Я, Юлия

Мать мигом закрыла окно.

– Что там, что? – в тревоге спрашивала Луция, видя ее искаженное от ужаса лицо.

– Твой отец убит… на нас напали… – пробормотала мать, отходя от закрытого окна и ища защиты у очага. Теперь она была уверена, что им пришел конец. – Нас всех убьют.

– Это маркоманы? – спросила Луция.

– Какая разница? – сказала мать, обнимая детей.

Раздались удары в дверь.

– Во имя Юпитера, откройте! – закричали снаружи. Неизвестные говорили по-латыни без малейших признаков германского выговора.

В хижине никто не двинулся с места. Дверь продержалась недолго. Мужчины в потемневших туниках, давно не стиранных и не чищенных, ворвались внутрь. Схватив женщин, они отвели их в сторону.

– Эта слишком стара, – сказал тот, кто, видимо, был вожаком. – За нее не дадут ничего.

Сказав это, он проткнул женщину мечом с зазубренным лезвием.

– Матушка, матушка! – закричала Луция.

Обнять мать она не смогла – для этого пришлось бы выпустить из руки младенца.

– А эта сгодится. Молодая, – заметил другой, указывая на девушку, которая безутешно рыдала, склонившись над телом своей родительницы.

– И дети тоже, – добавил вожак. – Ведите их в повозку.

Луцию схватили за волосы и потащили. Девушка не имела ни малейшей возможности сопротивляться, а кроме того, была объята ужасом – вдруг они отнимут ребенка? Поэтому она покорно села в большую повозку, снабженную чем-то вроде клетки. Внутри уже сидели несчастные пленники с соседних наделов – их захватили раньше. Братьев посадили во вторую повозку; больше они никогда не увидятся.

– Вперед, – сказал предводитель работорговцев, и они направились обратно к реке. Один из разбойников подъехал к вожаку.

– Не надо было убивать того отца семейства, – заговорил он. – Чистая потеря денег. Во имя Марса, Турдитан, почему ты сразу его прикончил? Сильный, крепкий мужчина, за которого мы выручили бы много сестерциев.

– Именно потому, что он был сильным и крепким. Он создал бы нам неприятности, а я не хочу неприятностей. Этих, захваченных сегодня, мы легко продадим. Девка красива, за нее можно запросить высокую цену. А тот… Представь себе: он не дает себя связать, мы окорачиваем его, и вот он ранен или покалечен. Какой раб из него выйдет? Нет, я правильно сделал, что убил его на месте. Все прошло легко и быстро. А теперь заткнись и скачи. Я устал. Хочу поскорее добраться до Карнунта, продать этих болванов, а потом – как следует наесться, напиться и отдохнуть.

Луция слушала этот разговор, глядя во все глаза на тело отца, лежавшее на земле рядом с дорогой, по которой ехала повозка. Несколько месяцев они жили в страхе перед дикими германцами, а в итоге подверглись нападению жителей империи, которые убивали, захватывали в плен и продавали в рабство своих же сограждан.

Путь от дома Луции до заставы на окраине Карнунта занял больше шести часов. Они остановились у небольшого лагеря легионеров, охранявших пристань: возле нее стояли баржи, перевозившие товары по реке, между двумя ее берегами. Легионеры осматривали груз, обращая особое внимание на янтарь.

– Сегодня нам не везет, клянусь Геркулесом! – воскликнул Турдитан, увидев, что у заставы стоит опцион.

– Это Опеллий? – спросил один из работорговцев.

– Да. Посмотрим, сколько он захочет. Этому проклятому опциону всегда нужно больше, чем остальным.

– Стойте! – приказал Опеллий, когда всадники подъехали ближе.

Это был высокий мужчина, темнокожий и черноглазый, родом из далекой Мавритании. Его семья принадлежала к сословию всадников – ниже патрициев, выше плебеев – и жила очень скромно. Опеллий отправился в Рим, решив выучиться и стать законником, но из-за отсутствия нужных связей мир базилик и судебных разбирательств был для него закрыт. Оставалось только поступить в римское войско. Однако в те времена жалованье выплачивалось от случая к случаю, и Опеллий искал другие способы набить свой карман. Служба на границе открывала множество возможностей. За провоз товаров через реку государство взимало пошлину, но Опеллий понял, что может брать с торговцев особую плату лично для себя. Многие из них отличались еще меньшей разборчивостью в средствах, чем он сам, а происхождение их товаров почти всегда вызывало сомнения. А потому Опеллий полагал, что он обирает только тех, кто того заслуживает.

