Тени за волнами

Ангелина Галайба

Тени за волнами

Пролог

Браннелэй

Меня зовут Хейли Карсон. Просто Хейли. Вчера, сегодня, завтра – это неважно: я всегда буду просто Хейли. Мы с матерью и младшим братом переехали в Ирландию, в старый дедушкин дом, доставшийся нашей семье по наследству. Я провела там почти всё своё детство, и долгие годы мне грели душу воспоминания о пышных зелёных лугах, мрачных дождливых тучах, пасущихся белоснежных овцах на полях, а также о серых каменных домах в окружении ветряных утёсов. Маленький городок Браннелэй, чьё название состоит из древнеирландского имени «Бран», означающего «ворон», и окончания leigh, напоминающего о местах вроде Dunleary[1] или Carraleigh[2]. Дедушка прожил в этом городке, больше похожем на деревню, всю свою жизнь. Один паб на всю округу, школа и колледж с большим футбольным полем, старая протестантская церковь и крошечный кинотеатр. Все жители друг друга знают, отчего по местным улицам частенько витают клубы сплетен и пустяковых интриг.

Я росла и училась в Америке, в городе Бруклин, что давало мне полное право ненавидеть провинцию. Когда всю свою осознанную жизнь проводишь в цивилизации, сложно перестроить мозг в другую степь и смириться с прибыванием в глуши в столь раннем возрасте. Мне всего шестнадцать, и моя жизнь только начиналась, а мать решила увезти меня в место, где из благ цивилизации были лишь водопровод да электричество – и те казались случайными гостями в доме, забытом временем.

Родители развелись месяц назад, что было ударом для младшего брата, но не для меня. Я давно чувствовала, как между отцом и матерью зреет конфликт, который не получится просто спихнуть в мусорный бак. Они больше не спали в одной кровати, и отец всё чаще оставался ночевать на диване. Я – сова и не могу уснуть допоздна, и пару раз я вставала, чтобы выпить чего-нибудь вроде любимого какао с молоком. Отец делал вид, что поздно вернулся и не хотел будить маму, но я всё понимала уже тогда. Родители никогда не умели врать мне, разве что мелкий Кайл, мой непутёвый брат, доверчиво относился ко всему, что ему говорят. Он – безобидный и хороший мальчик, но я была крайне недовольна его появлением первые несколько лет. Когда сначала ты – центр вселенной для своей семьи, а потом рождается назойливый простофиля, которому нужно подтирать одно место, пока он не повзрослеет и сам не приспособится это делать, волей-неволей начинаешь сожалеть о его существовании. Но Кайл подрос, и хлопот с ним стало намного меньше. Я благодарила жизнь и за это.

Моя мать, Мэйрин Грейс Карсон, всю жизнь проработала биологом-ботаником, и над выбором профессии она никогда не сомневалась, ещё с подростковых времён осознав, кем хочет стать. Я всегда списывала это на её ирландские корни и дедушкино влияние – он мечтал, чтобы старшая дочь изучала природу растений и посвятила себя науке. Отец, Джонатан Хокинс, тоже увлекался наукой и всю жизнь изучал морскую биологию, испытывая истинный восторг и удовлетворение от изучения различных видов морских организмов и среды их обитания в океане. Именно это совпадение и свело моих родителей, поступивших в один и тот же американский университет исследований и наук. Из-за этого я относилась скептически к заведению ранних романов во время школы или колледжа. Я никогда ни с кем не встречалась, но мне хотелось, хотя я и осознавала, насколько это глупо и бессмысленно в наше время. Мои подруги постоянно с кем-то заводили лёгкие романы, и со мной, скорее всего, приключилось бы то же, если бы в конце девятого класса я не стала местным изгоем.

Это случилось весной, когда все начали готовиться к сдаче экзаменов и ходили на взводе. Футбольная команда и болельщицы готовились к закрытию учебного года, надоедая своей открытой синей формой с эмблемой нашей школы. Мне всегда нравилось здесь учиться, и с седьмого класса я была главным редактором школьной газеты. Меня все знали и уважали, стремясь во всём угождать – почти каждая девочка с амбициями мечтала попасть в очередной выпуск газеты, и я неоднократно сталкивалась со сладкой лестью в свой адрес. Футболистам подлизываться к редактору было незачем – места главных красавчиков школы были уже давно заняты и опубликованы во всех местных публичных новостях. Я не очень-то интересовалась этим видом спорта, но из-за специфики моей школьной профессии приходилось посещать каждый футбольный матч и фиксировать информацию для газеты.

