Глубинный мир. Эпоха первая. Книга вторая

«Глубокий Поиск», едва державшийся на плаву после кислотного шквала, подошёл осторожно, как шакал к падали. Фринн, бледный и осунувшийся, с перевязанной рукой, прижатой к груди, стоял у штурвала. Боль делала его движения резче, глаза глубже ввалились, но взгляд оставался острым, оценивающим.

– Причалить? – спросил Джеф, его голос хриплый от напряжения. Он уже держал наготове багор и импровизированный щит из крышки люка. Надежда на припасы – воду, еду, медикаменты для Фринна – боролась с предчувствием беды. Платформа дышала зловещим спокойствием.

– К уцелевшему понтону. Легко. Держи дистанцию, пока не поймём, что там, – приказал Фринн. Его голос был тише обычного, но твёрд. – Джеф, первый на разведку. Глаз в помощь. Альма – за ним. Я прикрою здесь.

Причалили к относительно целому понтону. Металлический трап висел криво, но держался. Джеф прыгнул первым, киберглаз зажёгся алым лучом, прорезая мрак открытого ангара. Запах ударил их, как кулаком: сладковато-гнилостная вонь разложения, смешанная с запахом гари, химикатов и… крови.

Внутри царил хаос. Оборудование – контейнеры с пробами, дроны, аналитические приборы – было сброшено с мест, разбито, исковеркано. Стены испещрены тёмными подтёками и следами от пуль. Пол местами скользкий от засохшей слизи или крови, перемешанной с морской водой, просочившейся через трещины.

Везде были следы борьбы. Стул с торчащей обломанной ножкой, застрявший в пульте управления. Разорванный огнетушитель, белый порошок которого смешался с бурой грязью. Кровь – много крови – на полу, на столешницах, брызгами на стене возле разбитой двери.

Раскиданные личные вещи – фотография улыбающейся семьи в прозрачном файле, затоптанная сапогом; раскрытый ноутбук с разбитым экраном; рюкзак, из которого торчали консервы, но он был брошен, содержимое рассыпано.

Отсутствие тел было самым жутким. Признаки резни были повсюду, но тел не было. Ни одного. Только пустые пятна на полу, где могла лежать жертва, да страшные подтёки, ведущие к открытым шахтам лифтов или люкам, ведущим в затопленные отсеки. Словно что-то или кто-то убрал их.

– Чёрная Чума? – прошептала Альма, прижимая к лицу тряпку, смоченную в дезинфектанте (последние капли). – Или… мародёры?

– И то, и другое, похоже, – ответил Джеф, его луч выхватывал из мрака очередную сцену разрушения. Он шёл осторожно, как сапёр, щит прикрывал Альму. – Стреляли здесь. И дрались. Отчаянно.

Он указал на глубокие царапины на металлической стене – словно от когтей огромного зверя, но рядом валялся обломок лома с волосами и клочьями кожи на зазубренном конце. Люди против людей. Или против чего-то ещё.

Они двигались медленно, проверяя уцелевшие помещения. Надежда таяла с каждой пустой кладовкой, с каждым разграбленным складом. Но отчаяние заставляло искать.

Холодильники зияли пустотой, пахли плесенью и гнилью. Но в заваленном шкафу, под грудой разбитой посуды, Альма нашла две банки мясных консервов (срок годности истёк месяц назад, но крышки не вздуты) и пачку сухарей в относительно целой пластиковой упаковке. Сокровище.

В медпункт дверь была выбита. Шкафчики с лекарствами взломаны, большинство полок пусты, разбросаны пустые блистеры, упаковки. Но в выдвижном ящике под разбитым смотровым столом Джеф нашёл аптечку первой помощи. Неполную, но в ней было бесценное: бинты стерильные, пластырь, йод, ампулы с обезболивающим (морфин!) и, главное – упаковка антибиотиков широкого спектра. Альма схватила их, как святыню – для Фринна! Также нашёлся неповреждённый фонарик с динамо-ручкой.