– Что привез сегодня? – спросил опцион.

– Как всегда, рабов с севера.

Опеллий медленно обошел первую повозку, осматривая сидевших в клетке пленников. Турдитан, сошедший с коня, сопровождал его. Он вручил опциону горсть сестерциев – плату, которую взимала империя, – и еще немного для самого Опеллия. Оба расположились так, чтобы остальные легионеры этого не видели. Конечно, те знали о происходящем, но все же опцион считал, что взятки не следует брать прилюдно.

– Кажется, они не очень-то с севера, – заметил Опеллий.

– Ты о чем?

– Клянусь всеми богами, это бросается в глаза! Среди них нет ни одного светловолосого. Видимо, эти несчастные – поселенцы, которых ты захватил во время незаконного налета, а не рабы.

Турдитан подошел поближе и заговорил шепотом – легионеры, поняв, что их начальник чем-то недоволен, насторожились.

– Если тебе нужно больше денег, скажи мне, и ты получишь их в следующий раз. Но не вмешивайся в эти дела, иначе мы оба окажемся в проигрыше. Ты же знаешь, что всем этим заправляет важный человек из Рима. Хочешь, чтобы я написал ему и рассказал о начальнике пограничной стражи, который решил отнять у него главный источник дохода? Предупреждаю, это очень влиятельный сенатор.

До Опеллия уже доходили слухи о том, что незаконной работорговлей руководят из далекого Рима – во главе дела стоит могущественный сенатор Дидий Юлиан. Но, видимо, ни у кого не было ни доказательств, ни желания покончить с этим. С одной стороны, рабов не хватало, с другой – у наместников приграничных провинций было много других забот: сейчас, например, им предстояло решить, стоит поддерживать Пертинакса или нет. В разгар борьбы за власть никто не собирался отстаивать права несчастных поселенцев.

Опеллий погрузился в молчание. Нет, он не станет предпринимать никаких действий, чтобы покончить с незаконным промыслом. Даже наоборот: почему бы не получить свою долю выгоды? Конечно, в той мере, в какой это устроит Турдитана. Было видно, что работорговец не намерен давать ему больше денег, чем обычно… по крайней мере, в этот день.

Какую бы еще выгоду из этого извлечь?

Начальник заставы еще раз обошел повозку и остановил взгляд на самой молоденькой девушке. Красавица! Правда, с младенцем на руках. Но что с того? Главное – привлекательная наружность. Он уже много лет не видел юной, красивой женщины. Скромное жалованье опциона позволяло ему лишь изредка заглядывать в карнунтские лупанарии, вот и все. Но там не было таких молодых и прекрасных созданий, какие встречались в Риме.

– Что ж, думаю, на севере тоже попадаются черноволосые варвары с темными глазами, – наконец проговорил он на радость Турдитану и его подручным.

Луция хотела было сказать, что эти мерзавцы безжалостно схватили их, но этот начальник с мрачным взглядом не внушал ей доверия. И потом, кто стал бы ее слушать? Если начальник не поможет, работорговцы выместят свою злобу на ней. Или, что еще хуже, на ребенке. Поэтому Луция не произнесла ни слова и затаила дыхание. Что будет дальше? Наверное, только новые несчастья.

Опеллий сказал что-то на ухо Турдитану.

– Хорошо, – ответил тот. – Но не повреди товар.

Турдитан направился к повозке, велел открыть клетку, схватил Луцию за руку и повел в небольшой дом, стоявший у начала дороги к пристани и предназначенный для стражников заставы.

– Отдай ребенка, – велел он Луции, когда они оказались внутри.

– Нет, прошу тебя, нет, только не ребенка… – принялась умолять девушка, крепко обнимая сына, как бы для того, чтобы оградить его от всех этих жестокостей.

Турдитан подошел к Луции, чтобы вырвать младенца из ее рук, но тут сзади послышался голос Опеллия:

– Оставь ей ребенка и уходи.

Турдитан пожал плечами.

– Сделай это сам, – сказал он и вышел из домика.

Молодая мать осталась наедине с Опеллием. Тот закрыл дверь.

– Уже давно, – начал он, – я не был с такой красивой девушкой. В Риме есть красивые и, конечно же, дорогие гетеры, но они далеко. Мне очень не хватает их, но пока что сгодишься и ты. Ты станешь моей наградой за многие месяцы, которые я проводил с уродливыми потаскухами карнунтского военного лагеря.