В день, когда произошёл мой крах, я должна была подготовить новый выпуск – один из последних в этом учебном году. Клэр, моя лучшая подруга, помогала мне тем, что всё фотографировала на школьный фотоаппарат.

Победа над соседней школой. Люди начали расходиться. Мы отсняли отличный материал и уже возвращались к своим шкафчикам, чтобы взять вещи и отправиться по домам. Шум возник внезапно и резко – он исходил из мужской раздевалки. Мы, тогда ещё «мы» с Клэр, насторожились и прислушались.

Кто-то кричал мужским басом, и были слышны звуки размашистых ударов о твёрдые поверхности. Мы заволновались и решили узнать, в чём дело. Может, мы сможем помочь?

Моя мама всегда говорила: «Тише едешь – дальше будешь». Если бы в ту минуту я вспомнила её слова, ничего бы не произошло, и моя жизнь продолжала оставаться счастливой и беззаботной. Но я не вспоминала слова своей мамы, впрочем, как и Клэр не пыталась остановиться.

Мы осторожно приоткрыли дверь, заглянув внутрь. Клэр зашептала что-то про мужскую драку. Я прищурилась, узнав в виновнике шума одного из старшеклассников – Гаррета. В угол за его спиной забился Сойер, мой одноклассник. Кажется, его губа была разбита, а вокруг глаза постепенно растекался сливовый фингал. Я задержала дыхание, с детства чувствительно реагируя на вид крови. Клэр зашептала, что нам нельзя вмешиваться. Я это понимала.

Рука сама собой вытащила фотоаппарат из рук застывшей за моей спиной подруги – и сделала снимок. Никто из действующих лиц не обернулся, не услышав звука затвора. Я действовала осторожно. А обстановка внутри раздевалки накалялась.

– Но… как же я уйду со школы, Гар-р-рет… я… я… не могу так поступить. Моя мать, она… она ужасно расстроится… – слова Сойера больше вызывали жалость, чем уважение. Парнишку явно запугали, и я собиралась разобраться, из-за чего.– Если ещё раз увижу тебя в школе – ты труп, – Гаррет, любимец школы и капитан футбольной команды, возвышался над замершим Сойером, словно привидение.

Моя находчивость сыграла против меня злую шутку. Уже через неделю после увиденного в школьной газете вышел новый анонимный выпуск с громким заголовком: «Все считают его звездой школы и золотым мальчиком, но никто не знает, что происходит за футбольным полем». Клэр останавливала меня, но я её не послушалась. Я хотела, чтобы люди знали правду, и не могла смолчать. Никто больше не видел Сойера в стенах школы, и я сочла своим долгом в этом разобраться.

Статья получилась большой и драматичной, с рассуждением на тему: «Почему кто-то должен страдать, если другой считает себя в чём-то лучше? Ведь мы все равны». Это было главной мыслью моего текста. Футбольная команда громкий газетный выпуск по достоинству не оценила.

Начались проблемы. Все догадались, что статью написала и опубликовала я. В школу вызвали родителей. Мама заявляла, что я никогда не хотела кому-то навредить своими высказываниями, а директор устало потирал лицо жирной ладонью. Отец нарочито не глядел на меня, огорчённый таким поступком. Клэр больше не отвечала на звонки.

Все отказались от меня. Кроме матери. Но даже она не поверила в правдивость школьной истории про угрозы и насилие.

Я начала прогуливать. Меня не оскорбляли и не унижали, но теперь открыто избегали и сторонились. Прежние времена прошли. Я поняла, что допустила большую ошибку, но было слишком поздно. Репутация оказалась испорчена.

Грустила ли я? Ответ был слишком прост – не один вечер я провела, упиваясь горькими слезами. Мама и брат пытались меня поддерживать, отец куда-то запропастился на неделю.

Когда он вернулся, и я застала тихо разговаривающих в гостиной родителей, на столе лежали документы – бумаги о разводе.

Я ненадолго потеряла веру в себя и свою семью. Брат не давал прийти в себя, изводя всех вокруг своими рыданиями. Ему было всего шесть лет, но уже тогда он пытался стать тем связующим звеном, что вновь сплотит наших родителей и вернёт былое счастье. Возродит нашу семью.