В одной из менее разгромленных кают, под смятым матрасом, Альма обнаружила герметичный пакет с солью и сахаром – крошечные, но жизненно важные запасы. В другой – несколько литровых бутылок с питьевой водой (маркированные, невскрытые), спрятанные в ящике с инструментами. Чудо.

Добыча была скудной, но значимой. Она давала шанс протянуть ещё несколько дней. Они сложили всё в найденный прочный пластиковый контейнер.

Последним помещением, которое они рискнули проверить, был Центр Управления. Дверь была выбита внутрь. Внутри – полный разгром. Мониторы разбиты, пульты изуродованы. Но в углу, под грудой обломков потолочной панели, Джеф заметил портативный терминал связи – прочный, военный класс. Экран был треснут, но подсветка слабо мерцала. Он был подключён к аварийному аккумулятору, который, судя по индикатору, дышал на ладан.

– Попробую запустить, – сказал Джеф, очищая терминал от мусора. – Может, связь? Данные?

Он осторожно нажал кнопки. Треснутый экран вспыхнул, замигал, выплёвывая помехи и обрывки данных. Связи не было – только локальные кэшированные файлы, повреждённые, но частично читаемые. Альма встала рядом, вглядываясь в мерцающие строки.

То, что они увидели, было последним криком умирающего мира:

Карта Глобального Коллапса (Последнее Обновление: 72 часа назад):

Красные Зоны (Полный Коллапс): практически вся Евразия, Северная Америка, север Африки. Иконки с черепами и костями, пометки: «Квантовый Коллапс Сетей», «Биохаос», «Огненные Смерчи», «Чёрная Чума – Эпидемия».

Жёлтые Зоны (Критическая Дестабилизация): Южная Америка, Центральная Африка, Австралия. Пометки: «Массовые беспорядки», «Военное положение», «Сбои геосистем».

Синие Зоны (Относительная Стабильность?): Точки в Южной Африке, Антарктиде, нескольких островах в Тихом океане. Пометка: «Анклавы. Статус неизвестен. Связь прервана».

Чёрные Пятна (Зоны Отчуждения): Крупные области, отмеченные абсолютно чёрным. Без пояснений. Одна такая зона покрывала большую часть Северной Атлантики, включая их примерное местоположение. Пометка: «Аномальная активность. Полная потеря контроля. Вход запрещен».

Обрывки Экстренных Сообщений:

«…комендантский час… нарушители будут…» (голос военного, прерывается статикой).

«…заражённые атакуют блокпост… у них… чёрные пятна… агрессия…» (панический шепот, крики на фоне).

«…анклав „Омега“ пал… повторяю, „Омега“ пал… прорвались мутанты…» (шифрованное сообщение, голос бесстрастный, но с дрожью).

«…Ковчеги… координаты… Элизиум подтверждён… эвакуация Альфа-носителей… приоритет… остальным…» (обрывок шифровки, похожей на ту, что слышал Джеф ранее).

«…это не шторм… это управляемо… „ИскИн“… она…» (последняя запись, женский голос, переходящий в крик, затем – резкий звук разбитого стекла и тишина).

Статус Платформы (Последняя Запись Журнала):

*«День 7 Пост-Срыва. Контакт с берегом потерян. На борту 32 человека. Зафиксированы первые симптомы ЧЧ (Чёрной Чумы) у двух техников. Карантин объявлен.»*

«День 9. Симптомы у 11 человек. Паника. Капитан Ларсен пытается успокоить…» (запись обрывается).

«День 10. МЯТЕЖ. Группа во главе с офицером безопасности Миллером требует…» (текст повреждён).

«…они не люди… пятна… когти… ААААА!» (последняя запись, голос не идентифицирован, полный ужаса).

