После развода. Заберу тебя себе

Как бы меня ни душили слёзы, как бы мне ни хотелось волчицей выть на луну, я дала себе слово не показывать боль. Я не только себе нужна, у меня ещё семья, сын!

– Откуда у тебя синяки? – строго спросил отец, продолжая сжимать ворот водолазки. – Лер, ты подумай, прежде чем соврать. Твой отец полжизни отдал службе в полиции. Я такие отметины с пяти метров распознаю, а к ним статью УК РФ могу процитировать.

– Не надо, пап. Врать я тебе не могу с детства, но отказаться отвечать на вопросы имею право. Статью не помню, но уверена, она есть, – я не могла выносить этот пронизывающий взгляд.

Отец, словно хищник, учуявший запах крови, приступил к допросу. И как бы я не сопротивлялась, рано или поздно придется рассказать правду. И про тот вечер два месяца назад, когда я застала мужаего за невинным развлечением с одной из своих любовниц, и про угрозы, и про контракт, который я бездумно подписала лет шесть назад.

– Уверена? – отец встал с качелей и отошел в угол, закуривая. – Лерочка, ты знаешь, есть такие ситуации, когда молчание – зло. Люди очень быстро принимают доброту за слабость, а после твое молчание принимается за согласие. Знаешь, сколько я за свою жизнь видел такого?

– Пап, просто не говори маме. Ты, кстати, у неё был? – моя топорная попытка сменить тему не прошла, и папа усмехнулся, но поддался.

– У мамы всё хорошо, если анализы будут в норме, то в понедельник выпишут. Но ты даже не пытайся зубы мне заговаривать. Что у тебя с шеей? – отец буквально прижал меня, к чему прибегал крайне редко, но сейчас… он нависал надо мной, смотря в глаза, будто искал признаки вранья.

Как бы мне ни хотелось поделиться болью, как бы ни хотелось сбросить с сердца эту навязчивую тяжесть, умом я понимала, что этим человеком должен быть не отец. С его вспыльчивостью, страстью к справедливости и нетерпением к физическому насилию он точно наломает дров. А это сейчас на руку только Малышеву.

– Мам! – Ванька выбежал во двор так вовремя, что я не удержала улыбку. Отец поджал губы, пообещав взглядом продолжение разговора, но сейчас мне нужна передышка. – Ну что? Ты поможешь нашей команде?

– Лёд будет готов через неделю, Вань. Раньше никак не получится. Твой тренер вывалил на меня целый ворох проблем, ну как я могу их решить за час? – поправила ворот водолазки, чтобы Ванька не увидел моего «ожерелья» из синяков. – Нет, я, конечно, могу «включить» политика и наобещать вам с три короба, но ты будешь первым, кто притянет меня за язык.

– Мам, я просто прошу, чтобы ты не отмахивалась, – Ванька утянул меня на уличный диванчик, обнял за плечи и прижался губами ко лбу. – Если мы зацепимся в регулярке, то о нашем городе узнают! Это наш шанс, мам! Ты пойми, через год часть нашей команды по возрасту не сможет играть за молодежку! Воронин, Кузичев, Майков… Тебе не жалко парней? А вдруг им предложат контракт в ВХЛ? Мам, ты готова пожертвовать…

– Ваня! Ну, я с одним ребёнком иногда справиться не могу, а ты меня за всю команду призываешь ответить, – встала и направилась в дом, потому что с самого утра ничего не ела. – Я сказала, что сделаю всё, что в моих силах?

– Сказала…

– Тогда будь добр, не дави на мать. Лучше расскажи, кто вообще такой этот ваш Добрынин?

– Ой, Добрыня….

Взгляд Ваньки стал таким живым, восторженным, полным сдерживаемой бури. А ведь я помню, ещё несколько лет назад сын клялся, что больше никогда не будет заниматься хоккеем, пока не сменится тренер. Нарочно тупил лезвия коньков, прятал амуницию, сбегал из дома, только бы не идти на тренировку к этому зверю.

