Я, Юлия

– Он направился к порту, это в другой стороне, – успокоила ее Юлия.

Она не волновалась ни за мужа, ни за зятя: Септимий был далеко, в Верхней Паннонии, где исполнял должность наместника. Ей так хотелось бы поехать туда с ним! Более того, это было ее долгом. Однако…

Стук в дверь вывел ее из задумчивости.

– Откройте! Сейчас же откройте! – приказала она.

– Алексиан! – крикнула Меса. Дверь открыли, в нее быстрым шагом вошел муж Месы. Она бросилась ему на шею.

– Громадный пожар! – известил всех Алексиан, обнимая супругу, чтобы унять волнение.

– Надо идти, – сказала Юлия тихо, почти шепотом.

– Куда?

Юлия пристально посмотрела на зятя. Алексиан был примерным мужем и хорошим отцом для малышки Соэмии. В отсутствие Септимия он исполнял обязанности отца семейства. Еще одним мужчиной в доме был Плавтиан, вездесущий приятель супруга Юлии.

– Подождем Плавтиана, – решил Алексиан. – Мы были с ним в порту. Затем он пошел выяснять, грозит ли нам опасность, или пожар не достигнет этой части города. Ты же знаешь, покинуть Рим…

Юлия перебила его, вновь понизив голос:

– Он не принадлежит к нашему семейству.

Было понятно, что она ступает на скользкую почву. Ссориться с Алексианом не стоило.

– Однако Септимий доверяет ему, и я тоже, – заявил зять.

Больше Юлия не произнесла ни слова.

Ее отсутствующий супруг предоставил Плавтиану слишком много власти, и Юлия не могла ничего возразить.

До поры до времени.

Большой цирк, Рим

К длинной арене, где в дни состязаний мчались квадриги, вели поистине циклопические ступени. По ним расхаживал император Коммод, одетый в пурпурный палудаментум. Его окружали десятки вооруженных преторианцев.

Он остановился, возвел глаза к небу и вздохнул:

– Ветер дует с севера.

– Да, сиятельный, – подтвердил Квинт Эмилий, тоже посмотревший наверх.

Император продолжил расхаживать по ступеням, неулыбчивый, внутренне напряженный.

– Кого не хватает? – осведомился он.

– Пока точно не знаем, сиятельный, – ответил начальник преторианцев, – но, кажется, сгорел храм Мира, а вместе с ним – римские архивы и часть зданий Форума. Храм Весты также объят пламенем.

– Это знак свыше. – Коммод застыл на месте и уставился на Квинта Эмилия. – Ты понял?

Префект претория тоже остановился и сглотнул слюну. Он не знал, что сказать. По телу потекли ручейки пота. Император меж тем ждал ответа.

– Нет, ты не понял, – заключил Коммод, видя, что его собеседник хранит молчание. Затем, к облегчению Квинта Эмилия, улыбнулся. – Это понимаю один только я, и никто больше. Вот почему я император, а вы нет. Погодите чуть-чуть…

Запрокинув голову, он залился звонким смехом, отзвуки которого покатились по ступеням. По распоряжению императора, двери Большого цирка оставались закрытыми. В эту ночь цирк стал его убежищем. Пусть простонародье ищет спасения в других местах. Громадное сооружение, облицованное мрамором при Траяне, не может загореться в два счета. Пока ветер гонит дым на юг, все хорошо. Хорошо для него, Коммода. Все остальное не имеет значения. Только он.

– Да, это знак, который посылают мне боги, – громко продолжил Коммод, в этот раз не глядя ни на кого. Его глаза скользили по величественным ступеням, словно он обращался к невидимому для других призраку. – Я перестрою Рим. На месте пепелища – новый город, новая империя, новый порядок…

Внезапно он замолк, нахмурился и резко повернулся к префекту претория.

– Ты выставил стражу у всех ворот? – спросил он.

– Да, сиятельный. Никто не войдет в Большой цирк, ник… ни… нико…

Император не дал ему закончить:

– Не-е-ет, глупец! Не у этих ворот! Боги, что за беспомощность, что за слепота! Я говорю о городских воротах, через которые попадают в Рим и покидают его. Там расставлены преторианцы?

– Нет… пламя… я думал о спасении ж-жизни и-императора… – неуверенно забормотал Квинт Эмилий.

– Так поставь у них стражу, дубина, и молись, чтобы никто не вышел из города. Особенно… ну, ты знаешь кто. Ни одна из этих женщин не должна покинуть Рим ни под каким видом.

