Путь бамбуковой флейты

– Но… почему вы доверяете мне это? – выдохнула я наконец, не в силах больше сдерживаться. – Вы же видите, я почти ничего не помню, не знаю с тех пор, как очнулась.

– Именно поэтому и доверяю, дитя, – ее губы тронуло подобие улыбки. – Ты вне всех игр. Пока что. Но твой дар, Осиэки… твой дар силен. Ты не просто слышишь гул. Я вижу, что ты различаешь слова. А значит, рано или поздно, ты научишься и отвечать.

От этих слов по моей спине пробежал ледяной холод.

– Отвечать?

– Сильнейшие из Слышащих, – голос Сёэн стал тихим, почти шепотом, – не просто слушают ками. Они ведут с ними диалог. Они принимают их силу. Их помощь. Но за все надо платить. Ками не бескорыстны. У них есть свои желания, свои цели. Помогая тебе, они будут ожидать чего-то взамен. Исполнения своей воли. И вот тогда, дитя, ты перестанешь быть хозяйкой своей судьбы. Ты станешь… проводником. Орудием. И сильные мира сего – Император, даймё, главы кланов – захотят поставить этот дар себе на службу. Они будут соблазнять, покупать, угрожать. Они превратят тебя в самую ценную вещь в своей коллекции.

«Ну все как всегда, выставила всех ками коварными монстрами!» – весело вставила трость.

Гребень возразил…а:

«Но в чем-то старуха права, дитя иных миров. Стоит тебе раскрыться, и тебя заставят танцевать под чужую дудку до конца дней. Если, конечно, ты не поумнеешь вовремя, пока есть возможность»

– Вы хотите сказать, что мне нужно скрывать это? Всегда? – спросила я сразу всех – и у сюдо-ин, и у ками.

– Нужно учиться не демонстрировать так явно, – поправила Сёэн. – Сейчас твой дар – как крик младенца. Его слышно издалека. Тебе нужно научиться шептать. А еще лучше – молчать, когда это необходимо. Истинная сила не в том, чтобы демонстрировать ее, а в том, чтобы ею верно распоряжаться.

7. Летящие вдаль журавли

Слова Сёэн многое прояснили. Раньше я старалась не думать, что вероятно мне досталось тело сумасшедшей. Но теперь, сквозь огромное облегчение, пробивалось новое чувство – острое, жгучее любопытство. Если эта обитель была хранилищем ками, если каждый предмет здесь был потенциальным собеседником, то я оказалась не в тюрьме. Я жила в настоящей сокровищнице. И у меня было достаточно времени, чтобы научиться пользоваться ее богатствами.

Мой взгляд на обитель перевернулся в одно мгновение. Теперь я ходила по коридорам не по стенке и с опущенной головой, а с широко раскрытыми глазами, пытаясь опознать живые артефакты и «услышать» их взглядом. И мир заиграл новыми красками. Вернее, голосами.

Старая соломенная метла, всегда стоявшая в углу у трапезной, оказалась ками и притом жутко неприветливым, она тихо и однообразно бубнила о пыли, которую она сметала десятилетиями. А вот глиняная кружка на столе наоборот любезно приветствовала меня и посетовала, что травяной настой сегодня недостаточно крепок. Шепот, который я непрерывно слышала раньше, распался на отдельные голоса, и я постепенно училась определять от чего – точнее от кого, они исходят. Хотя отвечать мне удавалось нечасто. В обители было немало людей, и меня постоянно кто-то сопровождал. Так что, помня предупреждение настоятельницы, я не могла себе позволить поболтать с кружкой.

Одной из тех, кто постоянно попадался мне по пути – как я вскоре догадалась, неслучайно – была молодая послушница по имени Рэн. Ей было лет шестнадцать, любопытные глаза на ее круглом добром лице постоянно высматривали меня в коридорах обители. В отличие от других, кто сторонился «исцелившейся убогой», Рэн, казалось, испытывала ко мне неподдельное, почти детское любопытство. Она часто старалась подсесть ко мне поближе, а однажды, когда Киёми отлучилась, прошептала:

– Вы так изменились, госпожа! Это правда, что к вам вернулся разум? И вы снова такая же, как прежде? Вот же чудо!

Ее голос был полон искреннего восторга, без тени страха или высокомерия. Я попыталась улыбнуться в ответ, но получилась лишь неуклюжая гримаса. Выражения лица все еще давались с трудом, особенно когда я нервничала.

– Я не помню, какой была прежде, – честно призналась я.