Но теперь сын светится при малейшем упоминании, и, кажется, отец точно в таком же восторге. Они наперебой начали рассказывать мне про наглого тренера. Но я тут же вспоминала, что именно он спас меня от Малышева, и чувство благодарности перебивало раздражение.

Но это было только начало удивления. Со слов моих мужчин выяснилось, что уже несколько лет в нашем городе живет настоящая звезда КХЛ. Правда, сломленная, травмированная, живущая вдали от суеты столицы.

– Ему позвоночник дважды собирали, – аккуратно прошептал Ванька, понимая, что заходит на скользкую дорожку. А меня уже скручивало от ощущения тревоги и животного страха за своего сына.

– И ты всерьез считаешь, что я должна помочь вам гробить своё здоровье? – прошептала я, а после встала и медленно пошла в свою комнату.

– Мам! А ты больше не садись за руль, не переходи дорогу, ведь статистика дорожно-транспортных происшествий куда страшнее! – зло прокричал Ванька, ударяя кулаком в дверь. – Ты же мэр? Так издай указ, чтобы люди не летали на самолётах, не передвигались на поездах! Почему у нас летом туристов катают на катерах? Почему вообще пляж открыт? А вдруг они утонут, разобьются, покалечатся? А про акул забыла? Выходи, будем смотреть «Челюсти». Мать, ты – мэр. Тебе и карты в руки. Давай… Спасай человечество!

Чёрт… Сын прав, вот только что делать с материнским сердцем? Что делать с воображением и с той яркой картинкой непоправимого, что может случиться в любой момент тренировки.

– Дочь, не руби с плеча, – зашептал папа, аккуратно постукивая в дверь. – У парней игра через два дня на выезде. Просто попытайся понять своего сына…

И меня вновь подвели к тупику, где из выходов – только отступление. Либо назад, либо продолжать биться лбом о бетонные стены чужого выбора.

Отступать я никогда не умела, страх презирала, а вот благодарность Добрынину была настойчивая. Именно она и зудела в моих мыслях, убеждая, что если не помогу я, то новому мэру будет просто не до хоккейной команды и её тренера с амбициями с Эверест.

– Значит, есть шанс выиграть, Никита Петрович? Ну, давай посмотрим… Сим-Сим, откройся.

И вместо того, чтобы думать о Малышеве, о словах Вани, я села за компьютер, разыскивая информацию о Добрынине. Что ты за фрукт такой?

Глава 7

Пятнадцать минут до совещания, а всё, о чем я могу думать – о сыне, чей телефон второй день недоступен. Они с командой отправились на выездной матч заранее, чтобы иметь возможность потренироваться на чужом льду.

Я всегда знала, где и с кем мой сын. И Ваня никогда не спорил, не играл в «повзрослевшего подростка», не мотал мне нервы, с пониманием относясь к материнской тревоге. А сейчас обиделся. Конечно, я по-своему была неправа. Могла промолчать, подумать, а уже после делиться своими страхами. Но ведь и он слишком бурно отреагировал!

За этими переживаниями даже поход в ЗАГС превратился в рутину. Я просто не заметила, как написала очередное заявление на развод, понимая, что в лучшем случае оно затеряется, а в худшем – окажется пеплом в мусорной корзине. Но, тем не менее, дышать стало как-то легче, потому что, в отличие от этих «милых» работниц ЗАГСА, я не предавала себя.

Меня Малышев не продавит, не купит и не запугает. Моя жизнь – только моя, и жить для галочки его непомерных амбиций я не собираюсь.

Странная ситуация. Мэр – я. А городом заведует Малышев и его семейка.

– Валерия Ивановна, все в сборе, – шепнула Клавдия, заглядывая ко мне в кабинет. – Вы пока заседаете, я сбегаю на обед.

Собрала документы и вошла в переговорную, приветствуя начальников департаментов. Хотя это слово слишком громкое… Небольшая группа активистов, продолжающая сражаться, и то из огромной любви к месту, где родились.

