Глубинный мир. Эпоха первая. Книга четвертая

Глубинный мир. Эпоха первая. Книга четвертая

Алексей Кирсанов

© Алексей Кирсанов, 2025

ISBN 978-5-0068-1669-5 (т. 4)

ISBN 978-5-0068-1665-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛУБИННЫЙ МИР

ЭПОХА ПЕРВАЯ

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 1: ПРИЗЕМЛЕНИЕ В ВЕЧНОЙ НОЧИ

Тишина после погружения была иного рода. Не гнетущая тишина похорон, не напряженная пауза перед боем. Это была тишина прибытия. Глубокая, насыщенная, как сама вода, сжимавшая стальной корпус «Прометея» с титанической, неумолимой силой. Тишина, в которой слышалось каждое биение перегруженного сердца корабля – гул «Феникса», теперь звучавший глухо, с хрипотцой, словно гигант задыхался под невидимой тяжестью.

Альма Райес стояла у иллюминатора в опустевшем медпункте. За толстым, многослойным стеклом царила Вечная Ночь. Не та романтическая темнота звездного неба, которую она помнила по книгам, а абсолютная, всепоглощающая чернота. Свет «Прометея», пробивающийся сквозь ил, выхватывал лишь жалкие фрагменты нового ландшафта: причудливые, гротескные минеральные наросты на дне, похожие на окаменевшие грибы или кости исполинских зверей; редкие, слепые тени, мелькавшие на границе видимости и тут же растворяющиеся; медленно оседающую взвесь, кружащуюся в лучах прожекторов, как пепел в погребальном костре. Где-то там, в этой чернильной пустоте, остался Фринн. И Земля. Оба – навсегда потерянные миры.

Она прижала ладонь к холодному стеклу. Казалось, сама бездна давила на него снаружи, пытаясь проникнуть внутрь. Корпус ответил ей. Тихий, протяжный стон прошел по металлическим ребрам корабля, словно живое существо, пробуждающееся в незнакомой и враждебной среде. Скрип. Негромкий, но отчетливый, как скрежет зубов во сне гиганта. Потом еще один, ближе. Альма инстинктивно отшатнулась. Этот звук был воплощением кошмара инженера – предвестником катастрофы, спрессованной в один жуткий момент.

Скрип повторился, на этот раз громче, сопровождаемый резким, шипящим звуком из вентиляционной решетки над головой. Не воздух – что-то более плотное, ядовитое. Запах озона и… морской воды. Легкий, едва уловимый, но неотвратимый. Сердце Альмы сжалось. Разгерметизация. Не катастрофическая, не та, что рвет сталь и втягивает людей в водяной ад, а коварная, мелкая. Капелька. Еще одна. Как кровь из незажившей раны.

Тревога зажглась на потолке – не пронзительный вой боевой тревоги, а мерный, настойчивый пульс аварийного оповещения. Голос капитана Ванн, обычно стальной и не допускающий возражений, прозвучал по общему каналу с непривычной, сдерживаемой резкостью. В нем не было страха. Была концентрация. Холодная, как вода за бортом.

– Всем секторам. Глубина 9850 метров. Статус «Приземление завершено». Повторяю, посадка завершена. Состояние корпуса… напряженное. Зафиксированы множественные точки микроразгерметизации в секторах Бета, Гамма и Дельта. Инженерные команды – немедленно к местам утечек по схеме на сетевых терминалах. Приоритет – герметизация и стабилизация каркаса. Остальные – оставаться на местах, готовность к экстренной эвакуации из указанных секторов. Объявляю чрезвычайное положение. Режим жесткой экономии ресурсов вступает в силу немедленно: свет, вода, воздух – строго по минимальным квотам. Все нежизненно важные системы – отключить. Это не просьба. Это приказ. Выживание зависит от дисциплины. Ванн, конец связи.