– О нет, прошу тебя… – взмолилась Луция, не отпуская ребенка.

Опеллий медленно направился к ней.

– Я могу заставить тебя. Правда, придется пустить в ход кулаки, а я обещал этому недоумку Турдитану, что не стану портить твое тело. Но в этом нет надобности. Ты сделаешь все, что я потребую, или младенец не покинет эти стены живым.

Девушка упала на колени. Мысли лихорадочно крутились у нее в голове.

– Если ты убьешь его, придется заплатить работорговцу.

Опеллий склонился над ней со злобной ухмылкой.

– А ты неглупа, – сказал он, поглаживая ее черные волосы, длинные и прямые. – Так и есть, мне придется заплатить Турдитану за твоего ребенка. Но малолетки мрут как мухи. Дети начинают чего-нибудь стоить лет с восьми-девяти, когда они уже достаточно окрепли, чтобы работать в поле, например. Мне не слишком хочется платить, но я могу себе это позволить. Ну а ты – хочешь ли ты потерять ребенка?

Он отошел прочь и уселся на походное ложе.

– Что я должна сделать? – спросила Луция дрожащим голосом.

– Оставь ребенка на полу, разденься и иди ко мне.

Луция огляделась вокруг. Земляной пол промок, крыша протекала. За последние несколько недель прошло много дождей – обычное дело в этих краях. В комнате не было ни одного сухого места. Только кровать выглядела более или менее пристойно – на ней лежали чистые новые одеяла.

– Прошу тебя, разреши оставить малыша на кровати.

– А мы с тобой ляжем на мокрый пол и будем барахтаться в воде? – разгневанно прорычал опцион. – Вряд ли я получу удовольствие. Бросай уже этого треклятого ребенка и иди сюда! Мое терпение на исходе. Этот глупец Турдитан скоро забеспокоится, а я хочу использовать тебя по полной.

Луции пришлось оставить ребенка на полу. Единственной защитой ему служило тонкое шерстяное одеяльце. Вскоре вода пропитала ткань, младенцу стало холодно и мокро, он заплакал. Девушка быстро разделась и постелила свою шерстяную тунику рядом с малышом, чтобы положить его сверху и хоть как-то защитить от влаги и холода. Но тут Опеллий поднялся и, нетерпеливо схватив Луцию за руку, потянул на кровать, прежде чем она успела уложить малыша.

Ребенок плакал и плакал.

Все это время она не открывала глаз.

Турдитан, ждавший снаружи, сплюнул на землю.

– Если этот распроклятый Опеллий повредит товар, он вернет мне все до последнего сестерция, – пробормотал он сквозь зубы.

Прошло много времени, прежде чем Опеллий появился в дверях с довольным видом. За ним шла девушка в мокрой измятой тунике. Младенец на ее руках кричал не переставая.

– В повозку, – велел Турдитан девушке.

– Можешь ехать дальше со своим грузом, – сказал ему Опеллий.

Тот не ответил, внимательно осматривая девушку и ребенка. Если не считать того, что проклятый младенец плакал, остальное было в порядке.

– Сделай так, чтобы он заткнулся, – сердито бросил работорговец, обращаясь к Луции.

Он отдал еще несколько распоряжений, и повозка с рабами наконец выехала на дорогу, ведшую к пристани. Турдитан надеялся избавиться от всех пленников в тот же день, после полудня, выручив за них круглую сумму. Предстояло выслать деньги сенатору Юлиану за рабов, проданных в последний месяц, но и после этого у Турдитана должно было остаться еще много монет. Дела шли хорошо.

XVI. Мятеж

Остийский порт, близ Рима Конец февраля 193 г.

Пертинакс ждал их возле хлебных складов, которые высились рядом с громадной шестиугольной гаванью Portus Traiani Felicis: великий император, рожденный в Испании, некогда велел соорудить ее, чтобы раз и навсегда защитить от бурь торговые суда, прибывающие в Рим со всей империи. Плавтиан и Алексиан появились в пять часов, как и было назначено. Император, окруженный преторианцами, встретил их у ворот гигантского хранилища.

– Благодарю вас за то, что пришли, – любезно приветствовал их Пертинакс.

– А мы благодарим императора за доверие, – ответил Алексиан, недавно ставший прокуратором анноны: на этой должности он отвечал за раздачу зерна всем жителям Рима.

