Глубинный мир. Эпоха первая. Книга четвертая

ГЛАВА 4: ДЫХАНИЕ КОВЧЕГА

«Феникс» не горел. Он тлел. Гул его могучих турбин, некогда уверенный, как сердцебиение здорового зверя, теперь напоминал хриплый стон умирающего исполина. Этот звук пронизывал стальные переборки «Прометея», вибрировал в костях, смешивался с вечным скрипом корпуса, создавая гнетущую, монотонную симфонию выживания на краю. Дыхание ковчега стало прерывистым, болезненным.

В Центре Командования свет был приглушен до минимума. Лишь тусклое свечение мониторов выхватывало из полумрака напряженные лица Совета. Данные на главном экране были безрадостны, как диагноз терминальной болезни. График потребления энергии взмывал к кроваво-красной зоне критического максимума. График выработки «Феникса» – изможденная линия, ползущая чуть ниже. Разрыв между ними был пропастью, в которую утекали последние резервы.

– Статус, Чен, – голос Ванн звучал ровно, но в нем слышалось напряжение стальной струны, готовой лопнуть.

Майлз Чен откашлялся, поправил очки. Его лицо казалось высеченным из серого камня.

– Капитан. «Феникс» работает на 98% от расчетного экстренного максимума. КПД падает из-за неоптимальных условий охлаждения глубинными водами и микроскопических повреждений в топливных магистралях после боя. Мы выжимаем из него все соки. Но потребление… – Он ткнул пальцем в зияющую красную пропасть на графике. – Строительство каркаса «Ковчега-Семя» – главный пожиратель. Сенсоры Джефа, усиленная вентиляция в рабочих зонах, питание манипуляторов и сварочных гарпунов… Плюс системы жизнеобеспечения. Фильтрация воздуха, рециркуляция воды, свет, тепло… Все требует энергии. Запасы буферных батарей тают на глазах. Если мы не снизим нагрузку на 20%… в течение 72 часов нас ждет каскадное отключение систем.

Тишина повисла тяжелым свинцовым покрывалом. Все знали, что означают «каскадные отключения». Сначала – дальние жилые сектора, погруженные в холод и темноту. Потом – медпункты, биолаборатории. Затем – жизнеобеспечение ЦКП и реактора. Медленная, неотвратимая асфиксия стального гиганта.

– Варианты? – спросила Ванн, ее взгляд скользнул по лицам.

Арьян Шарма, присутствующая по особому приглашению, заговорила первой, ее голос звучал с непривычной для психолога резкостью:

– Строительство должно замедлиться. Люди на пределе, капитан. После аварии с манипулятором, после постоянного страха… Отключение тепла и света в жилых секторах? Это прямой путь к массовым срывам, панике, которые потребуют еще больше ресурсов на подавление! Нам нужен не просто каркас, нам нужны люди, способные в нем жить! Психологическая устойчивость – такой же ресурс, как энергия!

Майлз Чен резко повернулся к ней, его глаза сверкнули за стеклами очков:

– Устойчивость? В темном, холодном отсеке, где воздух начинает застаиваться? С призраками клаустрофобии и «проклятия глубин», о которых вы сами докладывали? Это не устойчивость, Арьян, это рецепт для бунта или массовой истерии! Каркас – это не просто будущее, это наше будущее! Без него «Ковчег-Семя» – бесполезный груз. Без него мы вечно будем сидеть в этом израненном корпусе, который ржавеет и протекает! Каждый час задержки увеличивает риск. Мы должны закончить укрепление опор и начать развертывание хотя бы первого модуля! Жертвовать строительством – значит жертвовать завтрашним днем ради чуть менее невыносимого сегодня!

Григорий Волков, молчавший до сих пор, мрачно добавил:

– И это «менее невыносимое» сегодня может стать смертельным завтра. Мы уже видим первые признаки… глубинной усталости на внешних конструкциях. Там, где сварные швы. Металл… он не просто корродирует. Он меняется. Становится хрупким, как перекаленный. Трещинки, микроскопические, но их много. Как будто сталь стареет в десятки раз быстрее под этим давлением. Без каркаса, без распределения нагрузки… – Он не договорил, но все поняли. Скрип корпуса мог в любой момент смениться рокотом разрыва.