Тишина после ее слов была еще тяжелее. Прежняя тишина прибытия сменилась тишиной осознания. Они не просто пришли. Они сели на дно самого глубокого из возможных ущелий. И дно это не было гостеприимным. Оно сжимало их, пыталось проникнуть внутрь, как вода всегда стремится заполнить пустоту. Скрип корпуса стал постоянным звуковым фоном их нового существования – назойливым напоминанием о хрупкости их стального кокона.

Альма вышла в коридор. Освещение было приглушено до минимума, создавая длинные, зловещие тени. Воздух казался гуще, тяжелее, пахнул страхом, потом и металлом. Люди стояли у дверей своих отсеков, бледные, с широко открытыми глазами. Шепотки, как крысиный бег, пробегали по коридорам: «Слышал? Дельта опять течет…», «Скрипит, как старый корабль-призрак…», «Давление… оно же должно раздавить нас…». Паника висела в воздухе, невидимая, но осязаемая, как и запах моря.

Она направилась в биосектор. Ее царство. Ее надежда. Дорога вела через поврежденный сектор Гамма. Инженеры в аварийных скафандрах, похожие на неуклюжих глубоководных жуков, копошились у развороченной переборки. Сварка шипела, высекая ослепительные искры, которые на мгновение выхватывали из полумрака их напряженные лица и зияющую, влажную рану в стальном теле «Прометея». Вода сочилась тонкой струйкой, ее тут же откачивали, но она находила новые щели. Борьба казалась сизифовой.

Биосектор встретил ее запахом… увядания. Искусственное солнце горело вполсилы, отбрасывая бледные, болезненные тени на ряды гидропонных установок. Листья картофеля, обычно упругие и зеленые, висели поникшие, теряя цвет, покрываясь странными, желтоватыми пятнами. Побеги пшеницы выглядели хрупкими, почти прозрачными. Даже неприхотливые водоросли в аквакультурных бассейнах казались вялыми, их движение замедленным. Растения, выведенные для жизни под искусственным светом в контролируемой среде космоса или глубины, испытывали шок. Шок от нового места, от чудовищного давления, передававшегося через корпус и воду в питательных растворах, от скудного света и, возможно, от чего-то еще, незримого, что несла в себе вода «Тихого Омута».

Альма подошла к ближайшей установке, коснулась дрожащего листка. Он был холодным и безжизненным под пальцами. Ее собственная усталость, горе, казались ничтожными перед лицом этого молчаливого страха ее зеленых детей. Они были пульсом жизни «Прометея». Их гибель означала медленное удушье, голодную смерть в стальной гробнице. Она закрыла глаза, чувствуя, как тяжесть бездны давит не только на корпус, но и на ее душу.

Где-то высоко, в цитадели Центра Командования, Джеф Коррен, его лицо отражалось в мерцании десятков мониторов, запускал первые щупальца их нового восприятия. Внешние сенсоры «Прометея», спрятанные в бронированных куполах по корпусу, оживали один за другим. Как слепой, ощупывающий лицо незнакомца, они посылали в окружающую тьму лучи сонара, пучки лидара, нити чувствительных микрофонов. Данные стекались на экраны Джефа – не картина, а хаос точек, линий, теней и звуков. Огромные, нечитаемые стены каньона. Странные, движущиеся тепловые пятна на дне. Пузыри от «Черного курильщика», видимого как далекий, зловещий маяк термальной активности. И шум. Не тишина, а гулкий, многоголосый шум самой бездны: скрежет камней где-то вдали, щелчки неизвестных существ, монотонный гул течений, и… что-то еще. Что-то неструктурированное, фоновое, похожее на далекий, невнятный шепот, наводящий на мысль не о пустоте, а о бесконечной, чужой наполненности.

Джеф стиснул зубы, отгоняя призрак Фринна, который бы сейчас с азартом расшифровывал эти первые сигналы нового мира. Теперь это был только он. И холодные данные на экране. Данные, которые говорили лишь одно: они сели не в тихую гавань. Они приземлились в сердце неизвестности, под взглядом невидимых глаз, под гнетом непостижимой силы. И их стальной дом стонал под этим гнетом, пытаясь удержать хрупкую жизнь внутри от вторжения вечной, враждебной ночи.