– Видите ли… – Пертинакс взял за локоть Алексиана, который казался ему более сговорчивым, и повел прочь от преторианцев. Они переступили порог склада и встали в тени. – Очень важно, чтобы зерно поступало в Рим без перерывов. Это важно всегда, но в такие времена, как нынешнее, – особенно. Я не могу допустить, чтобы в городе вспыхнули беспорядки из-за нехватки хлеба или его дороговизны. За это будешь отвечать ты, Алексиан. Я рассчитываю на твои умения. Что до тебя, Плавтиан…

Пертинакс замолк. При Коммоде, в последние годы его правления, Плавтиана обвиняли в мздоимстве. Но Плавтиан был одним из самых близких друзей Септимия Севера, и Пертинакс решил одарить его высокой должностью: верные сторонники Клодия Альбина и Песценния Нигера уже получили выгодные назначения. В своем стремлении соблюдать равновесие между главнейшими силами Пертинакс старался задобрить тех наместников, кто имел в подчинении больше всего легионов. Если не взбунтуются начальники, значит можно быть спокойным за остальное войско.

– Чем я могу помочь тебе, сиятельный? – вкрадчиво спросил Плавтиан, ожидавший от императора ясных распоряжений.

– Как префект, отвечающий за дороги и почту, ты держишь в руках все сообщения внутри империи. Следи за тем, чтобы зерно, которое доставляется в порт и затем перевозится вверх по Тибру, имело преимущество над прочими грузами. Ты понял меня?

– Все будет сделано, сиятельный, – заверил его Плавтиан.

Пертинакс недоверчиво посмотрел на него. Внезапно Плавтиан, к удивлению императора, заговорил совершенно о другом:

– Имущество Коммода уже продали с торгов?

– Да.

– У него действительно были колесницы с вращающимися сиденьями, чтобы он мог обратиться лицом к ветру или оказаться в тени?

В голосе Плавтиана сквозило искреннее любопытство. Алексиан и Пертинакс недоуменно уставились на него, не понимая, зачем он задал этот легкомысленный вопрос. Тем не менее император уже собрался дать ответ, когда к нему подошел один из преторианцев.

– В Риме разгорелся мятеж, сиятельный, – сообщил он.

Император тут же забыл о странном вопросе.

– Я должен идти, – сказал он.

Алексиан и Плавтиан стояли молча. Что сказать императору, чье войско взбунтовалось?

Пертинакс повернулся и зашагал к колеснице, доставившей его в Остию.

– Насколько все серьезно? – спросил он у преторианцев, усаживаясь на сиденье.

– Похоже, Квинт Эмилий полностью владеет положением. И все же императору лучше вернуться в Рим, – ответил один солдат.

Пертинакс кивнул, и колесница отправилась в столицу на огромной скорости, словно это был Большой цирк и она участвовала в гонках. Плавтиан с Алексианом остались стоять у складов.

– Почему ты спросил о сиденьях в повозках Коммода? – полюбопытствовал Алексиан.

– Э-э… Коммод был безумцем, но при этом обладал хорошим вкусом, а меня всегда притягивали роскошные вещи. Не вижу ничего предосудительного в этом вопросе.

– Но разве сейчас время… – начал Алексиан.

Плавтиан перебил его:

– Да, пожалуй, не время. И однако, все это несущественно. Ты можешь думать что угодно о моем увлечении роскошью, но в эти часы важно лишь одно: добьются успеха мятежники-преторианцы или же нет. Если Пертинакс падет, мы войдем в историю как самые мимолетные обладатели своих должностей.

Императорский дворец, Рим

– Итак, ты полностью владеешь положением? – спросил Пертинакс, сидевший в приемном зале дворца, высившегося на холме, напротив Большого цирка. Перед ним стоял Квинт Эмилий.

– Пока что да, – ответил префект претория.

– Звучит не слишком обнадеживающе, – заметил император. Затем почесал брови, вздохнул и снова обратился к Квинту Эмилию: – Расскажи, что в точности произошло.

– Как говорят задержанные, гвардейцы устали ждать вознаграждения, обещанного по случаю твоего восшествия на престол. И вот один из трибунов взбунтовался, поведя за собой семьдесят солдат. Новым августом они провозгласили сенатора Фалькона, взяв с него слово, что он выплатит все, что причитается гвардейцам за… за кончину Коммода. Мятежников совсем немного, и Фалькон, похоже, не смог заручиться ничьей поддержкой, по крайней мере в Сенате. Я привел мятежников к повиновению, и они сложили оружие. Все задержаны и сейчас сидят в казармах преторианцев под охраной надежных людей.