Эти собрания были обязательными, но зачастую превращались в спор – какая сфера больше требует финансирования, а какая должна встать в очередь, ибо бюджет далеко не резиновый.

И как же я оказалась права, потому как уже через полчаса кабинет гудел от надрывных криков.

– Так! Что вы устроили? Петров, ну не могу я не отремонтировать детский сад. Кстати, твой Мишка, кажется, тоже туда ходит, – голову снова тисками сжало, тупая боль стала растекаться по затылку, а взгляд то и дело касался экрана телефона, чтобы проверить уведомления от Ваньки. – Или ты хочешь, чтобы дети по группе в резиновых сапожках ходили?

– Не хочу! – встал Петров, временно заменяющий представителя образовательной части. – Но и здание дома культуры, прости господи, тоже нуждается в ремонте. И я напомню вам, что именно там находятся все кружки и секции. Ну, Валерия Ивановна, вы хотите, чтобы наши дети лишились возможности развиваться?

Да что ж такое-то? Я ещё от давления за судьбу молодых хоккеистов не отошла, а мне уже вину за детские кружки вменяют. Я так поседею раньше времени!

– Стоп… – мозг вдруг включился, складывая картинку старой постройки, гордо именуемой ДК, и огромное здание ледового дворца, площади которого преступным образом пустуют. После разговора с Добрыниным я не поленилась и обошла всю территорию, отмечая и вполне сносное футбольное поле, и детскую игровую площадку.

– Петров, ты же понимаешь, что косметическим ремонтом не отделаться?

– Конечно! – взвыл он, радуясь, что я наконец-то его услышала. – Там только капиталка!

– А что если мы перенесем все секции в здание ледового дворца? Вы вообще помните, сколько там пустующих площадей? Денег для дома культуры нет, но мы можем использовать те объекты, крыша которых не норовит рухнуть, – от бурлящего адреналина я даже сидеть на месте не могла. Вскочила и начала расхаживать вдоль окон. – Петров, а ведь в школе мы именно туда ходили и на акробатику, и на шахматы. Ты помнишь?

– Конечно, помню…

Городок у нас был небольшим. Все друг друга знали, а мои ровесники в основном состояли из одноклассников, также не решившихся уехать.

– Дмитрий Саныч, – я аккуратно подошла к главному по строительству. – А давайте устроим проверку? Оценим качество помещений, привлечем санэпидемстанцию, проверим безопасность? Поднатужимся для молодого поколения?

– А почему бы и нет? Центр города, близко и к школам, и к детским садам. Логистика вполне адекватная. Родители нам только спасибо скажут, – Кулаков Дима пожал плечами и сделал заметку в ежедневнике. – Когда?

– Вчера, Дмитрий Саныч. Ещё вчера…

– Понял. Разрешите выполнять?

– Петров, поезжай с Дмитрием Санычем. Думаю, к вечеру вы должны успеть оценить состояние здания. Если всё хорошо, то запустим приказ официально. Договорились?

– Есть! – Петров сгреб документы в портфель и бросился догонять Кулакова.

Да, город крошечный, полный проблем, забот. Зато люди неравнодушные, искренне влюбленные в место, где выросли. И на душе так хорошо стало, тревога рассеялась, впуская надежду, что день не безнадёжно испорчен.

– Ну что ж… – я встала, намереваясь сворачивать затянувшееся совещание, но именно в этот момент из приёмной послышался шум.

Двери переговорной с грохотом распахнулись, являя озлобленное лицо Малышева. Он был красный, щеки то надувались, то проваливались, очерчивая скулы. Мгновение, и он взглядом нашел меня, а после ощерился.

– Что происходит? – меня током прошибло, по позвоночнику пробежала волна ненависти, плотно сплетенная с ужасом.

