Земли мертвых законов

Вошли в дом. Я показал, где лежат документы.

– Спортивная сумка внизу в шифоньере.

Гуревич открыл дверцу. Достал сумку, убедился, что она пустая. Костя не захотел копошиться в моем нижнем белье, и мне позволили самому сложить в сумку вещи. Трое трусов, три пары носков. Спортивный костюм, две футболки, шлепанцы. В шкафчике стола лежали четыре пачки сигарет «Прима». Их я тоже бросил в сумку, как и упаковку спичек. На кухне Костя вытащил из серванта пачку чая, железную кружку, пластмассовую чашку, алюминиевую ложку. Затем прошли в ванную, где я забрал зубную щетку с пастой, кусок мыла с мыльницей, мочалку, рулон туалетной бумаги, банное и ручное полотенца, пять бритвенных станков и крем для бритья.

Отключил всю аппаратуру от сети, перекрыл воду и газ. На выходе надел кроссовки, закрыл дом на ключ, подошел к щитку и обесточил дом. После этого направились на выход. Псы скулили, и я старался не смотреть в сторону вольера.

Вышли со двора. Я закрыл калитку на ключ, после чего расселись в машине.

– За собаками есть кому присмотреть? – спросил Гуревич.

– Нет, – прохрипел я.

– Их придется усыпить.

– Знаю.

Знаю. И очень рассчитываю, что жажда вскоре вынудит моих собак вырыть подкоп под забором и слинять.

Глава 4

Пока оформляли, я писал явку с повинной. Потом меня заперли в «обезьяннике», в котором просидел не менее четырех часов и приговорил практически всю пачку сигарет.

– С вещами на выход, – услышал я под вечер и поднял голову.

Рядом с дежурным стоял Гуревич. Встал, взял сумку и выбросил окурок в небольшой бак из нержавейки, заменяющий урну.

Спустились по лестнице в подвал, прошли через решетчатую дверь и очутились в ИВС (изолятор временного содержания). Остановились возле камеры №3. «Броня» открылась, Гуревич сделал приглашающий жест:

– Прошу.

Я ухмыльнулся и вошел в хату. В нос ударила знакомая вонь табачного дыма вперемешку с запахом мочи и пОта немытых человеческих тел. Поморщился и окинул камеру взглядом. Типичная для ИВС хата – три на четыре метра, от правой до левой стены нары, если их так можно назвать: просто деревянный полок, занимающий две трети камерного помещения. Слева, если стоять спиной к дверям, параша (она же чаша Генуя), выложенная плиткой и огороженная «флажком» (металлической перегородкой). Справа на обшарпанной стене висит небольшая полка, на которой стоят кружки и разложены рыльно-мыльные принадлежности обитателей хаты. Возле полки розетка. «Светки» (раковины для умывания) нет. Есть кран над парашей. Там и умываются. В верхнем дальнем правом углу камеры вентиляционное отверстие, от которого никакого толку.

Здесь ни чертА не изменилось за много лет. Надеюсь, хоть клопов нет.

С нар поднялся по пояс раздетый Слава Мотолок – пересекались в СИЗО пять лет назад.

– Какие люди! Тихоня! Здорово были, братан, – произнес мой старый знакомый, протягивая руку. – Рад тебя видеть!

«Вряд ли это взаимно», – подумал я, отвечая на рукопожатие.

– Надолго на этот раз? – спросил Мотолок.

Я бросил сумку на нары и сел. Достал очередную сигарету из пачки.

– Лет на пятнадцать.

– Хера се, дружище! За что устряпался?

– За грехи, Слава. Чай завари, еще успеем побазарить.

Дни на ИВС похожи друг на друга. К вони быстро привыкаешь. Как и к тусклому свету. Каких-то минут пятнадцать, и ты уже ничего не чуешь и не щуришься. Я продолжал курить, как перед расстрелом, и погрузился в собственные думы.

Поскорее бы на СИЗО. Там хоть какая-то жизнь, есть чем заняться. Есть с кем поговорить. ИВС – единственное место на планете, откуда хочется попасть в тюрьму.

Когда чай заварился, сели в круг и начали знакомиться. Помимо Мотолка здесь «загорали» еще два пассажира – Витя Рулевой и Евген. Так они представились. Молоды и явно первоходы. За что устряпались, мне было насрать.

– Кто в других хатах? – спросил я.