Ванн слушала, ее лицо было непроницаемой маской. Альма Райес, присутствующая как глава биосектора, тихо сказала:

– Если отключат свет и тепло в жилых секторах… Биосектор пострадает косвенно. Люди – мои работники. Их страх, их холод… это скажется на урожае. Растения и так в шоке. Но… – она тяжело вздохнула, – если отключить строительство… Урожай картофеля через неделю. Скудный. Очень. Его не хватит, чтобы компенсировать отложенную безопасность.

Она тоже не нашла легкого выхода.

Взгляд Ванн упал на Джефа. Он молчал, погруженный в свои терминалы, но его экраны показывали суровую правду: карту энергопотребления в реальном времени. Алые щупальца тянулись от «Феникса» к стройплощадке, к системам жизнеобеспечения, к ЦКП. И тонкие, но многочисленные нити – к жилым секторам. Отключить часть нитей… или перерезать одно щупальце.

– Джеф, – произнесла Ванн. – Прогноз. Если замедлить строительство на 30%, сколько времени выиграем?

Цифры замелькали на экране Джефа.

– До 120 часов, капитан. Но это не решит проблему. Только отсрочит каскад. И увеличит риск структурного коллапса корпуса на 18% в течение следующего месяца согласно данным Волкова.

– Если отключить нежизненно важные системы в секторах Эхо, Зета и Ипсилон? Отопление, основной свет, ограничить вентиляцию до минимума?

Джеф снова ввел запрос.

– Выигрыш – 96 часов. Риск социальной дестабилизации – высокий. Потенциальный рост случаев «глубинной лихорадки», паники, саботажа – оценка Арьян Шарма: 45—60%.

Ванн закрыла глаза на мгновение. В темноте век она видела не цифры, а лица. Лица инженеров, работающих в аду давления снаружи. Лица людей в дальних отсеках, уже живущих в полумраке страха. Лицо Фринна, который верил в этот дом во тьме. И лицо Роарка, который где-то там, наверху, зализывал раны и ждал момента.

Она открыла глаза. В них не было сомнения. Только тяжелая, холодная решимость.

– Решение принято. Инженерная группа «Каркас» – приоритетный ресурс. Строительство не замедляется. Энергия – строительству и системам жизнеобеспечения первой необходимости: воздух, вода, минимальное тепло для медпунктов и биосектора.

В зале повисло напряженное молчание. Арьян побледнела. Чен кивнул, но без торжества – только с мрачным удовлетворением.

– Сектора Эхо, Зета, Ипсилон, – продолжила Ванн, ее голос резал воздух, как лезвие, – переводятся на режим жесткой экономии. Немедленно. Отопление – минимизировано. Основное освещение – отключено. Аварийные светильники – по расписанию, два часа в сутки. Вентиляция – минимальная циркуляция для предотвращения застоя. Нормы воды – сокращены на 20%. Компенсация – дополнительные термоодеяла, концентраты питания. Джеф, обеспечьте приоритет внутренней связи для этих секторов. Арьян, Шарма – мобилизуйте ваши группы поддержки. Объясните людям… объясните, что это цена за стальной скелет нашего будущего дома. Цена за то, чтобы стены не сомкнулись окончательно.

Она сделала паузу, ее взгляд скользнул по каждому.

– Это не комфорт. Это жертва. Но жертва ради выживания не сегодняшнего дня, а завтрашнего. Ради того, чтобы «Ковчег-Семя» не остался металлоломом на дне. Ради шанса, что наши дети увидят не аварийные лампы, а свет в окнах настоящего дома. Здесь. В этой тьме.

Ее голос дрогнул на последних словах, лишь на миг выдавая нечеловеческую тяжесть решения.

– Всем – выполнять. Волков, ваш отчет о «глубинной усталости» металла – мне на стол через час. Совещание окончено.

Люди встали. Чен быстро вышел, уже отдавая распоряжения по ком-линку. Волков мрачно кивнул и последовал за ним. Арьян задержалась, ее лице выражало смесь протеста и понимания. Она хотела что-то сказать, но Ванн уже отвернулась к монитору, где график потребления начал медленно, неохотно ползти вниз после отданных Джефом команд на отключение. Цена этого падения – холод и страх в трех секторах.

Альма подошла к иллюминатору. Внизу, на дне, в лучах скудных прожекторов, инженеры в скафандрах, похожие на жуков-скарабеев, возились вокруг опоры. Искры сварки вспыхивали, как редкие звезды в их черном небе. Дыхание «Феникса» гудело за спиной, хриплое, надрывное. А где-то там, в глубине металла опоры, уже зрели невидимые трещины – «глубокая усталость», вызванная не только давлением, но и неумолимой тяжестью самого существования в этом враждебном мире. Они жертвовали теплом и светом сегодня ради стали завтрашнего дня. Но выдержит ли сама сталь? И выдержат ли люди в наступающем холоде и мраке? Дыхание ковчега казалось все тише, все слабее, заглушаемое скрипом усталого металла и нарастающим шепотом страха из затемненных отсеков.

