О чем говорят чернила

На улице Рондарка светило яркое солнце. Тени на его фоне смотрелись ещё темнее, чем обычно. Левитан примерно понимал, где находится, и двинулся прямиком к Пролетарской улице, где стояли самые крупные храмы посвящённые Семерым, и проходили самые батальные демагогии. В таких местах легко затеряться в толпе.

А толпа там собралась приличная. Как заметил Левитан, выглядывая из улочки, на Пролетарской проходили дебаты. По левую сторону от врат Пантеона высились возведенные подмостки, увешанные красным шелком и знаменами участников. Около подмостков собрались зеваки, среди которых Левитан мгновенно растворился, принявшись рассматривать подиум.

На плечо сказителя плавно спикировал представитель рода пикси. Три дюйма ростом, маленький, с прозрачными крылышками и парой звенящих колокольчиков на груди: без них Рондарк отказался принимать феечек. Информация в подобных городах стоила дорого, а звон зачарованных колокольчиков помогал хотя бы понимать, что за тобой следит что-то маленькое и ушастое. Если пикси видели в городе без колокольчиков, того ждало весьма печальная кончина зазевавшегося слепня.

Еще Левитан знал, что у пикси нет имен. Они, как и тролли, предпочитают, чтобы их назвали Пикси и Тролль, минуя имен собственных. Некоторые генеологи даже предполагали, что оба вида вышли из одной родовой ветви. Единственное, что смущает ученых, – габариты, которые, мягко говоря, разные.

– Вот так заруба–то начнется! – пропищала феечка. – Обожаю когда эти кретины жопы друг другу рвут.

– Я здесь новенький. Не введешь меня в курс дела? – спохватился Левитан.

– Да! Куда же нет? Во–о–о–он те, – маленькая ручка показала на левую часть подмостков, где разминалась, словно перед боем, группа людей в черных рясах. – Вишь знамя их? «Азъ» в щите на белом фоне. Эти олухи называют себя «Слово несущими».

– Боюсь спешить с выводами, но несет от них образованием церковной приходской школы и, кажется, подгнившей капустой.

– Да-да-да! На лету хватаешь, брата-а-а-н, – щёлкнул маленькими пальчиками Пикси. – Лингвофрики. Гроза Молния их так назвала, а оно и прижилось. Всякую ересь про слова выдумывают, а институтки с Ведоктерии пытаются убедить их в том, что они кретины. Хотя, там под конец уже и не ясно, кто есть кто. Зубы скалят и те и другие. Же-е-естяк, как сказала бы моя покойная матушка.

– Соболезную…

– Не стоит. Она часто по вторникам умирает. К четвергу уже как новенькая… просто батя её как–то с фениксом что-то шуры муры водил, а потом… а впрочем не важно. Гляди–ка, начинается!

Ударил гонг.

Звон оживил толпу, возбудил внимание, поднял свист и ропот в поддержку той и иной стороны. Некоторые голоса вовсе просили пропустить момент с дебатами и перейти сразу к мордобою, на результаты которого уже принимали ставки.

Представители своих команд поприветствовали зрителей и взбирались по лестницам за высокие кафедры, под которыми громоздились десятки деревянных кружек с водой. Все знали, что на настоящих дебатах политики держат при себе стакан воды исключительно для того, чтобы плеснуть ею в неугодного депутата. Более того, все считали, что одного стакана зачастую бывает мало, и лучше иметь в запасе еще пару десятков штук и несколько ведер для перезарядки. Были прецеденты, когда эту воду предварительно кипятили…

Представитель лингвофриков, признанный академик (правда, признанный самим собой и своими учениками), театральным жестом прекратил ропот толпы. Получилось это не сразу, Из-за чего театральный жест в какой–то момент превратился в дикую жестикуляцию активного дирижёра, но люди затихли.

– Господа… джентльмены, – обращался к народу академик. – Мы встречаемся здесь уже третий раз. Третий раз я несу вам слово истинное, не оскверненное лапами резких коннотаций и дерзких интерпретаций!..

– СПАСИБО за такую щедрость, – перебил лингвист за кафедрой противников. – Ваши слова БЕССМЕРТНЫ и, что уж говорить, БЕСЦЕННЫ! Ещё раз вас за это БЛАГОДАРЮ!

