Пешка тени

– Она не строила. Она… разбирала. Как часовой механизм. Сначала – душа от тела. Как падение в ледяную пропасть. Потом… наполняла пустоту. Не болью. Хуже. Безразличием камня. Она говорила, чистая боль – проводник, – голос Лианны был пустым. – Чистая душа – источник. Она не мучила. Использовала. Как батарейку.

Она замолчала. Воздух сгустился. Слово "батарейка" ударило под дых, туда, где ноет осколок. Сколько раз меня так использовали? Сколько раз я и сам был разменной монетой? Ненависть, старая, как мир, поднялась комком в горле.

От этих слов стало холодно. Холоднее, чем в ту подворотню, где я понял, что люди – это мясо, а жизнь – дерьмо. Морвенна оказалась не истеричной каргой. А холодным инженером. От этого не становилось легче.

Мы повернули за угол. И упёрлись в стену.

Не в каменную. В стоячую волну искажённой реальности. От неё слезились глаза и выворачивало нутро. Сквозь неё угадывалось нечто – Гнездо. Пространство вокруг него сходило с ума. Тени рождались и умирали. Камни плакали чёрными слезами. Здесь уже не орали. Здесь визжало что-то на частотах, доступных только костям и душе. Давило так, что хрустели рёбра.

Мы стояли на пороге. Свет Лианны померк, съёжился.

– Почти… дома, – прошептала она, и в её шёпоте было столько тоски, что у меня свело челюсти. Вся её святость стала невыносимой.

– Что ж, – я с силой разжал зубы. – Пора вернуть Морвенне её батарейку.

ГЛАВА 40: ТЕНИ ПРОШЛОГО

Шаг в стену искажённой реальности не был шагом. Это было падение в ледяную воду, сотканную из чистого, концентрированного безумия. Давление сдавило виски стальными обручами, в ушах взревел диссонансный гул – костяной скрежет мироздания. Я рухнул на твердь, заходясь кашлем, и тут же почувствовал слабый, но стойкий свет рядом.

Рядом со мной дрожащим серебряным светом вспыхнула Лианна. Её сияние померкло, сжалось под давлением безумия, как огонёк свечи на сквозняке, но не погасло.

– Держись, – её голос пробивался ко мне с трудом, как сквозь толщу воды. – Её ярость здесь… гуще. Я едва могу пробиться сквозь неё.

Я был внутри.

Внутри Гнезда Скверны не было архитектуры. Была её пародия, слепленная безумным скульптором. Стены дышали. Буквально. Каменная кладка ритмично вздымалась и опадала, издавая влажный, хлюпающий звук. «Ну что, архитектор, ты с похмелья проектировал?» – хрипло бросил я в пространство. Коридоры не имели постоянной длины – они растягивались, когда я пытался их пересечь, и резко сжимались, едва я отступал. Я поднял голову. Там, где должен был быть потолок, зияла бездна, усыпанная не звёздами, а застывшими, искажёнными лицами.

Мой внутренний компас взбесился. Игла металась, пытаясь указать на все стороны сразу. Память о боли, мой новый, ущербный дар, захлёбывалась в этом океане чистого страдания. Я закрыл глаза, отсекая безумие визуала. Я не видел путь. Я должен был знать его.

– Чувствуй, – голос Лианны был слабым, но упрямым. Её свет пульсировал рядом, отбрасывая нервные блики на «дышащие» стены. – Я здесь. Иди.

Я делал шаг. Потом другой. Я шёл на ощупь, игнорируя шепотки из щелей. Я был слепым кротом в лабиринте, вылепленном из шизофрении. Но я шёл.

И тогда стены запели. Не песню – знакомый голос. Хриплый, пропитанный перегаром и злобой.

– Смотри-ка, шкет с железякой!

Ледяной ветер обжигал лёгкие. Вонь помоев, дешёвого портвейна и чужого пота. Трое. Старшие пацаны. Не верзилы – поджарые, жилистые, как голодные псы. Их смех – хриплый, надсадный. Они прижимали меня к стене. Кирпич скребёт спину. Я сжимал рукоять заточки – смешного, корявого обломка.

