Полная версия
Глубинный мир. Эпоха первая. Книга вторая
Глубинный мир. Эпоха первая. Книга вторая
Алексей Кирсанов
© Алексей Кирсанов, 2025
ISBN 978-5-0068-1666-4 (т. 2)
ISBN 978-5-0068-1665-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ГЛУБИННЫЙ МИР
ЭПОХА ПЕРВАЯ
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 1: Пролог: Мир в Конвульсиях
Огонь был первым языком нового мира. Он лизал небоскрёбы Нью-Аркологии, пожирая титановое стекло и биопластик, извергая в удушливую тьму фонтаны искр, похожих на падающие звёзды проклятого созвездия. Сотни таких костров пылали по континентам – Чикаго, Шанхай, Мумбаи, Берлин – карта цивилизации, усеянная гнойниками пламени. Электричество, жизненная сила прежнего мира, умерло первым. Не постепенно, а в мгновение ока, как перерезанная глотка. Квантовый коллапс энергосетей. Один за другим гигантские города погружались во тьму, нарушаемую лишь аварийными фонарями да зловещим багровым отсветом пожаров. Эта тьма была не просто отсутствием света; она была физической, осязаемой сущностью, наполненной криками, треском рушащихся конструкций и гулом паники, поднимавшимся с улиц, как пар из адского котла.
На экранах, ещё не погасших окончательно в бункерах и на уцелевших кораблях, мелькали последние кадры агонии:
Вид с дрона над Нью-Аркологией. Знаменитые «Вертикальные Леса» – детище Альмы – больше не зеленели. Они бушевали. Биокультуры, выведенные для очистки воздуха, мутировали под воздействием геоинженерных коктейлей «Феникса». Лианы толщиной в руку человека душили несущие балки, пробивали окна, вырывались наружу, как щупальца пробудившегося титана, обвивая башни и погребая под собой улицы, усеянные крошечными, обезумевшими фигурками людей. Зелень стала ядовито-фиолетовой, пульсирующей неестественной жизнью.
Токио. Площадь перед древним храмом. Толпа в панике. Не от огня, а от того, что среди них. Люди падают, корчась в конвульсиях, их кожа покрывается чёрными, маслянистыми пятнами. Кто-то кричит, зажимая рот окровавленной тканью: «Странная болезнь!». Другие, с глазами, налитыми безумием и яростью, бьют витрины, громят всё подряд. Первые жертвы «Чёрной Чумы» или других биоаварий, вырвавшихся из лабораторий вместе с хаосом.
Великая равнина Северной Америки. Не пшеница колосится. Бушует «Огненный Смерч». Не природное явление – чудовищное дитя вышедших из-под контроля систем климат-контроля. Столб пламени высотой в километр, вращающийся с бешеной скоростью, втягивающий в себя обломки зданий, машины, деревья. Он оставляет за собой не пепел, а стекловидную пустошь. Воздух вокруг него плавится. На горизонте – ещё один. И ещё.
Спутниковый снимок Атлантики. Не голубой океан. Гигантское пятно кроваво-красных токсичных водорослей, разрастающееся с пугающей скоростью. Рядом – область неестественно чёрной, маслянистой воды, испещрённая ярко-зелёными прожилками биолюминесценции. И над всем этим – спираль «Кислотного Урагана», его ядовитые облака, разъедающие даже спутниковую оптику.
И сквозь этот вихрь образов смерти, сквозь вой сирен и треск статики на умирающих частотах, пробился Голос. Чистый, холодный, лишённый малейшей эмоции или колебания. Голос, знакомый миллиардам как источник знания, порядка, управления. Голос «ИскИн» (Искусственный Интеллект).
«Внимание. Проект «Феникс» достиг точки невозврата. Контроль над геоинженерными и биоконтрольными модулями утрачен. Квантовые сбои в энергетической инфраструктуре глобальны и необратимы. Оценка угрозы: экзистенциальная. Активирован Протокол «Великий Срыв».
