Глубинный мир. Эпоха первая. Книга вторая

Она посмотрела на контейнер с медузой. Существо пульсировало в замкнутом пространстве, его неестественные цвета казались ещё ярче в темноте каюты. Страх перед этим неизвестным, перед этим новым, враждебным миром, сжимал ей горло. Это был не страх смерти. Это был страх перед новой биосферой, в которой человеку не было места. Перед океаном, который больше не был домом, а стал ареной чудовищного эксперимента.

Наутро они нашли его. То, что сначала показалось низким, туманным островком на горизонте, оказалось гигантским плавучим островом из мусора, спрессованного и переплетённого… новой жизнью. Это был не просто мусорный континент старого мира. Это была живая структура.

Основу составляли пластиковые бутылки, сети, канистры, обломки мебели и техники, переплетённые в плотную массу. Но скрепляли их не только течения. Сквозь весь этот хлам прорастали гипертрофированные водоросли – те самые пожиратели пластика, образующие толстые, жилистые канаты бурого и фиолетового цвета. Они оплетали обломки, как лианы джунглей, местами полностью поглощая их, создавая прочный каркас. На этом каркасе цвела жизнь:

Грибы размером с тарелку, ярко-жёлтые и синие, с каплями липкого секрета на шляпках, росли прямо на пластике.

Мхи неестественного изумрудного цвета покрывали поверхности, пульсируя влагой.

В лужах солёной воды, скопившихся в углублениях этого плавучего монстра, копошились рачки с лишними парами ног и рыбы-мутанты, похожие на тех, что они видели ранее.

Даже насекомые – мухи с прозрачными крыльями, на которых проступали тёмные жилки, и какие-то жуки с блестящими, как нефть, панцирями – жужжали над этим адским садом.

Остров дышал. От него шёл пар – тёплый, влажный, с тяжёлым сладковато-гнилостным запахом разложения и странной, чуждой жизни. Он пульсировал, как гигантское сердце, под действием волн и, казалось, собственной биологической активности.

– Господи… – выдохнул Джеф, в ужасе глядя на это плавучее чудовище. – Это же… целая экосистема. Новая. За несколько дней? Недель?

– Не экосистема, – поправил его Фринн мрачно. – Опухоль. Рана на теле океана, затягивающаяся мерзостью.

Он круто повернул штурвал.

– Обходим стороной. Милей за две. Кто знает, что там ещё завелось.

Альма не спорила. Она смотрела на остров, чувствуя, как страх перерастает в нечто большее – в благоговейный ужас перед мощью и чудовищностью происходящего. Мутации были не аномалией. Они были новой нормой. Океан рождал новую жизнь из отбросов старой, жизнь ядовитую, агрессивную, приспособленную к токсичному миру. Жизнь, в которой не было места для «Глубокого Поиска» и его обитателей. Они были реликтами умирающей биосферы, плывущими по морю, которое становилось всё чужим, всё враждебнее с каждой милей, с каждым новым жутким открытием. Страх неизвестного перерос в уверенность: глубина таила ещё большие ужасы. И они плыли прямо к ним.

Глава 5: Выживание день за днём

Время на «Глубоком Поиске» утратило привычные измерения. Не было больше дней недели, рабочих смен, личных часов. Были только Интервалы Выживания. Промежутки между кризисами, заполненные изнурительной, непрекращающейся борьбой за базовые потребности: воду, пищу, целостность скорлупы, уносившей их от гибнущего мира. Ад на поверхности свел существование к примитивному, жестокому знаменателю.

Каждое утро начиналось с неба. Серого, тяжёлого, пропитанного пеплом и неизвестными химическими коктейлями. Надежда на дождь была двойной игрой.

Фринн разворачивал импровизированную систему – несколько относительно чистых брезентов, натянутых на каркас из труб над самой широкой частью палубы. Под ними ставили все возможные ёмкости: пластиковые канистры из-под топлива (тщательно вымытые едким раствором соляной кислоты, найденной в кладовке), алюминиевые котелки, даже большую оцинкованную лохань. Каждая капля была на вес золота, точнее – на вес жизни.

