Фабрика миров

Немов лежал в открытой капсуле, пока медицинские техники подключали к его телу многочисленные датчики и вводили катетеры для долговременного питания и выведения продуктов метаболизма. Процедура была бесстрастной, но вызывала глубинное беспокойство – инстинктивное сопротивление разума идее искусственного погружения в состояние, близкое к смерти.

– Нервничаешь? – спросил стоявший рядом Коэн. Как научный руководитель экспедиции, он наблюдал за процессом погружения ученых в анабиоз.

– Немного, – признался Александр. – Странно осознавать, что закроешь глаза в одном времени, а откроешь – в совершенно другом. Словно перемещение в будущее одним прыжком.

– Именно так, – кивнул Коэн. – Для тебя пройдут считанные минуты субъективного времени, а мир вокруг изменится. Когда ты проснешься, мы будем на десятки миллионов километров дальше, а на Земле пройдет больше времени, чем ты можешь представить.

Техник подошел с инъектором, содержащим специальный состав для инициации анабиоза.

– Готовы, доктор Немов? – спросил он.

Александр кивнул и посмотрел на Коэна.

– До встречи на другой стороне, Давид.

– До встречи, Саша, – улыбнулся Коэн. – Сладких снов.

Холодная жидкость растеклась по венам. Немов ощутил стремительно нарастающую тяжесть в конечностях, затем сонливость, затем – ничего. Темнота поглотила его сознание.

Пробуждение было похоже на всплытие из глубин ледяного океана. Сначала – смутное ощущение существования, затем – фрагменты физических ощущений: покалывание в конечностях, тяжесть в груди, сухость в горле. Наконец – резкий вдох и открытые глаза, встречающие приглушенный свет медицинского отсека.

– С возвращением, доктор Немов, – произнес склонившийся над ним медик. – Как самочувствие?

Александр попытался ответить, но из пересохшего горла вырвался лишь хриплый звук. Медик поднес к его губам трубочку с регидрационным раствором. Прохладная жидкость принесла мгновенное облегчение.

– Сколько… – Немов прочистил горло, – сколько времени прошло?

– Восемь месяцев корабельного времени, – ответил медик. – Всё прошло по плану. Ваши показатели в норме, но потребуется день или два на полную реабилитацию.

Пока техники отсоединяли системы жизнеобеспечения и помогали ему сесть, Немов осматривался, пытаясь сориентироваться. Рядом пробуждались другие члены его смены – Ана Феррейра, Джеймс Чен, несколько инженеров и техников, чьих имен он не помнил. Кайто Накамура уже сидел на краю своей капсулы, массируя виски тонкими пальцами.

– Головная боль? – спросил Александр, когда техники помогли ему пересесть в кресло-транспортер.

– Обычный эффект криоиндуцированной вазодилатации, – ответил Кайто тихим голосом. – Пройдет через несколько часов.

– Перед выпиской все получат стандартный курс постанабиозной терапии, – сообщил старший медик, обращаясь ко всем пробудившимся. – Реабилитационные упражнения, питательная диета, когнитивная стимуляция. Пожалуйста, следуйте предписаниям – это ускорит ваше восстановление и подготовит к рабочему циклу.

Медики развезли пробудившихся в индивидуальные реабилитационные каюты. В своей каюте Немов обнаружил ожидающую его Эмили Ван Чжан – свежую, энергичную, явно не испытывающую последствий анабиоза.

– Добро пожаловать обратно, – улыбнулась она, помогая ему переместиться с кресла на кровать. – Как ощущения после первого большого сна?

– Словно меня переехал поезд, – честно признался Александр. – А ты выглядишь бодрой.

– Я из предыдущей смены, – пояснила Эмили. – Проснулась два месяца назад. Мы как раз завершаем цикл и готовимся вернуться в анабиоз, когда вы полностью придете в себя.

Она протянула ему планшет с данными.

– Давид поручил мне ввести тебя в курс того, что произошло, пока вы спали. Основные научные открытия, технические изменения, социальная динамика – всё здесь. Но если коротко – мы продолжаем разгон по плану, все системы работают нормально, и мы получили несколько интересных новых данных об «Объекте».