Я с сожалением и отстранённым видом наблюдала за этим, отрешённая от всего происходящего. Я не пыталась помирить родителей, но утешала Кайла, что они ещё сойдутся.

Так прошло самое тяжёлое и долгое в моей жизни лето. Я лишилась редакторской должности в школьной газете, лучшая подруга игнорировала меня, не желая нашей дружбой подорвать и свою репутацию, а родители больше не жили вместе.

Дети всегда тяжело переживают развод мамы и папы. Для того чтобы это понимать, не нужно разбираться в детской психологии. Они стали теперь такими разными – и каждый был отдельно друг от друга. Больше не было семьи. Была только мама, и был только отец. А ещё Кайл, но он такой ребёнок, что позабудет половину из того, что было этим летом, хотя и сильно горевал. Я защищала мать в суде, когда принималось решение, с кем из родителей мы останемся. Кайл лишь плакал, всё время плакал, и мне стало ещё сильнее жаль ни в чём неповинного маленького мальчика. Он этого не заслуживал. Но так случается. Мы с братом стали намного ближе после случившегося горя в семье – оно нас действительно сплотило.

Но отец продолжал к нам хорошо относиться. Мы часто виделись, и рана начинала затягиваться. Однажды в кафе-мороженом он предложил, чтобы мы иногда жили у него, а после возвращались к Мэйрин. Я лишь покачала головой, а Кайл вновь зарыдал, и слёзы сочились наивным градом из его смышлёных глазок.

Мы тогда уехали домой на автобусе, отказавшись от предложения отца нас подвезти, а я в пылу обиды заявила, что уже взрослая и позабочусь о своём брате, чтобы он нормально добрался до дома.

Отец по телефону разозлился, что я поступила столь своевольно, сказав, что нельзя принимать решения необдуманно и поспешно. Он как бы раз за разом напоминал о моём школьном провале, вновь и вновь повторяя эти слова. Мать смолчала, обрадовавшись нашему возвращению, и так и не спросила ничего про разговор с отцом. Я всё ещё любила папу, но не собиралась бросать родную мать. А Кайл – он малое безутешное дитя.

В августе все вещи были собраны. Отец пришёл в бешенство, узнав, что Мейрин увозит нас из Америки в Ирландию, в старый неухоженный дом её мёртвого отца. Он пытался остановить бывшую жену, но было уже поздно. Мать продала наш дом в Бруклине и отдала часть денег отцу.

Я видела, как она была несчастна последние дни в Америке, но никак не могла ей помочь. Мы смотрели по вечерам старые кинокомедии и даже иногда весело смеялись, но на душе у каждого была ледяная глыба, перемешанная с затаённой личной болью.

Однажды я решилась у неё спросить, когда мы упаковывали последние коробки со старыми семейными вещами и фотографиями:

– Мам, – я решила подойти к ней с этим вопросом деликатно, – скажи… а ты правда любила папу?

Мейрин с испугом поглядела на меня. Она не ожидала услышать эти слова сейчас, когда наш мир рушится и строится заново.

– Любила ли я вашего отца? – повторила она для себя, медленно обдумывая, что сказать. – Да… когда-то давно любила, Хейли. Я знаю, как тебе, должно быть, тяжело это слушать, но мы с твоим отцом давно были порознь, даже когда жили рядом.

– Я так и знала, – тихо прошептала я, довольная и в то же время раздосадованная этим ответом. Так я хотя бы удостоверилась, что мать не сильно страдает и скучает по отцу.

– Но ты… ты же плачешь. Почему? – решилась я на ещё один вопрос вскользь к предыдущему.

– В жизни не всё так просто, как может казаться, Хейли. Люди расстаются без прежней любви, но по-прежнему помнят друг друга. И сожалеют об упущенном. – Мейрин вернулась к коробкам, и я заметила, как она смахивает непрошеную слезу с щеки.

В полдень приехал грузовой автомобиль. Грузчики помогли загрузить все наши коробки с вещами: вся прежняя жизнь была собрана за пару дней и растворилась в воздухе. От этой мысли меня слегка мутило.

Ирландия встретила нас ветром с моря и запахом дождя, впитавшимся в камни старинных улиц. Мы стояли на пороге нового дома – с тёплой черепичной крышей, увитого плющом, как будто вынырнувшего из книжки о феях. Мама с облегчением выдохнула, Кайл тут же побежал исследовать сад, а я всё ещё держала в руках чемодан, будто боясь отпустить старую жизнь.