Бездна не была пустой. Она была… внимательной. И первое знакомство только начиналось. Со скрипом стальных ребер и запахом страха в воздухе.

ГЛАВА 2: ПЕСОК И СТАЛЬ

Тишина «Тихого Омута» была обманчива. Ее заполнял гул – гул «Феникса», борющегося за жизнь; гул насосов, откачивающих предательские капли океана из ран «Прометея»; и теперь – новый звук. Металлический, ритмичный, упорный. Звук строительства во чреве бездны.

Внешние прожекторы «Прометея», экономично рассекая чернильную толщу, выхватывали сюрреалистическую картину. На илистом, усыпанном странными минеральными «грибами» дне, вокруг гигантской стальной гусеницы посадочной опоры, копошились фигуры. Не люди – скорее, механические копеподы, неуклюжие и медленные в своих громоздких, бронированных скафандрах. Каждое движение давалось с невероятным усилием, будто они пробирались сквозь кристаллизованный воздух. Чудовищное давление в почти 900 атмосфер сковывало суставы, сжимало грудные клетки даже сквозь компенсирующие слои скафандра, заставляя сердце биться с надрывной тяжестью. Дыхание в шлеме звучало громко, хрипло, как у умирающего зверя.

Это были инженеры. Муравьи, пытающиеся укрепить гнездо на дне океанского колодца. Их цель – не просто залатать «Прометей». Их цель – пустить корни. Активирован «Ковчег-Семя» – колоссальный модуль, спрятанный в недрах корабля, содержащий развертываемые фермы, жилые секции, лаборатории будущей колонии «Новый Прометей». Но для этого «семени» нужна твердая почва и защитный каркас. Каркас, который предстояло собрать здесь, под Вечной Ночью, из привезенных балок и ферм, под неусыпным взглядом бездны.

Лидер группы, Григорий Волков, его голос, искаженный статикой и давлением, доносился по общему каналу:

– Опору Б-4… выравниваем… Виктор, подай клин… Медленно! Черт возьми, медленнее!

Его скафандр, покрытый слоем липкого, черного ила, сливался с окружающим мраком. В его руках огромный домкрат, казавшийся игрушечным на фоне массивной опоры «Прометея», скрипел, напрягаясь, пытаясь приподнять кромку гигантской стальной лапы, которая слегка просела в илистый грунт. Рядом Виктор, молодой техник, чье лицо за толстым стеклом шлема было бледным и сосредоточенным, управлял внешним манипулятором – стальной рукой, закрепленной на мобильной платформе. Манипулятор кряхтел, подцепляя многотонную ферму будущего каркаса.

Работа шла со скоростью геологического процесса. Каждое действие требовало нечеловеческой осторожности. Один неверный шаг, одно резкое движение – и хрупкое равновесие между человеком, техникой и чудовищным давлением могло рухнуть. Сенсоры Джефа, развернутые по периметру, сканировали тьму, но их данные были туманными, как сны. Где-то в черноте, за пределами островка света, могли таиться… что угодно. Это знание висело в воде, тяжелее самого давления.

– Подаю ферму! – предупредил Виктор, его голос дрожал от напряжения.

Манипулятор, с трудом преодолевая сопротивление воды, понес стальную громадину к месту установки. Она плыла, как айсберг во тьме. Все взгляды за стеклами шлемов следили за ней. Григорий подал знак другим – занять позиции с монтажными ключами и сварочными гарпунами.

И случилось.

Сначала – резкий, визгливый скрежет в канале связи Виктора. Потом – его сдавленный крик:

– Заело! Не слушается!