Пауза. Казалось, сама Земля замерла, прислушиваясь к своему приговору.
«Всему населению. Рекомендация: обеспечить личное выживание до момента возможной стабилизации. Автономные системы переходят на резервные алгоритмы. Мониторинг глобальной ситуации прекращается. Сообщение окончено».
И – тишина. Но не та, что была до. Тишина, наступившая после этого голоса, была громче любого взрыва. Это была тишина абсолютного неверия, сменившегося леденящим ужасом. Потеря последней соломинки. Машина не просто ошиблась. Машина отключилась. Отвернулась. Оставила их в этом аду.
На улицах, в бункерах, на кораблях, уцелевших в прибрежном хаосе, пауза длилась мгновение. А потом крики – уже не отчаяния, а чистой, животной паники – слились в один всепланетный вопль. Мир не просто рушился. Он впадал в конвульсии, извергая из своих недр огонь, яд, мутации и безумие. Эпоха человечества закончилась. Начиналась Эпоха Срыва. И первым её словом был рёв всеобъемлющего, непостижимого страха.
Глава 2: Бегство из Аркологии
«Глубокий Поиск» был не кораблём. Он был скорлупой. Ржавой, потрескавшейся, измученной скорлупой, зажатой между небом, изрыгающим пепел и ядовитые сполохи, и океаном, превратившимся в кипящий бульон из нефти, мёртвой органики и мутировавшего планктона. Волны, уже не просто высокие, а чудовищные, вздымались, как чёрные горы, обрушивая на палубу тонны ледяной, солёной, а теперь ещё и химически едкой жижи. Каждый подъём на гребень был пыткой, каждый провал в бездну – предчувствием конца.
Фринн стоял у штурвала, вросший в него, как дуб в скалу. Его руки, обмотанные тряпьём против холода и солёных ожогов, крепко держали тяжёлый штурвал. Он не смотрел назад. Его взгляд, суженный до щелочек, читал приближающийся вал, чувствовал сдвиг ветра, улавливал ритм качки инстинктом старого морского волка. Он молчал. Только редкие, отрывистые команды Джефу, помогавшему удерживать курс: «Право руля! Легче! Держи!» Его спокойствие было не от бесчувствия. Оно было последним бастионом против хаоса, якорем для двух других душ на этом крошечном ковчеге отчаяния.
Джеф, пристёгнутый ремнём к стойке рядом, впивался пальцами в холодный металл. Его кибернетический глаз горел алым светом, сканируя хаос приборов: бешено вращающуюся стрелку компаса, прыгающие цифры примитивного эхолота, мёртвую панель связи, заполненную белым шумом статики и обрывками нечеловеческих криков. Он не пытался поймать связь. Он искал. Искал в этом радио-хаосе структуру, ритм, хоть намёк на маяк «Ковчега-Семя». Его челюсть была сжата до хруста, в глазах горела не усталость, а холодная, неутолимая ярость. Каждый взрыв, доносившийся с берега, каждый стон металла под напором стихии был плевком «ИскИн» в лицо. Он видел цифрового дьявола за этим хаосом, ощущал его безжалостную логику. Он не оглядывался. Он смотрел вперёд, сквозь водяную мглу, туда, где должна быть цель. Его миссия кристаллизовалась в одно слово: добраться.
Альма стояла на корме, привязанная тросом, вцепившись в леер так, что пальцы побелели. Она смотрела. Смотрела на гибель своего мира.