ГЛАВА 5: КОРНИ В КАМНЕ

Холод в отсеках Эхо, Зета и Ипсилон был не просто отсутствием тепла. Это была живая субстанция, пробирающаяся под одежду, сковывающая пальцы, оседающая инеем на стальных стенах и в душах людей. Тишина здесь была иной – не напряженной, как на ЦКП, а спящей, угасающей, нарушаемой лишь сдавленным кашлем или плачем ребенка, который быстро приглушали. Люди кучковались под аварийными лампами, закутанные в термоодеяла, похожие на коконы, их лица в полумраке казались высеченными из того же усталого металла, что и корпус «Прометея». Жертва ради будущего. Слова Ванн висели в ледяном воздухе, как иней на вентиляционных решетках. Будущее казалось очень далеким.

Но в Биосекторе Альма Райес вела свою войну за сейчас. Ее царство теплиц и гидропонных желобов, куда еще подавалось драгоценное тепло и полный спектр света, было островом жизни в ледяном море отчаяния. И этот остров тонул.

Первые ростки адаптированного картофеля, взошедшие еще во время погружения, были символом надежды. Теперь они чахли. Листья, обещанные стать изумрудными, желтели по краям, покрывались бурыми, некротическими пятнами, словно их опалила невидимая кислота. Стебли теряли упругость, поникая в питательном растворе, который сам казался мутноватым, нездоровым. Даже неприхотливая кольраби и листовая капуста демонстрировали признаки угнетения – замедленный рост, бледность, хрупкость. Воздух в теплицах, обычно напоенный свежим запахом зелени, теперь отдавал горечью и тлением.

«Опять…» – прошептала Альма, стоя над желобом с умирающим картофелем. Ее пальцы, в тонких защитных перчатках, осторожно коснулись больного листа. Он рассыпался под прикосновением, превратившись в коричневую пыль. Она чувствовала себя предательницей. Предательницей этих хрупких жизней, доверенных ей, предательницей людей в холодных отсеках, ждущих этого урожая как манны небесной.

Она знала виновника. Вода «Тихого Омута». Не просто соленая. Чуждая. Насыщенная минералами, вымытыми из стен каньона и выброшенными «Черным курильщиком». Ее предварительные анализы показывали аномально высокие концентрации сульфидов, редкоземельных металлов и… чего-то еще. Некоего коктейля элементов, который стандартные фильтры ковчега не могли полностью нейтрализовать. Они очищали воду от биологических угроз, от крупных взвесей, но эти микроскопические убийцы просачивались сквозь барьеры, как яд сквозь кожу. Они накапливались в растворе, в тканях растений, медленно отравляя их земную сущность.

– Новые фильтры, – сказала она вслух, обращаясь к своему помощнику, молодому биотехнологу Лину, чье лицо было бледным от бессонницы. – Нам нужны адсорбенты под специфику этой… минеральной отравы. Цеолиты, модифицированные угли, возможно, нанорешетки с ионообменниками. Все, что есть в запасах «Прометея», все экспериментальные образцы. Испытания на каждой партии воды. И… адаптация культур.

Последние слова дались ей тяжело. Адаптация означала не просто селекцию. Она означала признание, что Земля здесь, на дне, окончательно потеряна. Что их зеленые дети должны мутировать, чтобы выжить в этом каменном чреве.

Пока Лин рылся в базах данных и складах, отыскивая спасительные фильтры, Альма обратила свой взгляд вовне. К «Черному курильщику». Тот самый термальный источник, что привлек Фринна к «Тихому Омуту», теперь виднелся вдалеке, за пределами островка света «Прометея», как зловещий, дымящийся идол. Его черный «дым» – перегретая, насыщенная минералами вода – поднимался вверх, создавая вокруг себя оазис жизни, но жизни иной. Не зеленой, не солнечной. Хемосинтетической.