Квинт Эмилий наконец все понял. Он вынужден был признать, что у императора имеется повод для беспокойства. Несмотря на все возраставшее безумие, у Коммода случались минуты просветления, когда он мыслил совершенно ясно. Сейчас настала как раз такая минута.

– Я лично займусь этим.

– Надеюсь, ты все сделаешь, ради своего же блага. Если хоть одна выскользнет, будешь держать ответ.

Начальник преторианцев, чей лоб усеяли капли пота, кивнул. Император, погруженный в задумчивость, продолжал разглядывать бесконечные ступени Большого цирка, на которых не виднелось ни души. Квинт Эмилий отправился выполнять поручение императора, чьи угрожающие слова по-прежнему звенели у него в ушах.

Император впервые обратился к нему с прямой угрозой.

Префекту претория это очень и очень не понравилось.

Дом семейства Северов, Рим

Дым становился все гуще. Обитатели дома оживленно переговаривались. Дышать было трудно. Наконец голос Алексиана перекрыл гул беспокойной беседы и кашель, приступы которого настигали то одного, то другого:

– Хорошо. Давайте сделаем, как говорит Юлия. Покинем дом.

Он возглавил длинную процессию вместе с отрядом вооруженных рабов. За ними шли Юлия, крепко державшая за руки своих детей, четырехлетнего Бассиана и трехлетнего Гету, и Меса с Соэмией на руках – малышке было всего несколько месяцев. Замыкали шествие рабы во главе с атриенсием Каллидием. Все они также были при оружии.

На улице царило смятение. Навстречу бежали какие-то люди, повсюду слышались крики. Не раз попадались вигилы с ведрами, лестницами и топорами, они спешили на север.

Процессия двигалась быстро и вскоре достигла Тройных ворот, что вели к Тибру и речному порту. Рядом раскинулся Бычий форум, существовавший с незапамятных времен.

– Стойте! – велел Алексиан.

Все встали. Малышка Соэмия заплакала, чувствуя, как участилось биение материнского сердца. Объятые страхом Бассиан и Гета, напротив, хранили ледяное молчание. Юлия посмотрела вперед, поверх плеч рабов, и увидела десятки преторианцев, которые становились у ворот, никого не пропуская.

Алексиан обернулся и посмотрел на нее в упор. Это из-за нее они оказались здесь, это она настояла на том, чтобы попытаться покинуть город.

Юлия стояла неподвижно, с решительным видом, размышляя о том, как сбежать, выбраться из темницы, в которую превратился Рим, и ни о чем больше. Никто не предполагал, что в этой суматохе, вызванной пожаром, преторианцы перекроют все выходы. Она чувствовала на себе взгляд Алексиана.

– Мы не должны говорить, кто мы такие, – наконец сказала Юлия.

– Если мы не скажем, нас точно не пропустят, – возразил он.

Она кивнула.

Все так. Но если назвать имена, все будет зависеть от того, какие распоряжения дал преторианцам Квинт Эмилий, получивший в свою очередь приказ от императора.

– Что будем делать, мама? – спросил маленький Бассиан, чью руку мать стиснула еще сильнее.

Гета молчал. Ему хотелось плакать, но он сдерживался, видя, что брат сохраняет спокойствие. Мальчики все время состязались между собой: кто раньше съест обед, кто быстрее пробежит по дому, кто выше прыгнет, кто выкажет больше храбрости.

– Поворачиваем обратно, – сказала Юлия со вздохом. Они потерпели неудачу, хотя были так близки к цели…

Алексиан испытал облегчение. Ссоры со свояченицей всегда приносили ему душевные терзания. Юлия была жизнерадостной, умной, красивой женщиной и хорошей сестрой. Но ее пылкий нрав порой давал о себе знать. Видимо, это и было нужно Септимию Северу: неуемная живость внутри прекрасного тела. Меса, тоже очень красивая, была куда спокойнее. Алексиан радовался, что они ушли от Тройных ворот: внутренний голос говорил, что прорываться через стражников не стоит. Проверять, прав он или нет, совсем не хотелось.

– Дым рассеивается, – заметила Меса. – Похоже, городская стража работает на совесть.

Алексиан склонил голову в знак согласия. Юлия сделала то же самое. Воздух стал чище. Запах по-прежнему ощущался, но уже можно было дышать.