Где-то вдалеке мычала корова, невозмутимая в своей деревенской мудрости, а над полями тянулись тучи – тяжёлые, глубокие, почти синие. Воздух был другим. Чище, влажнее, живее. Словно сама земля здесь дышала медленнее.

Я почувствовала, как внутри меня что-то оттаивает. Может, в этом месте получится начать заново. Может, Ирландия – это и есть наш второй шанс.

Я скучала по этой дикой и необузданной природе. Мало кому удавалось совладать с её могучей силой, с раскинувшимися тяжёлыми ветвями и громадными плодородными полями.

Я бросила чемодан прямо на землю.

– Я скоро вернусь! – возбуждённо выпалила я, шумно дыша.

Мама с тёплой улыбкой всё поняла и смотрела мне вслед, когда я убегала на склон. Это моё любимое место.

Оно было не так далеко, и я мечтала поскорее увидеть его вновь, как в былые времена. Пышная, сочно-зелёная трава пахла тоской и прохладой, а моих бледных рук и рыжих волос то и дело касался игривый лёгкий ветер. С погодой свезло: дождя сегодня не было. Красота окружающих видов бросилась в светло-голубые с серебряной поволокой глаза, словно вспышка света. Браннелэй распластался на мягких склонах зелёных холмов на высоте1640 футов[3], будто забылся здесь в своём вековом сне. В пригорье к нему вели серпантины и извилистые старые дороги, поросшие шиповником, шли они вверх из долины, окружённые полями с пасущимися овцами. Городок открывался внезапно – как если бы кто-то вырезал его из тумана.

Дома с известковыми стенами теснились вдоль узких улочек, вымощенных камнем. Крыши из сланца или кирпича словно впитывали в себя влажный воздух гор. По утрам над крышами висела тонкая дымка, а с западной стороны холмы резко обрывались, открывая вид на долину, где в солнечные дни поблёскивали ленивые ручьи.

Браннелэй был тихим, но живым. Старики сидели у своих домов, грея руки на кружках с чаем, а на центральной площади цвели клумбы, за которыми заботливо ухаживали местные садоводы. Городок жил в ритме ветра – не спеша, в унисон с природой, и был словно создан для того, чтобы хранить чужие тайны и принимать чужие судьбы.

– Как хороша жизнь! – я пребывала в быстро уходящей эйфории, радуясь тому, что мне дарует судьба здесь и сейчас, и позабыв о прошлых невзгодах. Выбежав на склон возле обрыва, я с упованием всматривалась в открывшуюся мне картину. Морской берег на небесном холсте, окутанный бесконечным и прекрасным: волны то и дело ласкали мокрый песок, убывая и прибывая вновь. Как же хорошо на душе! И воздух здесь чист и лёгок, несравним с бруклинским и по-своему проникновенен!

Мне стало тревожно, забилось сердце в грудной клетке. Я заскучала по отцу и прежней жизни. Что-то внутри меня оборвалось. Я предала своего отца, уехав сюда? И попрощаться с подругой не вышло – она не отвечала на мои звонки и сообщения. Думать об этом не хотелось.

Я вдохнула свежий глоток воздуха и выбросила дурные мысли из головы. Я здесь, и я рада тому, что меня окружает. Весь мир как на ладони.

Мои внутренние стенания прервал звук. Звук играющей скрипки, где-то вдалеке, на пирсе. Отсюда едва ли можно было разглядеть, кто на нём стоит и играет. Тёмная мужская фигура, скрывавшая детали и очертания расстоянием.

Всё ещё пребывая в возбуждении, я рысью побежала к склону, опускаясь вниз к берегу. Держалась бочком и действовала осторожно, боясь упасть и пораниться.

Вблизи я обнаружила какого-то незнакомца. Свыше меня ростом на две или три головы, с мощным разворотом плеч и серьёзным выражением лица. Глаза его были прикрыты, словно он был глубоко погружён в процесс игры и изгонял через льющуюся мелодию что-то из себя. Я вспомнила о фотоаппарате на своей шее, на который делала снимки всю дорогу до Браннелэй, и не смогла подавить сильное желание сделать снимок неизвестного, игравшего на скрипке. Это было почти неосознанно, скорее инстинктивно.