Немов взял планшет, но отложил его в сторону.

– Расскажи своими словами, – попросил он. – Что-нибудь действительно важное?

Эмили присела на край кровати.

– Наши дальние телескопы зафиксировали значительное изменение в конфигурации одного из секторов «Объекта» – того самого, где, как мы полагаем, происходит формирование планетарных тел. Активность существенно возросла. Доктор Коэн считает, что мы наблюдаем завершающую стадию создания планеты.

Немов приподнялся, его усталость моментально отступила перед научным интересом.

– Вы смогли оценить характеристики формируемой планеты?

– Предварительные данные указывают на землеподобный мир с атмосферой, богатой кислородом, и значительными водными ресурсами, – ответила Эмили. – Диаметр примерно 0.9 от земного, масса – около 0.85. Оптимальные параметры для поддержания жизни, похожей на земную.

– Как будто «Объект» создает колонизационные миры специально для существ, подобных нам, – задумчиво произнес Немов.

– Или для своих создателей, которые могли иметь схожую с нами биологию, – добавила Эмили. – В любом случае, это потрясающее открытие. Мы впервые наблюдаем активный процесс планетостроения.

– А что насчет сигналов? Елена продвинулась в их дешифровке?

– Не слишком, – Эмили покачала головой. – Но Кайто разработал новый алгоритм распознавания паттернов, который выявил некоторые повторяющиеся структуры. Он утверждает, что сигналы содержат что-то вроде кодов активации или инструкций. Елена скептически относится к этой интерпретации, но они продолжают работать вместе.

Немов кивнул, обдумывая полученную информацию.

– Что-нибудь еще, что я должен знать?

Эмили помедлила, словно решая, стоит ли говорить.

– Есть… определенное напряжение между научным составом и военным контингентом, – произнесла она наконец. – Северова провела серию закрытых учений с персоналом «Ареса». По кораблю ходят слухи, что они отрабатывают сценарии силового захвата контроля над секторами «Объекта».

– Это противоречит научным протоколам миссии, – нахмурился Немов.

– Противоречит, – согласилась Эмили. – Но Северова руководствуется собственными директивами. Коэн пытается сдерживать ситуацию, но его влияние ограничено военными вопросами.

– А как насчет социальных аспектов? – спросил Александр, меняя тему. – Восемь месяцев – долгий срок для замкнутого коллектива.

Эмили позволила себе легкую улыбку.

– Ну, Марко из инженерного отсека и доктор Чен из физической лаборатории, кажется, стали очень близки. Доктор Соколова почти не выходит из лингвистической лаборатории, одержимая дешифровкой сигналов. Капитан Родригес с «Ареса» устраивает еженедельные турниры по шахматам, которые стали весьма популярны среди экипажа. А Ана Феррейра… – она замялась.

– Что с Аной? – насторожился Немов.

– Она становится все более встревоженной своими расчетами гравитационных аномалий. Утверждает, что «Объект» создает вокруг себя не просто искривление пространства, а что-то вроде локализованной сингулярности. Коэн относится к её выводам серьезно, но Северова считает их преувеличенными.

Немов задумчиво кивнул. Интуиция подсказывала ему, что опасения Аны не следует игнорировать – она была слишком опытным и консервативным ученым, чтобы выдвигать необоснованные теории.

– Спасибо за информацию, Эмили, – сказал он. – Я изучу подробные отчеты, как только почувствую себя лучше.

– Отдыхай, – она поднялась. – Завтра зайду проверить, как ты. И да, чуть не забыла – Давид просил передать, что хочет видеть тебя, как только ты будешь в состоянии передвигаться. Он в главной лаборатории.

После ухода Эмили Немов позволил себе несколько часов отдыха, затем начал программу реабилитационных упражнений, стремясь ускорить восстановление. Космическая медицина продвинулась далеко вперед, но даже с использованием современных методик, возвращение тела к полной функциональности после долгого анабиоза требовало времени и усилий.

К вечеру корабельного времени он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы покинуть реабилитационную каюту. Его первым пунктом назначения стала главная лаборатория, где Давид Коэн проводил большую часть своего времени.