Экран терминала погас окончательно. Аккумулятор умер. Тишина в Центре Управления стала громовой. Альма стояла, глядя на тёмный экран, по её щеке бежала слеза, смывая сажу. Не от страха. От полного, безоговорочного осознания конца. Карта была саваном. Сообщения – предсмертным хрипом. Их маленькая борьба на «Глубоком Поиске» была каплей в океане всеобщей гибели. Никакой надежды на спасение «сверху». Никакой организованной помощи. Только анклавы для избранных и чёрные дыры отчуждения.

– Зоны Отчуждения… – прошептал Джеф, его киберглаз тускло светился в полумраке. – Вот где мы. В чёрной зоне. На дне пищевой цепочки нового мира.

Его ярость уступила место ледяному, гнетущему пониманию.

Они молча вынесли контейнер с припасами. Туман сгущался, обволакивая платформу, превращая её в ещё более жуткий силуэт. Вода вокруг засасывалась в пробоину с жадным звуком. Казалось, сама платформа стонет под тяжестью смерти и отчаяния, которые она хранила.

Фринн помог поднять контейнер на борт. Его лицо, освещённое тусклым светом фонаря, было каменным. Он взглянул на аптечку с антибиотиками, которые Альма сразу же протянула ему, потом на поникшие фигуры Джефа и Альмы.

– Эхо, – хрипло сказал он, глядя на погружающуюся в туман платформу. – Эхо того, что было. Теперь только мы. И глубина.

Он взял банку с водой, открутил крышку, сделал маленький глоток. Не торжества. Просто необходимости.

– Отчаливаем. Здесь только мёртвые и их тени.

«Глубокий Поиск» отошёл от плавучего гроба. Платформа «Океания» скрылась в серой мгле, как видение из прошлого. Они везли с собой скудные припасы, драгоценные антибиотики и невыносимую тяжесть правды. Карта коллапса горела у них в глазах. Цивилизация не просто рухнула. Она была стёрта, перемолота в чудовищную новую реальность, где даже надежда на островки спасения оказалась иллюзией для таких, как они. Оставалось только плыть. В глубь чёрной зоны. В глубь Срыва.

Глава 8: Навигация в Хаосе

Море вокруг «Глубокого Поиска» было не просто враждебным. Оно стало чужим. После платформы-гроба это ощущение кристаллизовалось. Они плыли не по знакомому океану с карт и лоций, а по топкому болоту новорождённого кошмара, где законы физики и географии казались растоптанными Великим Срывом.

Фринн развернул свои сокровища на скрипучем столике в каюте: бумажные морские карты. Когда-то безупречные, покрытые аккуратными линиями глубин, течений, обозначениями рифов и фарватеров, теперь они были испещрены пометками, пятнами от воды и соли, потёрты на сгибах. Он водил по ним пальцем с обожжённой кожей (Альма сменила повязку, рана была страшной, но антибиотики начали работу, отгоняя призрак гангрены). Его движения были медленными, почти ритуальными.

– Здесь, – его палец ткнул в точку примерно в пятистах милях восточнее развалин Нью-Аркологии. – Должны быть. Глубоководная впадина «Посейдон». По старым данным. Там и должен быть маяк «Ковчега».

Он сверялся с примитивным магнитным компасом в медной оправе, висевшим на переборке. Стрелка вела себя как одержимая. Она не просто колебалась – она бешено вращалась, замирала на мгновение, указывая куда-то в небо, потом снова крутилась, как в эпилептическом припадке. Иногда замирала, указывая на корму, когда судно шло строго на север. Фринн стучал по корпусу компаса – бесполезно.

– Магнитное поле… – пробормотал он, глядя на пляшущую стрелку с выражением глубокого профессионального оскорбления. – Сломано. Как всё остальное. Квантовые сбои, говорила «ИскИн»? Вот они, гады. Иголка ищет не север, а чёрт знает что.

Он швырнул циркуль-измеритель на карту.

– По солнцу?

Он взглянул на затянутое вечной серой пеленой небо. Солнце было бледным призрачным пятном, не дающим ни направления, ни тени.

– По звёздам?