Парень резко обернулся и раскрыл тёмные глаза, почуяв моё присутствие. Он был ненамного старше меня. Я застыла с глупым выражением лица в немой позе. Этот человек не сказал мне ни слова. Он прошёл мимо, обдав мою похолодевшую кожу ветром. В этот момент я почувствовала в груди что-то знакомое и понятное мне от начала до конца.

[1] Это старое название города Dun Laoghaire (Дун Лири), расположенного недалеко от Дублина.

[2] Вымышленное название. Оно похоже на типичные ирландские топонимы, но такого города или деревни на самом деле нет, также как и упомянутого выше Браннелэй.

[3] 500 метров.

Глава 1

– Кайл, ты ешь мою сосиску! – я с возмущением вернула украденный с моей тарелки кусок еды, потянувшись ко рту младшего брата. Он раскрыл в недоумении рот и недовольно скривил лицо.

– Я голодный, – коротко резюмировал Кайл, понуро изучая свою пустую тарелку.

– Вырастешь толстым, как боров, – заявила я с издёвкой, отпивая из стакана с апельсиновым соком.

Мама с улыбкой наблюдала за утренней перепалкой, что в нашей семье было в порядке вещей, и тихо ела свой завтрак.

– Вы уже подготовились к школе? —Мейрин произнесла эти слова с заботой. В этом году Кайл должен был пойти в первый класс. Вряд ли он способен подготовиться к чему-либо в этой жизни самостоятельно.

– Я да, – жуя, пробубнила недовольно я. – Но лучше бы я училась на дому.

– Хейли, – обеспокоено посмотрела на меня мать, – я уверена, что всё обойдётся. Ты всех покоришь своим острым умом и пером.

– Ты думаешь, меня примут в местную газету? – скептично пробормотала я, хмуря брови.

– Тебе обязательно стоит попробовать. Я так считаю, – без тени сомнений парировала Мейрин. Она выглядела молодо для своих лет, волосы у матери были короткими и светлыми, а голубые глаза проницательными и тёплыми. Их я от неё унаследовала, к моей радости.

От кого я переняла рыжие вьющиеся волосы, ни для кого не оставалось загадкой. У моей бабушки были такие же волосы. Чистокровная ирландка со своенравной натурой и упрямо вздёрнутым подбородком.

Брат насмешливо глянул на меня, он всё ещё сердился из-за отнятой сосиски. Кайл отчеканил мальчишеским хитрым голосом:

– Никуда её не возьмут. Она и двух слов правильно связать не может!

– Ты уже взрослый, должен уважать старшую сестру, – отчитала его мать, деланно сердито сводя брови к переносице.

– Она меня терпеть не может! Так почему я должен её уважать? – захныкал обидчиво Кайл.

– Ты знаешь, что это не так, – констатировала Мейрин.

– Он просто любит со мной ругаться, – задумчиво протянула я, широко улыбнувшись брату в лицо.

– А ты та ещё заноза в…– мама не дала младшему брату договорить, заткнув ему рот ладонью. Он стал злобно мычать, как будто хотел что-то крикнуть.

– А ты чем будешь заниматься весь день, мама? – с интересом выпалила я, наблюдая за братом и матушкой.

– У меня полно работы. Сперва нужно отправить новые исследования в лабораторию, после прибраться в этом пыльном доме.

Мама теперь работала на дому, большую часть своего времени проводя за компьютером. Что касалось убранства и порядка в старом дедушкином доме, где было так хорошо отдыхать в детстве, тут нужно было проделать уйму всего. Чтобы дом снова ожил и засиял, нужно было многое выбросить на помойку, купить недостающую мебель, оживить краску на стенах и содрать старые никчемные обои. Меня брала тоска, когда я обнаружила свою комнату уже не такой, какой она была прежде. Всё постарело и покрылось толстым слоем пыли. Мы с мамой и Кайлом спали эту ночь на полу, постелив пледы и покрывала, которые привезли из Бруклина. После дороги все жутко устали, и потому наводить красоту и собирать мебель дружно решили последующие дни.

Вокруг дома был пышный сад, поросший сорняками и высокой густой травой. Мама собиралась в ближайшее время подыскать садовника, если не будет успевать заниматься садом, как полагается. Растения она любила, относясь к ним бережно и трепетно.