– Дай-ка сюда, поганой рукой не махай, – выдыхает мне в лицо перегаром Гнус.

Сильный удар в запястье. Пальцы сами разжимаются. Нож с лязгом отскакивает по булыжникам.

– На, полюбуйся, – Косой тычет мне в лицо моим же обломком. Острая кромка царапает щёку. Тёплая кровь стекает по шее. – Красиво?

Это было не просто воспоминание. Это была ловушка. Материализованный кошмар. Но боль была… плоской. Картонной. Как укол булавкой после настоящего ножевого ранения.

И тогда из теней за спинами моих мучителей стали появляться другие фигуры. Размытые, но узнаваемые.

Тень богатого купца, у которого я украл фамильную печать: «Вор! Я банкрот! Мои контракты – пыль!».

Тень конкурента-вора: «Это ты подставил меня под стражу, сволочь! Я гнил в тюрьме, пока ты делил мой район!».

Тень благородной дамы: «Вы похитили не колье, вы похитили память о моей матери!».

Их становилось всё больше. Тени тех, чьи кошельки и жизни я облегчил. Они не угрожали физически. Они просто стояли и шептали, их голоса сливаясь в презрительный хор.

Вы всего лишь мелкий воришка!

Паразит! Вы не творец – вы вор!

Ваше наследие – это чужие потери!

Ничтожество!

Давление нарастало. Их шёпот впивался в сознание, искал брешь в моей броне из цинизма.

Я стоял, переводя дыхание, и слушал этот адский хор. И чувствовал… ничего. Ни капли раскаяния.

– Печать? – я хрипло рассмеялся. – Я её, кажется, пропил. С отличным вином.

Тени на миг смолкли, ошеломлённые.

– Твой район? – я повернулся к тени конкурента. – Он и тогда был дерьмом. Я тебя облагодетельствовал. В тюрьме хоть крыша над головой была.

– А память о матери, – я бросил взгляд на даму, – не продаётся. Значит, была не очень ценная. Можешь купить себе новую.

Я сделал шаг вперёд, сквозь призрачную фигуру Гнуса. Тот расплылся, как дым.

– Да, я вор. – мой голос прозвучал твёрдо и спокойно. – Я лучшее, что есть в этом прогнившем городе. Я честен в своём бесчестии. Вы все притворялись святыми, а я просто брал своё. Можешь дать что-то посвежее? Или твоя фантазия на этом закончилась?

Иллюзия дрогнула. Сцена в подворотне поплыла. И сквозь нарастающий гул безумия снова пробился ясный голос Лианны, и её свет вспыхнул ярче, на миг оттеснив тени:

– Это не настоящее. Лишь эхо. Иди на мой голос!

Кошмар рассыпался. Я снова стоял в дышащем коридоре.

«Неплохое шоу. На два с плюсом. Жду продолжения».

Оно не заставило себя ждать. Воздух снова переменился. Пропал смрад скверны.

Пахло… свежим хлебом. И чем-то домашним, уютным. Я стоял в маленькой, скромно обставленной комнате. Уютный очаг, простой деревянный стол. Из соседней комнаты доносился смех. Детский смех.

На пороге появилась женщина. Не тень. Плоть и кровь. Волосы цвета темного меда, собранные в простую, но небрежную и оттого еще более живую прядь, с которой свисала мягкая непослушная прядка. Она улыбалась мне, и в уголках ее глаз лучились смешинки – не приглаженные и вежливые, а настоящие, теплые. Запах свежеиспеченного хлеба и чего-то цветочного, легкого, донесся от нее. За ее юбку, в складки простого ситцевого платья, держалась маленькая девочка. И сердце мое дрогнуло и ушло в пятки, потому что ее темные, почти черные волосы были такими же непокорными, как у меня в детстве, а в уголках ее серых – до жути знакомых серых – глаз притаилась та же тень упрямства, что я каждый день видел в своем отражении.

