Королевский аркан

– Какую?

– Петруша утащил у Александра Ивановича бутылку вермута. Так забавно! – Она так же легко, как до этого плакала, залилась смехом. – Он же непьющий! Но вот что-то на него нашло, представляете?

– Когда это было?

– Где-то за месяц до того, как он… Ну, вы понимаете. Саша обычно не проверяет бар, там столько всего… Он по чистой случайности обнаружил, что бутылки нет. Сначала мы подозревали Лиду. А потом спросили Петрушу, он сразу и раскололся. Не думал, что мы заметим. Просил прощения! Саша еще смеялся, что наконец-то у нас нормальный дворецкий, который ворует выпивку у хозяев.

– Вы знаете что-нибудь о его семье?

– Ну а как же! У него сын, Митя, выдающийся молодой человек! Они с нашей Лидой встречаются, между прочим. Ох, она с ним хоть за ум взялась. Ему постоянно гранты выдают. И на конференции за границу он чаще ездит, чем мы на отдых. Прекрасный мальчик, отзывчивый такой. И диссертацию писать успевает, и преподает в своем вузе…

– Где он учился? – спросил Гройс.

– Не помню… Что-то математическое. Это важно? Я могу Лиду позвать.

– Нет, пока не стоит.

Гройс откинулся на спинку дивана, изучающе рассматривая хозяйку.

Перед ним была деятельная бездельница. Теннис, верховая езда, коучинг, ретриты, раскрытие женской энергии, стихи, живопись… Анастасия Левашова написала и проиллюстрировала две невыносимо сентиментальные книги для детей, занималась дизайном интерьеров, выводила новую породу лошадей и участвовала в благотворительности. Она была невероятно энергична и в этой энергичности абсолютно бесплодна. Гройс даже сочувствовал ее созидательным импульсам. Не подкрепленные ни трудом, ни одаренностью, они вырождались в пустые хлопоты.

И конечно, она была красива. Блондинка с нежной кожей, едва тронутой загаром. Но лицо ее к сорока пяти приобрело надменно-самоуверенное выражение – и оттого огрубело.

– Я чувствую здесь присутствие человека с большой внутренней силой, – сказал он без перехода. – Женщина. Она для вас важна.

– Божечки! – Левашова даже в ладоши захлопала. – Как вы все видите? Или вам Лида рассказала? Вы можете рассмотреть, какого цвета у нее аура? Не у Лиды, а у Марианны. И узнаете, где она сейчас?

Понемногу Гройс вытащил из Левашовой, что с апреля она «плотно работает с тарологом». Насколько плотно? Раз в неделю. Марианна – человек потрясающе одаренный, она как родниковый ключ, к ней можно припадать и пить, пить информацию, словно ключевую воду… Какую информацию? Например, в начале мая Марианна предупредила, что намеченное путешествие может оказаться опасным.

– Мы в конце июня планировали отдых, но я заставила мужа сдать билеты. Извините, но когда своими глазами видишь Башню и всех этих падающих человечков… Мы делали расклад на ближайшие события, и Марианна даже побледнела, когда ее перевернула. Собирались двадцать седьмого июня на Мальдивы… Марианна перестала к нам приходить, и я не могу до нее дозвониться.

– Я заметил что-то странное в оставшихся от нее вибрациях, – осторожно начал Гройс.

Левашова выжидательно смотрела на него.

– Вы пытались ее найти?

– У меня только номер телефона, я звонила, он отключен. Честно говоря, я особенно не беспокоюсь. Марианна предупреждала, что иногда ей нужен полный информационный детокс. Вы же понимаете, мы все отравлены. Она должна сохранять свой дар неприкосновенным. Я сама делала на нее расклад, мне выпало, что она вернется в начале осени. Жаль, конечно, всё лето без нее…

– Я не могу разглядеть, откуда Марианна появилась. – Гройс прищурился в пространство. – Вижу смутную фигуру за ней. Мне не нравятся ее эманации… Они могут косвенно влиять на энергетику вашего дома, если эта фигура вам близка.

– Я не помню, представьте себе, кто дал мне номер Марианны, – растерянно сказала Левашова. – У нас был девичник, человек двадцать, я многих едва знаю… Почти у всех свои тарологи, а я одна как изгой. Поделилась своей бедой с девочками, и мне накидали контактов. Я бы в ватсапе посмотрела, но у меня после обновления история переписки просто исчезла.