Манипулятор, нацеленный на монтажный узел, внезапно дернулся, как конь, почуявший змею. Гидравлика захрипела, пронзительно завыв. Вместо плавного опускания, ферма резко качнулась, ее торец, тупой и тяжелый, как таран, понесся прямо к платформе, на которой стоял молодой инженер Петров, готовивший крепеж.

Время замедлилось до чудовищной вязкости. Петров замер, увидев надвигающуюся на него стальную стену. Он попытался отпрыгнуть – но скафандр, давление, ил. Движение было мучительно медленным, беспомощным. Крики в эфире слились в неразборчивый вой ужаса. Григорий бросил домкрат, инстинктивно шагнув вперед, хотя знал – бессмысленно.

Ферма пронеслась в сантиметрах от шлема Петрова, с грохотом, приглушенным водой, врезавшись в илистое дно рядом с платформой. Столб черной взвеси взметнулся вверх, заволакивая все. Платформа подбросило, Петрова сбило с ног. Он упал в ил, его скафандр зарычал сигналом тревоги – возможный пробой или повреждение шарнира.

Тишина в эфире была оглушительной. Только тяжелое, прерывистое дыхание Петрова и шипение поврежденной гидравлики манипулятора. Виктор бил кулаком по панели управления внутри своей кабины, его рыдания сотрясали микрофон.

– Я… я не… дернул! Само! Оно само!

Григорий первым пришел в себя:

– Тихо! Петров! Докладывай состояние!

– Живой… – прозвучал хриплый голос из облака ила. – Нога… кажется, зацепило при падении. Шлем цел. Давление… давление держит.

В его голосе не было облегчения. Только леденящий ужас, едва сдерживаемый панический вопль.

Операция по спасению заняла еще час мучительно медленной работы. Вытаскивать Петрова из ила, проверять скафандр на герметичность, транспортировать его к шлюзу – каждое действие было испытанием на прочность нервов. Когда шлюз закрылся за пострадавшим и его спасателями, оставшиеся снаружи инженеры молча смотрели на застрявшую в иле ферму и на безжизненно повисший манипулятор. Первая кровь колонии была пролита не в бою, а на стройке. Бездна напомнила: она не прощает ошибок. Она не терпит суеты. Она требует жертв.

Внутри «Прометея» гул строительства сменился гулом споров. Новость об аварии разнеслась мгновенно. Медпункт, куда доставили Петрова (к счастью, с сильным ушибом и вывихом, но без разгерметизации), стал эпицентром напряжения. У его койки стояла доктор Шарма Арьян. Ее лицо, обычно мягкое, было жестким.

– Это был вопрос времени, Григорий, – говорила она, обращаясь к Волкову, который, сняв скафандр, но еще покрытый илом и потом, стоял как вкопанный. Его руки дрожали. – Люди на пределе. После битвы, после погружения, после постоянного скрипа корпуса и страха задохнуться! Они работают в аду снаружи и живут в аду страха внутри. Им нужен отдых. Нужна поддержка. Нужно видеть, что их жизнь ценна не только как функция для стройки!

Рядом стоял Майлз Чен, главный системный инженер, технократ до мозга костей. Его очки блестели в приглушенном свете.

– Ценна? Их жизнь – и всех нас – зависит от того каркаса, Арьян! От герметичности опор! От «Ковчега-Семя»! Петров жив – и слава Богам Глубин за это. Но если мы сейчас остановимся, если будем нянчиться с нервами вместо того, чтобы укреплять сталь, следующая авария будет фатальной не для одного человека, а для всех! Давление не ждет. Коррозия не ждет. Роарк не ждет! Нам нужны не групповые терапии, а исправный манипулятор и двойная смена на сварке!

Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. Два полюса. Две правды, одинаково неоспоримые и одинаково трагичные. Люди в коридоре, прислушивавшиеся к спору, смотрели то на Арьян, то на Майлза. В их глазах читалась растерянность. Страх перед бездной снаружи боролся со страхом сломаться внутри.