– Фалькон? – пытливо переспросил император, стараясь понять, что случилось.

Поначалу весь Сенат единодушно высказался за него. Но затем среди семисот сенаторов объявились несогласные. Фалькон был одним из самых молодых: он купил консульскую должность в последний год правления Коммода на торгах, устроенных убитым впоследствии императором. Это сомнительное консульство – Фалькону было совсем немного лет – со всей очевидностью свидетельствовало о его честолюбии. Большинство сенаторов полностью поддерживали Пертинакса, которого возвели на престол, и он полагался на них. Но он не мог быть уверен в самых молодых – честолюбивых, снедаемых безмерной жаждой власти. Преторианцам же не терпелось получить свое вознаграждение. Все это создавало благоприятные условия для мятежа.

Пертинакс вздохнул:

– А что Фалькон? Задержан?

– Да, император.

– Отлично. – Он надолго погрузился в молчание и наконец спросил: – Что посоветуешь?

Они были вдвоем в зале. Квинт Эмилий твердо вознамерился сказать все, что думает по этому поводу.

– Предлагаю казнить сенатора Фалькона, а также трибуна и еще нескольких вожаков, остальных же высечь. Но главное сейчас – выплатить гвардейцам обещанное вознаграждение. Как стало известно моим людям, наместник Верхней Паннонии перехватил золото, отправленное Коммодом, которое должно было попасть к варварам Северной Дакии. Он велел вернуть его в Рим. Предметы роскоши, находившиеся во владении Коммода, уже проданы. Рабы тоже.

– Рабов еще продают. И потом, часть золота придется пустить на жалованье легионерам в приграничных областях, о чем мы говорили ранее. А часть – на закупку зерна для жителей Рима. Иначе взбунтуется либо войско, либо плебс.

– Войско далеко, плебс безоружен. А вот гвардия в Риме и при оружии, – ответил Квинт Эмилий, уже без обиняков.

– Ты мне угрожаешь?

Коммод столько раз угрожал Квинту Эмилию, а теперь сам Квинт Эмилий угрожал императору. Такая смена ролей была ему по душе. Но он знал: чтобы управлять новым Imperator Caesar Augustus, следует соблюдать приличия и не пережимать.

– Я лишь сообщаю об очевидном, сиятельный, – примирительно сказал он.

Пертинакс молчал.

Квинт Эмилий тоже.

Прошло немало времени. Оба смотрели друг на друга, не отводя глаз. Наконец Пертинакс сморгнул и уставился в пол. Потом вновь посмотрел в лицо Квинту Эмилию и произнес приговор:

– Казнить трибуна и его ближайших приспешников, как ты предлагаешь, и высечь остальных, сенатора же оставить под стражей. При мне не один сенатор Рима не будет казнен без одобрения остальных patres conscripti. Это не мой путь. Я буду опираться на Сенат, даже если в нем заведется предатель. И обещаю тебе, что не далее как через неделю гвардия получит по меньшей мере часть вознаграждения.

Квинт Эмилий подумал: не предупредить ли императора о том, что преторианцы будут очень недовольны, узнав о решении суда? Для взбунтовавшихся гвардейцев – смертная казнь, для сенатора – всего лишь содержание под стражей: слишком уж велика разница. Но затем он решил ничего не говорить. Время предостережений и советов прошло.

– Будет сделано, сиятельный, – отозвался он.

У входа в храм божественного Клавдия, рядом с амфитеатром Флавиев, Рим

Совершив жертвоприношение, сенатор Дидий Юлиан вышел из храма. Его сопровождали вольноотпущенники, прятавшие клинки под темными шерстяными туниками. У подножия лестницы он увидел тощую фигуру – начальника фрументариев.

– Оставьте нас одних, – велел он своим людям и махнул рукой в сторону входа на Форум. – Ждите там.

Те повиновались. Подойдя к Аквилию, сенатор заговорил, не выбирая выражений:

– Этот Фалькон – настоящий болван.

– Да уж… Начал раньше положенного, к тому же не заручился необходимой поддержкой. Но терпение Квинта Эмилия и его людей на исходе.

– Я сейчас о другом, – отмахнулся Юлиан. – У этого глупца Фалькона вполовину меньше денег, чем у меня. Как он рассчитывал успокоить преторианцев? Он просто не нашел бы нужной суммы.