Говорил это заросший юноша с усталыми глазами, в которых отпечаталось клеймо того, кто работает по педагогическому направлению. Левитан знал, что приходские школы, дети и волонтёрская работа делает с людьми, а человек перед ним иллюстрировал эти изменения как справочник. Заметил писатель и акценты, поставленные на определённые слова, после чего хихикнул. Он пару раз читал сомнительные статьи, в которых говорилось, что некоторые слова «вредные». В некоторых есть бесы, другие – выражают «высшую степень действительности», а это посягательство на божественное и много–много другого…

По толпе прошлись смешки. Академик стиснул зубы и кулаки, а один из глаз у него зажил своей очень нервной жизнью. Некоторые даже присвистнули, когда бровь лингвофрика сделала волнообразное движение на вспотевшем лице и едва не закрутилась в спираль.

– Это варварство! – вскипел академик и ударил по своей кафедре. Вода с опрокинутых чашек полилась вниз на подмостки. – Вы должно уважать слово, мистер, если пользуетесь его благами! И этот человек учит детей грамоте… ТЬФУ! Бездарь! Слово… О БОГИ! СЛОВО было началом того, что нас окружает! СЛОВО, соткавшее мир из света звезд и космического эха! Именно СЛОВО позволяет магам Ведоктерии подчинять себе сырую материю иных пространств и использовать во благо! Вера в слово угасла и…

– Излишняя сакрализация слова… Асбен, вы знали, что для людей с таким синдромом есть отдельный корпус в Шутовской Башне? Вы могли бы найти там исключительно большое количество последователей! К тому же, чароплеты еще поглядели на обезьян и поняли, что слова – это хорошо, но если помахать руками, эффекта будет больше.

– ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ! – давясь слюнями, выкрикнул академик, а затем его налитые кровью глаза опустились ниже, туда, где стоял Левитан. На плече сказителя, привалившись к шее, стоял пикси, накручивая на руку вьющийся локон писателя. – Вот вы! ВЫ, мистер, скажите мне! Скажите, что чувствуете! Вы когда–нибудь назвали бы свою даму сердца… «ценной», с ТОЙ САМОЙ приставкой?

– Вы хотели сказать бесценной? – легко подхватил Левитан. – Уверяю, я делал это так часто, что уже и не сосчитаю. И прошу заметить, что ни разу не лгал… что бы там они не говорили. А если вас так смущает, что в этом слове спрятался бес в приставке, то уверяю, этимологически там все ещё з–ет на конце. Банальное смягчение. Если же вас смущает прямое значение, мол, «бес имеет цену», то это исключительно ваша проблема, ведь слова наделяются значением не сами. Значение им дает человек.

– Вы такой же олух, как и остальные… – отмахнулся академик.

– Я, кажется, читал ваш трактат «Похвала умирающему слову». Ваше имя ведь Асбен Лингвик? – спросил Левитан.

– Вы абсолютно правы! – мгновенно смягчился Асбен и вернулся глазами к сказителю. – Вероятно, вы все–таки не пропащий случай. Скажите, вам импонировал выраженный мною концепт?

– Боюсь… я не смог полностью оценить ваш опус. Тот экземпляр, который я заприметил, находился в уборной общежития и использовался для… безусловно важного дела, – на этой фразе лицо Асбена налилось кровью и даже надулось, приняв форму очень близкую к сферической. – Но концепт транскрибированного перевода иностранных текстов и буквальный перевод некоторых слов вызывал у меня приступ смеха. Это абсолютно антинаучно. Как и история о словах мерзавец, подлец и сволочь…. Если вы стремились написать беллетристику, то я готов аплодировать вам стоя!

С каждым словом Асбен закипал, краснел, и могло сложиться впечатление, что он собирается взорваться. Зеваки, пришедшие посмотреть на зрелище, хихикали и открыто насмехались над стариком, но потенциального взрыва боялись и пятились. Гвалт под трибуной заглушал очень многое, что кричал академик, но Левитан сумел уловить пару крайне нелесных слов на букву П, три слова на Х, два на Ж и ещё пару слов, которых он не слышал и обозначил у себя в голове как очень занимательные диалектизмы.

Из группы «Несущих слово» отделился маленький сгорбленный мальчишка. Изнеможённый вид делал из него праведного мученика, о котором когда–нибудь напишут житие. Желтая, местами зеленая, кожа на лице мальчишки блестела от пота, а усталые глаза уставились на Левитана с такой пронзительностью, которая заставила сказителя задержать дыхание и попятиться. Что-то пугающее смотрело глазами этого мальчика, доисторически древнее, взывающее к первобытному ужасу.