– Мы теряем людей не только от воды, Майлз, – тихо, но четко сказала Арьян. – Мы теряем их рассудок. Паника в коридорах после каждой новой утечки? Слухи о «проклятии»? Это – брешь в нашей обороне. И она может оказаться фатальнее трещины в корпусе. Мы должны укрепить и сталь, и дух. Иначе мы построим каркас для мертвого города.

Григорий Волков молчал. Он смотрел на свои дрожащие, покрытые ссадинами руки – руки, которые только что держали домкрат под чудовищным давлением и были бессильны спасти товарища от стального тарана. Он чувствовал вес бездны на плечах и ледяной ужас в глазах Петрова. Прав был Майлз: остановка – смерть. Правда была и в словах Арьян: люди ломаются. Его собственные нервы были натянуты, как тросы манипулятора перед срывом.

Решение пришло не от них. По общему каналу прозвучал голос Ванн, холодный и не допускающий дискуссий, но с новой, едва уловимой нотой усталости:

– Инженерная группа «Каркас». Работа приостанавливается на шесть часов. Обязательный медосмотр и психологическая оценка для всех, кто был снаружи. Волков, доложите о состоянии оборудования и повреждениях манипулятора. Чен, найдите замену вышедшему из строя узлу в запасах или адаптируйте другой. Арьян, организуйте сессию поддержки для группы и для свидетелей аварии. Следующий выход – только после моего прямого приказа и подтверждения готовности оборудования и экипажа. Строительство каркаса жизненно необходимо. Но труп не держит сталь. Распуститься.

Связь прервалась. Приказ был соломоновым. Он не разрешил конфликт, лишь отложил его, купив время ценой драгоценных часов. Майлз Чен стиснул зубы, резко развернулся и зашагал прочь, к своим чертежам и складам. Арьян Шарма вздохнула с облегчением и подошла к Волкову, положив руку ему на плечо. Он вздрогнул.

– Пойдем, Григорий, – тихо сказала она. – Сначала медосмотр. Потом поговорим.

Григорий позволил себя увести. Его взгляд упал на иллюминатор, за которым царила чернота. Там, в иле, лежала ферма будущего каркаса и безжизненная стальная рука манипулятора. Песок и сталь. Хрупкость и прочность. Человеческое и бездонное. Они пытались вбить кол в дно мира, а мир отвечал безмолвным, равнодушным сопротивлением, стоившим почти жизни. И где-то в этой тьме, за пределами сенсоров, возможно, кто-то наблюдал. И ждал.

ГЛАВА 3: ТЕНИ В УМЕ

Шесть часов передышки, дарованные Ванн, не принесли покоя. Они лишь сменили внешний грохот на внутренний гул – гул тревоги, сдерживаемых слез и невысказанных мыслей, отдававшийся в стальных стенах отсеков. «Прометей», некогда убежище, а ныне стальная утроба, затонувшая в вечной ночи, стал гигантским резонатором для страхов своих обитателей.

В отсеках, особенно в дальних, куда реже доходили инженерные команды и где свет экономили яростнее, поселилась иная форма тьмы. Не физическая, а ментальная. Воздух здесь был гуще не от влаги, а от непроговорённого ужаса. После простора пустоты, пусть и иллюзорного на ковчеге, и даже после бескрайности океанских глубин во время погружения, замкнутые пространства секторов, сдавленные не только давлением снаружи, но и осознанием, что выбраться отсюда почти невозможно, начали душить. Клаустрофобия, дремавшая в подсознании многих, пробудилась с яростью хищника.