Все они теперь думали только о том, как вернуться в большой фамильный дом Северов. Никто не обратил внимания на пристальный взгляд центуриона, начальника преторианцев, поставленных у ворот. Он внимательно изучил их роскошные одеяния. Кто они такие, эти несколько человек, подошедшие вплотную к стражникам и внезапно повернувшие обратно? Центурион с озабоченным видом подозвал к себе одного из подчиненных:

– Следуй за ними на расстоянии, так, чтобы тебя не увидели. Когда узнаешь, куда они направляются и кто они такие, возвращайся.

Юлия, Меса, Алексиан и остальные возвращались домой, понурив головы, стараясь избегать тех мест, где все еще стоял густой дым, держаться подальше от городских ворот, охраняемых преторианцами, и поближе к реке. Когда в городе пожар, лучше быть рядом с источником воды, чтобы прижать к лицу смоченную тряпку или губку, дающую хоть какую-то защиту от дыма.

Возле Тибра десятки вигилов под присмотром преторианцев грузили ведра с водой в большие телеги, которые отправлялись к очагу возгорания. Здесь же был Плавтиан, чуть ли не кричавший на центуриона, – по его мнению, вигилы двигались слишком медленно.

– Что вы здесь делаете? – набросился он на них, даже не поприветствовав. – Вам надо сидеть дома, в безопасности, под защитой вооруженных рабов. Соваться в город – безумие.

– Из-за дыма стало нечем дышать… – стал оправдываться Алексиан, но Плавтиан понял, что дело не только в этом.

– Это все Юлия, да? – тихо спросил он, устремив взгляд на жену Септимия Севера, обнимавшую своих детей, чтобы те поменьше волновались. Алексиан молча кивнул. – Она с ума сошла, – продолжил Плавтиан, не повышая голоса. – Я нисколько не удивлен. Но ты-то способен рассуждать здраво. Если Септимий узнает, ему это не понравится.

– Ты же знаешь Юлию… – вздохнул Александр.

Да, Плавтиан прекрасно знал Юлию – умную, упрямую, красивую. Во всяком случае, так ему казалось. Что она умна, стало ясно всего через несколько месяцев после бракосочетания Юлии с его другом, ныне наместником Верхней Паннонии. Для большинства людей она была всего лишь красивой женой главы одной из важнейших римских провинций, Плавтиан же начинал понимать, кто она такая на самом деле. Но сейчас Юлия совершила ошибку, и это было ему на руку. Он направился к ней:

– Если Септимий узнает, что вы решили покинуть Рим без разрешения императора, да еще с детьми…

– Что же делать? Пожар! – стала оправдываться она без тени страха в глазах.

Плавтиан не привык, что его прерывают, и теперь не знал, что сказать. Воспользовавшись его секундным колебанием, Юлия пошла в атаку:

– Хочешь рассказать моему мужу?

Он сделал еще один шаг, приблизившись к ней вплотную. Малыш Бассиан и его брат Гета почувствовали, что материнские ладони вдруг стали потными. Тем не менее она крепко держала их за руки.

– Септимий Север должен ведать о том, что его жена глуха к голосу разума и подвергает опасности своих детей.

Бассиан посмотрел на мать, потом на Плавтиана, не в силах понять, что происходит. То был загадочный мир взрослых – Бассиан не мог уразуметь их поступков. Ему казалось, что мать лишь отвела их подальше от огня. Что же в этом плохого?

– Мой супруг прекрасно знает, кого он взял в жены. Он выбрал меня, если ты не забыл, – ответила она, не отступая ни на шаг. Что до Месы, то она отошла в сторону, держа на руках плачущую Соэмию.

– Как тебе хорошо известно, император удерживает в Риме жен и детей всех наместников, начальствующих над легионами, желая быть уверенным в их полнейшей преданности. – Теперь Плавтиан вспомнил, что́ хотел сказать. – В особенности это касается тебя, супруги Септимия Севера, наместника Верхней Паннонии, затем Салинатрикс, супруги Клодия Альбина, наместника Британии, и, наконец, Мерулы, жены Песценния Нигера, наместника Сирии, потому что каждому из них подчиняются три легиона. Ты замужем за одним из самых могущественных наместников, а потому император непрестанно следит за тобой и за теми, кто тебя окружает. – (Юлия, Меса, Алексиан, все патриции Рима знали это, но не осмеливались облечь в слова.) – Если преторианцы узнают, что ты, взяв детей, вознамерилась покинуть город без разрешения императора, Септимий через час-другой перестанет быть наместником. Что будет с тобой, с детьми, со всеми нами, начиная с Септимия? Твой порывистый нрав снова грозит нам бедой. Однажды он нас погубит.