Мало ему позора? Мало того, что про нас шепчутся, мусоля сплетни? И самое интересное, что их распускают как раз те, кто денюжку от этого урода скушал. Так он ещё и в мэрию явился, чтобы окончательно растоптать мою репутацию?

– Привет, родная, – Малышев быстро пересек кабинет, схватил меня за руку, рывком притягивая к себе. Вел себя как хозяин, так нагло, похабно и бестактно! – Как же я соскучился, женушка. М-м-м-м-м… Ты до сих пор пахнешь сладкими лимонами.

В кабинете повисла тяжелая напряженная тишина. Присутствующие замерли, но лишь на несколько секунд, потому как, очнувшись, они суетливо стали собирать вещи, только бы убежать.

– Ой, мы пойдем, Валерия Ивановна…

– Стоять, Лютин! – заорала я, пытаясь вырваться из стальной хватки Малышева. Пыталась оттолкнуть, но чем сильнее я сопротивлялась, тем большее он сжимал меня. Как куклу… – Ты начальник полиции? Вот, забери товарища! Выведи его! Чего ты стоишь?

– Лер, ты чего? – Лютин с шумом сглотнул ком, растерянно осматривая Виктора, с которым дружил ещё со школы. – На мужа заявлять? Не-не, дорогие, но я в эти игры не играю.

– Лютин, ты при исполнении, вообще-то! – прикусывала щеки изнутри, только бы не расплакаться. Билась как птица, пытаясь вырваться из рук мужа, но тот словно играл, то ослаблял силу, то сжимал так, что выть хотелось. Он играл мной, наслаждался и гримасой боли, и выдохом облегчения. Питался всем спектром эмоций, как психопат конченный. – Выведи гражданина! Это мэрия или проходной двор?

Да он же ничего и никого не боится! Стоит тут хлыщ прилизанный, полный уверенности, что ему можно всё! И ему верят, потому что в нашем мире страху проигрывает даже добропорядочность.

– Валь, – Малышев снисходительно кивнул Лютину, указывая на дверь. – Дела семейные, сам понимаешь. Не мешай и дверки за собой закрой, а то женушка у меня страстная, громкая. Это же мэрия, а не публичный дом…

– Валя! Не смей! – хрипела я, отбиваясь от Малышева, как только могла.

Руки болели, ладони пекло так, что я не чувствовала их. Дубасила по нему, пытаясь задеть ногтями, чтобы сделать больно и оставить отметину взамен.

Но Виктору надоело терпеть, рванул, прижимая меня так, чтобы и шелохнуться не могла. Сжал рукой мой затылок, впиваясь пальцами, чтобы всю силу его гнева ощутила.

– Лютин, помоги мне! – рыдала я, наблюдая, как трусливо убегает начальник полиции, способный только пузо свое отъедать и лысину почесывать.

Не отводила глаза, чтобы он понял меня, пожалел… Чтобы доказал, что мужики в нашем гребаном мире ещё существуют.

Глава 8

– Лютин, сволочь! Помоги! – рыдала я, видя, как трусливо убегает начальник полиции. В его глазах застыли ужас, бессилие и немое согласие с неминуемым преступлением. Он будто сожалел даже, вот только что мне с этого? И с каждым шагом выражение его лица становилось все более отвратительным, жалким. – Трус! Лютин, ты трус!

– Заткнись, Лерка! – заорал Малышев, как только дверь закрылась. Пальцы его сжались, зарываясь в волосы, чтобы ещё больнее сделать. – Ты какого черта опять на развод подала? Кажется, мы с тобой обо всем договорились!

– Тебе, тварь, со мной никогда не договориться! Отпусти!

– Да пожалуйста…

Малышев вдруг рассмеялся, только от этого звука ещё страшнее стало. Виктор толкнул меня лицом в стол, прижал рукой между лопаток, ещё и коленом упёрся в поясницу, окончательно лишая возможности двигаться.