– О, я тоже этого не знаю. Когда вас сюда привезли, вы уже были тихой и печальной, – живо откликнулась Рэн. – Я иногда приносила вам цветы с горных склонов. Вы на них смотрели, но, кажется, даже не видели.

В ее словах была такая наивная доброта, что у меня впервые за все это время к горлу подкатил комок не от страха, а от благодарности. Кто-то здесь раньше относился к убогой Осиэки как к человеку, а не к пустому месту.

С того разговора мы иногда пересекались с Рэн то там, то здесь, а иногда она вместе с Киёми сопровождала меня в моих прогулках по различным помещения обители. Я делала вид, что тренирую тело и заново исследую Сэйан-дзи, но на самом деле мне хотелось увидеть как можно больше ками-артефактов. И действительно – живые предметы постоянно встречались мне в самых различных комнатах.

В комнате для медитаций я обнаружила меч, висящий на стене прямо в ножнах, и подошла поближе, что рассмотреть его получше. Вернее, то, что от него осталось. Он висел в самом темном углу, весь в паутине, с потускневшей рукоятью и ржавым клинком. От него исходило не звучание, а ощущение – непоротливое и ленивое. Когда я приблизилась, мне даже показалось, что я чувствую запах старой крови и пыли.

«Убирайся, девчонка, я прекрасно знаю, кто ты такая, но не намерен с тобой общаться», – пророкотал он, и его «голос» был похож на скрежет камня по камню. – «Заняться что ли больше нечем. Только спать мешаешь».

И он умолк, погрузившись обратно в свой тяжелый, безразличный сон. Это был не добрый и не злой ками. Просто уставший. И от этого – еще более жуткий. Я не стала ему отвечать – зачем говорить с тем, кто не желает этого. Да и Киёми не отходила от меня ни на шаг в тот день.

Ками попадались мне во всех помещениях обители, иногда даже в коридорах, но больше всего я встретила их в небольшой библиотеке обители. Видимо сюда сносили все, что нельзя было использовать в хозяйстве. Например, на одной из полок обнаружился длинный, узкий футляр. От него исходила легкая, почти невесомая мелодия – не шепот, а именно тихая, печальная песня, похожая на перебор струн или свист ветра в расщелине. Я прикоснулась к футляру, и музыка стихла, сменившись настороженным, но не враждебным вниманием.

«А? Кто там?»

Я открыла футляр и увидела внутри бамбуковую флейту.

«О, это ты, Слышащая. До меня уже доходили вести о твоём появлении среди нас, приятно познакомиться!»

Голос был молодым, воздушным, с ноткой ленивой заинтересованности.

– И я тебя приветствую, – прошептала я, озираясь, чтобы убедиться, что мы одни. – Что это была за песня?

«О, это? – ками как будто смутился. – Что-то вроде воспоминания. Мой последний хозяин был чудесным музыкантом. Он играл так, что плакали камни. А потом он умер. С тех пор мне скучно».

В его словах прозвучала неподдельная грусть. Я почувствовала странную связь с этим ками. В моей прошлой жизни музыка была всем, и я тоже по ней скучала.

– Я тоже… я играла, – сказала я, и голос мой дрогнул.

«Знаю. Слышу отголоски в тебе. Как эхо. Когда-нибудь, может, возьмёшь в руки эту флейту, что является моим вместилищем?»

Это было первое существо в этом мире, которое обратилось ко мне не с насмешкой или предупреждением, а с просьбой и с надеждой.

Но самый важный разговор состоялся там же в библиотеке, но несколькими днями позже. Между свитками, которые я перебирала, оказался заложен старый веер. Не складной, а круглый, из потемневшей слоновой кости и потускневшего шелка, на котором угадывались следы некогда прекрасной росписи – летящие вдаль журавли.

Когда я взяла его в руки, то сразу осознала, что не просто вещь, а ками-артефакт. Но заговорил он не сразу. Его голос был старым, немного скрипучим, но при этом полным бесконечной мудрости и знания.

«Приветствую Слышащую, что ищет себя. Я вижу смятение в твоей душе и знаю его причину».

Я замерла. Он видел меня насквозь.

– Правда? И какова же эта причина?

«Ты носишь чужое имя, а значит примеряешь на себя чужую судьбу».

– Осиэки… Бремя… – прошептала я. – Да, ты прав. Я не хочу им быть.

«И не должна. Имя – это не просто звук. Тот, кто назвал тебя так, наложил на тебя печать. Чтобы стать свободной, нужно сначала сбросить ярмо».