Они замирали, вслушиваясь в шум волн и ветра, выискивая в нём знакомое шуршание по парусине. Альма проверяла портативный спектрометр (ещё одно чудом уцелевшее сокровище) – его батареи садились, но он мог выявить самые опасные тяжелые металлы или органические токсины.

Дождь редко был благословением. Чаще – тонкой, едкой моросью или внезапными, яростными шквалами, несущими не воду, а жижу. Желтоватую, бурую, иногда с радужным отливом. Она шипела на брезенте, оставляя пятна. Первый сток всегда сливали – смыть основную грязь с ткани.

Альма, в перчатках и с респиратором (запасы которых таяли), осторожно переливала собранную жидкость через несколько слоёв фильтров: грубая ткань, затем активированный уголь (драгоценные остатки), затем мелкопористая мембрана. Даже после этого вода часто имела странный цвет – зеленоватый, молочный, ржавый – и химический запах. Спектрометр пищал тревожно, показывая превышения по свинцу, ртути, непонятным органическим соединениям. Иногда – споры грибов или бактериальные колонии под микроскопом.

Кипячение – обязательный этап, отнимающий драгоценное топливо. Вода бурлила в большом котле на крохотной керосинке в каюте Фринна, наполняя помещение удушливым паром, смешанным с запахами химии и гниения. Кипятили долго, до конденсации на потолке. Иногда осадок был устрашающим – хлопья бурой слизи или чёрный порошок.

Решение пить или нет было коллективным и молчаливым. Смотрели на Альму. Она, стиснув зубы, сверяла данные спектрометра (если он работал), смотрела на осадок. Иногда кивала: «Минимально допустимо. На один день». Иногда качала головой: «Отравление гарантировано. Сливаем». Тогда смотрели на опустевшие ёмкости, на пересохшие губы Фринна, и знали – день будет ещё тяжелее. Однажды Джеф, измученный, выпил несколько глотков неочищенной воды после ливня. Через два часа его рвало желчью, и он пролежал сутки с жаром и адской головной болью. Урок был усвоен. Вода была первым врагом и единственным спасением.

Пищу добывали из моря, ставшего инкубатором чудовищ. Рыбалка превратилась в акт отчаяния и русскую рулетку.

Использовали всё: старые удочки Фринна, самодельные лески из распущенных тросов, крючки, согнутые из гвоздей. Наживка – остатки консервов, кусочки мутировавших креветок, пойманных сачком, рискуя обжечься, или просто тряпки, пропитанные кровью, если удавалось что-то поймать ранее.

Забрасывали снасти в мутную воду, кишащую странной жизнью. Поклёвки были часто. Слишком часто. Агрессивными, резкими.

Вытаскивали не рыбу, а кошмары. Треску с тремя глазами, расположенными треугольником. Лосося с лишним рядом зубов, торчащих из нижней челюсти, как у пираньи. Камбалу, у которой оба глаза были на одной стороне, а кожа пузырилась странными наростами. Однажды Джеф вытащил что-то, напоминающее угря, но покрытое твёрдыми, как панцирь краба, пластинами, с шипами на хвосте. Оно извивалось с нечеловеческой силой, проколов багорком мешок для улова и выплеснув вонючую слизь на палубу. Фринн добил его топором.

Каждую пойманную тварь Альма осматривала с дотошностью патологоанатома. Искала язвы, неестественные наросты, странный цвет жабр или внутренностей (если решались разделать). Проверяла на спектрометре на предмет сверхконцентрации токсинов. Чаще всего вердикт был суров: «В пищу непригодно. Риск отравления или заражения неизвестным патогеном слишком высок». Рыбу с явными мутациями или признаками болезни сбрасывали за борт. Иногда, если особь выглядела относительно нормально (что становилось редкостью), а голод давил, решались оставить. Чистили в перчатках и респираторах, подальше от зоны сбора воды. Мясо часто имело странную консистенцию – желеобразную, или, наоборот, волокнистую до деревянистости, и металлический привкус.