– Напротив в «четверке» малолетка. В пятую хату «шерсть» заселили, – ответил Мотолок, делая два хапка.

Кружка перешла к Вите.

– По лагерю «шерстяной» или ты сам тут направо-налево крестишь? – спросил я.

– Нет, он первоход. И педофил. Сам посуди, за изнасилование дочерей заехал. Одной шестнадцать, второй четырнадцать лет. Охранник, Марат-башкир, говорит, что он их на протяжении последних трех лет насиловал. Мать знала, но молчала. Кто-то из соседей или родни донес. Марат – нормальный мент, кстати. Нет-нет передает нам ништяки от малолетки напротив. Пацана-то мамка стабильно подогревает.

Мне протянули кружку с чифиром, и я отрицательно покачал головой. Хватит, подташнивает уже. Закурил, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Докурив сигарету, я лег и постарался уснуть. И уснул, правда поспать довелось недолго: меня разбудил грохот «брони».

Пересменка. Значит, часов восемь вечера, если память не изменяет. Нас проверили по головам, и Мотолок попросил:

– Старшой, оставь «кормяк» открытым, а? Духота стоит, дышать нечем, бля буду.

Старший смены кивнул. «Бронь» щелкнула замком, но «кормушка» осталась открытой.

Следующие три часа просто лежал и смотрел в потолок. Сокамерники весело переговаривались, и мне очень хотелось, чтобы они заткнулись. Не в силах больше лежать балластом я сел и потер руками лицо. Так нельзя. Нужно перестать загоняться и хоть как-то отвлечься.

– Есть гвоздь или что-нибудь тонкое металлическое?

Сокамерники покачали головой. Вздохнул, встал и подошел к полке с посудой. Взял «весло» (ложку).

В течение следующего получаса я активно точил держало ложки о каменный пол, пока одна его кромка не стала достаточно острой. Товарищи по несчастью наблюдали и переглядывались между собой. Я сел на нары и на деревянной поверхности начал вырезать поле для нардов.

До Мотолка наконец дошло, что я хочу, и он спросил:

– Хорошая идея, Тихоня. Только где фишки с зариками (кубиками, костями) возьмем?

– Из хлеба сделаю, – кратко пояснил я.

– Белые без бэ. Ну а черные?

– Увидишь.

Разобрал бритвенный станок, вытащил оба лезвия, а ручку поджег и начал коптить дно металлической кружки. Ручка от станка медленно горела, а плавленая пластмасса капала на ложку снизу. Затем соскреб с кружки сажу лезвием от станка. Пережевал хлеб. Хлебную массу протер через марочку (носовой платок). Полученный клейстер развел с сажей. Взял комок расплавленной пластмассы и, путем трения о стену, придал ему квадратную форму. Затем выковырял уголком бритвенного лезвия отверстия и замазал их остатками сажи. Вполне себе игральные кости.

– Нужны два «зарика».

Я отвлекся от процесса и посмотрел на Мотолка.

– Можно один два раза бросить. Не подумал об этом? Вообще-то тебе, как человеку бывалому, я подобные вещи не должен объяснять. Это им, – я указал пальцем на первоходов, – простительно такое не знать, а тебе…

В хате послышался гул нарастающего напряжения. Лампа вспыхнула ярким светом и потухла. Свет в коридоре погас. Как и в хате напротив. ИВС погрузился в темноту.

Сделал нарды, называется.

– Получите неприятность, – произнес Рулевой, все это время с интересом наблюдавший за моей самодеятельностью.

Примерно через две-три минуты заработал резервный генератор, и свет загорелся. Я вернулся к рабочему процессу, но ненадолго – прошло не больше десяти минут, как гул нарастающего напряжения вновь прокатился по «кутузке». Лампочки вспыхнули, а затем взорвались. Из розетки послышался треск электрического разряда. Подобного я точно не ожидал и, когда лампа лопнула, инстинктивно вжал голову в плечи, прикрывая ее руками.

«Приехали», – мелькнуло в голове.

Глава 5

Современный человек может целиком прожить отведенные богом годы, но так и не познать то чувство, которое ощущаешь, оказавшись в абсолютной темноте. Свет стал нашим постоянным спутником жизни. Всегда что-нибудь и где-нибудь да светит. Мир очень давно не погружался во тьму. Холодную, абсолютную, непроницаемую для глаз.