– Не хочешь говорить? А чего ты хочешь? Может, тебе завидно стало? Скажи, Лерка… Потекла тогда? Возбудилась? Тебе понравилось следить за тем, как секретарша мужа твоего ублажает? А знаешь, как Наташка умеет? Ууууу, – захрипел Виктор мне на ухо. – Она просто богиня минета. Горлышко у нее тугое-тугое, горячее-горячее…

Я с такой силой кусала щеку, что в какой-то момент по языку разлился вкус крови. Рыскала по столу, пытаясь найти хоть что-то, только бы остановить этого обезумевшего зверя.

– А ты так же хотела, да? Болван, согласен. Забыл и про жену, и про долг супружеский. Безналичный расчет принимаете? Готов отработать с пенями…

– Ненавижу тебя! – хрипела, отчаянно пытаясь скинуть его гадкие руки. – К блядям своим иди отрабатывать. А мне не трогай!

К горлу тошнота стала подкатывать, каждое его касание лезвием полосовало. Я даже рыдать не могла, просто вопила как ненормальная, пока Малышев не устал и не заткнул мне рот ладонью.

Его пальцы больно прошлись по бедру, задирая юбку и растягивая кружево белья. Я вся сжалась, пыталась не подпустить к себе его грязные руки, ласкавшие чужих баб.

Рвотные позывы были такими яркими, я даже дышать толком не могла. Захлёбывалась чувством отвращения.

– Тебе же всегда нравилось, как я тебя трахаю, Лерочка. Ты у меня дама горячая, все соки выжимаешь, потеть по-настоящему заставляешь…

Сопротивляться было невозможно, я рыдала, пыталась кричать, старалась укусить. Хрипела, надеясь, что сейчас кто-нибудь войдет.

– Сука… Лерка, а ведь ты ни разу не симулировала! Можно же было притвориться, вскрикнуть, потрястись в наигранных спазмах, как все бабы нормальные делают! Но ты же правильная, честная, отчаянная… На лице сразу статус недотраха светиться начинает, чтобы меня задеть, чтобы импотентом немощным выставить. И все равно тебе, что муж подыхает от усталости. Тебе с самой собой-то противно не бывает? Не устаешь гоняться за идеальностью? Лер, тебе уже давно не шестнадцать, а мир до сих пор яркий, как в мультиках. А ведь жизнь другая. Подстраиваться надо, силу других признавать, – хрипел Малышев, упираясь мне в задницу каменным стояком. – И мою силу признаешь…

Малышев зарычал, устав от безрезультатных попыток коснуться плоти, устал сражаться, очевидно, думая, что я сама должна была раздвинуть ноги, показав, как сильно хочу его. Он рывком задрал платье, пытался подцепить резинку трусов, но как только ладонь коснулась кожи, во мне что-то сломалось…

Жалость, принятие – все пламенем пыхнуло. Затаилась, как мышь перед ловушкой, и как только Виктор чуть ослабил хват, чтобы сдёрнуть с меня белье, вырвалась, падая на пол.

– Я ж за тобой со школы бегал, дура… Готов был в лепешку расшибиться, чтобы ты заметила меня, чтобы полюбила! Но ты, сука, королева ледяных королев!

– Не трогай меня, мразь! – заорала я так, что деревянные панели переговорной заскрипели.

– Мразь? – Малышев отреагировал быстрее, чем я смогла отползти, схватил меня за ногу, выворачивая так, чтобы я на спину перевернулась. – А чего это ты за мразь замуж вышла? А? Сама в ЗАГС побежала, несмотря на запрет родителей, на косые взгляды, на то, что в нас никто в этом гребаном городе не верил. Серая мышь, дочь мента и учительницы начальных классов и мальчик из богатейшей семьи. Чего же ты тогда не сопротивлялась?

– Потому что я в тебя верила, Малышев! – перекатилась на спину, выставляя руки перед собой так, чтобы он и приблизиться не мог. – Поверила, что золотой мальчик, выросший за спиной такого великого папы, не может оказаться моральным уродом. А ты не человек, ты подонок и ублюдок!

