда, но не могла не думать об этом, не могла не бояться его. Он был не просто таинственным. Он был из тех парней, которых все вокруг считают потенциально опасными.

Я слишком хорошо знала этот тип. В моей старой школе в Бруклине таких была целая футбольная команда. Отвратительный Гаррет и его выходка, что разрушили мою репутацию. Я перестала сочувствовать Финну Маккану, которого, казалось, все ненавидели. Да, сперва он мне понравился, но потом я узнала то, чего знать не хотела бы, хоть и была рада тому, что меня предупредила о нём Эйлин.

Но дома всё было по-другому. Всё было… спокойно. У нас с мамой появился ритм. Она просыпалась раньше, чем я, и я часто слышала, как она поёт на кухне. Не всерьёз, не в голос, а чуть слышно: так, как поют, когда занимаются повседневной рутиной вроде готовки завтрака. Раньше она тоже пела, но это было давно, ещё в первые годы после рождения Кайла. После всё изменилось – мать и отец резко отдалились друг от друга по какой-то причине.

Иногда, когда я проходила мимо её комнаты, она расчёсывала волосы перед окном и смотрела вдаль, в сторону моря, с тем самым взглядом, который был у неё на старых школьных фотографиях – юный, светлый, полный ожидания. В этом доме теней и запаха давнего хлеба, мы обе будто снова начали дышать. Я завела друзей – одноклассник, что отвечал на литературе, худощавый и русоволосый Фрэнк, оказался интересным собеседником, и мы с Эйлин часто болтали с ним на переменах. Потом я решила показать ребятам «своё место» и отвела их на пирс, к морю, в надежде, что искушения в лице Финна Маккана там не будет. Его давно там не было, и я почти успокоилась, отвлечённая новыми друзьями и домашним бытом, в который вновь просачивался свет. Кайл носился как ураган. Он всё также убегал играть с новыми друзьями с таким восторгом, будто мир снова стал добрым. Я иногда наблюдала за ним в окно – как он хохочет, прыгая через кусты, как будто всё плохое осталось в прошлом, как будто он снова просто ребёнок, а не тот, кто ночами звал папу во сне.

Я не сразу поняла, но у мамы, кажется, появился кто-то. Сосед – Рори. Я видела, как он приносил к нам домой сумки с продуктами, как задерживался в дверях чуть дольше обычного. Как она смеялась, когда он говорил что-то, и краснела, будто ей снова шестнадцать.

Я ничего не ответила, только опустила голову. Мама тоже услышала, но отмахнулась. У неё был собственный способ говорить «пошли вы все» – продолжать гнуть свою линию, и делать то, что дарует ей радость и счастье.Однажды утром, когда мама провожала нас с Кайлом в школу, я услышала, как пожилая сморщенная соседка злобно прошипела вполголоса, думая, что её не услышат на другой стороне дороги: – Одиноким женщинам, видно, нравится копаться в старом.

Я не спрашивала её прямо, в этом не было никакой нужды. Я просто смотрела, как она живёт: как её тонкие плечи становятся чуть прямее, как она вдруг выгуливает платье, которое висело в шкафу с тех пор, как мы приехали. Как она больше не говорит «я в порядке» через силу. И я подумала – пусть. Пусть будет счастлива. Мы слишком долго жили в этом напряжении после семейного распада. Пора, чтобы в наших жизнях и старом дедушкином доме появилось хоть немного света.

А Финн Маккан… он исчез. Не из школы, нет. Просто из моего мира, не успев в нём появиться. Я не знала, как с этим быть. Но каждый раз, когда он проходил мимо – а он проходил – я чувствовала, как что-то внутри переворачивается. Страх? Или стыд? Может, и то и другое.

И он – тоже.Я выбрала молчание.

Жизнь продолжалась. Теперь мы с Фрэнком и Эйлин сидели рядышком на уроке литературы, и наши разговоры начинались с вежливого: «Ты это прочитал?» – и вскоре переросли в обсуждение любимых книг.

– Мне понравилась «Сестра Керри», – сказал Фрэнк однажды, – даже несмотря на то, что Драйзер пишет мрачно. Он… настоящий.

– И всё равно остаётся собой. Упрямая, но не жестокая. Это круто.– А ты читал «Джейн Эйр»? – спросила я в ответ. – Она ведь одна против всего мира, – я не стремилась приравнивать свою жизнь к сюжету популярного романа в мире книг, но эта фраза сама соскочила с губ. Фрэнк понимающе кивнул:

Мы делали заметки к следующему занятию, спорили о характерах героев, цитировали любимые отрывки, сидя на лавке у школы. Вскоре к нам почти каждый раз стала присоединяться Эйлин. Её взбалмошность и неожиданные высказывания вносили в наши разговоры что-то вроде перца: обжигало, но без неё было бы скучно.

– Вы как старая супружеская пара, – говорила она, потягивая кофе и забрасывая ноги на лестничные перила. – Надо разбавлять этот ванильный сироп драмой. Я – ваша драма.

Все дружно с этого посмеялись. Мы болтали обо всём: о музыке, о книгах, о странных привычках учителей, о том, как трудно здесь быть «новенькой» или «не такой». Я в порыве светлых чувств и побуждений предложила:

– Давайте держаться вместе. Как в битве. Потому что никогда не знаешь, кто и когда решит вонзить тебе нож в спину.

– Ты слишком много читаешь «Грозовой перевал».Эйлин театрально поднесла руку к сердцу:

Фрэнк только усмехнулся. Он вообще не был многословен, и этим напомнил мне Финна. Только одноклассник вызывал во мне совсем иные чувства, нежели нахальный Маккан – дружеские, да и только.

Финн.Порой в коридоре я ловила на себе чей-то взгляд. Это обжигало спину, и я спешно оборачивалась.

Он стоял в полумраке между шкафчиками, иногда держа в руках книгу, или доставая что-то из рюкзака и перекладывая. Он замечал меня почти на секунду, а после терял всякую увлечённость. Не укрылись от глубоких карих глаз и мои новые друзья: он смотрел на нашу троицу, как на какой-то живой непонятный ему механизм, к которому сам Финн больше не имел доступа.

Злилась и на того парня-мерзавца из старой школы, другой страны, другой жизни – который научил меня: не верь. Не верь, даже если хочешь. Даже если кажется, что кто-то другой. Даже если…Я злилась на себя за то, что когда-то открылась ему, а на него за то, что не остановил меня, не сказал что-то тогда.

И я это соблюдала.Финн был именно из таких. Красивый, отстранённый, с тем прошлым, которое будто запечатано в бетон. От него стоило держаться подальше.

Но отчего-то, иногда, когда Фрэнк рассуждал о Хёрстуде или Брэдбери, а Эйлин сбивала наш разговор на споры о Боуи и восьмидесятых, я вдруг ловила себя на мысли, что одного голоса мне всё же не хватает. Что в этой троице не хватает четвёртого – мрачного, холодного, но настоящего.

И это злило меня ещё больше.

В четверг, после двух первых занятий, мы нашей сплочённой командой решили пообедать в школьной столовой. В большом светлом зале было шумно и людно. Металлический гул подносов, стук ложек о белоснежные тарелки, чей-то смех или крик неподалёку. Я сидела у конца длинного стола, между Фрэнком и Эйлин, держа в руках картонный стакан с горячим чаем – слишком горячим, чтобы пить. Эйлин что-то ярко рассказывала, жестикулируя, а Фрэнк слушал, улыбаясь краешком губ.