«Удобно, – подумал Гройс. – С другой стороны, ничего исключительного. Может, и стерлась. Может, и впрямь не помнит, кто подсунул таролога».

Он поднялся:

– Пора взглянуть на место, где душа покинула тело.

Левашова проводила его на второй этаж. Здесь, на взгляд Гройса, обстановка была поживее: и натюрморты на стенах, и разнообразный декор в напольных вазах – длинные, как удочки, разноцветные колосья, букет изумрудно-синих перьев, которые в таком количестве наводили на печальные мысли об участи бывшего обладателя.

– Весь персонал живет в Синем доме, – говорила женщина. – Но батлеру всегда выделялась комната в этом здании. У него все-таки особенный статус, я думаю, вы понимаете. До Петруши у нас служили двое. Их полностью устраивала одна из гостевых комнат. Но он почему-то невзлюбил ее и попросил переселить его сюда. Муж говорит: светелка на выселках.

Они действительно прошли насквозь весь второй этаж и остановились в конце коридора. Левашова достала ключи.

– Петруша сам выбрал это место. – Она будто извинялась за что-то. – Здесь вообще-то был запланирован гостевой гардероб для верхней одежды, поэтому видите, какие замки? На ключ запирается. – Она принялась дергать ключом в замочной скважине, и Гройс невольно поморщился. – Петруша никогда им не пользовался, даже когда днем ложился вздремнуть, он был сторонником обязательного дневного сна, у нас в договоре с ним не обеденные часы прописаны, а «сонные»… На ночь тоже не закрывался. Только перед самоубийством… Очень некрасиво с его стороны, вы так не считаете?

– Почему? – удивился Гройс.

Левашова посмотрела на него прозрачно-зелеными, как вода, глазами.

– Покончить с собой в доме своего нанимателя – скотство, – неожиданно сухо сказала она. – Он нас очень разочаровал. Это как повеситься в детском саду. Моя дочь могла его найти…

– Может быть, именно поэтому он и запер дверь? Анастасия Геннадьевна, в доме есть камеры?

– Нет. Только периметр под наблюдением. Я не выношу камеры в жилых помещениях.

Ключ наконец щелкнул, дверь распахнулась.

– Можно я не стану заходить? – поежилась Левашова.

– Всё в порядке. Так даже лучше. Ваши эманации не будут заслонять самое существенное, – успокоил Гройс.

Узкое окно, двойные рамы. Он открыл створку и убедился, что забраться по стене может только геккон.

Значит, ты взял из хозяйского сейфа пистолет, вернулся сюда, сел за откидной столик размером с крышку унитаза, написал записку. Лег на кровать и застрелился.

Почему у тебя, Петр Алексеевич, все места проживания напоминают купе поезда? И кровать такой же ширины, и столик оттуда. Куда ты ехал всю жизнь и почему ты забрался в эту конуру вместо того чтобы расположиться по-человечески?

Гройс покрутился в центре, воздев руки к потолку, на тот случай, если здесь все-таки установлены камеры. Пошумел тибетской чашей. Встал на колени, пораскачивался влево-вправо. Из чистого хулиганства изобразил земной поклон, в чем сразу раскаялся. Во-первых, мешало накладное брюхо. Во-вторых, он чуть не оторвал бороду, прижав ее ладонью к полу.

«Хорош энергопрактик! Потерял растительность на фронтах боев с нечистым духом».

Когда истекли пятнадцать минут, Гройс вышел из комнаты покойного мажордома. Лицо его было строго и замкнуто. Он молча дал знак Левашовой следовать за ним и вернулся на первый этаж.

– Положение дел таково, – веско сказал он с интонацией хирурга, извещающего, что операция не терпит отлагательств. – Много выбросов. Протуберанцы искаженной духовной энергии. Вы правильно сделали, что не стали заходить внутрь. К сожалению, они, подобно тяжелым металлам, накапливаются в пространстве. Не просто так самоубийц не хоронят в церковной ограде. Люди в древности понимали побольше нашего… Видите ли, мы взаимодействуем друг с другом в первую очередь энергетически. Если есть проблемы, сразу замедляются кровоток и лимфа. Я советую вам и вашему мужу проверить кровь у своего терапевта. Анализы не будут безупречными. Отсюда один шаг до инсультов. Батарейка нашего жизненного ресурса может разрядиться в ноль.