Ночью небо затягивало ядовитым туманом или светилось фантасмагорическими сполохами неестественных цветов – побочный эффект атмосферных токсинов и радиации.

Но главным предательством стало море само по себе. Старые карты течений превратились в фантастический роман. Там, где должен был нести тёплый, мощный поток, «Глубокий Поиск» вяз в стоячей, маслянистой воде, кишащей мутировавшим планктоном, от которой воздух пропитывался сладковатой вонью гниения. Там, где ожидалась спокойная вода, судно вдруг попадало в бешеный водоворот, выкидывающий его на гребень волны, несущей не воду, а пену странного сиреневого цвета. Фринн стоял у штурвала, его лицо было маской концентрации и нарастающей ярости. Он читал воду не по картам, а по инстинкту, по цвету, по запаху, по поведению волны.

– Видишь? – он указал кивком за борт, где вода странно рябила, образуя мелкую, хаотичную зыбь против ветра. – Встречное течение. Тут его никогда не было. Оно тянет с юга, холодное, как лёд. А там… – Он показал на горизонт, где вода казалась гладкой и тёмной, почти чёрной. – …мёртвая зыбь. Застой. Как лужа с отравой. Карты врут. Море забыло свои пути.

Они пытались использовать эхолот. Прибор, чудом работавший, выдавал безумные показания. Глубина прыгала с 200 метров на 5000 и обратно за секунды. Иногда он показывал сплошную стену препятствий там, где по картам была пучина, или пустоту над известными подводными хребтами. Альма предположила, что квантовые сбои влияют на ультразвук, искажая сигнал, или на дне происходят стремительные геологические изменения – оползни, активизация вулканических жерл. Реальность была такова: доверять эхолоту было смерти подобно.

Пока Фринн сражался с невидимыми врагами – искажёнными полями и течениями-предателями – Джеф вёл свою войну. Войну за информацию. Находки на платформе «Океания» дали ему драгоценный трофей: относительно целый портативный спутниковый терминал связи с разбитым экраном, но потенциально рабочей начинкой. И кучу обломков: куски антенн, катушки провода, платы, выпаянные из разбитой аппаратуры платформы.

Его убежищем стал носовой трюм – тесное, пропахшее мазутом и сыростью помещение. Здесь, при свете фонарика на динамо-ручке (найденного на платформе), он превратился в алхимика хаоса. Его киберглаз светился алым, сканируя компоненты, моделируя схемы. Руки, покрытые царапинами и ожогами от пайки раскалённым гвоздём (паяльник сгорел давно), двигались с лихорадочной точностью.

– Антенна, – бормотал он, сплетая толстые медные провода с обрезками волноводов. – Нужна направленная. Мощная. Чтобы пробить эту… эту радио-помойку, которую устроил Срыв.

Он знал, что обычные частоты мертвы или захлебнулись криками отчаяния. Нужно было искать на узкополосных, зашифрованных, возможно, даже нечеловеческих каналах. Каналах «Ковчегов».

Он собирал не просто антенну. Он собирал артефакт надежды из обломков погибшего мира. Использовал мачту «Глубокого Поиска» как основу, наращивая на ней причудливую конструкцию из изогнутых трубок, спиралей проволоки и параболических тарелок, содранных с разбитых спутниковых антенн платформы. Это было уродливо, опасно (особенно в качку), но это был шанс.

Когда антенна была готова (насколько это было возможно), Джеф подключил её к терминалу. Экран, треснутый, как паутина, ожил. Но вместо чистого сигнала он захлебнулся в хаосе:

Белый шум, шипение, свист, скрежет – фоновый гул умирающей техносферы и искажённых полей. Он был оглушающим, давящим.

Крики Помощи: Пробиваясь сквозь шум, как иголки:

«…Mayday! Mayday! Сухогруз „Невада“… тонем… координаты… не могу… вода…» (голос сорванный, заливаемый водой, затем – резкий обрыв).