– Бедняжка, – Виктор снова сжал мои руки, пытаясь скрутить их, чтобы обездвижить. – Знаешь кто моральный урод? Знаешь? Твой Ларин, от которого ты в шестнадцать залетела. Вот моральный урод! Совратил глупую девчонку, а ты до сих пор о нем думаешь, да? И сыну его фамилию дала, и мою не взяла. Что ты за сука?

– Не смей! – заорала я и дернула головой, намереваясь зубами вцепиться в его наглую морду. – Он в сто раз лучше тебя был! Не смей говорить о нём!

И так горько стало! Столько цинизма, столько желчи было в его словах, столько уверенности и безнаказанности. Он и правда возомнил себя королем. Хочет – баб трахает, хочет – жену на поводке держит. Он же меня специально запугивает, заставляет думать, что я – тварь бесправная, что игрушка его, собственность.

Для него мое прошлое – удавка, потянув за которую можно душить, делать больно. Слушала его хрипы, понимая, что нравится ему это… Нравится ему видеть меня вот такой – бессильной, слабой, уязвленной. И сколько же Виктор копил это в себе? Сколько лет ненавидел за то, что не выбрала его тогда, в школе?

Ненавидит за то, что был вынужден принять проигрыш?

И это появление посреди совещания, и трусливо сбежавший Лютин, и сотрудники ЗАГСа, уже во второй раз теряющие моё заявление. Он показывает власть, преимущество связей, преимущество силы физической, прекрасно понимая, что не к кому мне больше обратиться…

– Если ты не подпишешь документы, – я уворачивалась, не давала себя поцеловать. Его холодные сухие губы наждачкой скользили по щекам, шее, а мне было противно… – В СМИ пойду. Посмотрим, как ты отмоешься, Малышев. Мне терять нечего!

– Сука!!! – заорал Виктор и замахнулся, с оттяжкой впечатываясь тыльной стороной ладони мне по лицу. – Только попробуй, гадина! Раздавлю! И тебя, и сынка твоего, и всю семейку!

Я не ожидала этого. Не успела сгруппироваться, отчего голова каучуковым мячиком отпружинила и впечаталась в рассохшийся паркет.

Боль ожогом ошпарила! Перед глазами сизый туман расплылся, в ушах шумело море, а дышать стало так невыносимо! Я не могла сопротивляться, сил просто не осталось, вяло билась ногами, уже перестав контролировать слёзы.

Сквозь пелену ощущала, как гадко и отвратительно Малышев целует шею, он словно нарочно ласкал свои же отметины, радовался, восхищался, заставляя бояться и за себя, и за семью свою.

Слезы бесконечной пеленой текли по лицу, только бы размазать это мгновение, чтобы не запоминать, чтобы забыть! Урод… За что? За что?

Я всегда поддерживала, всегда была рядом, никогда не напрягала его проблемами, никогда не просила денег, не сидела на шее! Хотела быть самостоятельной, достойной уважения, а в итоге лежу на полу под собственным мужем и молю о пощаде…

Как ненормальная гипнотизировала дверь, молясь, чтобы Клавдия уже вернулась с обеда… Она-то не предаст! Она не бросит меня на растерзание этому монстру, который так долго прятался за личиной приличного мужа.

И Бог явно услышал мои молитвы! Дверь распахнулась, являя мощную фигуру, сначала застывшую в проёме, а после молнией рванувшая в нашу сторону.

Но это была не Клавдия…

Глава 9

– Опять ты? – взревел Добрынин, срывая с меня мужа, как щенка дворового. И столько силы было в этом движении, что он сам растерялся. Малышев даже отпор дать не успел, кубарем выкатился из переговорной, рассыпая мат, которого я никогда от него не слышала.

– Вы как, товарищ мэр? – шепнул Никита Петрович, присаживаясь рядом. Он почти не смотрел на меня, продолжая контролировать Малышева, зато сильные руки быстро прошлись по платью, расправляя складки, чтобы прикрыть мою наготу. И только тогда помог подняться.