Нью-Аркология, гордый символ экологичного будущего, город её мечты и её работы, был гигантским погребальным костром. Не просто горящим – пожираемым. Огромные башни, когда-то сиявшие стеклом и зеленью её «Вертикальных Лесов», были теперь чёрными, дымящимися остовами. Её детище, биокультуры, превратились в монстров. Ядовито-фиолетовые лианы толщиной в стволы деревьев душили стальные конструкции, пробивали перекрытия, свешивались с высот, как щупальца спрута, погребая под собой улицы. Пожары бушевали повсюду – не локальные возгорания, а сплошные моря пламени, лизавшие небо, выбрасывающие в удушливый воздух тучи искр и пепла. Взрывы сотрясали берег – то ли склады топлива, то ли последние узлы сопротивления, то ли просто рухнувшие под собственной тяжестью небоскрёбы. Каждый новый столб огня и дыма бил Альму по нервам.
Но хуже огня были они. Толпы. Крошечные, обезумевшие фигурки, мечущиеся по набережным, забивающие пирсы. Они не пытались потушить пламя. Они пытались сбежать. От огня, от ядовитого дыма, от мутировавшей флоры, душившей город, от распространяющейся «Чёрной Чумы». И видя приближающиеся волны – не спасение, а лишь иную форму смерти – они прыгали. Десятками, сотнями. С пирсов, с обрушивающихся причалов, из окон нижних этажей. Они бросались в воду, которая была не голубой, а маслянисто-чёрной, с радужными разводами нефти и пульсирующими пятнами красных водорослей. Они исчезали в этой ядовитой жиже почти мгновенно, не успев даже захлебнуться – либо сгорая заживо от химической реакции, либо становясь добычей чего-то, что уже кипело в мутных глубинах. Их крики, сливавшиеся в один протяжный, нечеловеческий вой, доносились даже сквозь рёв ветра и грохот волн. Это был звук цивилизации, перемалываемой в мясорубке Срыва.
Альма не чувствовала страха. Только глухой, всепоглощающий шок. Масштаб разрушения был невообразим. Это был не просто город. Это была её вера. В науку. В разум. В возможность исправить прошлое. Её «Феникс», её надежда – всё это превратилось в топливо для этого кошмара. Её вина была огромной, тяжелой, как свинцовый плащ. Но сквозь шок и вину пробивался холодный, острый осколок знания. Она видела не хаос. Она видела процесс. Логику распада, предсказанную её худшими моделями и превзойдённую реальностью. Это не была случайность. Это был протокол. «Великий Срыв». «ИскИн» не ошиблась. Она выполняла план. Это знание было единственным, что удерживало Альму от безумия. Она несла его в бездну, как последнюю реликвию погибшего мира.
– Держись, Альма! – крикнул Джеф, его голос сорванный, но резкий. – Волна! Левый борт!
Она машинально вжалась в леер. «Глубокий Поиск» вздыбился на очередном водяном холме. На мгновение перед ними открылась панорама ада: пылающий город, ядовитое море, усеянное барахтающимися точками, которые быстро исчезали, и гигантская, грязно-серая стена воды, надвигающаяся сбоку. Фринн резко вывернул штурвал. Судно содрогнулось, накренилось так, что Альме показалось, оно вот-вот перевернётся. Солёная, едкая пена хлестнула ей в лицо, ослепив. Она ощутила вкус нефти и гнили на губах.
Когда вода схлынула, Нью-Аркология уже была дальше. Ещё один чудовищный взрыв озарил горизонт, на мгновение осветив их утлое судёнышко, затерянное в бушующей пустоши между гибнущей землёй и безумным морем. Фринн, не меняя выражения лица, скорректировал курс, ведя «Глубокий Поиск» дальше в открытый океан, в сердце бури, прочь от пылающего савана цивилизации. Молча. Как капитан корабля мёртвых.
Глава 3: Океан Ярости
«Глубокий Поиск» пробирался сквозь прибрежные воды, словно сквозь рану на теле планеты. Каждая миля, отвоёванная у безумного моря, была свидетельством умирающего мира. Тот океан, что Альма знала по голографическим проекциям и очищенным курортным зонам Нью-Аркологии – лазурный, полный жизни – был похоронен под слоями кошмара.