Лаборатория представляла собой просторное помещение, заполненное голографическими проекторами, аналитическими станциями и исследовательским оборудованием. В центре, склонившись над трехмерной моделью «Объекта», стоял Коэн. Несмотря на месяцы, проведенные в космосе, он выглядел бодрым и сосредоточенным, лишь дополнительные серебряные нити в его седых волосах выдавали влияние времени.

– Саша! – воскликнул он, заметив Немова. – Рад видеть тебя на ногах. Как самочувствие после анабиоза?

– Лучше, чем я ожидал, – ответил Александр. – Эмили сказала, ты хотел меня видеть.

– Да, – Коэн кивнул и жестом пригласил его к центральному проектору. – Смотри.

Он активировал новую голограмму, показывающую подробную временную последовательность изменений в центральном секторе «Объекта».

– Мы наблюдаем беспрецедентную активность в ключевых узлах структуры, – пояснил Коэн. – За последние месяцы энергетические выбросы увеличились на 47%. Что еще интереснее – мы зафиксировали периодические сигналы, направленные в сторону формирующейся планеты.

– Команды? – предположил Немов. – Инструкции для систем терраформирования?

– Возможно, – согласился Коэн. – Но есть и другая гипотеза. Кайто считает, что это может быть… пробуждение.

Немов недоуменно посмотрел на наставника.

– Пробуждение? Ты имеешь в виду…

– Активация неких спящих систем или даже форм сознания, – пояснил Коэн. – Если создатели «Объекта» действительно оставили в нем какую-то форму своего присутствия – будь то продвинутые ИИ или оцифрованные сознания – возможно, мы наблюдаем их реакцию на создание нового мира.

Эта идея казалась одновременно фантастической и пугающе правдоподобной. Немов внимательно изучал голограмму, пытаясь разглядеть в паттернах активности подтверждение гипотезы Коэна.

– Что думает Северова об этих данных? – спросил он наконец.

Давид вздохнул.

– Она… интерпретирует их по-своему. Видит в повышенной активности признак уязвимости «Объекта», момент, когда его системы отвлечены на процесс создания планеты и могут быть более… податливы для внешнего вмешательства.

– Она ускоряет подготовку к активному взаимодействию, – это был не вопрос, а утверждение.

– Да, – подтвердил Коэн. – Боюсь, что наша экспедиция все больше разделяется на два лагеря – тех, кто стремится прежде всего понять «Объект», и тех, кто жаждет контролировать его. И это разделение может стать критическим, когда мы достигнем цели.

Немов задумчиво смотрел на проекцию гигантской структуры, парящей в космической пустоте. Чем ближе они подходили к «Объекту», тем более реальной становилась перспектива контакта с наследием цивилизации, чьи технологии и мышление могли быть столь же далеки от человеческих, как технологии и мышление современных людей от примитивных орудий каменного века.

– Что ты предлагаешь? – спросил он наконец.

– Пока – продолжать научную работу, – ответил Коэн. – Собирать данные, улучшать наши модели, готовиться к различным сценариям контакта. Но также… формировать альянсы. Укреплять позиции научного крыла экспедиции. Убеждать колеблющихся в необходимости осторожного, неинвазивного подхода.

Он положил руку на плечо Немова.

– Твоя исследовательская группа будет ключевой, когда мы достигнем «Объекта». Как руководитель группы, изучающей центральный сектор – предполагаемый "мозг" структуры – ты окажешься на передовой контакта. Твои решения, твоя интерпретация, твой подход могут определить исход всей миссии.

Александр почувствовал тяжесть этой ответственности.

– Я сделаю все возможное, чтобы приоритетом оставалось понимание, а не контроль, – заверил он. – Но Северова не из тех, кто легко отступает от намеченного плана.

– Верно, – согласился Коэн. – Поэтому нам нужны неопровержимые научные доказательства опасности поспешных действий. И, возможно, альтернативный план, который позволит получить технологические преимущества без риска непоправимых последствий.

Их разговор был прерван появлением Кайто Накамуры, который вошел в лабораторию с планшетом в руках и выражением крайнего возбуждения на обычно бесстрастном лице.