Образцы, собранные дистанционно манипуляторами по ее указанию, лежали теперь в карантинных боксах ее лаборатории. Это был мир, отвергающий самую основу земной биологии. Гигантские, слепые трубчатые черви с кроваво-красными жабрами, в которых кипели симбиотические бактерии, превращающие сероводород в энергию. Слепые крабы с броней, покрытой колониями бактерий-хищников на минералах. Странные, перламутровые моллюски, фильтрующие ядовитую взвесь. И бактериальные маты – плотные, слизистые пленки, пульсирующие на образцах камня, излучающие слабое, призрачное сияние – биолюминесценцию во тьме.

Альма, облаченная в защитный костюм, изучала их через толстое стекло бокса. Отвращение боролось в ней с безумным научным интересом. Это была жизнь без фотосинтеза. Без солнца. Жизнь, построенная на яде, на жаре земных недр, на химии камня. Могла ли она стать пищей? Не напрямую – многие из этих организмов были насыщены теми же токсичными минералами. Но их симбионты… бактерии… ферменты… Можно ли выделить, синтезировать? Создать питательную биомассу? Или найти в них ключ к детоксикации местной воды? Ее земные растения умирали, а здесь, в этом ядовитом оазисе, кипела жизнь. Ирония была горькой, как вкус сульфидов.

Она взяла образец бактериального мата тонким манипулятором. Слизь была упругой, живой. В микроскопе она превращалась в кипящий котел микроорганизмов невероятных форм. «Выживаете здесь, – подумала она, обращаясь к ним. – Помогите нам. Или… научите». Это был отчаянный шаг в неизвестность. Шаг от знакомой зелени к чуждой, пульсирующей слизи во тьме. Корни будущего продовольствия могли уходить не в землю, а в этот каменный, ядовитый ад.

Ее размышления прервал Джеф. Его голос в ком-линке звучал необычно озадаченно:

– Альма. Внешние сенсоры. Сектор Гамма, нижний пояс. Потеря сигнала с кластера датчиков давления и температуры. Видеопоток показывает… налет.

Она подошла к терминалу, подключенному к внешним камерам. Изображение было зернистым, но различимым. На стальной поверхности корпуса «Прометея», в месте крепления одного из сенсорных узлов, расползалось пятно. Не ржавчина – она была рыжей, хлопьевидной. Это было нечто иное: темно-серое, почти черное, с металлическим отливом. Оно выглядело как маслянистая пленка или тончайший слой запекшейся слизи. Оно покрывало датчики, словно слепая повязка, искажая их показания, а то и полностью блокируя сигнал. И оно, казалось, медленно, но верно росло, расползаясь по гладкому металлу.

– Что это? – спросила Альма, чувствуя, как холодный комок страха сжимается у нее в груди. Это не было похоже на известную коррозию. Это выглядело… живым. Активным. Как плесень, но на металле, под чудовищным давлением.

– Не знаю, – ответил Джеф. – Анализ спектра отражения… неоднозначен. Органика? Минерал? Не похоже ни на что из баз данных. И оно не одно. Подобные аномалии зафиксированы еще на трех узлах в разных секторах. Все – на недавно установленных внешних конструкциях каркаса.

Альма пристально смотрела на экран. Странный налет. Ядовитая вода, убивающая растения. Хемосинтетические твари у курильщика. И этот тихий, медленный рост чего-то чужого на их стали. Бездна не просто давила и пугала. Она просачивалась внутрь. Через микротрещины в корпусе. Через воду. А теперь – через эту странную, металлическую «плесень». Она пускала свои корни. В камне. В воде. В их самом стальном скелете. И пока ее земные растения умирали, эти чуждые формы жизни, казалось, чувствовали себя здесь как дома. Борьба за укоренение в «Тихом Омуте» принимала оборот, который Фринн, пожалуй, не смог бы представить даже в своих самых смелых – или самых мрачных – прогнозах. Они пытались пустить корни в камне, а камень, казалось, отвечал своими, чужеродными щупальцами.

ГЛАВА 6: СЕТИ И ТИШИНА

Тишина «Тихого Омута» была иллюзией. Ее заполнял гул – гул «Феникса», скрип корпуса, стон металла под давлением, шепот страхов в холодных отсеках. Но для Джефа Коррена настоящей тишиной была глухота. Радиомолчание, навязанное им самим в целях безопасности, стало клеткой. Клеткой для его разума, привыкшего парить в эфире, чувствовать пульс других миров, других Ковчегов.

В своей серверной, купаясь в холодном синем свете мониторов, Джеф снова и снова бросал вызов бездне. На экранах плясали призраки – спектрограммы, карты шумов, алгоритмы фильтрации. Он посылал в чернильную толщу узконаправленные пакеты данных, закодированные маяки надежды: «Прометей здесь. Выжили. Координаты…». Они улетали в вечную ночь, как стрелы в бездонный колодец.