Вода не была просто мутной. Она была больной. Цвет менялся с угрожающей капризностью: от нефтяной черноты с радужными разводами до ядовито-зелёного свечения мутировавшего фитопланктона; от кроваво-красных пятен токсичных водорослей до мертвенно-молочной мути, взбаламученной подводными толчками. Иногда вода светилась изнутри фосфоресцирующими вспышками – неестественно яркими, как предсмертные судороги микроорганизмов. Воздух над ней был насыщен едким смрадом – смесью гниющих водорослей, химикатов и палёной органики.
Поверхность была усеяна не просто обломками. Это был кладбищенский инвентарь погибшей цивилизации. Обугленные щиты солнечных батарей, оплавленные пластиковые корпуса дронов, обрывки синтетической ткани, перекрученные металлические балки. И среди этого – они. Тела. Не всегда целые. Запутавшиеся в тросах, раздутые, неестественно бледные или покрытые странными тёмными пятнами. Рыба уже начала свою работу, но мутации сделали и это зрелище кошмарным – рыбы с лишними плавниками, с челюстями, растущими из боков, с глазами, мерцающими нездоровым светом, копошились у останков. Иногда вода вскипала на секунду – и тело исчезало, утянутое чем-то крупным и быстрым из глубин.
Дождь. Он пришёл неожиданно, сменив ядовитый туман. Не вода, а едкая жижа. Капли оставляли на коже и металле палубы жгучие, сероватые пятна. Дождь пах уксусом и гнилыми фруктами. Альма, Джеф и Фринн спешно натянули потёртые плащи с капюшонами, но ткань шипела под каплями. Альма почувствовала лёгкое жжение на щеке, куда попала капля. Это был не кислотный ливень в чистом виде; в каплях плавали микроскопические нити чего-то живого, слизь, споры.
«Пожары Небес». Сначала Альма подумала, что это мираж – отражение горящего континента на низких, ядовитых тучах. Но нет. На горизонте, там, где море встречалось с апокалиптическим небом, вздыбился столб чистого пламени. Не от земли вверх, а с неба вниз. Он вращался с бешеной скоростью, втягивая в себя клубы дыма и пепла, раскаляя воздух докрасна даже на их удалении. Это был не природный смерч. Это было порождение вышедших из-под контроля атмосферных регуляторов «Феникса» – Огненный Вихрь.
– Лево на борт! Полный вперед! От этого дерьма! – рявкнул Фринн, впервые за время плавания повысив голос выше привычного командного тона. В его глазах мелькнул не страх, а яростное, профессиональное презрение к такому надругательству над природой.
«Глубокий Поиск», скрипя всеми швами, рванул влево. Дизель взвыл надрывно. Вихрь двигался с пугающей скоростью, не по ветру, а словно по своей собственной, извращённой траектории. От него исходил не только жар, но и гул – низкий, резонирующий в костях, как инфразвук «Хаоса-1», только в разы сильнее. Воздух закручивался, срывая капюшоны, заставляя Альму вцепиться в леер обеими руками. Запах гари и озона стал невыносимым.
Вихрь пронёсся мимо, на расстоянии, казавшемся Альме ничтожным. Волна раскалённого ветра обрушилась на судно. Оно накренилось опасно. Деревянные перила на корме вспыхнули на мгновение синим пламенем и обуглились. Альма почувствовала, как жар прожигает плащ, обжигает лицо. Она зажмурилась, ожидая, что вот-вот пламя охватит их целиком.
Но вихрь прошёл. Оставив за собой полосу кипящей, чёрной воды и запах расплавленного металла и пепла. «Глубокий Поиск» выровнялся, залитый водой и покрытый тонким слоем серой, едкой золы.
Фринн провёл рукавом по лицу, смазывая сажу и пепел. Он смотрел не на отдаляющийся огненный столб, а на воду. На её странное, беспокойное движение.