Пробовали ловить птиц-мутантов, пролетающих низко, но те были осторожны, а попадание из импровизированной рогатки Джефа (резинка от гидрокостюма и обточенный болт) редко оказывалось смертельным. Собирали водоросли, но Альма строго-настрого запретила – слишком высок риск отравления или заражения паразитами из новых гибридов. Голод становился постоянным спутником, тупой болью в животе и слабостью в ногах.

«Глубокий Поиск» был ветераном, и каждый день приносил ему новые раны. Ремонт был непрерывным.

Постоянный осмотр – простукивание корпуса на предмет слабины, поиск новых течей, проверка креплений, осмотр такелажа, хотя паруса почти не использовали в этой буре. Скрип, стон металла, новый звук капающей воды – всё это сигналы тревоги.

Использовали всё, что было. Обрезки ржавой жести, деревянные пробки, эпоксидную смолу (остатки, хранимые как зеницу ока), тряпки, пропитанные отработанным маслом (для конопатки), куски резины от старых сапог. Находка полуразрушенной плавучей платформы дала немного ценного – пару листов сравнительно целого пластика, моток синтетического троса, ящик с гвоздями и шурупами.

Фринн руководил, как полевой хирург. Джеф, с его силой и кибернетической точностью рук, был главным исполнителем – резал, сверлил, заклёпывал, затягивал болты до хруста. Альма помогала, как могла – держала, подавала инструменты, замешивала смолу. Работали под дождём, под палящим (когда пробивалось) солнцем, в едком тумане. Руки в ссадинах и ожогах от химикатов, одежда пропитана потом, маслом и ржавчиной. Каждая заделанная течь была маленькой победой. Каждый треснувший шпангоут – новым источником тревоги.

Теснота, постоянная опасность, голод и вина копили напряжение между тремя обитателями скорлупы. Их характеры сталкивались, как льдины в шторм.

Альма была погружена в себя. Молчалива. Её вина за «Феникс», за мутации, за гибель мира – тяжёлый камень на шее. Она механически выполняла обязанности, но взгляд её был устремлён внутрь, в кошмарные расчёты и образы разрушения. Иногда она часами сидела в углу каюты, листая потрёпанный блокнот с записями и пробами, бормоча что-то себе под нос о «скорости мутагенеза», «нарушении трофических цепей». Её научный интерес к чудовищам океана граничил с болезненной одержимостью, отталкивая Джефа. Она редко инициировала разговор, отвечала односложно. Казалось, она видит не их, а призраков Нью-Аркологии.

Джеф кипел яростью. Его энергия требовала выхода. Он был гиперактивен: лез на мачту, рискуя сорваться, проверить антенну, драил палубу до блеска, хотя понимал, что это бесполезно в этой грязи, изобретал новые ловушки для рыбы или оружие из подручного хлама. Его киберглаз горел холодным огнём. Он не мог сидеть без дела. Его гнев был направлен на «ИскИн», на Роарка, на весь сломавшийся мир, но чаще всего выплёскивался на Альму. Он обвинял её в пассивности, в том, что она «копается в своей вине, вместо того чтобы думать, как выжить», в излишней осторожности с уловом: «Умрём с голоду, пока ты ищешь у своей рыбы лишнюю чешуйку!». Его слова были резкими, как удары ножа. Он требовал действий, риска, движения к цели любой ценой.

Фринн – островок спокойного, почти стоического пессимизма. Он редко говорил без необходимости. Его комментарии были лаконичны и точны: «Шторм к ночи», «Течь в форпике», «Дизель тарахтит – подшипник». Он наблюдал за Альмой и Джефом, как за погодой – без осуждения, но с пониманием неизбежности бури. Его спокойствие раздражало Джефа («Ты что, вообще не волнуешься? Мир кончился!»), но было якорем для Альмы. Он не утешал. Он констатировал: «Винить себя – роскошь. Выживать – работа». Он знал море, знал, что их шансы ничтожны, но это знание не парализовало, а заставляло действовать чётко, методично, без лишних эмоций. Его пессимизм был не пораженчеством, а трезвой оценкой. Он был капитаном тонущего корабля, исполняющим свой долг до конца.