Оказавшись во мгле, моему организму потребовалось примерно полчаса, чтобы перестроиться. Я начал слышать звуки, далекие и не всегда понятные, которые раньше не доносились до моих ушей. Ощутил, что кожа и конечности стали более восприимчивыми к вибрации. Стоило кому-то из сокамерников подняться с нар и сделать шаг, и я уже знал в какую сторону он переместился. Вонь, с которой изначально организм свыкся, теперь появилась вновь. Более резкая. Более едкая.

Все это означало лишь одно – мозг начал перераспределять ресурсы организма и, компенсируя отсутствие зрения, обострил слух, обоняние, осязание и тактильность.

Мои органы чувств быстро приспосабливались к темноте. Уверен, что товарищи по несчастью испытывают то же самое. Первые мгновения я чувствовал, как часто бьется сердце. Повода для беспокойства не было, но организм словно готовился на всякий случай. Вскоре мы смогли различать силуэты друг друга. Сидели в темноте, но не в тишине. Откуда-то с продола (коридора) постоянно доносились звуки человеческой суеты. Охранники бегали по ИВС, перекрикиваясь между собой. Периодически один из охранников подходил к нашей камере, светил керосиновой лампой и заглядывал в «кормушку». Свет резал глаза, мы жмурились, прикрываясь ладонью.

– Что происходит, командир? – спросил я.

Охранник заверил, что все под контролем. Небольшая поломка на подстанции, скоро починят. В перерывах между поверками, я начал замечать, что слышу звуки городской шумихи. Но не мог разобрать, что там происходит.

Вскоре начала накатывать прохлада. ИВС остывал от дневной жары, и в камере стало бы намного комфортнее, будь тут вода и электричество. Но вода из крана пропала вместе со светом, и ближе к утру мне начало казаться, что вонь мочи въедается в кожу.

Все чувствовали, как по ИВС начал распространяться запах горелой проводки. Он ощущался с ночи, но первое время мы нисколько не беспокоились об этом. Никто не даст райотделу полиции сгореть. Так думал я. Так думали мои товарищи. Мы все ошиблись, но поняли об этом только к утру, когда в ИВС не прошла пересменка.

– Что происходит, братва? – подал голос малолетка из хаты напротив.

В его голосе слышалась озабоченность. Я и сам был весьма озабочен, но не смог удержаться от усмешки – похоже пацан проспал всю движуху.

– Не знаю, – ответил я, тусуясь по пятаку перед «кормушкой».

Весь следующий день мы просидели в темноте и тишине. Из еды остался лишь хлеб и лапша быстрого приготовления. Но воды по-прежнему не было, и я настоятельно рекомендовал сокамерникам воздержаться от еды. Так прошел день, в течение которого к нам ни один охранник не подошел. Мы их даже не слышали, и никто из нас не понимал, что происходит.

К вечеру запах гари усилился. Чем сильнее он становился, тем я больше склонялся к мысли, что пора действовать. Интересно, раз нет электричества, то почему воняет проводкой?

– Это не проводка. Скорее всего мы чувствуем запах горелого пластика, – пояснил Рулевой.

– Ты электрик что ли? – спросил я.

– Ремонтами занимался. Я полагаю, что от пожара нас спасает отсутствие свежего воздуха. Мы в подвале, тут циркуляция воздушных потоков близится к нулю. Открой кто-нибудь сейчас входную дверь, и пламя моментально разгорится.

– Чему тут гореть? – развел руками я.

– Не знаю, Тихой. Нары, например. Они сплошь из дерева. Ты же чувствуешь запах горелой пластмассы? Потолки на продоле сложены из ПВХ панелей. Они могут гореть при наличии постоянного огня, если температура горения свыше четырехсот градусов. По большому счету нас должно пугать не пламя, а высокая концентрация угарного газа из-за отсутствия вентиляции.

Час от часу не легче.

Получается, если никто не придет – мы задохнемся от угарного газа. Или помрем от жажды. Если кто-нибудь заявится – сгорим к чертовой матери.

От запаха гари у меня разболелась голова, и я подошел к «кормушке». По ощущениям, время уже перевалило за полночь.

Прислушался. И заорал:

– Старшоооой!

«Старшоооой!» – ответило эхо.

Я бросил через плечо Мотолку.

– Скрути «дровину».

– Как?

Я облизал сухие губы, пока было чем облизывать, покачал головой и уткнулся лбом в «броню». Этот дереволаз хоть что-то умеет?