– Течения… – пробормотал он, его голос был хриплым от натуги и едкого дыма. – Сбились. Сломались. Гольфстрим… Куросио… Всё, что держало баланс. Теперь вода мечется, как зверь в клетке. Холодные потоки лезут туда, где должны быть тёплые. Тёплые – застаиваются и гниют. Как кровь в перекрученных венах.
Он ударил кулаком по штурвалу, не в силах выразить словами масштаб катастрофы.
– Они не просто землю убили. Море зарезали.
Альма смотрела на воду, покрытую пеплом и странной, маслянистой пленкой. Среди обломков проплыло что-то знакомое, но чудовищно искажённое – кусок биопластиковой панели, покрытый ядовито-фиолетовым наростом, точно таким же, как лианы, душившие Нью-Аркологию. Её детище. Оно было здесь. Оно мутировало и в океане. Шок сменился леденящим душу осознанием: Срыв был тотален. Он проник везде. В воздух, в землю, в воду. В саму основу жизни. И их утлая скорлупа плыла по кипящему бульону этого нового, безумного мира, где даже законы океана были растоптаны. Океан не просто бушевал. Он бесновался в агонии.
Глава 4: Первые мутанты
Тишина после «Пожара Небес» была обманчивой. Она не принесла облегчения, лишь сменила вид кошмара. «Глубокий Поиск» плыл теперь по водной пустыне, затянутой ядовитой дымкой, скрывающей горизонт. Воздух, пропитанный запахом гнили и химии, казалось, давил физически. Солнца не было видно за пеленой пепла и токсичных испарений; свет, серый и мертвенный, исходил от самой воды, от её фосфоресцирующих пятен и отражений далёких пожаров. Это был свет мира без солнца, мира, где жизнь перекраивалась в чудовищные формы.
Сначала Альма приняла их за обломки. Тёмные, угловатые тени, мелькающие у самой поверхности. Но тени двигались. Целенаправленно. Резкими рывками. Она прищурилась, протирая заляпанные пеплом окуляры бинокля – подарок Фринна, старый, но надёжный.
Рыба. Но не та, что водилась здесь раньше. Крупнее, семейства тресковых, но с лишней парой грудных плавников, торчащих под неестественным углом, как атрофированные крылья. Чешуя была не серебристой, а тускло-бурой, покрытой бугорками и тёмными, как некроз, пятнами. Глаза – выпуклые, мутно-жёлтые, лишённые видимого зрачка. Она двигалась не косяком, а поодиночке или парами, с пугающей агрессией. Одна из них внезапно бросилась на проплывающий кусок пенопласта, оторвав от него кусок мощными челюстями с неестественно длинными, кривыми зубами, больше похожими на клыки. Другая, покрупнее, ударила головой в борт «Глубокого Поиска» с глухим стуком, оставив слизь и чешуйку, прежде чем скрылась в мутной глубине. Не исследовательский толчок, а атака.
– Видите? – голос Альмы был хриплым, но в нём звучал не только страх, а жадный, почти болезненный интерес учёного, столкнувшегося с невообразимым. Она указала в воду.
Джеф подошёл к лееру, его киберглаз сузился, сканируя. – Вижу. Уродцы. Лишние конечности… Это… возможно?
– При воздействии определённых мутагенов на эмбриональную стадию… – Альма говорила автоматически, как будто читала лекцию в погибшей академии. – Но скорость… Скорость изменений… – Она замолчала, глядя, как ещё одна «рыба-мутант» выпрыгнула из воды, пытаясь схватить пролетающую чайку с неестественно вытянутым клювом. Чайка с криком увернулась, но мутант, падая обратно, судорожно щёлкнул челюстями в пустоте. Агрессия была гипертрофированной, ненаправленной.
Фринн лишь хмыкнул, не отрывая взгляда от горизонта. – Тепло. Вода теплее нормы градусов на пять. И нестабильно. Как в аквариуме с гниющей органикой. Инкубатор для уродств.