Расшумевшиеся зеваки один за другим принялись затихать. Если воплей Асбена уже все успели наслушаться и заскучать, то новый оратор мог принести в «дебаты» новую порцию веселья.

– Ты забыл, для чего было создано слово, – заговорил мальчишка тихо, но в леденящей тишине его голос звучал отчетливо и ясно. – Все забыли. Даже ты. Твои слова одичали, их истерзали желания, потребности. Они утратили свое истинное значение. Ты наряжал ложь в истину, бессмыслицу старательно обрекал на смысл, а теперь смеешь обвинять в этом других… Люди за моей спиной ничем от тебя не отличаются. Но они знают, где искать. И будут искать, пока не откроют истину в своем… сердце. Новую форму слова. И я им в этом помогу. Пока ты создаешь миры на бумаге, они сотворят мир, который можно видеть, чувствовать и обонять…

Мальчишка закусил губу и скрючился ни то от боли, ни то от иных чувств. В конце он даже улыбнулся, что могло бы выглядеть дружелюбной, искренней улыбкой, если бы глаза парня не искажала агония. Однако голос обладателя этих глаз не дрогнул:

– …если ты захочешь приблизиться к тому чего ищешь, найди нас. Приди, и я укажу тебе тропу, где хранится шепот. Я научу тебя слушать чернила.

По какой–то причине Левитан прослушал всю эту речь молча, не бросив в сторону мальчишки ни единой остроты. Что само по себе было чудо. Единственные представители рода человеческого, кого сказитель мог слушать не перебивая, – это женщины, с важной ремаркой, что они стали девушками по факту своего рождения и соответствовали определенным вкусам писателя. Мужчины становятся весьма чуткими и понимающими, когда дело доходит то того, чтобы выслушать девушку, которая им нравится.

Здесь же случилась ситуация из ряда вон…

– А-а-а… – потянул Левитан, надеясь, что годы риторической практики помогут ему реабилитироваться.

Но на его плечо легла тяжелящая рука, которая могла принадлежать только одному человеку, находящемуся в Рондарке. Крутенбах смотрел на писателя сверху вниз: одной рукой он держал дымчатого котенка, блаженно растелившегося на окорокоподобной лапище верзилы.

– Ты же помнишь, что я говорил про ноги? – спросил наемник во все той же спокойной манере, в которой говорил всегда. – Это бескомпромиссно. Надеюсь, ты понимаешь.

Левитан улыбнулся и почувствовал, как под ладонью великана брыкается и мычит придавленный пикси, покряхтывая колокольцами.

Пространство содрогнулось, завибрировало, и над городом раскатился громоподобный голос:

– ЖИТЕЛИ РОНДА! ОТ ИМЕНИ ОБЩЕГО СОВЕТА КОЛЛЕГИИ МАГОВ, ВЕДОКТЕРИИ И ИМПЕРСКОГО ВОЕННОГО КОНВЕНТА ГОРОД ЗАКРЫВАЕТСЯ НА КАРАНТИН! ЛЮБАЯ ПОПЫТКА ПОКИНУТЬ СТЕНЫ ГОРОДА БУДЕТ РАСЦЕНИВАТЬСЯ КАК УГРОЗА ИМПЕРИИ! ПОДОБНЫЙ АКТ АГРЕССИИ РАСЦЕНИВАЕТСЯ КАК ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЙ И КАРАЕТСЯ СМЕРТЬЮ!

Крутенбах поднял глаза лишь на секунду. А когда опустил их назад, Левитана под его рукой уже не оказалось.

***

Закончив свою непродолжительную речь, маг первого порядка Эштон Сэй–мэй прокашлялся и вернулся к столу. Заклинание, заставившее слова прозвучать над всем городом, сильно сушило горло, и он поспешил запить это чувство разбавленным вином, которое так удачно поднес дворецкий Нергала. Градоправитель вызывал у чародея откровенную неприязнь, как и большая часть людей, у которых было достаточно ума, чтобы не писать на лбу свои мысли. Непринужденная улыбка, раскрытые руки, развязные жесты – ни одного движения, выдававшего напряжение.

Дворецкий с пустым подносом прошелся мимо мага и занял место за левым плечом господина, выпрямился и направил взгляд перед собой, ничем не отличаясь от огородного пугала.