– Папа! – позвала она.

Искушение было иным. Не властью. Тишиной. Покоем. Нормальностью, которой у меня никогда не было. Той самой жизнью, которую у меня украло проклятие.

Останься, – прошептал тёплый, ласковый голос в моей голове. – Ты же этого хотел. Всё может быть по-другому. Забудь. Останься с нами.

Я замер. Рука сама потянулась к этому видению.

И тут я почувствовал ледяной укол на плече. Холод моего плаща – Безмолвного Стража. Инструмент. Он не блокировал иллюзию, но его чары, оберегающие мою сущность, кричали мне о подмене. Этот уют, этот запах хлеба – они были идеальны. Слишком идеальны. Как на картинке.

Я отдернул руку, сжав кулаки.

– Бред собачий, – выдохнул я. – Не было. Не будет. Обойдёшься.

Видение рухнуло без звука, словно его стёрли ластиком. Я снова очнулся в кошмарном коридоре. Справа в стене зияла трещина – разлом, разрыв. Из него тянуло леденящим холодом самого сердца Гнезда. Это был путь вглубь.

Я не раздумывал. Я шагнул в трещину.

Пространство сжалось вокруг меня с рёвом. Я чувствовал, как каменная плоть смыкается у меня за спиной. Не дверь захлопнулась. Стена. Отступления не было.

Я оказался в узком, тёмном проходе. Давление здесь было таким, что кровь стучала в висках. Воздух гудел, и в этом гуле теперь отчётливо звучали два голоса: зов Лианны и… нечто иное. Что-то древнее и пустое, чего я раньше в этом месте не чувствовал.

Только вперёд.

ГЛАВА 41: СЕРДЦЕ СКВЕРНЫ

Трещина сомкнулась за спиной, отрезав путь к отступлению. Последнее, что я видел снаружи – это искажённое безумием лицо Города. Теперь нас поглотила внутренняя, сконцентрированная агония.

Мы стояли в утробе. Туннель, по которому мы пробирались, расширился, превратившись в огромную, пульсирующую пещеру. Стен здесь не было – вместо них вздымались и опадали волны сгустившегося мрака, в котором проступали обрывки лиц, искажённые криком, тени рук, цепляющихся за пустоту, искажённые силуэты знакомых зданий, расплывающиеся, как кляксы. Это были не просто видения. Это были спрессованные кошмары, страхи и самые тёмные воспоминания всех, кто когда-либо жил и умирал в этом проклятом месте. Воздух был густым и сладковато-гнилостным, им было трудно дышать, каждый вдох обжигал лёгкие. И сквозь всё это пробивался низкочастотный гул – ровный, монотонный, как сердцебиение спящего исполина. Дыхание Глифа.

– Не смотри, – прошептала Лианна, её голос был едва слышен над этим гулом. Её свет, такой яркий снаружи, здесь съёжился до тусклого ореола, отбрасывающего дрожащие блики на «стены». – Они чувствуют взгляд.

Но было уже поздно. Тени шевельнулись. Из массы мрака вытянулась длинная, костлявая рука и схватила меня за запястье. Её прикосновение было ледяным и осязаемым, пальцы впивались в кожу с реальной, физической силой. Рядом раздался смех – высокий, визгливый, полный чистой, нечеловеческой злобой. Он скрежетал по нервам, заставляя сжиматься желудок.

Я дёрнулся, вырывая руку. Тень с шипением рассеялась, но на её месте уже формировались две другие – бесформенные, колеблющиеся, с горящими точками глаз.

– Иллюзии, говорила? – я выхватил арбалет, отступая. – Похоже на иллюзию, да. Прямо как пинок под дых.

– Здесь мысль материальна, – голос Лианны звучал напряжённо. Она парила рядом, и её свет отбрасывал тени от теней, создавая сюрреалистичную войну силуэтов. – Её страх… он здесь повсюду. Он и есть эти стены.