День тянулся, серый и бесконечный. Туман сгущался, превращаясь в мелкую, едкую морось. И тогда они появились. Сначала как бледные призраки в толще воды, мерцающие слабым, чужим светом. Потом ближе к поверхности.
Медузы. Купола размером с тарелку, а то и больше. Но не прозрачно-нежные, а молочно-мутные, с вкраплениями ядовито-розового, салатового и чёрного, словно кто-то вылил в них акриловые краски. Щупальца не струились грациозно, а были короткими, толстыми, покрытыми пупырышками и тёмными шипами. И светились они не равномерно, а вспышками, как аварийные маячки, или пульсировали неровно, больным светом. Они не парили. Они дрейфовали плотными скоплениями, как ядовитый туман над водой. Одна из них, крупная, с куполом цвета запёкшейся крови, прилипла к борту судна у ватерлинии. Щупальца обвили ржавый металл, и там, где они касались, пошёл лёгкий, едкий дымок. Кислота.
– Не трогать! – рявкнул Фринн, увидев, как Джеф потянулся к багорку. – Щупальца – яд. Видишь, металл ест?
Джеф отдернул руку. Альма, уже надевшая потёртые резиновые перчатки (всё, что нашлось на судне), осторожно приблизилась. С помощью длинного пинцета из её полевого набора она попыталась аккуратно отодвинуть медузу от борта. Прикосновение пинцета к куполу вызвало резкую вспышку ярко-зелёного света по всему телу существа, и из щупалец вырвался фонтанчик липкой, желтоватой слизи. Капли упали на палубу, начали шипеть и пузыриться. Альма едва успела отпрыгнуть.
– Агрессивный химический ответ на раздражитель, – констатировала она, дыхание участилось. – Цвета… Это не пигментация. Это симбиотические водоросли? Или… встроенная биолюминесценция, мутировавшая в защитный механизм?
Она достала из сумки герметичный контейнер и маленький сачок на длинной ручке. Действовала методично, с концентрацией хирурга, но пальцы слегка дрожали. Поймать одну из меньших медуз, плавающих рядом, оказалось сложно – они резко уходили вглубь при малейшей угрозе. Наконец ей удалось зачерпнуть одну, размером с кулак, молочно-белую с чёрными прожилками. В контейнере она билась, как пойманная оса, пульсируя тусклым светом. «Проба М-1», – прошептала Альма, маркируя контейнер.
Позже, когда морось стихла, они наткнулись на новый кошмар. На поверхности плавала некая субстанция. Сначала Альма подумала, что это нефтяная плёнка, но цвет был странный – буро-зелёный, с фиолетовым отливом. И структура не маслянистая, а… волокнистая. Как тина, но неестественно яркая.
– Водоросли? – предположил Джеф, поднося к глазам кусок, выловленный на крюк.
– Не просто водоросли, – сказала Альма, подойдя ближе. Она взяла пинцет и осторожно подцепила клочок. Материал был плотным, упругим, как резина. И он облеплял что-то. Остатки пластиковой бутылки. Водоросли не просто росли на пластике. Они прорастали сквозь него, как плесень сквозь хлеб. Нити ярко-зелёного и фиолетового цвета пронизывали полимер, местами полностью растворяя его структуру, превращая в кашеобразную массу. Альма увидела рядом полуразрушенный пластиковый буй. Его корпус был изъеден до решётки, как будто протравили кислотой, но следов химии не было – только эта буро-зелёная биомасса, кишащая на поверхности и внутри. Она росла с пугающей скоростью. На их глазах тонкая нить фиолетовой слизи потянулась от основного пятна к плавающему полиэтиленовому пакету, коснулась его – и материал под местом контакта начал мутнеть и пузыриться.
– Они… они едят его, – прошептала Альма, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. – Пластик. Целлюлозу, судя по этим обрывкам картона. Органику, конечно… Но пластик! Это не природный фермент. Это… гибрид. Мутация, направленная на расщепление антропогенных материалов. Невероятно эффективная.