Ответом был лишь хаос. Акустический смог глубин, усиленный его собственными чувствительными приемниками, превращался в цифровую бурю. Те странные щелчки, что напоминали счетчик Гейгера, набрасывались на сигнал, дробя его на нечитаемые осколки. Низкочастотный гул, который он теперь ощущал даже во сне, как фантомную вибрацию в зубах, накрывал все волной искажений. А пронзительные механические свисты прорезали эфир, словно ножи, разрывая коды и шифры. Иногда, на долю секунды, сквозь шум проступало нечто похожее на структуру – слабый, повторяющийся импульс, далекое эхо, – но прежде, чем Джеф мог зацепиться за него, оно тонуло в какофонии. Бездна не просто молчала. Она глумилась. Она навязывала свой собственный, безумный язык, в котором не было места человеческой логике.

Он откинулся на спинку кресла, потирая переносицу. Перед глазами стояло лицо Фринна. «Эй, Джеф, ты когда-нибудь задумывался, о чем поет эта чернота?» – смеялся он когда-то, глядя в иллюминатор «Нереиды». Теперь Джеф знал: она пела какофонию безумия. И песня эта заглушала все остальные голоса. Возможно, навсегда.

Отчаяние – холодное, липкое – начало подбираться к горлу. Они были одни. Совершенно одни в этой черной пустоте. Идея, что другие Ковчеги могли уцелеть, найти свои «тихие омуты», казалась теперь детской сказкой. А без связи… они были слепы, глухи и обречены на медленное угасание в своей стальной скорлупе.

Его пальцы сжались в кулаки. Нет. Даже если внешний эфир мертв, внутри «Прометея» еще теплилась жизнь. Хрупкая, напуганная, расколотая, но жизнь. И ее нужно было связать. Не ради удобства. Ради выживания. Ради памяти Фринна, который верил в их будущее здесь.

Так родился «Новый Прометей». Не город пока, а его цифровой скелет. Внутренняя сеть, выстроенная Джефом на обломках старой системы связи «Посейдона». Он не просто восстановил каналы – он создал нечто большее. Базу знаний. Хранилище всего, что они знали о глубинах, о ремонте, о выживании. Форум, где инженеры могли обмениваться чертежами, а психологи – методиками борьбы со страхом. Доску объявлений для распределения скудных ресурсов. Виртуальный мемориал погибшим, где люди могли оставить слова скорби о Фринне и других. Это был островок порядка, света разума в нарастающем хаосе страха и физической тьмы. Джеф наполнил его не сухими данными, а голосами: записями лекций Альмы о растениях, инструкциями Волкова по сварке под давлением, даже короткими, ободряющими сообщениями от Арьян. Сеть стала нервной системой колонии, тонкими нитями, связывающими разрозненные отсеки в нечто целое.

Первые дни были… обнадеживающими. Люди в холодных секторах, согреваясь у терминалов под аварийным светом, листали базу знаний, искали советы, обменивались простыми словами поддержки в общих чатах. Инженеры оперативно решали проблемы через сеть. Казалось, Джефу удалось создать нечто жизнеспособное. Островок противовеса «проклятию глубин» и парализующему страху.

И тогда пришли тени. Сначала – мелкие сбои. Необъяснимые задержки передачи данных между секторами. Случайные отключения терминалов в Ипсилоне. Потеря фрагментов технических чертежей в базе знаний. Джеф списывал это на перегрузку сети, на шаткость старых коммуникационных линий, поврежденных еще в битве.

Потом случилось страшное. В ЦКП, где Ванн в сотый раз просматривала отчет Волкова о «глубинной усталости» металла, резко замигали тревожные индикаторы. Не красные – алеющие, как раскаленный металл. Система централизованного мониторинга давления корпуса дала сбой. Данные с нескольких критических датчиков в Секторе Гамма – том самом, что был наиболее поврежден и где недавно видели странный налет – сначала замерли, потом начали выдавать хаотичные, невероятные значения. Согласно им, давление в Гамме падало до поверхностного, а в соседнем отсеке Бета вдруг подскакивало до уровня, способного раздавить батискаф. На несколько долгих, леденящих кровь секунд ЦКП ослеп. Они не знали, не рвется ли корпус прямо сейчас.