– Вытряхни жратву из пакета и разорви по боковому шву, чтобы получилась одна «портянка». Справишься?

Мотолок кивнул и занялся делом. Я подошел к полке и начал убирать посуду, после чего собрал все постеленные на нее газетные листы, часто используемые в камерах вместо скатерти. Мотолок подал мне полиэтиленовую «портянку». Я расстелил ее на нарах и поверх нее выложил газету, затем скрутил в трубку. Прикурил и сигаретой припаял шов. Получился факел в виде трубы с прослойкой из полиэтилена и бумаги.

Поджег факел, и огонь слабо осветил хату – из-за нехватки кислорода пламя еле горело. Вручил «дровину» Мотолку, а сам взял свое заостренное «весло» и начал выковыривать небольшое зеркальце (10х15 см) из стены. Потребовалось не больше десяти минут.

Взял из рук «Мотолка» факел и подошел к «кормушке». Следующие несколько минут изучал обстановку на продоле через зеркало, подсвечивая сам себе. Понятия не имею, что я там рассчитывал увидеть.

Запах гари усиливался. Мы теперь четко понимали – если никто не придет, нам кранты. Я почему-то был уверен, что никто не придет. Хотя…

– Малой! Как думаешь, мамка придет за тобой? – поинтересовался я у малолетки, с интересом наблюдавшим за взрослыми из своей «кормушки».

– Неа! Она уехала пять лет назад с каким-то типом. Даже не знаю, где она сейчас.

Я повернулся к Мотолку.

– Мамка, значит, пацана подогревает, да? – тихо съязвил я.

Слава развел руками.

– А кто тебя греет?

– Бабушка.

Я понятия не имел, что происходит снаружи, но почему-то не сомневался – бабке до пацана не добраться.

Черт!

Я повернулся к сокамерникам. Мне даже спрашивать не пришлось. Все и так поняли, о чем я хочу спросить, и отрицательно покачали головой.

НИКТО! НИ ЗА КЕМ! НЕ ПРИДЕТ!

Сел на задницу у «брони», уткнулся затылком в прохладное железо тюремной двери и сложил руки на коленях. И чувствовал, что постепенно к запаху гари прибавляется чувство жажды. Но воды не было, и я закурил. Несколько минут сидел молча и думал, потом встал и выглянул в «кормушку».

– Малой, ты должен попробовать вылезти из хаты.

Парень удивленно таращился на меня.

– Как? Через «кормяк» что ли?

– Именно.

– А я пролезу?

– Да. В 2016 году, если не изменяет память, один арестант из Дагестана так и сбежал. В интернете даже видео есть, записанное одной из камер видеонаблюдения. Он покрупнее тебя, поэтому не сомневаюсь, что все получится.

Парень задумался, и я был уверен – если дать ему время усомниться, он не полезет.

– Чувствуешь запах? – спросил я, и парень кивнул. – Скоро тут начнется пожар, но мы до него не доживем. Мы задохнемся. Ты же видишь, что тут окон нет, а вентиляцию никто никогда не чистил.

– Но…

– Послушай. Тебе нужно раздеться догола. Мыло и вода есть?

– Мыло есть, воды нет.

Бляяя.

– Только сок.

Я воодушевился.

– Отлично. Намыль себя. Вылазь обеими руками вперед. У тебя плечевые суставы очень подвижные, протиснутся. Затем просовываешь голову. Открытый «кормяк» очень поможет. Ты ухватишься за его края и будешь вытягивать себя. Все получится. Попробуй. Иначе нам всем пиздец. Я-то пожил свое, а у тебя еще вся жизнь впереди, малой. Нужно спасаться.

Парень внимательно слушал. Мои слова его убедили, и он начал раздеваться. Освещая продол скудным светом, я видел через «кормушку», как пацан разделся догола и выбросил вещи на продол, затем смочил мыло соком и начал намыливать тело.

– Готов? – спросил я, когда тот выглянул в «кормяк».

Парень кивнул.

– Давай. Не робей, все будет ништяк!

Пацан сложил руки «щучкой» и протиснул их через «кормушку» в коридор. В районе плеч он застрял.

– Не так. Чуть повернись боком. Не прямо вылазь, а по диагонали. Левое плечо должно идти через верхний левый угол «кормяка», а правое – через нижний правый. Пробуй. Вот. Отлично. Молодец. Голову вбок. Отлично. Видишь, получается. Еще чуть-чуть.