– Доктор Коэн, доктор Немов, – произнес он своим тихим голосом, в котором теперь звучало неприкрытое волнение. – Я… я, кажется, кое-что обнаружил в сигналах «Объекта».

– Что именно, Кайто? – спросил Коэн, мгновенно сосредоточившись.

Накамура подошел к проектору и передал свои данные в систему. Над центральным столом появилась новая голограмма – сложная волновая структура с выделенными сегментами.

– Я применил нелинейный алгоритм декомпозиции к последней серии сигналов, – пояснил он. – И обнаружил скрытую периодичность, которая становится очевидной только при анализе в пятимерном пространстве параметров.

Он активировал анимацию, и волновая структура трансформировалась, приобретая упорядоченный вид.

– Это… это похоже на код активации, – продолжил Кайто. – Но не просто для машинных систем. Структура слишком сложна, слишком… органична. Я думаю, это может быть связано с некой формой сознания, интегрированного в «Объект».

Немов и Коэн переглянулись. Гипотеза о "пробуждении" получала дополнительное подтверждение.

– Есть что-то еще, – Кайто выглядел почти смущенным. – В этих сигналах… мне кажется, я слышу голоса.

– Голоса? – переспросил Немов. – В каком смысле?

– Не буквально, конечно, – поспешно уточнил Накамура. – Но когда я погружаюсь в анализ этих паттернов, возникает странное ощущение… резонанса. Словно эти сигналы созданы не для передачи информации, а для индукции определенных состояний сознания у получателя.

Коэн выглядел встревоженным.

– Кайто, ты проводил эти исследования один? Без защитных протоколов?

– Я… – японец замялся. – Стандартные протоколы замедляли анализ. Мне нужно было погрузиться глубже, чтобы увидеть скрытые структуры.

– Это небезопасно, – строго произнес Коэн. – Мы не знаем природы этих сигналов. Если они действительно способны влиять на сознание…

– Но именно так мы можем понять их! – возразил Накамура с неожиданной страстностью. – Через прямой опыт, через… резонанс.

Немов внимательно наблюдал за коллегой. Кайто всегда был замкнутым, погруженным в свой внутренний мир, но сейчас в его глазах читалось что-то новое – фанатичный блеск, почти религиозная одержимость.

– Кайто, – мягко произнес Александр, – мы все стремимся к пониманию. Но безопасность должна оставаться приоритетом. Давай работать над этим вместе, с соблюдением протоколов.

Накамура несколько секунд смотрел на Немова нечитаемым взглядом, затем медленно кивнул.

– Возможно, ты прав, – сказал он. – Я… я слишком увлекся. Но эти паттерны, они…

– Они никуда не денутся, – заверил его Коэн. – Мы будем исследовать их вместе, систематически. А сейчас я рекомендую тебе отдохнуть и пройти стандартное медицинское обследование после анабиоза.

Когда Кайто, явно неохотно, покинул лабораторию, Коэн повернулся к Немову.

– Нужно внимательно следить за ним, – тихо произнес он. – Его блестящий ум делает его особенно уязвимым для определенного рода… влияний.

– Ты действительно считаешь, что сигналы «Объекта» могут воздействовать на психику? – спросил Александр.

– Я считаю, что мы имеем дело с технологией, созданной разумом, чьи когнитивные процессы могли радикально отличаться от наших, – ответил Коэн. – В таком контексте разграничение между коммуникацией, технологией и воздействием на сознание может быть условным или вовсе отсутствовать.

Эта мысль была одновременно захватывающей и тревожной. Если создатели «Объекта» оперировали в парадигме, где технология и сознание интегрированы на фундаментальном уровне, то любое взаимодействие с их системами могло иметь непредсказуемые последствия для человеческой психики.

– Мы должны разработать дополнительные защитные протоколы, – решил Немов. – И, возможно, переоценить наши планы относительно прямого контакта.

– Согласен, – кивнул Коэн. – Но я не уверен, что Северова разделит нашу осторожность. Она может увидеть в этих сигналах не угрозу, а возможность – способ влиять на системы «Объекта» через понимание их коммуникационных паттернов.