– Как? – в голосе моем прозвучала мольба.

«Ты не знаешь? – Ками, казалось, удивился. – Ах да, ты дитя других миров… Ну что ж, я расскажу тебе и ничего не попрошу взамен. Слушай же. Есть старый ритуал, простой, но требующий смелости. Нужно объявить миру о своем отречении от старого имени и принять новое, причем сделать это требуется перед лицом свидетелей. Тех, с кем ты преломляешь хлеб. Но будь осторожна. Для людей вокруг это будет не просто смена имени. Это будет бунт. Ты готова к последствиям?»

Я посмотрела на веер. На летящих журавлей, рвущихся в небо. Я вспомнила слова гребня Сёэн о том, что меня «заставят танцевать под чужую дудку». Рано или поздно мне придется вернуться к семье, и если я сейчас не найду в себе смелости, то там, на воле, у меня не будет шанса.

Решение созрело мгновенно.

На следующее утро, когда Киёми привела меня в трапезную, я почувствовала, как на меня устремляются взгляды. Разговоры смолкли, словно послушницы и служанки что-то предчувствовали. Я шла к своему месту, ощущая, как подкашиваются ноги, но заставила себя идти ровно. Сердце колотилось где-то в горле.

Когда все уселись, и трапеза началась, я отложила палочки и медленно поднялась на ноги, привлекая к себе внимание.

– Я хочу обратиться ко всем, кто живёт под сенью обители Сэйан-дзи, – сказала я, и мой голос, еще слабый, но четкий, прозвучал под сводами зала. Все посмотрели на меня с изумлением. Киёми замерла с поднесенной ко рту ложкой похлебки, ее глаза были полны тревоги.

– Все здесь знают, что меня зовут Осиэки из клана Кайдо. И это имя было правдой. После перенесенной болезни я много лет была пустым местом. Тенью. – Я сделала паузу, собираясь с духом. – Но предки даровали мне милость родиться заново в этих стенах. И я больше не хочу нести имя, которое означает «Бремя».

По трапезной прошел шепот удивления. Кто-то ахнул.

– Сегодня я вспоминаю древний ритуал имяотресения, беру вас в свидетели – вас, тех с кем я преломляю хлеб, и говорю, что отказываюсь от имени Осиэки! – я вынуждена была повысить голос, чтобы перекрыть нарастающий гул. – Оно больше не имеет надо мной власти!

Я закрыла глаза на мгновение, вспоминая совет веера и то единственное слово, что родилось у меня в душе как символ надежды и того, чего мне так не хватало.

– Отныне я буду зваться Юмэ Кайдо! – я почти выкрикнула свое новое имя, и оно прозвучало как обещание самой себе. Мечта. Юмэ.

Тишина, последовавшая за моим заявлением, была густой и тяжелой. Но она длилась всего мгновение, а затем взорвалась шепотом, похожим на шипение раскаленного железа, опущенного в воду. Я видела, как побледнела даже привычная ко всему Киёми, а Рэн смотрела на меня с восхищенным ужасом.

Меня не остановили. Не осудили вслух. Но атмосфера вокруг изменилась мгновенно. Взгляды, которые раньше были полны жалости, брезгливости или безразличия, теперь несли в себе смесь страха, неодобрения и… любопытства. Отречение от имени было актом неслыханной дерзости. Я бросила вызов не только своей семье, но и самому порядку вещей, в котором имя определяло судьбу.

Ками предупредил меня, что так будет. Имя давалось при рождении с согласия главы клана и менялось лишь в крайних случаях. Самостоятельно отказаться от имени и выбрать новое – было немыслимо.

Я стояла, чувствуя, как дрожь пробегает по моим ногам, но не садилась. Я смотрела на них, на этих женщин, в чьем мире я оказалась, и впервые за все время чувствовала не страх перед будущим, а головокружительное чувство свободы. Я больше не была Бременем. Я была Мечтой. Юмэ. И каким бы коротким ни было мое оставшееся время здесь, я проживу его как личность. И пусть они смотрят с ужасом. Пусть даже сама Сёэн осудит меня, посчитав это безрассудством. Зато голоса ками вокруг меня в этот миг звучали не как слившийся воедино хаос, а как тихий, одобрительный хор.

8. Голос долга и скорби

Реакция настоятельницы Сёэн на мою дерзость не заставила себя долго ждать. Она появилась на пороге моей комнатушки тем же вечером. Ее лицо было непроницаемой маской, но в глазах я прочитала не гнев, а нечто более сложное – досаду? Признание? Она не сказала ни слова, лишь кивком велела мне следовать за собой.