Мы двинулись вперёд, пробираясь сквозь кошмар. Тени хватали за плащ, шептали проклятия голосами давно мёртвых людей, плевались сгустками липкого мрака. Я отмахивался прикладом арбалета, стрелял огненными стрелами, которые на секунду заставляли твари отступать с шипением. Плащ Безмолвного Стража тяжелел на плечах, его чары напрягались, пытаясь сделать меня невидимкой для этого коллективного безумия, но это было как пытаться спрятаться от самого воздуха. Мой внутренний компас, память о боли, бешено крутился, пытаясь найти единственную верную нить в этом хаосе – нить, ведущую к источнику.

И вдруг всё остановилось.

Тени расступились. Гул стих, сменившись звенящей, невероятной тишиной. Давление, сжимавшее грудь, исчезло. И тогда я почувствовал.

БОЛЬ.

Она ворвалась в меня не через уши или глаза, а прямо в мозг, в самое нутро. Знакомая. Родная. Дикая. Но в тысячу раз сильнее. Это был не прежний рёв – это была огненная лавина, сметающая всё на своём пути. Я чувствовал каждый вывернутый сустав Города, каждую слезу на каменной щеке, каждый вопль отчаяния, рождённый в этих стенах. Это была не симфония. Это был большой взрыв страдания.

И это было моё.

Видение сменилось. Я стоял не в пещере. Я стоял на коленях посреди руин своей башни. Передо мной висел портрет. Но он был чист. С него на меня смотрела маленькая девочка с тёмными волосами. И я чувствовал, как по нити, что я когда-то перерезал, обратно в меня, в самое сердце, вливается моя боль. Мой дар. Моё проклятие. Он заполнял пустоту, эту благословенную, тихую пустоту, вытесняя её своим ядовитым, знакомым присутствием.

– Видишь? – прошептал гладкий, вкрадчивый голос Морвенны. Это был не звук. Это было ощущение в каждой клетке моего тела.

– Смотри, – ее голос вполз в сознание, как червь. – Ты пытался выплюнуть свою суть. Глупец. Это не дар – это твое нутро. Ты устроил истерику, чтобы убежать от самого себя. Вернись домой. В боль.

Искушение было огненной волной. Это было так просто. Перестать сопротивляться. Разжать кулаки и позволить этой мощи накрыть себя с головой. Обрести обратно всё, что я потерял. Стать целым.

Я замер. Рука непроизвольно дрогнула, потянувшись к портрету. К своей боли. К себе.

Но я видел подвох. Сквозь наркотический дурман силы я чувствовал чужое присутствие. Вкус этого дара был не совсем моим. В нём была примесь – холодная, металлическая, как привкус крови на языке. Вкус Морвенны. Она не возвращала мне меня. Она предлагала надеть свою собственную, проклятую клетку.

Я отдернул руку, словно обжёгшись о самую суть себя.

– Нет, – я выдохнул, и моё собственное слово обожгло горло. – Мою боль я уже отдал. Нашёл, значит, что с ней делать. На, держи. Обратно не возьму.

Я почувствовал, как ткань моего плаща – Безмолвного Стража – замерла на мне, будто облитая ледяной водой. Его чары, нашитые на него, не блокировали иллюзию, но делали меня скользким для неё. Она не могла зацепиться за мою сущность по-настоящему, ухватить меня. Она скользила по мне, как вода по маслу, не в силах просочиться внутрь.

Видение рухнуло с оглушительным треском, словно разбилось гигантское зеркало. Я снова очнулся в кошмарной пещере.

– Она лжёт! – голос Лианны прозвучал не в голове, а в самой реальности, чистый и острый, как лезвие. Её свет вспыхнул с неистовой силой, добивая остатки иллюзии. – Она предлагает тебе цепь, а не ключ! Единственный путь – вперёд! Только вперёд!

Тишину взорвал рёв чистой, бешеной ярости. Морвенна поняла, что игры не работают.

Пещера взбунтовалась.