Левашова отчаянно закивала. Лицо у нее было такое, что Гройс на мгновение устыдился своего жестокого розыгрыша.

– Вы можете это снять? – спросила она.

– Ваш батлер был человеком чрезвычайно мощным в смысле энергетики, и после его суицида… Ну, представьте, что трактор пропахал полосу в поле. Я способен засеять ее, чтобы проросла трава. Но это долго, и все равно останется след в земле. Вам же необходимо уничтожить всю негативную энергию. – Он сделал вид, что задумался, потирая усы. – Самое целесообразное в вашем положении – прибегнуть к помощи магнита.

– Что это значит?

– Магнит, – принялся объяснять Гройс, – это человек, который по какой-то причине генерирует очень слабое поле. Вы, например, не смогли бы быть магнитом. Я вашу энергию ощущал даже из-за закрытой двери. Сильная, белая, ровная… А есть люди, у которых энергия – как волокна переваренной моркови. Короткие, вялые. Такая личность может сработать энергетическим капканом. Она очень легко притягивает чужую негативную энергию и аккумулирует в себе. Как сосуд, в который засасывает джинна, понимаете? В вашем доме поселился злой джинн. Кто знает, на какие разрушения он способен! Я не рискну дать прогноз, а я, поверьте, занимаюсь своим делом не первый год.

– Я всё поняла… А такого человека можно как-то нанять? Я просто никогда о них не слышала…

Гройс усмехнулся:

– Ну, эти люди не афишируют свои услуги. И даже, будем откровенны, их обычно используют втемную. Дайте пораскинуть мозгами…

Он выдержал долгую паузу, предоставляя ей возможность обдумать идею и отмести ее как безжалостную, сказать, что нужен другой способ, нельзя же на живого человека, как на червя, ловить дрянную энергию покойников… Но Левашова ждала, и на лице ее была написана только надежда.

– У меня есть одна знакомая, – уронил Гройс. – Молодая девушка. Они как раз частенько слабенькие в смысле собственной шакти… Между прочим, по профессии – горничная. Не уверен, уместно ли предложить вам взять ее на работу…

– Потрясающая идея! – с чувством воскликнула Левашова и схватила Гройса за обе руки. – Спасибо, спасибо! Мне говорили, что вы кудесник. Как мне вас отблагодарить?

– Об этом говорить рано. Сначала мы должны убедиться, что наш… э-э-э… сосуд совершает ту неосознанную работу, для которой мы его предназначили. Это очень тонкая материя. – Гройс пошевелил в воздухе пальцами. – Я полагаю, через неделю, максимум две мы увидим результаты.

– Ирине Мукосеевой не помешает помощь, – неожиданно трезво заметила Левашова. – Это наша старшая горничная. Вторая совсем расклеилась после гибели Петруши. Это понятно. Мы все потрясены и переживаем горе, каждый по-своему. Петруша был частью нашей дружной семьи.

Гройс попросил не провожать его. Он вышел в пустынный холл и остановился перед зеркалом. Сверху доносились шаги, голоса, из кухни в другом крыле долетали ароматы стряпни и стук ножа, но все эти запахи и звуки на мгновение показались ему эфемерными. Словно реален был только этот внушительный особняк, имитация барской усадьбы, а от людей в нем осталось лишь эхо некогда живших.

Невидимый Селиванов, серьезный, до смешного напыщенный, возник на верхних ступеньках лестницы и осуждающе покачал головой. «Что ты творишь, Миша…»

«Прости меня, Петя. Но раз уж ты сделал такую глупость и помер, грех этим не воспользоваться».

– Здравствуйте, – сказали за спиной.

Гройс вздрогнул и обернулся.

Девушка лет двадцати с небольшим без улыбки смотрела на него. Распущенные волосы до плеч, светлые, как у матери. А глаза карие, в отца. Гройс провел немало времени, изучая фотографии Левашова. Невысокая, в теннисном платье, в котором, конечно, никто не станет играть в теннис. До Гройса доносился запах ее духов: свежих, с нотой растертых в пальцах листьев. Для пионерского галстука она была слишком взрослой, а для весла – чересчур изящной, но ее определенно хотелось разместить где-нибудь в картинах Дейнеки. Например, в «Раздолье».

– Вы, должно быть, Лида, – сказал Гройс.