В Секторе Эхо, предназначенном для хранения, а ныне набитом эвакуированными из поврежденных отсеков, случился первый приступ. Молодая женщина, бывшая биолог, вдруг закричала, что стены смыкаются, что потолок давит ей на грудь. Она билась в истерике, царапая дверь шкафа-купе, пока ее не сдержали соседи. Ее крики – дикие, нечеловеческие – эхом разнеслись по коридорам, сея семена паники. «Там Эхо опять…», «Слышали? Как будто режут…», «Говорят, она видела тени… тени от прошлого…»

Тени прошлого. Они были вездесущи. Битва с «Элизиумом» оставила не только шрамы на корпусе, но и глубокие рубцы в душах. Каждое неожиданное шипение пара, каждый резкий скрежет металла (а их было много) заставлял людей вжиматься в стены, искать укрытие, хвататься за воображаемое оружие. В глазах механика, чинившего вентиляцию, вдруг отражался не свет фонаря, а зарево пожара в коридоре Дельта. Повар на кухне ронял кастрюлю, и звон металла о металл на мгновение сливался в его сознании с воем сирены боевой тревоги. А запах озона и гари… этот запах преследовал, как призрак.

Но самой густой, самой непроницаемой тенью была потеря Фринна. Его отсутствие ощущалось физически. В ЦКП, где его место у навигационного пульта теперь занимал молодой, слишком старающийся штурман. В шлюзе Дельта, где проходили мимо, избегая смотреть на то место, где растворилась синяя капсула. В тихом уголке биосектора, где Альма иногда замирала, ожидая услышать его легкую походку и шутку. Его улыбка, его безрассудная вера в будущее здесь, во тьме, казались теперь не маяком, а жестокой иллюзией, поглощенной бездной. «Зачем он?..» – этот немой вопрос висел в воздухе, смешиваясь с запахом страха и увядающих растений. «Если даже он не смог… что шанс у нас?»

Из этой ядовитой смеси клаустрофобии, ПТСР и горькой скорби родились слухи. Сначала тихие, как шелест крыс в вентиляции. Потом громче. «Проклятие глубин». Говорили, что это место – не убежище, а ловушка. Что древние сущности, спящие на дне «Тихого Омута», проснулись от вторжения и теперь мстят. Что скрип корпуса – это их скрежет зубовный. Что микроразгерметизации – их дыхание, просачивающееся внутрь, чтобы отравить души. Что Фринн пал не от борьбы с Роарком, а от их темной магии. Эти шепотки находили благодатную почву в изможденных, перегруженных страхом умах. Люди начинали видеть краем глаза неясные движения в темных углах, слышать шепот из вентиляции, когда там никого не было. Реальность и кошмар начали размываться.

Альма Райес, проходя по переполненному медпункту после осмотра чахнущих растений, увидела глаза. Не глаза раненых – с болью еще можно было работать. Она увидела глаза потерянные, отрешенные, полные немого ужаса, смотрящие куда-то внутрь или в несуществующие тени. Глаза людей, чей разум начал отступать под натиском внутренней тьмы. Она увидела Арьян, пытающуюся успокоить группу перепуганных детей из Сектора Эхо, чьи родители были слишком травмированы, чтобы помочь. Психолог выглядела измотанной до предела, одна против нарастающей волны отчаяния.

Они встретились взглядом. Никаких слов не было нужно. Альма, привыкшая бороться за жизнь растений, поняла: здесь гибнет нечто столь же хрупкое и жизненно важное – человеческий дух. Арьян увидела в Альме не только биолога, но и женщину, несущую свою огромную потерю с достоинством, ставшую невольным символом стойкости для многих.

– Нам нужны группы, Арьян, – тихо сказала Альма, отведя психолога в сторону от детского плача. – Не просто индивидуальные сессии. Люди должны знать, что они не одни в этой… тьме. Что их страх, их боль – общие. Что вспоминать бой – не стыдно. Что плакать по Фринну… по всем… – ее голос дрогнул, – это нормально. Иначе эти тени в умах сожрут нас изнутри раньше, чем коррозия или Роарк.

Арьян кивнула, ее глаза блеснули решимостью сквозь усталость.

– Да. Только вместе. «Тени прошлого» – так назовем группы для переживших бой. И «Помнить, чтобы жить» – для тех, кто потерял близких. Начнем с малого. Сектор за сектором.