Пол ушёл из-под ног. Я едва успел отпрыгнуть на ещё целый участок, чувствуя, как липкая чернота провала пытается засосать меня. Свод над головой с грохотом начал обрушиваться. Я выстрелил стрелой в очередную волну кошмара, превратив её в якорь, и перемахнул на другую сторону, чувствуя, как осколки каменного «неба» бьют по спине. Из стен выросли шипы из спрессованного страха, пытаясь пронзить нас. Это была уже не тонкая магия, не обман чувств. Это было грубое, прямое воздействие на реальность. Агония системы.

Я использовал всё. Огненные стрелы, чтобы ослеплять материализующиеся тени. Плащ, чтобы слиться с бушующей тьмой и проскользнуть под свисающими с потолка щупальцами. И свой внутренний компас – слабый, но упрямый – который вёл меня сквозь этот ад, к самому сердцу бури.

Лианна была моим щитом. Её свет прожигал щупальца, отталкивал самые мощные волны кошмара. Она не атаковала. Она защищала. Расчищала путь. И с каждым её всплеском я видел, как она тускнеет. Её форма становилась более прозрачной, призрачной.

И вот, после очередного прыжка через пропасть, мы прорвались.

Пещера закончилась. Мы стояли на краю огромной, сферической полости. Это и было Сердце Глифа.

Оно пульсировало. Стенки полости были живыми – они состояли из переплетённых светящихся прожилок и чёрных, вязких потоков, которые сходились к центру. В центре висело тело Лианны. Оно было заключено в огромный кристалл из чёрного, абсолютно прозрачного льда. Сквозь лёд было видно её лицо – спокойное, как у спящей, но с лёгкой гримасой боли на губах. От кристалла во все стороны, в стены, в полости, в потолок, уходя в бесконечность, расходились толстые канаты из чистой энергии – светлой и тёмной, переплетённых в мучительном симбиозе. Они пульсировали в такт гулу, питая и питаясь от всего Города.

И у подножия этого кристалла, прикованная теми же энергетическими нитями, сидела она.

Морвенна.

Но не могущественная колдунья, не титанида ужаса. Сидела сгорбленная, измождённая старуха. Её плоть была почти прозрачной, сквозь неё проступали те самые пульсирующие жилы энергии, которые впивались в неё, как иглы. Она была не творцом этой системы. Она была её батареей. Её сердцем и её рабом. Вся её сила, вся её воля уходила на то, чтобы поддерживать это чудовищное сердцебиение.

Она подняла голову. В её глазах не было безумия, о котором я думал. Там была бездонная, леденящая усталость. И холодная, абсолютная ненависть. Ко мне. К Лианне. К самой себе. К этому кристаллу. Ко всему.

Она не стала читать заклинание. Не подняла руку. Она просто посмотрела на меня своим уставшим, ненавидящим взглядом и произнесла хрипло, почти беззвучно, но каждое слово било по мозгам:

– Ты пришёл её забрать? Тогда убей нас обеих. Это единственный способ разорвать петлю.

Она сделала паузу, и в её глазах вспыхнула какая-то странная, жуткая искра.

– Но сначала… я тебе кое-что покажу.

ГЛАВА 42: ЦАРЬ-БОГ

Тишина, последовавшая за её словами, была гуще смолы и тяжелее свинца. Казалось, само Сердце Глифа затаило дыхание в ожидании. Морвенна не стала его ждать.

Она не произнесла заклинания. Не сделала сложного пасса руками. Её движение было простым и страшным в своей будничности. Она поднесла исхудавший, почти прозрачный палец к собственному виску, словно поправляя невидимую прядь волос. А затем – резко, с отвратительной силой, – сделала выбрасывающий жест в мою сторону.

Физического удара не было. Был толчок – изнутри. Меня будто выдернули из моего тела за шиворот, вышибли дух одним коротким, безжалостным движением. Сознание сорвалось с якорей и провалилось в стремительную, оглушающе тихую воронку. Последнее, что я успел почувствовать в реальности, – леденящее прикосновение энергетических нитей, уже тянущихся от Морвенны, чтобы оплести моё обездвиженное тело, и отчаянный, срезанный крик Лианны.