Даже имя ее отсылало к тому времени, не нынешнему.

– А вы – Ефим Борисович?

Она простым и естественным жестом протянула руку. Перед его именем Лида сделала едва уловимую паузу: вспоминала, как он представился ее семье.

Гройс бережно подержал в руках маленькую теплую ладонь.

– Спасибо, что посоветовали меня Анастасии Геннадьевне. – Он понизил голос. – Я понимаю, как неловко вам было говорить матери неправду.

– Надеюсь, от моего вранья будет хоть какая-то польза. Терпеть не могу врать без смысла и результата. Вы что-нибудь узнали о Марианне?

– Только то, что она была очень общительна. Здесь поживет одна моя знакомая. Может быть, ей удастся что-то выяснить у горничных. Со мной они откровенничать не станут.

– Это хорошо, – кивнула Лида. – Надо ведь делать хоть что-то, правда? Если Мите от этого будет легче… Где ее поселят, вашу знакомую, мама уже сказала?

– Не знаю.

– Наверное, в Синем доме, – задумчиво сказала девушка.

Гройс подошел к окну. Среди деревьев виднелась одноэтажная постройка зеленого цвета.

– Вы имеете в виду вон то здание?

Она негромко засмеялась:

– Да, это оно. В детстве мне ужасно хотелось, чтобы оно было синим, и я стала называть его «Синий домик». Ни у кого не получалось меня переубедить, я стояла на своем: синий – и всё. Отец подозревал у меня дальтонизм. Таскал по врачам, пока не убедился, что всё в порядке. Но с тех пор он для всех остался синим. Сейчас это дом для персонала, а раньше там держали собак… Когда мама пыталась разводить борзых.

Он задал ей вопрос, который не стал задавать Левашовой:

– Вы знаете, почему Петр Алексеевич покончил с собой?

– Нет, что вы! Он был очень закрытым. Человек в футляре. Никого из нас не подпускал близко.

– Даже вас? – с улыбкой спросил Гройс.

– Особенно меня! Вы не представляете, как он переживал из-за наших отношений с Митей!

– Потому что вы – дочь его нанимателя? – прямо спросил Гройс.

Брови у нее взлетели вверх. Лида покачала головой, как взрослый, удрученный глупым детским вопросом.

– Потому что Митя – будущая звезда! Он станет большим ученым. Петр Алексеевич беспокоился, что Митя, не знаю, растрачивает себя, что ли…

– Он сам вам сказал?

– Петр Алексеевич в последнее время был сам не свой. Я всегда чувствовала, что он мною недоволен. Однажды даже сорвался. Отчитал меня за то, что я пользуюсь влюбленностью его сына. Ну конечно, пользуюсь! – Она развела руками. – Я же в него влюблена!

«Я же влюблен», – вспомнилось Гройсу.

Он попытался осмыслить эту картину: дворецкий, упрекающий дочь хозяина.

– Не подумайте, что Петр Алексеевич мне нагрубил, – сказала Лида, будто прочитав его мысли. – Ничего такого. Просто он в принципе редко раскрывал свои чувства. Ну, ему как бы положено, да? Я иногда думала, что он когда-то начал играть роль, как в британских сериалах, и незаметно вошел в нее и с тех пор не может выйти.

– Да нет, по-моему, он всегда таким был, – задумавшись, сказал Гройс.

Тут же упрекнул себя в неосторожности. Неизвестно, как много рассказал Митя своей подружке. Может быть, он не стал упоминать, что его отец и «энергопрактик» когда-то были знакомы.

Лида не обратила внимания на его оговорку.

– Это ведь вы нашли тело? – спросил Гройс.

– Господи, нет! Я только услышала выстрел. В ту среду я осталась дома. Должна была поехать на учебу, но плохо себя чувствовала с утра. Валялась в своей комнате, слушала музыку. И вдруг грохнуло. Я сразу поняла, что это выстрел, мы с папой пару раз ездили на охоту… Никакой дичи, правда, не убили… Ну, не важно. И я почему-то подумала, что это может быть только у Петра Алексеевича. Наверное, потому, что больше никого, кроме нас, не было.

– Вы не пошли к его комнате?

Она удивилась.

– Я побежала сразу к охране. Олег дежурил, он… Сначала он мне не поверил – сам-то он ничего не слышал.