Мы оказались в ее кабинете – комнате, заставленной свитками и пахнущей древней пылью и воском. Она не предложила мне сесть, и я стояла, чувствуя, как подкашиваются ноги от нарастающего напряжения.

– Мечта, – произнесла она наконец, и слово «Юмэ», произнесенное ей, звучало как приговор. – Красивое имя. Но опасное. Мечты имеют свойство разбиваться о суровую реальности.

– Я предпочту разбиться, чем всю жизнь быть Бременем, – выпалила я, дрожа от смеси страха и решимости.

– Это твой выбор, – холодно ответила она. – Но у меня, как у сюдо-ин этой обители, возможности выбора нет. Ты – дочь клана Кайдо. Твое исцеление, твое… преображение… Все это является событием, о котором я обязана известить твою семью.

Я знала, что рано или поздно это произойдет, но слышать это вслух было все равно что получить удар в грудь.

– Нет! – вырвалось у меня. – Вы же сами знаете… они меня сюда все равно, что сослали! Им нет до меня дела!

– Им есть дело, поверь. Прежде ты была позором, который приходилось скрывать. Теперь ты стала ценностью, которую можно использовать. Твое исцеление – это дар предков в их глазах. Дар, который можно выгодно обменять. Брак, политический союз… твое тело теперь снова имеет значение.

Сёэн вздохнула, и впервые за весь разговор я увидела на ее лице тень усталости, настоящей, человеческой усталости.

– Я испытываю к тебе привязанность, дитя, – сказала она неожиданно мягко. – Видеть, как душа, считавшаяся потерянной, возвращается к жизни… это редкая милость предков. И я бы хотела оставить тебя здесь, научить тебя всему, что знаю сама, хоть это и капля в море.

Мое сердце на мгновение воспряло надеждой. Здесь, в этом странном, тихом месте, среди говорящих вещей, я чувствовала себя… не дома, но в безопасности.

– Но я не могу, – ее голос снова стал твердым и безжалостным. – Я настоятельница этой обители, находящейся на землях клана Кайдо, но я также подчиняюсь законам и договорам. Ты – дочь клана Кайдо. Твое исцеление – это не личное дело. Это событие чуть ли не государственной важности. Я была обязана послать весть твоей семье сразу же, как ты заговорила. И я это сделала.

Я почувствовала, как кровь отливает от лица.

– Что… что это значит?

– Это значит, – Сёэн смотрела на меня с нескрываемой жалостью, – что очень скоро, возможно, через несколько дней, за тобой приедут. Тебя заберут из Сэйан-дзи и отвезут домой, в поместье Кайдо. Обратно в тот мир, из которого ты когда-то ушла.

«Вот тебе и раз» – крякнула трость, что стояла, прислоненной к стене в углу. – «А я и не знал. И когда тогда успела, старая лисица? Из тихой гавани прямиком в пасть к акулам. Удачи тебе, дитя иных миров. Тебе понадобится вся твоя хитрость и изворотливость».

Я не могла дышать. Мысли путались. Домой? К тем людям, которые сдали свою дочь в монастырь, как ненужную вещь? К интригам, к врагам, к жизни, в которой я буду всего лишь пешкой?

– Я не хочу! – пролепетала я, и голос сорвался на детский, испуганный визг. – Я не помню их! Они мне чужие! Я хочу остаться здесь!

Сёэн покачала головой, и в этом движении была неумолимость.

– Пойми, у тебя нет выбора, дитя. Никто из нас не волен выбирать свою судьбу. Мы можем лишь выбирать, как ее принять. Запомни все, что я говорила тебе раньше. Твой дар – твое единственное истинное оружие и твоя самая большая уязвимость. Раньше у Осиэку Кайдо не было способностей говорить с ками. Так что я смогла умолчать об этом, если твой клан узнает об этом – то не от меня. Спрячь его. Окружи себя тишиной. И будь готова ко всему.

Сёэн отвернулась, давая понять, что разговор окончен, и мне можно покинуть её кабинет. Но я не могла пошевелиться, стояла, парализованная, пока ее трость не произнесла с сочувствием:

«Ну что, Мечта, попробуй теперь улететь отсюда. Клетка-то уже захлопывается».

Я не помнила, как оказалась в саду. Солнце уже зашло, но птицы еще радостно пели свои вечерние песни. А для меня мир погрузился во мрак – в прямом и переносном смысле. Все мои попытки стать сильнее, все эти шаги, палочки для еды, новое имя… какая разница? Все это было лишь подготовкой к переходу из одной тюрьмы в другую, более изощренную.