Наступила осень, и предстоял новый учебный год. Я чувствовала себя не на своём месте в этом старом городе и забытом доме. У нас был прекрасный двухэтажный дом в Бруклине, с хорошей мебелью и красивыми стенами. Я едва сдержала вздох горечи и сожаления. Мебель мы увезли с собой, а привести дом в порядок – целый проект. Я обладала нетерпеливостью, и мне хотелось чувствовать уют уже сейчас. Мама обещала, что займётся ремонтом как можно скорей. Мы собирались нанять мастеров и обновить старую дедушкину мебель, дополнив её нашей старой и той, которая будет приобретена в местном мебельном торговом центре. Я не доверяла всему, что здесь располагалось: наверняка у них все дизайны старые, а мебель несовременная и неудобная. Мама с усмешкой мне отвечала, что в Браннелэй есть всё то же, что и в Бруклине.

В небольшом доме было два этажа и витиеватая лестница. В детстве я любила взбираться по ней вприпрыжку, переступая сразу через две или три ступени. Теперь Кайл невольно повторяет это за мной. Он был расстроен новым домом меньше всего: ему не было дела до внешнего вида стен и просевшего местами пола. Его заботили лишь фэнтези-книги и мамин компьютер, в котором он по вечерам любил играть в видеоигры. Кайл был довольно умным ребёнком, и иногда я сомневалась, была ли я такой же в его возрасте. Я всегда казалась себе хуже, чем моя семья. Мать утверждала об обратном. На самооценку повлияло много вещей – начиная от школьных конфузов и заканчивая разводом родителей. Втайне я завидовала бывшей подруге Клэр, у которой была полноценная семья и исключительно приятная внешность.

Я была милой и симпатичной, но можно ли это было назвать истинной красотой? Мой брат вечно дразнил меня за рыжие волосы, тягая за них в детстве, а мама и отец говорили, что я родилась с удивительной редкой внешностью, напоминающей внешность моей бабушки. Когда отец с его природными тёмными волосами и мать с её светлыми кудрявыми локонами становились рядом, я на их фоне казалась чужачкой. Ну почему у меня выросли эти рыжие волосы? И для чего мне такие тонкие губы и худые запястья? Мать призывала гордиться своими ирландскими корнями, заявляя, что мы люди крепкой породы, а внешность только усиливает её и выделяет среди остальных. Я в ответ на это мямлила, что она-то имеет вполне приличные блондинистые волосы, и ей легко рассуждать о моих проблемах. Не любила свою внешность я долго и упорно, пока один из мальчиков в школе не сказал мне, что я особенная и отличаюсь от других девочек в классе. Тогда я стала считать себя красивой и забыла о давней мечте стать такой же блондинкой, как моя мама.

Ирландская кровь. Говорил отец. Поэтому ты такая упрямая.

– Ты вся в своего дедушку, Хейли, – добавлял с иронией отец. – Он всегда был такой же непреклонный и тяжёлый характером. Первое время он даже запрещал твоей маме со мной встречаться. Говорил, что я не достоин её, и чтобы я катился ко всем чертям.

– Джонатан! – Мейрин была недовольна тем, как муж отзывается о её умершем от старости отце. – Хейли должна знать, что её дедушка был одним из лучших людей, что когда-либо существовали на этом свете.

– Мейрин, я лишь хотел сказать, чтобы наша дочь гордилась своими корнями и твёрдым характером, – пошёл на попятную отец.

Мы все тогда дружно рассмеялись.

Воспоминания о былых счастливых деньках взбрели в душу, разворошив старую рану. Как было хорошо, когда родители друг друга любили и ценили каждую секунду рядом.

Кайл пробудил меня от воспоминаний толчком в зад. Я раздражённо поморщилась, схватив его за тёмные, как у отца, волосы. Он был головой мне по грудь, и я часто издевалась над ним, хватая его за неё и не давая вырваться из крепкой охапки.

– Найдёныш, уйди с глаз долой! – это было одним из многих издевательств, что имелись у меня в арсенале для разговора с братом.

– Ты что, отпусти! – завопил брат, приглушённый моим телом.

Я захохотала, нехотя отпуская его и лохмача и без того беспорядочные короткие волосы на мальчишеской голове. Его недовольная физиономия сказала мне всё за него.

– Там сосед с мамой разговаривает! – воскликнул брат с довольной ухмылкой, тут же переменившись. Мы любили посплетничать о чём-то вместе.

– Мама уже успела познакомиться с нашими соседями, – удивилась я тут же. – Ну ничего. Мы позже тоже познакомимся. А теперь пойдём, а то в школу опоздаешь, зануда. Как никак, твой первый учебный день.