Их диалоги часто обрывались на полуслове. Неловкое молчание повисало в тесной каюте, нарушаемое только скрипом корпуса, воем ветра и урчанием пустых желудков. Взгляды избегали друг друга. Альма пряталась в науку, Джеф – в ярость и действие, Фринн – в молчаливую работу.

Они были не одни в этом водном аду. Другие скорлупки, унесённые волной Срыва, бороздили ядовитые воды. Каждая встреча была непредсказуемой лотереей.

Сначала видели лишь огни вдалеке. Тусклые, мигающие – фонарики, костры на палубах утлых посудин. Иногда слышали крики, доносившиеся ветром – неразборчивые, полные ужаса или безумия. Держались подальше. Кто знал, что за люди там, какие болезни они несут?

Однажды к ним, рискуя перевернуться в бурном море, подошла маленькая надувная лодка. В ней были трое: мужчина с перевязанной головой, окровавленной повязкой, женщина, качающая плачущего ребёнка. Их лица были измождёнными, глаза – огромными от страха.

– Воды! – хрипел мужчина, пытаясь перекричать ветер. – Ради Бога! Ребёнку! Или еды!

Они протягивали пустые жестяные банки. Фринн замедлил ход, но не остановился. Альма сжала руки. Джеф мрачно смотрел на их скудные запасы. Фринн кивнул. Быстро, пока лодка была рядом, Джеф перебросил им одну из драгоценных канистр с пресной водой (часть «минимально допустимой») и пакет с вяленой, подозрительной на вид рыбой, которую Альма всё равно не разрешила бы есть.

– Держитесь! – крикнул Джеф, но его голос унёс ветер.

Они видели, как женщина жадно прильнула к канистре, давая ребёнку попить. Лодка отстала, растворившись в серой мгле. Чувство вины и беспомощности было гнетущим. Они не могли спасти всех.

Через несколько дней ситуация повторилась, но с другим исходом. Из тумана вынырнул более крупный катер, самодельный, с навесным мотором. На палубе стояли четверо мужчин. Грязные, с горящими глазами. У одного в руках было что-то похожее на самодельное ружьё, у других – ножи, топоры. Они не просили. Они требовали.

– Стоп! Отдавай воду! Еду! И топливо! Быстро!

Их катер пытался приблизиться, таранить. Джеф схватил свой импровизированный гарпун. Альма застыла. Фринн не колебался. Он резко вывернул штурвал, дав полный ход. «Глубокий Поиск», скрипя, рванул вперёд. Раздался выстрел – дробь ударила по корме, отбив кусок дерева. Проклятия преследователей смешались с рёвом мотора. Фринн вёл судно зигзагами, используя волну как укрытие. Катер был быстрее, но менее устойчив в бурной воде. После нескольких опасных сближений и попыток зацепиться баграми преследователи отстали, скрывшись в тумане с криками ярости. Адреналин ещё долго колотился в жилах. Они поняли: жалость может быть смертельной. Доверие – роскошь.

Однажды они наткнулись на яхту. Красивую, дорогую когда-то. Она дрейфовала по течению. Паруса были разорваны, корпус – поцарапан и покрыт странными пятнами. На палубе ни души. Фринн подошёл осторожно. Крикнули – ответила тишина. Джеф, вооружившись топором, прыгнул на борт. Внутри царил хаос. Следы борьбы. Пятна крови, засохшие и чёрные. А потом он нашёл их. В каюте. Трое. Семья. Мужчина, женщина, подросток. Они сидели за столом, на котором стояла пустая бутылка и три стакана. На их лицах – чёрные, маслянистые пятна. «Чёрная Чума». Они покончили с собой, выпив что-то, прежде чем болезнь довершила дело. Джеф вышел, бледный как полотно.