Не знаю, сколько я сидела в этом садике. Меня никто не тревожил до тех пор, пока ко мне не подкралась Рэн.

– Юмэ-син? Что случилось, на вас лица нет…

– Сюдо-ин сообщила мне, что скоро за мной приедут из дома, и я покину обитель.

– О, правда? Вас забирают обратно?

Я лишь кивнула, не в силах вымолвить слово.

– Но… но это же ужасно! – она понизила голос до испуганного шепота. – Простите меня, госпожа, я не хочу вас обидеть, но… все же знают, каков клан Кайдо! Они как пауки, плетущие свои сети! Вас выдадут замуж за какого-нибудь старого даймё ради союза!

Ее слова лишь усугубили мою панику. Рэн подтвердила самые страшные опасения.

– Я не могу этого допустить, – прошептала я, сжимая кулаки. – Я не поеду.

– Но что вы можете сделать? – в глазах Рэн загорелся огонек азарта, смешанного со страхом. Она была молодой и, видимо, жаждала приключений, которых в монастыре было не сыскать.

Мысль созрела мгновенно, ясная и безумная.

– Мне нужно сбежать. До того, как они приедут.

Рэн ахнула, прикрыв рот ладонью.

– Но… но как? Обитель охраняется! На стенах стражники – я знаю, хоть они и не допускаются внутрь. Да и ворота запираются на ночь! И если вам все же удастся покинуть стены Сэйан-дзи, куда вы пойдете? Вокруг горы, дикие звери!

Я долго молчала. У меня были козырь – моё умение общаться с ками-артефактами, но, конечно, я не собиралась в этом признаваться Рэн. Хоть она и относилась ко мне неплохо, но она была местной, и кто знает, как далеко простиралась её снисходительность. Мне нужно улучить момент и посоветоваться с тростью Сёэн – если мне не показалось, то она как буто бы намекала на побег в кабинете своей хозяйки. Вдруг она сможет подсказать мне какую-то возможность, которая не приходила мне в голову. Но до тех пор стоит начать подготовку и заручиться поддержкой Рэн.

– Я пока не знаю, но я придумаю, – сказала я вслух. – Но нужно все хорошенько обсудить. Знаешь ли ты по какому расписанию сменяются стражи в ворот?

Рэн знала.

– Если бы я могла переодеться и притвориться, что я одна из послушниц или служанок в обители… – начала рассуждать я вслух. – Зачем служанки обычно выходят наружу?

– О, я например часто хожу собирать травы, – улыбнулась Рэн. – У ведь состою помощницей при нашей лекарке. Мои руки не так умелы в вправлении вывихов, но я знаю, в какой срок нужно собирать разные травы, чтобы они сохраняли свои целебные свойства. Матушка меня научила.

– Да, это хорошая идея, спасибо, Рэн, – подбодрила я девушку. – Я могла бы выйти среди ночи, чтобы меня меня не заметили другие послушницы, объяснив стражникам, что мне нужно непременно собрать ночные травы…

Рэн слушала, затаив дыхание, ее глаза горели.

– Это и впрямь хорошая идея! И я могу пойти с вами – я знаю одну горную тропу, и провожу вас к ней, госпожа Юмэ! Она крутая, но она ведет в долину, к дороге на север! А затем потихоньку вернусь обратно, когда караул стражников сменится.

Север – это хорошо. Прочь от владений Кайдо, которые были на востоке. К владениям того самого Курокавы, непокорного правителя, о котором читала как-то раз Киёми. Мысли о нем не вызывали доверия, но это было лучше, чем ехать прямиком в пасть к акулам, как сказала трость. И потом я не собиралась там останавливаться. Киёми упоминала, что владения Курокавы – это прибрежная полоска, а через пролив находится материк, на котором живут какие-то там варвары. Подробностей я не знала, но возможно среди варваров мне, беглянке из Кайдо, будет намного безопаснее, чем в отчем доме.

– Да, так и поступим. Но нужно подготовиться в долгому путешествию. Украдкой собрать припасы…

– Я помогу, – воодушевленно закивала Рэн и стала перечислять. – Нужна еда, мешок с водой, теплый плащ с капюшоном, нож…

Я поняла, что смогу довериться своей случайной сообщнице. Она гораздо лучше, чем я, разбиралась в хозяйственных делах в обители. Да и в горы, судя по всему наведывалась регулярно, а значит точно сможет посоветовать, что требуется для долгого пешего перехода.