– И этого мы должны опасаться больше всего, – тихо произнес Немов. – Неподготовленного вмешательства в систему, чью природу мы едва начинаем понимать.

Последующие недели активной смены Немова были заполнены интенсивной работой. Вместе с Кайто и Еленой Соколовой он совершенствовал алгоритмы дешифровки сигналов «Объекта», разрабатывая одновременно более глубокие методы анализа и более надежные защитные протоколы. С Аной Феррейрой он изучал модели гравитационных аномалий, пытаясь понять природу пространственных искривлений вокруг гигантской структуры.

Параллельно Александр восстанавливал физическую форму после анабиоза, следуя программе упражнений, разработанной корабельными медиками. В часы отдыха он общался с другими членами экипажа, наблюдая за постепенной эволюцией социальной динамики на борту.

Жизнь на космическом корабле, летящем с околосветовой скоростью через пустоту межзвездного пространства, создавала уникальную психологическую атмосферу. С одной стороны – абсолютная изоляция от человечества, с другой – теснота замкнутого сообщества, где каждый жест и слово приобретали повышенную значимость. Некоторые члены экипажа адаптировались к этим условиям лучше других.

Эмили Ван Чжан, например, проявляла удивительную психологическую устойчивость и даже, казалось, процветала в этой необычной среде. Её лаборатория биологического моделирования стала неформальным центром общения, где ученые из разных отделов обменивались идеями в непринужденной атмосфере. Сама Эмили излучала спокойную уверенность, которая действовала успокаивающе на окружающих.

Кайто Накамура, напротив, становился всё более отстраненным. После того как Коэн ввел строгие протоколы для работы с сигналами «Объекта», японский инженер проводил большую часть времени в своей личной каюте, выходя только для формального участия в исследованиях. Когда он все же появлялся в общих помещениях, то выглядел бледным и истощенным, с отсутствующим взглядом, устремленным куда-то вдаль.

Немов пытался поговорить с ним несколько раз, но Кайто отвечал односложно, избегая содержательной беседы. Это беспокоило Александра, но он не знал, как преодолеть барьер, который Накамура выстроил вокруг себя.

Ближе к концу активной смены Немов решил обсудить свои опасения с Давидом Коэном. Они встретились в маленькой гидропонной оранжерее корабля – зеленом оазисе среди металла и пластика, где выращивались свежие овощи и фрукты для экипажа. Шум воды в ирригационных системах создавал иллюзию природного окружения и обеспечивал приватность разговора.

– Я беспокоюсь о Кайто, – начал Немов без предисловий. – Он становится все более замкнутым, почти… одержимым сигналами «Объекта».

Коэн кивнул, осторожно проводя пальцами по листьям молодого салата.

– Я тоже заметил. Медицинский отдел подтверждает изменения в его неврологических показателях – повышенная активность в височных долях, нерегулярные паттерны сна, измененные реакции на стандартные когнитивные тесты.

– Ты думаешь, это связано с его работой над сигналами? – спросил Александр. – Несмотря на защитные протоколы?

– Возможно, – Коэн выглядел обеспокоенным. – Или, что более тревожно, с какой-то несанкционированной деятельностью, о которой мы не знаем. Главный системный администратор сообщил о нескольких попытках доступа к защищенным данным из терминала в каюте Кайто, в нестандартные часы.

– Он пытается обойти ограничения, – заключил Немов. – Продолжает исследования самостоятельно.

– Похоже на то, – согласился Коэн. – Вопрос в том, что нам делать. Формально он не нарушает никаких прямых приказов. Его работа остается продуктивной, и его выводы зачастую оказываются самыми проницательными среди всей команды.

Немов задумчиво потер подбородок.

– Может быть, нам стоит дать ему контролируемую свободу? Разрешить более глубокие исследования, но в строго мониторируемой среде, с постоянным наблюдением за его состоянием?

– Рискованно, – возразил Коэн. – Но, возможно, менее рискованно, чем позволить ему продолжать подпольные эксперименты. Я подумаю над этим предложением.

Он сменил тему:

– Как продвигаются твои исследования гравитационных аномалий с Аной?