«…любой, кто слышит! Анклав „Дельта“… атакованы… они лезут по стенам! У них… глаза… Боже, помоги! Нам нужна эвак…» (автоматные очереди, нечеловеческие вопли, сигнал режет статика).

«…мама… где ты? Холодно… темно…» (детский плач, прерываемый кашлем, затем тишина).

«…повторяю, карантинная зона 22… прорыв биомассы… не приближаться… применяем напалм…» (голос военного, хриплый от дыма, фоном – грохот взрывов и чудовищный рёв).

«…церковь Глубинного Пламени примет страждущих… очистимся в агонии… жертвуйте ресурсы на частоту…» (истеричный голос проповедника, на фоне – монотонное пение и стоны).

Технический Хаос: Обрывки автоматических сигналов:

*«…GPS спутник Альфа-34… критический сбой орбиты… падение ожидается…«* (монотонный голос автосообщения).

*«…аварийный маяк платформы «Титан-3»… координаты… радиационная опасность…«* (повторяющийся цикл).

«…предупреждение: зона навигационного хаоса… магнитные аномалии… не входить…» (ещё один автосигнал, иронично описывающий их реальность).

Странные сигналы, то, что заставляло кровь стынуть:

Ритмичные, монотонные стуки, похожие на код Морзе, но не поддающиеся расшифровке. Слишком быстрые, слишком сложные.

Низкочастотный гудение, резонирующий в костях, как инфразвук «Хаоса-1», но модулированный, словно несущий информацию.

Обрывки цифровых потоков – не шифровок, а бешеных, неструктурированных данных, забивающих канал. Иногда в них мелькали знакомые логотипы «ТерраСферы» или фрагменты кода «ИскИн», но искажённые до неузнаваемости.

Однажды – чистый, модулированный тон, как камертон. Он звучал несколько секунд, абсолютно ровно, без помех, а потом исчез, словно его и не было. Идеальный сигнал в хаосе. И от этого – самый жуткий.

Джеф часами сидел у терминала, в наушниках, которые почти не глушили рёв статики. Его лицо под светом мерцающего экрана было измождённым, глаза воспалены. Он переключал частоты, настраивал фильтры, пытаясь выловить хоть намёк на структурированный маяк «Ковчега». Но это был поиск иголки в стоге сена, который горит, кричит и пытается тебя съесть.

– Слушай! – он вдруг вскрикнул, прижимая наушники. Альма и Фринн насторожились. Из динамиков донеслось: «…Ковчег… координаты… подтверждаем приём… Альфа-эшелон… эвакуация в протоколе…» Голос был чётким, профессиональным!

Надежда вспыхнула яркой искрой. Джеф лихорадочно стал настраиваться, пытаясь запеленговать, усилить…

И сигнал утонул. Не в статике. Его забил другой. Мощный, искажённый, полный ненависти и безумия голос: «…ЛЖЕЦЫ! Ковчегов нет! Только Бездна! Она голодна! Она смотрит! ЗВЕЗДЫ СМОТРЯТ! Слышите?! СМОТРЯТ!» Вопль перешёл в нечленораздельное рычание и хрип, а затем в сдавленный смех, который резал слух хуже любой статики. И снова – белый шум.

Джеф сорвал наушники и швырнул их об переборку. Он сидел, сгорбившись, его плечи тряслись не от ярости, а от бессилия. Он бился головой о стену хаоса, и стена не уступала.

Напряжение на борту достигло критической точки.

Фринн молчал. Он стоял у штурвала, ведя судно сквозь аномальные течения по наитию, как слепой по краю пропасти. Его ожог болел, но боль от профессиональной несостоятельности была острее. Его карты были мусором. Его компас – насмешкой. Его океан – изменником. Он чувствовал себя динозавром, заблудившимся в новом, чудовищном мире, для которого он не был создан. Его спокойный пессимизм дал трещину, обнажив глубокую, немую ярость на несправедливость происходящего.