Эштон сощурил глаза и попытался приглядеться в этого дворецкого. Иногда бывает такое, что люди высоких рангов привязывают к себе фамильяров, то есть в обиходе «демонов», способных принимать человеческий облик. Маги, даже слабого порядка, могли заметить разницу в силовом поле, но сейчас, когда Рондарк буквально плевался магией, даже такой сильный чародей, как Эштон, добился исключительно мигрени и плохого настроения.

Город под его ногами жил, дышал, и каждый вдох выплескивал в мир такое количество сырой необработанной магии, что Эштон прикрывался целым частоколом из ментальных блокад. Обладающие даром слишком остро ощущали перемены в магическом климате.

– Ещё вина? – улыбаясь, предложил Нергал, а, увидев отрицательное покачивание, продолжил. – Рондарк сейчас переживает тяжелые времена… возможно по мне не видно, но детство я провел именно здесь. Сознательное детство. И хочу, чтобы все закончилось благополучно для мира и для нас, естественно. Мне бы не хотелось портить добрые отношения с нашими покровителями и партнерами.

– Все будет решено по прибытию остальных, – протараторил Эштон и постучал пальцами по столу. Кустистые брови мага сдвинулись. – Григорий Распутин, генерал имперской армии боевых колдунов, и Алистер Лоу, ректор Ведоктерии. В своей сумме Общий Совет решит, что делать с магическим образованием, которое вы называете Рондарком.

– Да-да, человеческая жизнь бесценна, чтобы… – заговорил Нергал, но его оборвали.

– Человеческая жизнь измеряется в человеческих жизнях. Если нужно убить сотню, чтобы спасти тысячу, долго думать не придется.

– Мы друг друга понимаем, – подхватил Нергал, прильнув губами к кубку. – И очень на друг друга похожи. Здесь, в голове, находится две сущности, Эштон. Одна очень хочет помочь людям, а вторая – боится представить, сколько для этого может умереть…

– Я видел трупы и читал газету. Видно, у вас своеобразное понимание о помощи людям. К тому же, надеюсь про сущностей вы выражались фигурально.

– Естественно, – пожал плечами Нергал. – А помощь людям… Эди Рама выжил сам себя. Я должен был ему помочь, даже если он этого не хотел.

Повисла неловкая тишина. Дворецкий, откинув полы фрака, достал из кармана золотистые часы, и, опустив голову лишь на секунду, вернул её в исходное положение.

– Через десять минут вам, господин, назначена встреча с главой гильдии торговцев нашего филиала и через пятнадцать – со следователем Рони Айландом.

– Пригласи их в галерею на третьем этаже и уверь, что я сразу же составлю им компанию, как закончу здесь, – сказал Нергал, и его помощник быстрым шагом удалился из кабинета. – Ваши коллеги задерживаются, – обращался он уже к магу.

– Проницательно, – ответил Эштон без тени усмешки. – Город излучает серьезное поле в пяти из шести известных подпространств. Трансгрессировать к башне не представляется возможным. Очень большой шанс, что подпространство выплюнет заклинателя в виде непригодном для жизни.

– И какие могут быть последствия этого магического поля для жителей Рондарка? – вопрос звучал так, словно его задавали из приличия.

Эштон помедлил с ответом, глядя, как Нергал Селл достает из–под стола горелку: свинцовая конструкция с зажимами для зачарованного адского камня. Поверх горелки легла металлическая лунка, где уже лежали кусочки сургуча.

– Никаких. В ближайшее время. Человек обладает врожденными механизмами, отрабатывающими сырую магию из тела. Но месяц такого фона приведет к тому, что дети в утробе матери начнут мутировать. Проблемы со здоровьем: в начале ментальным, затем физическим. Массовые помешательства и галлюцинации.

– Я очень рад, что Коллегия магов на нашей стороне, и не допустит подобного в протекторате империи, – улыбаясь, отвечал Нергал, выливая из металлического блюдца на конверт плавленую смесь и помечая её печаткой с перстня.

– Да. Не допустит, – подтвердил Эштон крайне неприятным тоном.

Решение за ним стояло непростое. Он был одним из директоров Коллегии Магов и его аналитика аномалии может привести как к гибели этого города, так и его жизни.

Если Ведоктерия занималась обучением юных магов, созданием артефактов и заклинаний, то Коллегия внедряла полученные знания в обиход, занималась реализацией магических услуг и следила, чтобы в широкую продажу входил только тот товар, который даже при очень большом желании не получится превратить в орудие преступления.