Аквилий задумался:

– Я не принял это в расчет. Мне казалось, у него достаточно денег, чтобы исполнить свои обещания.

– Казалось? Вот как? Единственный человек в Риме, кто способен подкупить всю гвардию, – это я. Ты искушен во всяческих каверзах и происках, Аквилий, но я смыслю кое-что в деньгах, в том, как составить и приумножить состояние, когда настает смутное время вроде нынешнего.

Юлиан только что получил множество сундучков с золотом и серебром – дань работорговцев с Рена, с Данубия, из Африки. Он знал, о чем говорит. А денег у него много как никогда. Пожалуй, настало время действовать, подумал он.

Глава фрументариев молчал, ожидая указаний. Ему было известно, как сенатор Юлиан приобрел свое состояние. Он не знал лишь одного: того, что торговля рабами была самым выгодным делом в империи. Дидий Юлиан заговорил снова:

– А ведь можно дать понять Квинту Эмилию, что если он сыт по горло обещаниями Пертинакса, то в Риме найдется тот, у кого хватит денег для всех его людей. Так?

– Так, сенатор.

– Действуй.

– Да, славнейший муж.

Аквилий хотел было уйти, но у сенатора еще оставались вопросы:

– Что слышно о наместниках Британии, Верхней Паннонии и Сирии?

– Наблюдают и выжидают.

– А их жены?

– По-прежнему в Риме.

– Все три?

– Все три.

– Хорошо.

С этими словами Дидий Юлиан поднял левую руку: теперь разговор окончен.

XVII. Прибытие Цилона

Дом Северов, Рим Конец февраля 193 г.

– Мятеж в городе! – сказала Меса, держась рукой за живот. Она только что ощутила очередной толчок.

– Говорят, преторианцы никого не слушаются, – ответила Юлия, которая вернулась с рынка и принесла свежие новости. – И кажется, решили взбунтоваться, услышав, что Пертинакс уехал в Остию. Но Квинт Эмилий, я слышала, верен императору. Он задержал смутьянов.

– Мне тревожно, – пожаловалась Меса, не отрывая ладони от живота. – Становится все яснее, что ты была права и нам следовало покинуть Рим.

Юлия предпочла сменить предмет разговора. Ее сестра, готовясь стать матерью, проявляла чрезмерную чувствительность ко всему. А время было такое, что чувствительным приходилось несладко.

– Ты снова что-то чувствуешь?

– Да. Иди ко мне.

Сестры прижались друг к другу, сидя на длинном и широком ложе. Руки их сомкнулись на большом животе Месы. Воцарилась тишина.

– Вот оно! – воскликнула Юлия. Ребенок, которого Меса носила в своем чреве, вновь шевельнулся. – Он толкается сильно, как истинный цезарь!

Обе рассмеялись и на время успокоились.

– При Коммоде эта шутка могла бы стоить нам жизни, – заметила Меса.

Юлия ничего не ответила, глядя на атриенсия, который с озабоченным видом вошел во внутренний двор.

– Госпожа, какой-то человек спрашивает супругу наместника Верхней Паннонии, – сообщил Каллидий. – Говорит, что он с севера и его послал хозяин.

– Наконец-то! Впусти его! – Юлия встала и повернулась к сестре. – Элагабал услышал мои мольбы!

Фабий Цилон вошел во двор. Атриенсий секунду-другую постоял за его спиной и удалился. Юлия встретила трибуна стоя; ее сестра осталась сидеть. Цилон был хорошо знаком Юлии: он пользовался полным доверием ее мужа и не раз бывал у них в доме. В другие, мирные времена.

– Госпожа, наместник Верхней Паннонии послал меня, чтобы я вывез из Рима его супругу с детьми и доставил их целыми и невредимыми в Карнунт, – начал Цилон, сразу перейдя к делу, как настоящий военный.

– Превосходно, – с облегчением сказала Юлия.

– Когда мы сможем отправиться, госпожа?

– Когда? Да прямо сейчас. Все давно готово.

Фабий Цилон не мог прийти в себя от изумления: он не ждал такой предусмотрительности, тем более от женщины. Правда, в лагере все говорили, что супруга наместника не такая, как все, и дело не только в ее красоте, но и в решительности. Теперь он убедился в этом лично. Цилон открыл было рот, но не успел ничего сказать – вошел еще один мужчина.