Джеф был на грани срыва. Его киберглаз горел лихорадочным светом. Он почти не спал, проводя часы в трюме с терминалом, слушая хор проклятий и отчаяния. Каждый ложный сигнал, каждый крик о помощи, который он не мог игнорировать и не мог помочь, выжигал в нём кусочек надежды. Его ярость на «ИскИн» и Роарка перерастала в параноидальную убеждённость, что они специально глушат сигналы, что за каждым шипением стоит её холодный разум. Он стал раздражительным, резким, почти агрессивным по отношению к Альме, которая казалась ему слишком медлительной, слишком погружённой в свои пробы.

Альма наблюдала. За морем, за небом, за странными мутировавшими существами, мелькавшими у борта. Она вела записи, но теперь это были не просто научные данные. Она искала узоры в хаосе. Искала признаки того, что изменения течений, магнитные аномалии, даже поведение мутантов – не случайны. Что это часть системы. Новой, чудовищной, но системы. Она видела, как рушится Фринн, как сгорает Джеф. Её собственная вина была тяжелой гирей, но теперь к ней добавился страх за этих двух людей, ставших её единственной семьёй в аду. Она пыталась говорить с Джефом, предлагать помощь с антенной, но он отмахивался. Пыталась поддержать Фринна молчаливым присутствием у штурвала. Чаще всего её встречали стена отчаяния или вспышка раздражения.

Однажды ночью, когда Джеф в очередной раз вылез из трюма с красными от напряжения глазами, Альма не выдержала. Она встала у него на пути.

– Джеф. Остановись. Ты себя убьёшь.

– Остановись? – он засмеялся, и этот смех звучал ненормально. – Там, в этом шуме, может быть ОНО! Координаты! Единственный шанс! А ты говоришь – остановись?

– Ты не слышишь себя? – голос Альмы дрожал. – Ты слушаешь безумие часами. Оно въедается в мозг. Ты не найдёшь сигнал, если сойдёшь с ума.

– А что нам остаётся?! – крикнул он, размахивая руками. – Плыть наугад по этому дерьмовому морю, пока не сгнием, как те люди на платформе? Или пока нас не съест очередной мутант? Или не смоет кислотным дождём? Сигнал – единственная надежда!

– Надежда не в эфире, Джеф! – ответила Альма с неожиданной силой. – Она здесь! В этой скорлупе! В том, что мы ещё живы! В том, что Фринн ведёт нас сквозь ад по инстинкту, а не по картам! В том, что я пытаюсь понять правила этого нового ада, чтобы мы могли в них играть! Мы – надежда! Пока мы живы и думаем!

Они стояли друг против друга на качающейся палубе, освещённые только мерцающими сполохами ядовитых туч. Ярость Джефа схлынула, сменившись изнеможением. Он не ответил. Прошёл мимо, плечи его по-прежнему были сгорблены под тяжестью эфирного хаоса.

На следующий день произошло нечто, окончательно подорвавшее их веру в реальность. Туман был особенно густым, молочно-белым, мертвенным. Видимость – ноль. Фринн вёл судно по счислению и чутью на малом ходу. Вдруг прямо по курсу, в разрыве тумана, возникло очертание.

Огромное, тёмное. Прямоугольные формы. Мачты? Трубы? Это длилось мгновение. Потом туман сомкнулся. Но все трое увидели. Нечто, похожее на гигантский, приземистый корабль или… платформу. Нечто, чего не было на картах. Нечто, излучающее тишину и угрозу.

– Что это? – выдохнул Джеф, схватив бинокль, но туман был непроницаем.

– Не знаю, – ответил Фринн, резко отвернув штурвал. – Но туда не пойдём. Чувствую – смерть.

Они обошли это место широкой дугой. Эхолот в этом месте бешено зашкаливал, показывая то мель, то пропасть. Компас крутился волчком. Даже вода изменилась – стала вязкой, с радужными разводами, от неё исходил слабый, неприятный жар. Через час туман рассеялся. На месте миража была пустота. Только бескрайнее, больное море.