Довольно быстро пацан протиснул руки и голову через «кормушку», взялся ладонями за края ее откидной дверцы и начал подтягиваться. Спустя минуту он уже грудью лежал на откинутом «кормяке». Я улыбнулся. Пока все шло по плану.

Пока.

А потом случилось то, чего я больше всего опасался. Пацан застрял в «кормушке» в районе бедер.

– Братва, я застрял, – взвизгнул он, судорожно дергаясь. Тело наполовину вылезло на продол и отчаянно извивалось, стараясь вырваться из западни. – Бля, братва, я застрял.

Парень захныкал, и мне пришлось его успокаивать.

– Успокойся! Раскачивайся из стороны в сторону и попробуй оттолкнуться руками от «брони». Сейчас мы тебя вытащим.

Я повернулся к Мотолку.

– Славян, дай «коня» (канат, образно говоря).

– «Коня»? Да нет у нас «коня».

С минуту я смотрел на Мотолка, потом развел руками и произнес:

– И почему, ссука, я не удивлен! Может объяснишь, какого ляда в хате нет «коня», тупоголовый ты ушлепок?

– Слышь, Тихоня. Давай без предъяв, а? Ты уже больше суток тут, и только сейчас про «коня» вспомнил…

– Братва. Не сейчас, – Рулевой встал между нами и поднял руки в примирительном жесте.

В натуре рулевой.

Я посмотрел на Витьку, потом перевел взгляд на Славку.

– Ладно. Хуй с ним, с «конем». Но тебе придется снять джинсы, Слав.

– С хуя ли…

– С того, что мы тут все в трико. Это дерьмовый материал, а нам нужен прочный «конь», чтобы пацана вытащить. Это вопрос жизни и смерти, Слава.

Какое-то время Мотолок смотрел на меня, не мигая. Затем здравый смысл возобладал, и он начал снимать штаны.

«Коня» плетут из обычных или шерстяных нитей – зависит от сложности задач, но у нас не было нитей. Ни тех, ни других. И задача стояла перед нами весьма специфическая – вытянуть пацана.

Около пяти минут ушло, чтобы лезвием от бритвенного станка срезать карманы и пояс джинсов, отделить обе штанины друг от друга, распустить каждую на две половинки. Мотолок сидел в трусах на нарах, подсвечивая нам «дровами», и смотрел, как портки ускоренным темпом теряют товарный вид. Покончив с раскройкой, я и Рулевой нарезали полосы из штанин примерно два сантиметра шириной и длиной около метра. Эти полосы связали между собой. Получилось шестнадцать нитей длиной около четырех метров каждая.

Я взял четыре нити и сложил друг с другом. Передал один конец Рулевому, а ко второму привязал кружку и крутанул ее по часовой стрелке. Кружка вращалась, сплетая нити в единый канат. Подобную операцию проделал и со второй партией из четырех нитей. Затем сложил вместе оба сплетенных каната, и, часто перебирая руками, заставил их переплестись, образовав один, но очень прочный джинсовый «конь» длиной метра три.

Пацан продолжал кряхтеть, вытаскивая себя из западни, и у него даже получалось – на сантиметров пять продвинулся. Наверное, справился бы и без нас через час-другой.

Я бросил «коня» пацану. После чего начал тянуть, уперев ногу в «броню». Сокамерники присоединились. Пацан активно извивался и потихоньку выползал из «кормушки».

Не прошло и десяти минут, как малец уже стоял посреди продола и одевался. Липкий от мыла и сока, но очень счастливый.

Глава 6

Чувство, когда одна минута длится вечно, наверняка знакомо каждому. Я и товарищи, затаив дыхание, ждали у «кормушки», когда пацан сходит наверх и принесет ключи.

– Таких только за водкой посылать, – проворчал Мотолок, и я полностью разделял его чувства.

Парень дошел до решетчатой двери, подергал ее, убедился, что она заперта, и вернулся. Чем он занимался там несколько минут?

– Поссать сходил, – пояснил вернувшийся с пустыми руками пацан.

Неудивительно, что нам всем показалось, будто прошла целая вечность.

От эйфории, царившей в моей душе минуту назад, не осталось и следа. Я уткнулся лбом в «броню», стараясь восстановить в голове все детали на продоле. И вспомнил.

– Ты видел ключеулавливатель у решетчатой двери, малой?

– А че это? – спросил пацан.

– Труба квадратного сечения, прикрученная болтами к стене.