Что ответить на это? Юлия погрузилась в раздумья. Почему он сказал «снова»? Ведь до того Юлия не говорила ничего, способного восстановить императора против ее супруга. Страхи, лишенные всякого основания! Плавтиан, близкий друг мужа Юлии, всегда был с нею не в ладах и стремился опорочить ее перед всем семейством. Любовь Септимия к жене становилась все горячее, и он все реже слушал Плавтиана. Вот откуда проистекало его злопамятство. Юлия ясно это сознавала. Она нахмурилась: что стояло стоит за вспышкой Плавтиана? Только ли ревность?

И все-таки она промолчала. Да, это было ошибкой, хотя, как ей казалось, не очень серьезной, ведь стражники у городских ворот их не узнали. Она надеялась как-нибудь выскользнуть из города посреди всеобщего замешательства. А дальше… нет, она ни в коем случае не собиралась ехать к мужу, это означало смертный приговор. Для нее, а возможно, и для остальных, как сказал Плавтиан. Но ведь пламя охватило императорский дворец. Жив ли Коммод или он погиб этой ночью? Если его больше нет, она, конечно же, поспешит к мужу. А если он здравствует и по-прежнему располагает всей полнотой власти, придется вновь надеть маску покорности и повиновения. Нет, она не впала в безумие и не действовала под воздействием минутных порывов. Напротив, она продумала все на удивление тщательно. Но к чему объяснять все это Плавтиану?

Сделав пол-оборота, Юлия потянула детей в ту сторону, где стоял дом Северов. Она сделала попытку – неудачную. Ничто не потеряно. При первом же удобном случае она попробует снова. Быть заложником, чьим угодно, – хуже участи нет.

Меж тем борьба с огнем продолжалась.

Преторианец, стоявший в укромном месте, среди дрожащих теней, наблюдал за тем, как Юлия и остальные входят в жилище наместника Верхней Паннонии, – этот дом был известен всем. Когда за ними закрылась дверь, солдат резко развернулся и быстро зашагал прочь. Следовало доложить обо всем начальнику стражи у Тройных ворот. Пусть он решает, что делать дальше.

III. Пепел Рима

Театр Марцелла, Рим Начало 192 г.

Сенатор Пертинакс и его сын Гельвий вошли, в числе прочих, в обширный театр Марцелла. Император велел всем собраться в этом величественном здании, что было необычно. Пертинакс поискал взглядом ветерана Клавдия Помпеяна, но не нашел. Вместо Клавдия явился его сын Аврелий Помпеян, сказавший, что из-за слабого здоровья и почтенного возраста его отец пропустит – в который уже раз – заседание Сената.

Ранее Клавдия Помпеяна обвинили в том, что он примкнул к заговору, возглавленному его супругой Луциллой, сестрой императора, но потом сняли с него подозрения. Коммод, сын Марка Аврелия, не забыл, что его отец некогда предлагал Клавдию императорскую тогу и что старый сенатор ответил отказом. Поэтому император ему поверил. С тех пор Помпеян держался вдали от общественной жизни. Он был единственным, кому Коммод разрешал не являться в Сенат.

Помимо Аврелия, Пертинакс встретил также своего тестя, Тита Флавия Сульпициана, и его сына.

– Зачем он созвал нас сюда? – спросил Сульпициан-младший.

– Он хочет, чтобы присутствовали все сенаторы, – начал Пертинакс, в то время как они пробирались по театру, – а в здании курии на старом Форуме мы не поместимся. Ну а к театру Помпея Коммод, как и всякий император, питает недобрые чувства, ведь там закололи Цезаря. Вот он и выбрал это место. Но оно будет нам велико, ведь нас семьсот человек, а театр рассчитан на десять ты…

Пертинакс не закончил. Оказавшись на нижнем ярусе, все пятеро раскрыли рты: вопреки предсказаниям Пертинакса, здесь было полно народу. Эта часть, ima cavea, предназначалась для patres conscripti. Они увидели многих сенаторов, тоже ошеломленных. На среднем ярусе – media cavea – помещались тысячи преторианцев, верхний – summa cavea – тоже был забит: магистраты, всадники, известные торговцы… Все сколько-нибудь видные римляне собрались этим утром в театре Марцелла, и за всеми, включая сенаторов, наблюдали преторианцы – императорскую гвардию согнали сюда чуть ли не целиком.