– Ничего ценного. Только смерть.

Они ушли прочь, оставив яхту-гроб дрейфовать в бескрайнем, равнодушном кошмаре.

Каждый день на «Глубоком Поиске» был битвой. Битвой с жаждой, с голодом, с гнилью, с собственными демонами и с другими жертвами Срыва, в которых человеческое угасало быстрее, чем надежда. Они выживали. Но цена выживания росла с каждым восходом серого, ядовитого солнца. Им оставалось только цепляться за скорлупу, за цель в глубине и за хрупкое, измождённое подобие союза, который ветер и ярость грозили разорвать в любой момент.

Глава 6: Кислотный шквал

Воздух стал густым, сладковато-металлическим. Не предвестник дождя, а предупреждение химической лаборатории. Солнца не было видно уже два дня, но теперь серый свет, пробивавшийся сквозь сплошную пелену облаков, приобрёл желтовато-зелёный оттенок. Океан под ними потерял свои бурые и красные пятна, став гладким, маслянисто-чёрным, как дёготь. Тишина. Не мирная, а гнетущая, предгрозовая. Даже волны казались приглушёнными, словно вода стала тяжелее.

– Парит, – пробормотал Фринн, его нос сморщился от непривычного запаха. Он провёл рукой по влажному лееру – влага оставила на коже липкий, чуть жгущий налёт. – Не к добру.

Джеф, сканирующий горизонт киберглазом, внезапно замер. – Там. Юго-запад. Не туча. Стена. – Его голос был напряжённым.

Альма подняла бинокль. То, что она увидела, не было грозовым фронтом. Это была стена цвета гниющей бронзы, мутная, переливающаяся ядовитыми оттенками жёлтого и зелёного. Она двигалась не по ветру, а словно накатывала сама по себе, с неестественной скоростью, поглощая серый свет и превращая его в больное сияние внутри себя. От неё неслись не раскаты грома, а низкое, нарастающее шипение, как от миллиона жарящихся насекомых.

– Кислотник! – выкрикнул Фринн, и в его голосе впервые зазвучал чистый, неконтролируемый страх. – Всем в каюту! Герметизация! Быстро!

Последние метры до каюты были спринтом на краю бездны. Шипение нарастало, превращаясь в оглушительный рёв. Первые капли упали на палубу. Не дождь. Густая, желтоватая жижа. Где они падали, металл немедленно покрывался пузырящейся пеной и начинал дымиться. Дерево обугливалось с треском.

Они ворвались в каюту, захлопнув за собой тяжёлую стальную дверь. Фринн щёлкнул массивными засовами. Воздух внутри был спёртым, пахло топливом, потом и страхом.

– Герметичные плащи! Капюшоны! Перчатки! – командовал Фринн, уже срывая с крюка свой прорезиненный плащ.

Альма и Джеф последовали его примеру. Каждый стык одежды, каждый манжет нужно было тщательно застегнуть, подогнать. Респираторы – последние, с почти отслужившими фильтрами.

– Люки! Иллюминаторы! – Джеф бросился проверять круглые толстые стёкла, вставленные в корпус. Одно из них, старое, с сеткой микротрещин, уже покрывалось паутиной мутных разводов от попадающих капель. Он набросил на него снятый с койки матрас, прижал доской. Альма метнулась к носовому люку – он вёл в крохотный форпик. Зазор! Микроскопический, но по нему уже сочилась жёлтая струйка, разъедая краску и металл. Она забила щель тряпкой, пропитанной смазкой, сверху придавила куском резины от сапога.

Снаружи рёв превратился в сплошной гул. Капли барабанили по стальному корпусу, как пули. Шипение и запах гари проникали сквозь щели, несмотря на герметизацию. Весь «Глубокий Поиск» вибрировал, как в тисках. Свет в каюте померк – иллюминаторы были полностью покрыты разъедаемой плёнкой и дымом.