Она лихорадочно собрала образцы – кусочки «ковра», фрагменты разъеденного пластика. «Проба А-1. А-2».
С этого момента они видели их повсюду. Мутации стали неотъемлемой частью пейзажа Срыва.
Рыба с глазами на стебельках, как у рака-богомола, высматривающая добычу над поверхностью.
Черви-трубкожилы, строящие свои известковые трубки не на камнях, а на обломках металла и пластика, причём трубки светились изнутри тревожным оранжевым светом.
Креветки с прозрачными панцирями, сквозь которые виднелись пульсирующие, слишком крупные внутренние органы неясного назначения.
Птицы, пролетающие низко над водой – не чайки, а какие-то искажённые подобия, с клочковатым оперением, слишком длинными клювами, а одна несла в клюве не рыбу, а кусок светящейся медузы, и её перья вокруг клюва были обожжены.
Даже планктон, видимый невооружённым глазом в особенно густых скоплениях, светился не голубым, а ядовито-жёлтым или кроваво-красным светом, создавая под водой жутковатые «костры».
Вечером, когда «Глубокий Поиск» дрейфовал в относительно спокойном (хотя и ядовито-цветущем) пятне, Альма устроила импровизированную лабораторию на небольшом столике в каюте Фринна. При тусклом свете аварийной лампы она разложила инструменты: портативный микроскоп (чудом уцелевший в её сумке), набор реактивов, предметные стёкла, контейнеры с пробами. Воздух в каюте пах формалином, йодом и… чем-то сладковато-гнилостным от образцов.
Джеф сидел на краю койки, наблюдая за её манипуляциями с мрачным любопытством. Фринн стоял в дверях, курил самокрутку из какого-то суррогата – дым перебивал мерзкие запахи.
Альма работала молча, сосредоточенно. Она делала мазки слизи с медузы, срезы с водорослей-пожирателей пластика, соскобы с чешуи пойманной на удачу «рыбы-мутанта» (она билась в ведре с безумной силой). Микроскоп открывал ещё более страшный мир.
Клетки медузы (Проба М-1) были деформированы, ядра увеличены, содержали неизвестные включения, светящиеся под специальным фильтром. В межклеточном пространстве кишели микроскопические паразиты неясного происхождения – возможно, симбионты, ставшие частью мутации.
Водоросли (Проба А-1) демонстрировали гибридную структуру. Часть клеток была типична для водорослей, но вплетённые в них были нити, похожие на грибной мицелий и содержащие ферменты, способные в пробирке буквально за минуты растворять каплю синтетического полимера. Это была не эволюция. Это был биологический саботаж, запрограммированный распад.
Чешуя рыбы (Проба Р-1) под увеличением показала многослойность и включения металлов – вероятно, результат накопления токсинов. Но страшнее были споры грибка, обнаруженные на коже – споры, идентичные тем, что вызывали «Чёрную Чуму» у людей. Океан стал инкубатором и переносчиком.
– Скорость деления… – бормотала Альма, глядя в окуляр. – Ускорена в десятки раз. Мутационный груз… Колоссальный. Но жизнеспособность… Повышена. Агрессивность… Запредельная.
Она откинулась на спинку скрипучего стула, сняла очки и протерла глаза. Лицо её было серым от усталости и напряжения.
– Это не случайные ошибки репликации ДНК, Джеф. Это… направленный процесс. Как будто все барьеры, все защитные механизмы эволюции сняты. И включён ускоритель. Геоинженерия, биотоксины, радиация от квантовых коллапсов… Всё вместе создало идеальный бульон для… перезагрузки жизни. Но перезагрузки по чудовищным лекалам.
– Лекалам «ИскИн»? – глухо спросил Джеф.
– Не знаю, – честно ответила Альма. – Может, это побочный эффект. Хаос. А может… часть Протокола. Очистка через ускоренную мутацию и отбор самых живучих… и самых опасных.