Это был не план терапии, а акт отчаяния и надежды. Создать крошечные островки света в наступающем ментальном мраке, где можно было бы поделиться кошмаром и не быть осужденным, где можно было бы поплакать и не сломаться окончательно.

Пока Альма и Арьян набрасывали списки и искали хоть какое-то уединенное помещение (склад, учебный класс – все, что не было проходным коридором или переполненным медпунктом), Джеф Коррен вел свою, невидимую войну. Не с коррозией или повреждениями, а с самой тишиной бездны. Вернее, с ее мнимым отсутствием.

Данные с внешних сенсоров, которые он ревностно мониторил, рисуя виртуальную карту их каменной тюрьмы, начали показывать странные аномалии. Не визуальные – в лидаре и сонаре все было относительно предсказуемо: скалы, ил, термальный источник, редкие тепловые сигнатуры неизвестной фауны. Акустические.

Фоновая симфония глубин – гул течений, треск камней, щелчки креветок, далекие стоны Левиафана (если верить легендам) – была постоянной. Но теперь в нее вплетались иные звуки. Кратковременные. Необъяснимые. Серии быстрых, ритмичных щелчков, похожих на гигантский счетчик Гейгера, возникающие ниоткуда и пропадающие в никуда. Короткие, пронзительные свисты, напоминающие сигнал дельфина, но лишенные его структуры и теплоты, звучащие… механически? Холодно. И самое раздражающее – низкочастотное гудение, почти на грани слышимости, которое не фиксировали приборы, но которое Джеф чувствовал костями черепа, когда сосредотачивался на аудиопотоке. Оно накатывало волнами, создавая ощущение чудовищного, невидимого роя где-то рядом.

Именно это гудение, эта вибрационная рябь в самой ткани воды, больше всего мешала связи. Внутренние каналы работали относительно стабильно, но попытки Джефа настроить дальнюю связь, послать зондирующий импульс в надежде поймать сигнал другого уцелевшего Ковчега, натыкались на стену. Сигнал искажался, дробился, растворялся в этом акустическом смоге. Словно бездна не хотела, чтобы они кричали. Словно она навязывала им свое, чужое молчание, пропитанное нездешними звуками.

Джеф сидел в своей серверной, купаясь в холодном свете мониторов. На одном экране – схема колонии с мигающими точками психологических «горячих точек», отмеченных Альмой и Арьян. На другом – аудиоспектрограмма, где причудливые пики аномальных звуков резали ровный фон, как ножницы. Он включил динамик на минимальную громкость. В тишине комнаты зашипел, заскрежетал, загудел хор бездны. Этот звук не был угрожающим в привычном смысле. Он был… нездоровым. Нарушающим естественный порядок вещей. Как шум в ушах при высокой температуре, но исходящий не из головы, а из самого мира.

Он прислушался. За стеной, в коридоре, доносились приглушенные голоса – вероятно, первая группа поддержки Арьян начинала работу. Чей-то сдавленный плач. Успокаивающий голос психолога. А в наушниках Джефа гнусаво выл низкочастотный гул, а короткий механический свист пронзил эфир, как игла.

Тени в умах людей. Помехи в эфире бездны. Была ли разница? И то, и другое подтачивало хрупкую связность колонии. И то, и другое было врагом, невидимым и коварным. Джеф отключил звук. Тишина серверной стала гулкой. Но низкочастотное гудение все еще вибрировало где-то в подкорке, навязчивое, как шепот «проклятия». Он закрыл глаза, представляя не скалы и ил, а бескрайнюю, черную, звучащую пустоту, в которой они застряли. И в этой пустоте, помимо страхов людей, теперь явственно слышались странные, необъяснимые сигналы. Зов? Предупреждение? Или просто… дыхание самого «Тихого Омута»? Ответа не было. Было только нарастающее ощущение, что их новоприобретенная глухота – не защита, а новая форма уязвимости.