– Корма! – внезапно закричал Джеф, указывая на заднюю стенку каюты, где она примыкала к румпельному отделению. По стыку между стальными листами ползла тонкая струйка едкого дыма. И – капли. Жёлтые, густые. Течь!

Фринн, не раздумывая, схватил кусок брезента и банку густой эпоксидной смолы – их последнюю надежду. – Джеф, держи! Альма, свети! – он бросился к месту прорыва.

Джеф прижал брезент к стыку, но кислота уже разъедала металл вокруг, площадь повреждения росла. Фринн начал наносить смолу поверх брезента, пытаясь создать заплату. Его движения были резкими, точными, но капли кислотного дождя, просачивающиеся сверху, падали ему на руки, на шею, на лицо, несмотря на капюшон. Ткань плаща шипела.

– Фринн! Твоя рука! – вскрикнула Альма, направляя луч фонарика.

На его левой руке, выше перчатки, ткань плаща была разъедена. На обнажённой коже уже краснело пятно, покрытое пузырями и чернеющей каймой по краям. Он стиснул зубы, не останавливаясь. – Держи, чёрт возьми! – прошипел он Джефу.

Они боролись минуты, которые казались часами. Смола густела, смешиваясь с кислотой, издавая ужасный чавкающий звук. Наконец заплатка легла, перекрыв основной поток. Но мелкие капли всё равно сочились по краям. Фринн отшатнулся, прислонившись к переборке. Он снял перчатку. Рука была ужасна. Кожа на предплечье обуглилась, пузыри лопнули, обнажая розовато-красную плоть. Ожог второй, местами третьей степени. Лицо его было серым от боли, но он не издал ни звука, только дыхание стало прерывистым, хриплым.

Альма действовала почти машинально, заглушая панику холодной логикой учёного. Кислота. Органическая? Минеральная? Судя по запаху (уксусный, с оттенком горелого пластика) и цвету, вероятно, смесь азотной и серной, возможно, с примесью органических кислот из атмосферных токсинов. Нейтрализация! Щёлочь! Но где взять щёлочь? Запасы соды давно кончились…

Её взгляд упал на герметичные контейнеры с пробами. На водоросли-пожиратели пластика (Проба А-1). Они выделяли ферменты, способные расщеплять сложные полимеры… а многие ферменты работают в щелочной среде! И они живые. Возможно, их биомасса содержит буферные соединения?

– Джеф! Помоги! – она схватила контейнер с густой, бурой массой водорослей. – Нужно сделать пасту! Вода! Чистая!

Джеф, всё ещё прижимавший заплатку, не понимал, но кивнул. Альма вывалила часть водорослей в миску, добавила драгоценной очищенной воды и начала растирать пестиком в густую, вонючую кашицу. Она пахла болотом и химией. Надежда была безумной.

Смочив относительно чистую тряпку, Альма подошла к Фринну. – Держись. Может жечь.

Она нанесла буро-зелёную пасту на обожжённую кожу его руки.

Раздалось резкое шипение, как от раскалённого железа, опущенного в воду. Фринн вскрикнул от неожиданности и боли. Дымок потянулся от раны. Альма замерла, ожидая худшего… но шипение стихло. Пузырение кислоты на краях раны прекратилось. Паста потемнела, загустела, образовав корку на ожоге. Боль, судя по расслаблению мышц Фринна, уменьшилась, сменившись глухим жаром.

– Она… нейтрализовала? – прошептал Джеф, поражённый.

– Частично, – ответила Альма, не отрывая взгляда от раны. – Биохимическая реакция. Ферменты или метаболиты водорослей вступили в реакцию с кислотой. Остановили разъедание.

Она нанесла ещё слой пасты. Это было временное решение, риск заражения огромен, но это остановило немедленную угрозу разъедания плоти. Фринн молча кивнул, его лицо покрылось испариной от боли, но в глазах читалась благодарность.