Не прошло и двух веков, как магов решили не сжигать на кострах, а присмотреться к ним. Такое доверие подрывать нельзя – эту мысль понимаешь лучше, если ты долгожитель, который в полной мере осознал значение фразы «история циклична».

Ирония была в том, что именно от слов мага сейчас зависело, будут ли сожжены жители Рондарка или же нет. Но ирония была черной и смеха у мага не вызвала. Он видел, как горят люди, и, будучи далеким от моральных норм, признавал эту картину скорее аппетитной, чем ужасной.

Не больше чем через десять минут в двери кабинета вошли двое, сопровождаемые вездесущим дворецким. Один из них был парнишка: совсем юный, с растрепанными волосами, словно бы он только–только проснулся. Голубые глаза паренька с интересом смотрели вокруг, совсем не отличаясь от глаз ребенка, пришедшего в этот мир вчерашним утром. Следом за ним шел тот, от кого даже Эштона бросало в дрожь: Распутин двигался ровной пружинной походкой ягуара, бросая на людей короткие, но вкрадчивые взгляды, на дне которых полыхало адское пламя. Военный черно–золотой китель с шевронами командующего боевого колдуна на этом человеке выглядели исключительно опасно. Над белой перчаткой Распутина, плавно левитировал кровавый сгусток, на поверхность которого выплывал то неистово вращающийся глаз, то вопящие в немом крике губы.

– Ух-ты! Эта башня просто супер! – первое, что сказал Алистер Лоу. Ректор Ведоктерии. – Трехфазовый заговор камня! И это во времена короля Родимира Кровавого! Найти такую сложную технику на ощупь в их время… воистину, раньше магия охотнее говорила устами магов. А эхо защитных чар над каждым порогом! Отдает модификациями апотропеев прошлого поколения приблизительно второго–третьего ранга. Не дурно, очень не дурно! Ставлю зуб Григория, что заклятье распространяющегося типа! Заговорен весь город. Только поэтому не рассыпался после землетрясения!

Мальчишка поправил рукава мантии и, наконец, обратил внимание на присутствующих, после чего помахал всем ручкой. Примечательно, пальцы ректора были сплошь и рядом покрыты чернилами, а те части, что не утратили телесного цвета, покрылись рубцами и химическими ожогами.

– О, Эштон Сэй–мэй, – ректор слегка поклонился чародею пришедшему раньше остальных. Затем повернулся к Селлу. – Полагаю, Нергал Селл? Новый градоправитель? – новый поклон к человеку в кресле. – Наслышаны. В кабаке, куда зашли мы с Григорием, только о вас и говорили. А еще подавали удивительную дрянь с плавающими глазами! Вернулся во времена, когда был в подмастерье у великой ведьмы Яги!

–Если то были тосты не о моем здравии, я был бы очень признателен, если бы вы дали мне адрес этого заведения, – улыбнувшись, Нергал подался вперед и уперся локтями в столешницу.

Распутин едва заметно улыбнулся. Он ценил обходительность в работе, особенно когда дело касалось поддержания порядка. Среди молодых магов с горячей кровью лучше держать над их головами два ушата с холодной водой…

– Это не так важно, – отрезал Алистер Лоу и сел за один из свободных стульев. Из-за небольшого роста, сидящие видели только голову–прическу. –Я слышал обращение Эштона и полностью согласен с этим решением. Сырая магия живая, дикая. Находиться без природного накопителя для неё значит умереть. И чтобы не окончить свое существование пылью в космическом пространстве, она будет искать себе носители…

– Носители? – спросил градоправитель с интересом.

– Чума, холера, ползучие растения, саранча, – перечислил Эштон, сцепив руки. – Любая форма, которая позволит ей быстро распространиться и паразитировать до кристаллизации в крионит. Если магия не может самостоятельно воздействовать на человека, она найдет способ сделать это из вне, пользуясь более мелкими существами, у которых врожденная защита слабее. Контролировать это будет проще, если очаг локализировать. Да и внутренняя логика стихии перестанет порываться уйти из города через человека, если поймет, что это сделать невозможно.

– Я готов оказать любую помощь, – говорил градоправитель. – Любая ваша просьба станет для меня и города приоритетом.

Григорий Распутин, стоявший за спиной Алистера Лоу снова едва заметно улыбнулся. Затем заговорил:

– Я увидел достаточно. Город будет запечатан до устранения магической аномалии, – шелестящий голос ласкал своими нотами склизкие извилины мозга. – На время исследования Рондарк предоставляет нам абсолютную свободу действий. Также любой из членов Общего совета имеет право вносить коррективы в социальный и политический курс внутри изоляции. Это условие, которое поставлено мной от лица императрицы.