– Как такое возможно? – заинтересовался Гройс, прекрасно представлявший, как далеко разносится звук выстрела из огнестрельного оружия.

– Ну-у-у… Он клипы смотрел. В наушниках. Только маме не говорите! Иначе ему влетит. Я говорю: «Олег, кажется, стреляли». Он схватил оружие, велел мне оставаться в будке и убежал. Вернулся очень быстро. Сначала не хотел мне рассказывать, что случилось.

Гройс помолчал, наблюдая за ней.

– По-моему, всё было не совсем так, – сказал он наконец.

Лида покраснела и побарабанила пальцами по стеклу.

– Вы правы. Я увязалась за Олегом, – призналась она. – Он сразу побежал наверх, постучался в дверь, звал Петра Алексеевича… Мне кажется, я уже понимала, что произошло. Потом Олег открыл дверь мастер-ключом, и мы его увидели… Вернее, сначала кровь везде.

Она сморщилась.

– В комнату мы не заходили, стояли в дверях. Олег сразу позвонил начальнику охраны, потом в полицию. А я сидела у стены и думала, что кто-то должен Мите сказать, только не полицейские, нельзя такое от чужих людей узнавать… – Она обхватила себя руками. – Я не смогла. До сих пор стыдно. С ним папа поговорил.

– А как ваш отец, Лида, относится к Мите? Простите мое любопытство…

Она просияла, и лицо ее стало таким красивым, что Гройс на мгновение забыл о цели своего визита.

– Митю все любят! Его нельзя не любить.

* * *

– О дивный новый мир! – сказал Гройс, садясь в машину к Никите. – На самом деле тот же самый, что и раньше, однако перевернутый с ног на голову, что может вводить в заблуждение относительно его свойств.

– Вы о чем? – спросил Маевский.

Он медленно вел «хонду» через то, что именовалось коттеджным поселком. С его точки зрения, вокруг творился какой-то Диснейленд. Дворцы, башни, каменные ограды, которые подошли бы средневековым замкам… Неподалеку в загоне ходили лошади, такие блестящие и гладкие, словно в конюшне держали полк рабочих котов для вылизывания лошадиных шкур. В стороне виднелся загон. В нем занималась худенькая всадница на вороном коне. Ожидая Гройса, Никита успел подойти поближе и поглазеть.

Конь был огромен и мохнат. Ноги его колосились. Из пасти должно было вырываться пламя и, несомненно, вырывалось, когда никто не смотрел. Маевский был потрясен этим зрелищем. Но еще больше его потрясло, когда полчаса спустя Гройс, проезжая мимо, глянул на всадницу и покачал головой:

– Фриза? Для выездки? Совсем людям заняться нечем.

Маевский мало что понял, но осуждение уловил очень хорошо.

– Вы о чем? – второй раз спросил он.

– Фриз – упряжная лошадь, – сказал Гройс, явно думая о чем-то своем. – Создана, чтобы тянуть, а не возить. Спина у них слабая…

– Спина слабая? – изумленно повторил Никита. – Вы вон про ту дуру с гривой?

Старик рассеянно взглянул в окно:

– Дура с гривой верхом скачет. А конягу этого лучше в катафалк.

– В катафалк? – ужаснулся Маевский.

Гройс покосился на него.

– Запрячь. Чтобы тащил катафалк. Что, собственно, до сих пор и делается на родине этих прекрасных животных.

– А почему мир перевернутый?

– Да потому что не богачи возражают против брака их дочери с нищим сыном дворецкого, а дворецкий не желает брака с их семьей.

– Поясните, – попросил Никита.

Гройс откинулся на спинку кресла и прикрыл веки. В этом образе, с пузом и бородищей, он выглядел моложе, чем в родном облике, но Маевский дождаться не мог, когда Михаил Степанович избавится от реквизита и предстанет в своем нормальном виде, то есть тощим старикашкой в костюме с иголочки.