– Там темно, ни черта не видно, но что-то похожее рукой почувствовал – я шел на ощупь вдоль стены.

Я повернулся к Мотолку.

– Где остатки факела?

Славка поднял с нар потушенную «дровину» – не больше трети от первоначальной длины.

– Слав, скатай еще «дрова» на всякий случай, полиэтилена и газеты должно хватить. Запомнил, как делать? – Мотолок кивнул, и я повернулся к парнишке. – Малец, я тебе сейчас дам факел. В конце коридора есть душевая. Бывал там? Хорошо. Там раньше была подсобка.

– Она и сейчас там есть. В ней хранят швабры, ведра, метлы и прочую хрень, – пояснил Рулевой.

Я кивнул и вновь повернулся к пацану.

– Зайди в нее. Там должны быть железные приблуды типа лома или ледоруба. Чем-то же они убирают наледь в прогулочном дворике зимой. Сбегай, глянь.

Парень убежал, а мы вновь сидели и ждали. Целую гребаную вечность.

«Интересно, мы в такие моменты стареем? Или время в натуре останавливается?» – подумал я ни к селу, ни к месту.

Пацан вернулся, и по моему лицу расплылась улыбка – он пришел с ледорубом. Самодельным – к лому приварена лопасть топора, – но ледорубом.

– Отлично! – сказал я. – Ключеулавливатель у входа на лестницу…

– Да-да, я разглядел его.., – перебил меня пацан.

– … Замечательно. Иди и выломай его из стены, переверни и потряси. Там должны быть ключи и от хат, и от проходного замка.

Пацан убежал, и через несколько секунд мы услышали, как он лупит ледорубом по стене.

– Думаешь, ключи там? – спросил Евген.

Хера се. А я-то был уверен, что вместе со светом у Евгеши пропал дар речи.

– Надеюсь. Если так подумать, где им еще быть? Не с собой же ментам их домой тащить. Правила внутреннего распорядка не позволяют. И на столе в дежурке ключи от камер никто не оставит. Когда что-то там наверху произошло, охрана побросала ключи в ключеулавливатель, захлопнула двери и помчалась домой. Я так думаю.

И оказался прав. Парень вернулся и с улыбкой показал нам ключи.

Чтобы открыть двери, потребовалось не больше минуты. Я забросил свою сумку со скудной поклажей за спину и вместе с товарищами вышел на продол.

– Дай-ка сюда эту штуковину, малец, – улыбнулся я, забирая у пацана ледоруб, – пока не поранился.

Радостно переговариваясь, мы кучно направились в сторону выхода.

– Братва. Братва, – послышалось со стороны камеры №5.

Мы останавливались. «Шерстяной». Я подошел к пятой хате и заглянул в «кормушку». Мотолок стоял рядом с новым факелом в руке и подсвечивал. На меня смотрел тщедушный педофил с богобоязненным лицом. Так и не скажешь, что извращенец.

– Че хотел? – спросил я.

– Освободите меня, братва. За мной не заржавеет.

– Неужели, – произнес, ухмыляясь я, и с любопытством посмотрел на педофила. – И что ты готов предложить?

И ведь предложил. Животное.

– Договоримся. Могу дочерей отдать на вечер, к примеру. Тебе и твоим корешам. Или жену, если предпочитаешь постарше.

Я хмыкнул. С минуту смотрел на «шерстяного», а затем повернул голову к пацану.

– Открой его.

Малец вставил ключ в замочную скважину и повернул два раза против часовой стрелки. Дверь камеры открылась, и лицо педофила, освещенное отблеском факела, засветилось от счастья. Мне даже показалось, что эта скотина сейчас полезет обниматься.

– Спасибо, – произнес он.

Звучало искренне.

– Пожалуйста, – ответил я и не менее искренне ткнул ледорубом извращенцу в лицо.

Лопасть топора переломила переносицу пополам, и у педофила подогнулись ноги. Я сам получал не раз по носу, и помню эту резкую боль, которая на мгновение вводит в ступор и вызывает противную резь в глазах. От удара извращенец осел в дверном проеме, а потом замычал, хватаясь за лицо. Я размахнулся и опустил ледоруб сверху вниз на башку. Ублюдок успел закрыться рукой, и лопасть топора припечатала кисть к голове, ломая указательный и средний пальцы. Визжа, словно резаная свинья, насильник начал заползать вглубь хаты.