– Медленно, но продуктивно, – ответил Немов. – Мы разработали более точную модель пространственных искажений вокруг «Объекта». Данные подтверждают её первоначальные опасения – структура создает вокруг себя нечто похожее на локальное искривление пространства-времени, с характеристиками, напоминающими горловину червоточины.

– Червоточины? – Коэн приподнял брови. – Ты предполагаешь, что «Объект» может функционировать как межпространственный портал?

– Это одна из гипотез, – кивнул Александр. – Это объяснило бы некоторые наблюдаемые аномалии, включая периодические энергетические всплески и кажущиеся нарушения закона сохранения массы. Если «Объект» не просто создает планеты из доступного материала, а транспортирует их откуда-то… или куда-то…

Он не закончил фразу, но Коэн понял направление его мысли.

– Это… радикально меняет наше представление о его функции, – задумчиво произнес старший ученый. – И потенциально увеличивает риски вмешательства. Нестабильность пространства-времени при неосторожном взаимодействии…

– Именно, – подтвердил Немов. – Поэтому Ана так настойчиво предупреждает о необходимости крайней осторожности.

– Северова должна узнать об этом, – решил Коэн. – Даже с её военным прагматизмом, она не станет рисковать экспедицией, приближаясь к потенциальной пространственной аномалии без должной подготовки.

– Надеюсь, ты прав, – произнес Александр, но в его голосе слышалось сомнение.

Их разговор прервало объявление корабельного ИИ:

– Внимание всем членам научного состава. Через 48 часов текущая активная смена завершает свой рабочий цикл. Подготовка к анабиозу начнется завтра в 08:00 по корабельному времени. Пожалуйста, завершите текущие исследования и подготовьте отчеты для следующей смены.

– Два месяца пролетели неожиданно быстро, – заметил Немов. – Кажется, я только недавно проснулся.

– Время на корабле течет иначе, – улыбнулся Коэн. – Особенно когда ты погружен в тайны инопланетной мегаструктуры. Кстати о времени – не забудь подготовить личное сообщение для своего будущего «я». Это помогает сохранить непрерывность мышления между периодами активности.

Немов кивнул. Эта практика – записывать видеообращение для себя, которое будет просмотрено после следующего пробуждения из анабиоза – стала стандартной процедурой для научного персонала. Она помогала быстрее восстановить ход исследований и эмоциональную непрерывность после долгого сна.

– Я запишу сегодня вечером, – пообещал он. – Хотя не уверен, что мое будущее «я» оценит мои нынешние мысли и опасения.

– О, оценит, – заверил его Коэн. – Особенно когда поймет, насколько они оказались пророческими.

Следующий цикл анабиоза прошел для Немова как мгновение – закрытие глаз, пустота, пробуждение. Но по корабельному времени прошло уже десять месяцев, а для Земли – годы.

Пробуждение было таким же дезориентирующим, как и в первый раз, но физическое восстановление прошло быстрее – тело словно запомнило этот процесс и адаптировалось. Уже через день Александр мог полноценно работать, изучая отчеты предыдущей смены и планируя новые исследования.

Главным сюрпризом стало изменение в структуре «Объекта», зафиксированное за прошедшие месяцы. Планета, формирование которой они наблюдали ранее, исчезла из производственного сектора. Телескопы не смогли обнаружить её ни в непосредственной близости от «Объекта», ни в обозримом космическом пространстве. Одновременно в другом секторе началось формирование нового планетарного тела, на этот раз с характеристиками газового гиганта.

Эти наблюдения косвенно подтверждали гипотезу о «Объекте» как транспортном узле, перемещающем созданные планеты в иные области пространства – возможно, к звездам, подходящим для поддержания жизни.

Другим значительным изменением стал прогресс в дешифровке сигналов. Елена Соколова и её команда лингвистов, основываясь на алгоритмах Кайто, разработали предварительную модель коммуникационной системы создателей «Объекта». Согласно этой модели, сигналы действительно содержали некий эквивалент языка, но организованного принципиально иначе, чем человеческие языковые системы. Вместо дискретных символов, объединяемых в слова и предложения, этот «язык» оперировал непрерывными волновыми паттернами, где смысл возникал из взаимодействия множества накладывающихся слоев информации.