– Спасибо, – сгребла ткань его толстовки, пряча лицо, чтобы не показывать своего жалкого вида.

И Добрынин это понял… Ему хватило всего нескольких секунд, чтобы сориентироваться и отодвинуть меня за свою спину. И я спряталась… Отвернулась, тихо глотая слёзы унижение, пыталась отдышаться, сжимала руками горло, только бы остановить рвущиеся рыдания!

Я не покажу ему, как мне страшно… Никому не покажу!

Добрынин убедился, что стою, что не бьюсь в истерике, и только после этого бросился к дверям, чем только придал ускорения Малышеву. Тот павлином поправлял свой дорогущий костюм, скалился, не сводя с меня взгляда.

Он был растерян, зол, пытался обуздать гнев, чтобы не наломать дров. Малышев не из тех, кто рубит с плеча, он всю жизнь продумывает всё на два шага вперед, оттого и пауза эта нелепая повисла в воздухе. Тишина и лишь тяжелое дыхание…

Виктор вздрогнул, словно сбрасывая мимолетную оторопь, усмехнулся, готовясь к атаке, но в этот момент из коридора раздались голоса и суетливые шаги.

– Что происходит? – Клавдия влетела в приёмную, сжимая в руках стопку документов из архива. – Лера? Лерочка… Что случилось?

Старушке не потребовалось много времени, чтобы понять, что именно тут происходит. Ну а следом вбежал бледный от шока Лютин, уставший ждать своего дружка у здания мэрии.

– Лютин, ты вообще мент или кто? Почему здесь посторонние? – старушка среагировала мгновенно и шибанула стопкой документов Лютина по голове.

– Клавдия, это что – оскорбление при исполнении? – Лютин замер между Добрыниным и Малышевым, растопырив руки так, чтобы они друг другу глотки не перегрызли. – Вить, пойдем. Успокоимся, кофе выпьем…

– Ты вообще кто такой? – процедил муж, игнорируя трясущегося от ужаса Лютина. – Это моя жена, а ты нам шалить мешаешь…

– Дома шалить будешь, клоун, – Добрынин согнулся, чтобы не давить на Малышева мощью своей фигуры. Казалось, он еле сдерживает себя, чтобы не кинуться на Виктора. Видела, как сжимаются кулаки Никиты, как его челюсть становится стальной, налитой бурлящей яростью. – Сам уйдешь? Или помочь?

– Ты смертник, что ли? – расхохотался Малышев, напирая на Лютина, чтобы ушел и не мешал. – Но тем даже интереснее. Многих таких вот смельчаков на своем пути встречал. И если тут и есть клоун, то это точно не я… Неделя, и ты точно так же, как Лютя, будешь спокойно наблюдать за тем, как я жену свою «люблю» в самых извращенных способах. Молча, потому что от бравады уже ничего не останется. Слово даю, козёл… Ну, или ты прямо сейчас извинишься, и мы всё забудем.

– В очередь, урод, за извинениями становись. Их я по вторникам обычно раздаю. А сегодня? Упс… Четверг, придётся подождать. А замолчу я, только когда тебя, упыря, земелькой прикопаю на заднем дворе, – голос Добрынина гудел воем парохода. Он заполнял всё своей мощью, душил напором, придавая силы. – Ты не того словами пугать решил.

– Ты отбитый на голову, что ли? Вообще знаешь, кто я? – Малышев так резко бросился на Никиту, вот только тот как стоял скалой неподвижной, так и остался. И я было уже выдохнула, как его мощный кулак с треском впечатался в скулу мужа.

– Ты ублюдок, который бьёт женщин, и это всё, что нужно знать о тебе, – Добрынин покосился на Лютина, но тот отвернулся, прикинувшись и слепым, и глухим. – Ты – пустое место, потому что только ничтожество будет кичиться тем, чего отродясь не было. Запомни, клоун, ты – ничтожество!