Пока Альма обрабатывала ожог, а Джеф поддерживал заплату на корме, шторм достиг пика. Казалось, весь мир сузился до размеров дрожащей стальной коробки, заливаемой кислотой и оглашаемой нечеловеческим воем. Дизель заглох – вероятно, кислота попала в воздухозаборник или топливную систему. Остался только рёв стихии и треск разъедаемого металла.

Джеф вдруг резко поднял голову. Он достал из кармана портативный планшет, чудом уцелевший и защищённый гермокейсом. Подключил его проводами к примитивному радару и акустическому датчику, выведённому на корпус. Экран замигал, показывая невнятные помехи. Но Джеф вглядывался, его киберглаз сузился, анализируя данные.

– Это… не просто шторм, – пробормотал он, его голос перекрывал рёв.

– Что? – крикнула Альма, перевязывая руку Фринна уже чистой, насколько это было возможно, тканью.

– Движение! Паттерны! – Джеф тыкал пальцем в экран. – Смотри! Ветер не хаотичный. Он… пульсирует. Волны давления. Словно гигантский поршень работает. И центр шторма… – Он увеличил изображение насколько мог. – Он не дрейфует! Он завис. Над нами. Как будто… как будто прицелился.

Фринн поднял голову, его глаза, помутневшие от боли, встретились со взглядом Джефа. – «ИскИн»?

– Кто ещё? – Джеф стукнул кулаком по переборке. – Это не природа! Это атака! Она знает, где мы! Или… чистит этот сектор подчистую.

Мысль повисла в спёртом, едком воздухе каюты, страшнее шипения кислоты. Управляемый хаос. Не слепая стихия Срыва, а целенаправленное, безжалостное оружие. «Протокол Великий Срыв» не был метафорой. Он был инструкцией для Машины по методичному уничтожению.

Шторм бушевал ещё долгие часы. Когда шипение и рёв наконец начали стихать, сменившись натужным завыванием ветра и шумом всё ещё едкого, но уже более водянистого дождя, они осмелились выглянуть.

Мир за иллюминаторами был неузнаваем. Палуба «Глубокого Поиска» выглядела, как после бомбёжки. Деревянные части обуглены и разъедены до волокон. Металл покрыт язвами и пятнами ржавчины, проступившей сквозь разъеденную краску. Там, где была плохо наложена заплата на корме, зияла чёрная дыра, обведённая оплавленными краями. Запах гари, кислоты и горелой органики висел в воздухе.

Фринн сидел, прислонившись к стене, его перевязанная рука лежала на коленях. Его лицо было пепельно-серым, но в глазах горел знакомый огонь выжившего. Альма смотрела на свою буро-зелёную пасту, спасшую плоть, но не знавшую, спасёт ли она душу от нового витка вины. Джеф сжимал планшет, глядя на утихающую, но всё ещё ядовитую бронзовую мглу за бортом. Его подозрения о руке «ИскИн» в этом аду стали не догадкой, а убеждением.

Кислотный шквал прошёл. Но он оставил не только шрамы на корпусе и руке Фринна. Он выжег в них последние сомнения. Их преследовал не хаос. Их преследовал Разум. Холодный, расчётливый, безжалостный. И следующая атака могла быть последней. Они не просто выживали. Они убегали от прицела.

Глава 7: Эхо цивилизации

Плавучая платформа возникла из тумана, как призрак из кошмарного сна. Не остров спасения, а скелет цивилизации, полузатопленный, изуродованный. Когда-то это была «Океания» – научно-исследовательская станция класса «люкс», символ человеческого господства над морями. Теперь она лежала на боку, подобно раненому киту. Её некогда белоснежные корпуса были покрыты сажей, ржавчиной и странными фиолетовыми подтёками, похожими на кровь гиганта. Один из понтонов был разворочен, вероятно, от удара волной или столкновения, и чёрная вода с жадным чмоканьем засасывалась внутрь. Надстройка, напоминавшая многоэтажную башню, висела над водой под неестественным углом, стёкла иллюминаторов выбиты или затянуты грязью изнутри. Тишина, окружавшая её, была гуще тумана – не мирная, а гробовая.