Это было последней каплей. Даже Фринн, скептик и реалист, почувствовал ледяную дрожь по спине. Навигация в хаосе была не просто трудной. Она была невозможной в привычных терминах. Они плыли по миру, где карты лгали, компас бесновался, эфир кричал от боли, а сама реальность могла подкинуть смертоносный мираж. И где-то в этой безумной пустоши таилась иголка – слабый сигнал спасения. Но стог сена был бесконечен, пылал и кишел хищниками. Их единственным компасом стало упрямое желание выжить и смутная, почти инстинктивная вера Фринна в путь, который он не мог объяснить, но чувствовал костями старого моряка. Они плыли наугад, в сердце хаоса, слушая вой эфира и шёпот изменённого моря.

Глава 9: Встреча с отчаянием

Туман, цепкий и ядовитый, на этот раз рассеялся неожиданно, открыв картину, от которой похолодела кровь. Прямо по курсу, в серой, мертвенной воде, дрейфовала баржа. Не маленькое рыбацкое судёнышко, а огромная, плоскодонная посудина, похожая на плавучий склад или паром. Когда-то она, вероятно, была ржавой, но теперь её бока были покрыты слоем сажи, странными бурыми наростами и пульсирующими пятнами той же фиолетовой слизи, что пожирала пластик. Палуба была забита до отказа.

«Глубокий Поиск» замедлил ход, подходя осторожно. Фринн держал руку на штурвале, готовый дать полный назад. Джеф стоял на носу с багром и щитом, киберглаз сканировал толпу. Альма вглядывалась, и её охватил леденящий ужас.

На барже были люди. Десятки. Может, сотня. Но это было не собрание выживших. Это был лагерь обречённых.

Голод висел в воздухе тяжелее тумана. Лица впалые, щёки провалены, глаза огромные, лихорадочно блестящие в сером свете. Дети, обтянутые кожей, смотрели пустым взглядом, их плач был слабым, хриплым, как писк птенца. Взрослые сидели или лежали на грязных тряпках, одеялах, прямо на ржавом металле палубы. Движения их были вялыми, замедленными, как в кошмарном сне.

Жажда была ещё страшнее. Губы потрескались, почернели. Языки, когда кто-то пытался крикнуть, выглядели сухими, как пергамент. Пустые пластиковые канистры валялись повсюду, вылизанные до блеска. Некоторые люди пытались слизывать солёные брызги с бортов или сосали мокрые тряпки – самоубийство в этой отравленной воде.

Признаки «Чёрной Чумы» были повсюду. У многих на открытых участках кожи – руках, шеях, лицах – виднелись чёрные, маслянистые пятна, похожие на синяки, но неестественно тёмные и блестящие. Некоторые пятна были покрыты струпьями или сочились желтоватой жидкостью. Люди кашляли – сухим, надрывным кашлем, который выворачивал их истощённые тела. У одного мужчины из носа текла чёрная струйка, он безучастно вытирал её грязным рукавом. В углу, под натянутым куском брезента, кто-то стонал непрерывно, монотонно.

Отчаяние витало над баржей плотнее смога. Оно было в глазах, лишённых надежды, в бессильно опущенных руках, в тишине, нарушаемой только кашлем и плачем детей. Даже когда они увидели «Глубокий Поиск», реакция была не радостной, а… тупой. Лишь несколько пар глаз поднялось, в них мелькнул слабый огонёк, тут же погасший. Они видели лодки до этого. Они знали, что помощи нет.

«Глубокий Поиск» остановился в нескольких метрах. Тишина повисла тяжким грузом. Потом из толпы отделилась фигура. Мужчина. Высокий, когда-то, вероятно, крепкий. Теперь он был скелетом, обтянутым кожей с чёрными пятнами на шее. Его одежда висела лохмотьями. Он подошёл к самому борту баржи, опираясь на палку, сделанную из обломка трубы. Его глаза, глубоко запавшие, но всё ещё сохранявшие тень былой силы, уставились на них.