– Аврелий, – обратился Пертинакс к младшему Помпеяну, – твой отец сегодня пропустит кое-что важное. Но кто знает, может быть, он умнее нас всех. И счастливее.

Тот, по-прежнему стоявший с открытым ртом, промычал что-то в знак согласия. Пертинакс, Гельвий и оба Сульпициана уселись на скамьи. Рядом с ними расположился почтенный Дион Кассий. Вскоре подоспели остальные сенаторы.

Как только театр заполнился, запели трубы: букцинаторы изо всех сил надували щеки, чтобы въезд императора выглядел возможно более торжественным. Коммод прибыл на коне; края широкой пурпурной тоги свисали с боков животного. Миновав нижние скамьи, он поднялся по длинному деревянному пандусу, воздвигнутому для того, чтобы конь мог, не поскользнувшись, въехать на сцену. Золотые подковы сверкали в солнечных лучах.

– Это один из коней, которого запрягают в императорскую квадригу «зеленых». Ту, что всякий раз приходит первой в Большом цирке, – заметил молодой Тит, в чьем голосе сквозили страх, восхищение и презрение: так подействовало на него впечатляющее явление императора.

– Да, – согласился Пертинакс, привычный к сумасбродствам Коммода.

Гельвий, Сульпициан-старший и Дион Кассий также не выказали удивления.

Все это было настолько броско и причудливо, что могло бы показаться смешным, если бы у сидевших на скамьях не сводило внутренности от ужаса. Что замыслил непредсказуемый император, зачем он собрал в этом странном месте всех магистратов, включая сенаторов, и прочих достойнейших людей Рима? Да еще привел сюда гвардию? Именно это больше всего тревожило Пертинакса – пять сотен вооруженных до зубов преторианцев за его спиной. Он повернулся к Диону Кассию:

– Что ты думаешь обо всем этом, друг мой?

– А вот что, – Кассий говорил почти шепотом. – Калигула однажды сказал: «О, если бы у римского Сената была только одна шея!» Он мечтал расправиться с нами одним махом. Во всяком случае, так гласила молва. А теперь тут, в театре, больше мечей, чем у нас голов. Вот что я думаю.

Пертинакс ответил легким кивком. Подтверждались его худшие подозрения.

Снова зазвучали трубы. Император спешился, уселся на большой трон, поставленный посреди сцены, затем вытянул руку ладонью вниз, как бы приглашая всех присутствующих сесть. Сенаторы так и сделали; преторианцы остались стоять. Те, кто занимал верхний ярус, также не стали садиться, чтобы лучше видеть происходящее. К тому же они не были уверены, что жест императора касался всех, а не только сенаторов. Общее правило было таким: если Коммод ведет себя непонятно, лучше не делать ничего. И на всякий случай задержать дыхание.

Обычно во время заседаний Сената оба консула текущего года занимали места по обе стороны от императора. Но было трудно сказать, кто исполняет обязанности консулов, более того – какой нынче год и месяц. Коммод давно уже продавал консульские должности, чтобы пополнять свою личную казну и устраивать дорогостоящие увеселения – гладиаторские бои, невиданные до того охотничьи забавы, великолепные состязания колесниц. После того как префектом претория стал злосчастный Клеандр, консульство покупали не менее двадцати пяти раз.

Но в этот раз на сцене театра Марцелла, перед троном сиятельного Коммода, стоял только один человек: новый глава преторианцев, всемогущий Квинт Эмилий Лет.

Коммод не стал обращаться ни к сенаторам, ни к остальным собравшимся – лишь посмотрел на Квинта Эмилия и произнес одно-единственное слово:

– Приступай.

Это прозвучало как приговор. Пертинакс, его сын Гельвий, Дион Кассий, Тит Флавий Сульпициан с сыном, молодой Аврелий Помпеян и многие другие сенаторы в ужасе обернулись на средний ярус, где разместились преторианцы в полном составе. Однако ни один солдат не шевельнулся, ни одна рука не поползла к рукоятке меча. Квинт Эмилий подошел поближе к рядам скамей, развернул папирус и принялся громко читать:

– Император Цезарь Август Коммод намерен сделать важнейшее объявление перед Сенатом, представителями римского народа и императорской гвардией. Прежде всего, Император Цезарь Август извещает, что страшный пожар, опустошивший наш драгоценный город несколько недель назад, – это не проклятие, а знак, данный богами их собрату и представителю здесь, в Риме, императору Коммоду, воплощению Геркулеса среди жалких смертных. Это знак, указывающий на то, какое направление должны принять дела в Риме, новом Риме, что возродится из пепла после несчастья, разделившего нашу жизнь на «до» и «после». Пожар стал очистительным огнем, избавившим город от его прошлого, когда он существовал в мире смертных, и направившим его на Олимп, к богам, где лежит его будущее. Но чтобы заново начать свое существование, чтобы возродиться, город должен стать другим, не таким, которым был в языках жаркого пламени. Вот первое объявление: Рим отныне будет известен во всех землях не под старым именем, а под именем божественного предводителя, что руководит его возрождением. Итак, отныне все должны называть Рим иначе – Колония Коммодиана.

Квинт Эмилий прервался, чтобы перевести дух, и провел тыльной стороной левой руки по подбородку. Свиток был длинным – читать предстояло еще долго. Сенаторам, судя по всему, было что сказать, но никто не осмеливался вставить слово. Начальник преторианцев продолжил:

– Итак, новый город, новая эра. Славные дни, ознаменованные возрождением Рима, потребуют нового летосчисления. А потому, начиная с сегодняшнего дня, месяцы будут называться не так, как прежде. Каждый будет носить одно из имен божественного императора: Амазонский, Непобедимый, Феликс, Пий, Луций, Элий, Аврелий, Коммод, Август, Геркулесов, Римский, Преодолевающий.

Послышался легкий ропот. Пертинакс наклонился к Диону Кассию:

– То же самое сделал Домициан, последний из Флавиев. Поменял название месяцев.

– Но не всех, на это он не решился, – заметил тот, тоже шепотом. – А Коммод оставил лишь тот, что посвящен Августу. И, как будто этого недостаточно, дал городу новое имя.

Домициана закололи гладиаторы. Дион Кассий нахмурился: не потому ли Коммод в последние годы приказывал убивать гладиаторов – десятками, сотнями? Пожалуй, он не сошел с ума, как считали некоторые, и эта выходка была для него средством защитить себя.

Квинт Эмилий меж тем читал дальше:

– Завтра же утром будет обезглавлено гигантское изваяние Нерона, стоящее у амфитеатра Флавиев. На туловище водрузят голову нашего обожаемого, божественного императора Коммода, которому мы все обязаны столь многим. У ног статуи расположится лев, в память о том, что божественный Коммод есть новый Геркулес, вожатый римского народа среди всеобщего смятения и наш всесильный защитник в годину бедствий. Вечным напоминанием о его могуществе станет надпись на пьедестале: «Единственный левша, победивший двенадцать раз по тысяче соперников»[8].

На этом он закончил, сделал глубокий вдох и шумно выпустил воздух через рот. Потом свернул длинный свиток, отступил на несколько шагов и, поравнявшись с императором, добавил:

– Собрание окончено!

И так оно и было. Ни голосования, ни обмена мнениями, ничего. Коммод прямо-таки сиял. Встав с трона, он подошел к префекту претория, неподвижно стоявшему в середине сцены.

– Хорошо, хорошо, Квинт, вот только мало убежденности, – тихо произнес он. – Объявлять такие важные решения нужно со страстью в голосе, понял?

– Да, сиятельный.

– Не пытайся меня обмануть, – заключил Коммод с недовольным видом. Слова его, казалось, таили в себе скрытую угрозу.

Квинт Эмилий ничего не сказал, но запомнил этот тон. Уже во второй раз властелин обращался к нему презрительно и с явным осуждением. Поджав губы, префект претория молча смотрел, как император садится на своего великолепного коня и удаляется из театра. Складки его широкого пурпурного палудаментума полностью скрывали круп животного. За Коммодом последовал большой отряд преторианцев, но Квинт Эмилий остался на сцене – словно ему велели наблюдать за тем, чтобы все покинули театр в строгом порядке, и никто не посмел выказать ни малейшего недовольства.

Собравшиеся потянулись к выходу. Несколько сенаторов перешептывались о чем-то между собой.

– Надо поговорить с Квинтом Эмилием, – отважился сказать Пертинакс.

– Я не стану, – отрезал Дион Кассий, предельно осторожный, как всегда, особенно в эти дни, когда Коммод, похоже, дошел до полной непредсказуемости в своем сумасшествии. – Но если хочешь, можешь попробовать. Все равно мы пройдем мимо него. Только я не знаю, какие слова заставят его переменить свои убеждения.