Мы договорились, что она начнет потихоньку сносить все необходимое в мою комнату, а уйду я через три ночи.

9. Тяжесть украденного плаща

Три дня до побега превратились в бесконечную, изматывающую пытку ожиданием. Каждый час растягивался, наполненный приглушенными звуками обители, каждый из которых заставлял мое сердце замирать. Я жила в состоянии постоянной тревоги, когда кожа кажется слишком тесной, а нервы натянуты до предела.

Мои будни теперь состояли из двух частей: притворства на людях и лихорадочной деятельности в уединении. По утрам я, как и прежде, с показной медлительностью бродила по саду с Киёми, делала вид, что с трудом управляюсь с палочками для еды. Но внутри все было сжато в тугой, трепещущий комок. Я ловила на себе взгляд Киёми – все более внимательный и печальный. Казалось, она что-то знает или, по крайней мере, чувствует назревающую бурю. Ее молчаливая опека стала еще более осторожной, почти прощальной. Ну или я всё себе выдумала, как говорится, на воре и шапка горит.

Истинная жизнь начиналась, когда дверь моей кельи по вечерам закрывалась. Рэн оказалась удивительно расторопной и изобретательной союзницей. Ее визиты были краткими, как выдох, и такими же незаметными. Она появлялась в дверном проеме, быстрая, как ящерица, и исчезала, оставив у моих ног маленький, туго свернутый узелок.

Первым делом она натаскала – уж не знаю, откуда – походной провизии. Не рис, который мы ели в обители, а плотные, поджаристые лепешки из ячменной муки и полоски жесткого, соленого вяленого мяса, пахнущего дымом. Я спрятала их в щель между моей лежанкой и холодной каменной стеной, и оттуда теперь постоянно тянуло сладковатым духом. Потом появился мех для воды – тяжелый, пахнущий речной тиной и старым деревом. Он тревожно булькал каждый раз, когда я задвигала его подальше в щель, словно напоминая о себе.

Самым ценным трофеем стал плащ. Грубый, темно-серый, почти черный, сшитый из овечьей шерсти. Он пах дождем, овчарней и долгой дорогой. Я прижимала лицом к его колючей ткани, и мне показалось, что я уже чувствую на коже холод горного ветра. Плащ был не моего размера, слишком велик и невероятно тяжел, но он обещал тепло и неприметность в темноте. Нож Рэн принесла последним – короткое, острое лезвие с деревянной рукоятью, умещавшейся на ладони.

Кроме этих приготовлений, я не прекращала свои тренировки. Теперь я отрабатывала не плавность, а скорость и тишину. Я заставляла свои все еще слабые ноги быстро и бесшумно пересекать комнату от стены к стене. Прислушивалась к скрипу половиц, запоминая, куда можно наступать, а куда – нет. Я делала упражнения для рук, сжимая и разжимая кулаки, представляя, как опираюсь на посох в горах. Каждый вечер я засыпала с ощущением, что мое тело – это чужая, непослушная лодка, которую я отчаянно пытаюсь направить в бурное море.

На вторую ночь, когда обитель погрузилась в глубокий сон, мое нетерпение пересилило страх. Мне был нужен был совет. Я должна была поговорить с тростью.

Выскользнуть из комнаты оказалось проще, чем я думала. Дверь издала лишь короткий, сонный скрип. Коридор был погружен во мрак и тишину, нарушаемую лишь храпом кого-то из дальних келий. Я шла, прижимаясь к стене, и каменная кладка помогала мне определиться с направлением.

Дверь кабинета сюдо-ин была, как и ожидалось, заперта. Но я пришла не рыться в вещах, а поговорить, и для этого необязательно было проникать внутрь. Я присела на корточки перед щелью под дверью и прошептала:

– Трость, это я, Юмэ, Слышащая. Ты не спишь? Мне нужна твоя помощь.

Сначала ничего не было слышно. Потом из-за двери донеслось негромкое, дребезжащее ворчание.

«Ночные прогулки – дурная привычка, детка. Можно наткнуться на кого угодно, да и старая лисица может что-то почуять и проснуться, а у нее и без того сон, как у птички на ветке».

– Знаю, но я пришла ненадолго. Днём совсем нет возможности поговорить. Ты же слышал, что Сёэн сказала – она сообщила в клан о моём выздоровлении. Мне нужно уходить из обители как можно скорее. Помоги мне, дай совет, как выбраться незамеченной.