Кажется, только Эштон увидел, как правый глаз Нергала слегка дернулся. Однако тот мгновенно пришел в норму и ответил:

– Слово императрицы некогда освободило этот город. Иронично, что её же слово возьмет Рондарк обратно под крыло империи.

Распутин и Нергал какое–то время сверлили друг друга взглядами. Кровавая клякса в руках Распутина раздулась, потемнела, став едва ли не багровой, а затем лопнула. Кровь не брызнула в стороны, но, облепив невидимые стенки цилиндра, аккуратно стекла на пол.

– Григорий прав, – заговорил Алистер. – Также, если ты, Нергал, выявил желание нам помочь, то нам нужны полные архивы города через полтора часа на первых ярусах башни. Документы, клинописные таблички, схемы, личные коллекции или реликвии храмов. Все упоминания о Арцивусе и его некрополе. Легенды и мифы о Симбивуле, а также все фольклорные находки периода Янтарной Эпохи. Из-за сильного магического поля мы вряд ли сможем произвести сканирование подземных ярусов и геостеллизацию. Эх… а Ведоктерия может отсюда черпать и черпать! Столько дипломных работ в одном городе… Если будет возможность стабилизировать пространственно–энергетическую аномалию, это место могло бы стать отличным местом для активной производственной практики третьего курса!

Судя по горящим глазам мальчишки, подпрыгнувшего на стуле, ректор не шутил. Эштон хорошо знал этого человека по студенческим годам. Лоу был ректором на протяжении всего существования Ведоктерии, которая начинала как очень большая библиотека, которой на сегодняшний день больше пятисот лет. Время научило мальчишку многому, однако первые пару тысяч лет у мужчины всегда самые сложные, как любил говаривать ректор. Затем он менялся в лице и говорил, что не нужно торопиться взрослеть – это чревато преждевременной старостью, а он все еще планирует нажить на такую пенсию, которая сможет разорить казну империи.

Эштон кашлянул и по старой привычке поднял руку, прежде чем заговорить:

– Мы планируем изучать аномалию? Это неоправданный риск, господин Лоу. Если дикая магия войдет в резонанс с нашими внутренними резервами, мы можем попасть под волю роя.

– Этого не стоит бояться, если у вас стальная воля, – тут же ответил Распутин. – А маг на вашем уровне, безусловно, должен быть обладателем именно такой. К тому же, – он хмыкнул. – Вы призвали черта. Фамильяра. И привязали его к себе. Значит опыт в сопротивлении чужой воле у вас тоже имеется. Я прав?

Эштон посмотрел на командующего исподлобья.

– Правы, – ответил он, отметив, что Нергал Селл забавляется, глядя перебранку в рядах магов. – Но мы стоим на костях протомага. Мага основателя. Арцивуса. К тому, что может произойти, не готов никто из нас. Было бы безопаснее…

– Запечатать город, – вдруг заговорил Алистер Лоу. – провернуть такой же фокус, как Содомом и Гомморой, обождать, пока ветер развеет пепел и крионит, а затем покопаться в обломках… И избавиться от единственного шанса заглянуть в гримуар Арцивуса. Ужас! Эштон Сэй–Мэй! Я помню, словно вчера, как увидел тебя на вступительных экзаменах! Увидел огонь в твоих глазах! Запал! Видел, как разгорается уголек в настоящее пламя, когда мы спустились в хранилище, где спят реликты и запретные знания! Этот город может дать человечеству в разы больше, чем отнять. Если бы мы боялись магии, то до сих пор платили за неё людьми и домашним скотом. Магии надлежит приказывать! – черный палец Алистера стукнул по столу как деревянный. – Повторюсь, приказывать. Такие как мы имеем на то права и возможность. Только так можно усмирить аномалию и двигаться дальше. А главное – не бояться!

Эштон промолчал. Идея о том, чтобы лезть в недра города, из–под которого фонит манной, как из жерла средне статического генератора крионита, казалась, мягко говоря, бесперспективной. Шанс умереть намного больше, чем выжить. А ещё есть шанс превратиться в огурец, вернуться в прошлое, образовав временной парадокс, прорвать ткань подпространств и впустить в реальность тварей космической пустоши.