Я открыл глаза. И не понял.

Я стоял на площади. Но не на той, знакомой, залитой грязью и отбросами. Эта площадь сверкала. Солнечный свет, настоящий, тёплый, золотой, заливал отполированный белый мрамор под ногами. Воздух… воздух пахнет. Цветами. Свежим хлебом. Чистотой. В горле не першило от смрада, в лёгкие не впивались когтями гарь и боль.

Я сделал шаг. Моё тело было лёгким. Слишком лёгким. Под рёбрами не ныло, спина не горела старыми шрамами. Я посмотрел на себя. Грязный, пропахший потом и страхом плащ исчез. На мне были простые одежды из добротной ткани, чистой и целой. На поясе не болтались ни арбалет, ни «Око». Руки были пусты.

Вокруг меня двигались люди. Они не шарахались, не косились с ненавистью. Они улыбались. Легко, непринуждённо. И они смотрели на меня. Не со страхом. С… благоговением? Любовью?

Ко мне подбежала девочка с косичками и, сияя, сунула мне в руку полевой цветок.

– Для тебя, Хранитель! – прощебетала она и убежала.

Ко мне приблизился стражник в сияющих, но практичных доспехах. Он не сжимал рукоять меча. Он склонил голову в почтительном поклоне.

– Ворон-хранитель, день добрый. В Нижних кварталах всё спокойно, как вы и повелели. Инцидентов нет.

Мой цинизм, мой старый, верный друг, зашевелился на дне этого неестественного спокойствия. Инцидентов. Какое сладкое слово для драк, воровства и выбивания долгов. «Как вы и повелели». Я попытался вызвать в себе память. Ощутить хоть отголосок того внутреннего компаса, памяти о боли. Ничего. Только тихий, ровный гул… нет, не гул. Мелодию. Слаженную, гармоничную. Здесь не было трещин. Не было боли. Этот мир был идеален и прочен, как алмаз.

Ко мне подошла Она. Не та, высохшая тень у кристалла. Морвенна. Мудрая. Спокойная. Одетая в строгое, но красивое платье. Её глаза светились интеллектом, а не безумием.

– Ты выглядишь озадаченным, – её голос был приятным, низким, полным уверенности. – Расслабься. Это не иллюзия. Это – потенциал. Ты победил. Ты сделал выбор. Тот самый, единственно верный.

Она повела меня по городу, и её слова лились, как мёд, заливая последние островки сопротивления в моём мозгу.

– Ты не уничтожил Сердце Глифа. Зачем? Это совершенный инструмент. Ты подчинил его себе. Ты используешь его силу не для подавления, а для порядка. Ты не источник боли, – она остановилась и посмотрела на меня прямо, – ты её управитель. Ты заставил её работать на жизнь, а не на смерть. Смотри.

Она показала рукой. На клумбе среди роз работал крупный мужчина со шрамом через всё лицо. Я узнал его. Гнус. Один из тех пацанов из подворотни. Он аккуратно подрезал кусты и напевал.

– Он наш лучший садовник, – заметила Морвенна. – Его агрессия нашла выход в созидании.

Мы прошли дальше. Мимо меня пробежала группа детей, их вёл бывший карманник Сычик – теперь учитель младших классов.

– Он учит их не воровать, а чувствовать карманы. Для их же безопасности. Видишь? Никаких краж. Никакой грязи. Вечный порядок. Ты можешь быть его Хранителем. Царем в мире, где у вора нет ни дел, ни цели. Где сама твоя суть становится ненужной. Разве не этого ты хотел? Покоя?