Паника была мгновенной и осязаемой. В Гамме и Бете завыли локальные сирены, люди метнулись к аварийным шлюзам. Инженерные команды бросились на места, рискуя жизнью, чтобы проверить датчики вручную. Волков, его лицо искажено яростью и страхом, орал в ком-линк, требуя немедленного отчета от Джефа.

А Джеф уже знал. Пока все сходили с ума от мнимой угрозы, его пальцы летали по клавиатурам. Он видел не физическую катастрофу, а цифровую. Атаку. Чистую, беспощадную. Кто-то или что-то проникло в его сеть. Не для разрушения, не для вандализма. Для дестабилизации. Для посева хаоса и страха. Атака была точечной, изощренной – направленной именно на систему мониторинга давления, самую чувствительную нервную точку колонии. Использованы были скрытые бэкдоры в старом коде «Посейдона», уязвимости, о которых, казалось, знали лишь немногие.

Когда Джефу наконец удалось восстановить нормальный поток данных (реальное давление было в норме, хоть и вызывающе высоким), в его серверной стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь гудением машин. На его лице не было облегчения. Только холодная ярость и… страх. Не за систему. За людей. Кто-то внутри «Прометея» только что едва не спровоцировал массовую панику, которая могла привести к гибели десятков. Кто-то играл с огнем посреди порохового погреба.

Имя всплыло само собой, как черный пузырь из глубин памяти. Лорен. Технократ-радикал, сторонник жесткой диктатуры разума и безжалостного отбора, чей мятеж на заре пути «Прометея» был подавлен, а сам он погиб. Но остались его последователи. «Лоренисты». Несколько десятков фанатиков, веривших, что выжить могут только сильнейшие, а слабых нужно отсечь. Их держали под негласным наблюдением, но они были осторожны. До сих пор.

– Это их почерк, – прошептал Джеф, глядя на экран, где светилась запись о несанкционированном доступе с терминала в Секторе Каппа, где жили несколько известных бывших сторонников Лорена. – Они считают нас слабыми. Считают жертвы ради будущего безумием. Они хотят хаоса. Чтобы на руинах построить свой «рациональный» кошмар.

Но доказательств не было. Только косвенные улики и жгучая уверенность в его цифровой интуиции.

Ванн не стала ждать доказательств. Ее реакция была молниеносной и железной. Приказ прозвучал по общему каналу, резанув ледяным металлом:

– Усилить военные патрули во всех секторах. Двойное дежурство на ЦКП, у «Феникса», у шлюзов. Контроль доступа к критическим системам – только по списку. Джеф, полный аудит сети. Любое подозрительное действие – немедленный доклад. Мы пережили Роарка снаружи. Не позволим червям сожрать нас изнутри.

«Прометей» напрягся. Стальные коридоры, и без того узкие, теперь патрулировали военные в полном боекомплекте. Их шаги, тяжелые и мерные, отдавались эхом. Взгляды стали колючими, подозрительными. Доверие, которое Джеф пытался взрастить своей сетью, дало трещину. В чатах «Нового Прометея» воцарилась настороженная тишина. Люди делились не советами по выживанию, а шепотом о «диверсантах», о «лоренистах», о том, что враг теперь среди них. Арьян Шарма с ужасом наблюдала, как ее группы поддержки превращались в кружки взаимных подозрений.

Джеф сидел в своей серверной, окруженный щитами мониторов, отражавших теперь не только карту сенсоров и базу знаний, но и схемы патрулирования, списки доступа, логи сетевой активности. Он чувствовал себя не архитектором, а тюремщиком. Его сеть, задуманная как спасательный круг, стала инструментом слежки, клеткой страха. А в глубине системы, как черная плесень за обоями, все еще таилась тень атаки. Он не смог ее полностью вычистить. Остались следы, фрагменты кода, которые могли ожить в любой момент. И где-то там, в физическом мире, среди ледяных отсеков и напряженных патрулей, ходил человек (или люди), который знал, как нажать на спусковой крючок хаоса.

Тишина в сети «Нового Прометея» была гулкой, как в гробу. А снаружи, в черной воде, низкочастотный гул бездны смешивался с мерными шагами патрулей, создавая новую, жуткую симфонию подозрения. Они победили атаку на корпус. Но атака на их разум, на их единство, только началась. И враг, возможно, был гораздо ближе, чем таинственные существа из тьмы. Он был в них самих. Тень Лорена, мертвого, но не побежденного, протянулась из прошлого, чтобы отравить их хрупкое настоящее. Тишина стала оружием. И Джеф больше не знал, как ее разбить.