Всё было идеально. Слишком идеально. И тут я понял, в чём подвох. Я видел их всех насквозь. Я видел подавленную ярость Гнуса, готовую прорваться наружу от одного неверного слова. Я видел нервный, лихорадочный блеск в глазах Сычика, который лишь загонял свою манию контроля в рамки дозволенного. Я был тем же циником. Видел все их слабости, все их тёмные уголки. Но теперь это знание использовалось не для моей выгоды, а для поддержания этого хрупкого, тотального равновесия. Я был богом-циником. Тюремщиком в раю. И это было самой изощрённой ловушкой.

И тогда солнце померкло.

Всего на секунду. Слово кто-то щёлкнул выключателем. Вслед за этим из-за угла донёсся короткий, отчаянный детский плач. Но это был не ребёнок. Это был голос Лианны, прорезавший умиротворённую атмосферу, как стеклорез.

Люди вокруг замерли. Их улыбки не исчезли – они застыли, неестественные, восковые. У стражника дернулся глаз. На миг все они стали куклами, у которых дёрнули за ниточки.

Это не твой мир! – прозвучало у меня в голове. Это был не звук, а ощущение, чужая мысль, вползшая в мой разум. Голос Лианны. Сдавленный, полный боли. – Это её клетка! Она заковывает меня в плоть! Проснись!

Иллюзия тут же восстановилась. Солнце засияло с удвоенной силой. Люди снова заулыбались, задвигались. Морвенна-советница мягко вздохнула.

– Неудивительно. Отголоски старой боли. Система всё ещё нестабильна после перехода власти. Но мы всё исправим. Скоро.

Но трещина была сделана. Голос Лианны становился настойчивее, отчаяннее. Он звучал уже не как случайный шёпот, а как надрыв, как крик, бьющийся о стены моего сознания. И я увидел, как на безупречном мраморе площади, прямо у моих ног, появилась тонкая паутинка трещины. Из неё сочилась знакомая чёрная, вязкая смола.

Я понял. Это не просто сон. Каждый её крик в реальности – это молот, бьющий по этой идеальной картинке.

Передо мной стоял выбор. Принять этот рай. Стать его богом. Или…

Я посмотрел на Морвенну-советницу. На её мудрое, спокойное лицо. И моя собственная ухмылка, старая, кривая, вернулась ко мне.

– Знаешь, какая главная проблема в раю? – я осклабился, – Здесь нечего красть. А я, на минуточку, вор. Скукочища смертная.

Я не пытался проснуться. Я ударил по этому миру изнутри. Я собрал всю свою волю, всю свою ядовитую ненависть к этой сладкой лжи и… захотел, чтобы небо треснуло.

Оно треснуло. С оглушительным грохотом, как падающая гора. Идеальный белый мрамор почернел и поплыл. Улыбки людей сползли, обнажив пустые, испуганные рты. Солнце погасло, и мир начал рушиться, смываясь потоками чёрной жижи.

Сознание влетело обратно в тело с таким щелчком, что кости затрещали. Из идеально чистого рта вырвалась, струя вонючей желчи, а по коже поползли струйки липкого пота, смешанного с сажей Гнезда.

Реальность вернулась. И она была ужасной.

Я был опутан с головы до ног энергетическими нитями, исходящими от Морвенны. Они жгли кожу, сковывали движение. Ритуал был в самом разгаре. Кристалл с телом Лианны светился, режа глаза, словно осколки стекла. От него к её духу, стоявшей рядом со мной, тянулся почти сформировавшийся луч чистой энергии. Её дух был едва виден, почти прозрачен, её черты расплывались. Ещё несколько мгновений – и всё было бы кончено. Она бы исчезла, навеки заточённая в своей плоти, став вечной батареей.

Морвенна, прерванная в самый критический момент, застыла в неестественной позе. Её голова была запрокинута, руки раскинуты. Ритуал не был завершён, но и не сорван. Он завис на острие ножа, излучая нестабильную, дикую мощь, готовую разорвать всё на части. Она медленно повернула ко мне голову. В её глазах не было ни усталости, ни ненависти. Только чистая, животная ярость загнанного в угол и лишённого добычи зверя.