– Я уже рассказывал: Петр Селиванов – бывший экономист, аскет и сухарь, всю свою жизнь положивший на сына. Женоненавистник и педант без чувства юмора. Я был убежден, что из него получился идеальный дворецкий, и так оно и вышло. Митя – это звезда, озарявшая руины Петиной жизни. Единственный смысл его существования. Митя блестяще окончил математический факультет в Высшей школе экономики и сейчас, насколько мне известно, занимается топологией на стыке математики и физики. Он аспирант, преподает и одновременно занимается наукой. Чтобы ты лучше понимал отношение к нему Селиванова: несмотря на то, что у них имеется собственное жилье, Петя годами оплачивал сыну съемную комнату рядом с институтом. «Мальчик не должен тратить свое бесценное время на дорогу». Отыскал для сына чистенький уголок с видом на парк и с квартирной хозяйкой, которая привечает Митю и следит, чтобы тот не остался голодным. Я видел, как ты скривился, когда Митя сказал об оплате его отпуска. Но для Петра, поверь, было за счастье тратить деньги на сына. С деньгами, к слову, у Пети отношения никогда не складывались. Более-менее зарабатывать он начал только в бытность свою мажордомом. Или, как нынче говорят, батлером. Кто бы мог подумать, что фамилия персонажа в знаменитой книге переводится как «дворецкий». Ты мог?

Маевский даже не понимал, о какой книге идет речь.

– Михаил Степанович, а вас-то как судьба свела с подобным фруктом? – не удержался он.

Они выехали из поселка. За ними закрылись кованые ворота и по обочинам встали высокие темные ели. Еще один блок охраны – и только красно-белый шлагбаум остался над виляющей лентой дороги. Никита прибавил скорость.

– А очень просто, – сказал Гройс. – Видишь ли, Петя Селиванов был больше всего озабочен тем, чтобы добыть денег. Талант сына – это прекрасно. Но он требует поддержки. Стоит ли удивляться, что в какой-то момент Петр Алексеич дошел до мысли об азартных играх!

– Дворецкий делал ставки в казино?

– Ну нет! На это ему все-таки хватило ума. Однако в юности, как многие люди его поколения, он играл в покер и считался хорошим игроком. Он нашел подходящую компанию и поставил все имеющиеся деньги. Рассчитывал сорвать большой куш.

– А почему не сорвал? – Маевский слушал очень заинтересованно.

– Видишь ли, Селиванов действительно разбирался в карточных играх. Но он совершенно не разбирался в людях. А ведь это гораздо, гораздо важнее! Его партнерами по столу были каталы. Но он об этом не знал. Дела его шли все хуже, в какой-то момент он был близок к полному разорению – того рода, от которого не восстанавливаются, – и в этот самый момент я и вмешался.

Гройс замолчал.

– Почему? – спросил Никита, когда стало ясно, что старик не собирается продолжать.

– А? Что, прости?

– Почему вы вмешались? – повторил Маевский. – Вы же не были с ним знакомы?

– Не был, – согласился Гройс. – Видишь ли, мне стало его жаль. Он чем-то отличался от других желающих получить легкие деньги. А я к тому времени видел много разных типажей… Он был, если можно так выразиться, из идейных. И в каком-то смысле абсолютно бескорыстен, потому что ни копейки из выигрыша – если бы случилось так, что он выиграл, – Петя не потратил бы на себя. Как я сказал, он был скромен и неприхотлив в быту. Я сменил его за тем игральным столом, и часть его денег мне удалось вернуть. Не все. Но Петя был достаточно умен, чтобы постфактум понять, от чего его спасли. Некоторое время он питал ко мне искреннюю благодарность.

– Некоторое время?

– Любое чувство со временем выветривается, – пояснил Гройс. – Благодарность – быстрее прочих. Чрезвычайно летучее и неустойчивое соединение.

* * *

– Я сосватал тебя Левашовым, – сказал Гройс в спину Айнур.

Она резала зелень для салата, склонившись над столом. Сто раз ей повторял: сядь, не нагружай спину…

Не прекращая занятия, Айнур сухо ответила:

– Я не пойду замуж.

Гройс хмыкнул, и она отложила нож в сторону. Вопросительно уставилась на него.

– Мне нужен свой человек в доме Левашовых. Петр Селиванов там покончил с собой. Его сын был у нас, помнишь?

Девушка молча кивнула.

– Для хозяйки я сочинил легенду: якобы кто-то должен взять на себя плохую энергию после самоубийцы. Эта идиотка согласилась. Так что ты там будешь в качестве громоотвода. Но поскольку тебе нужно сблизиться с прислугой, я сказал, что ты – домработница, сможешь помогать по хозяйству.

– У таких людей нет домработниц, – поправила Айнур. – У них горничные.

– Это ты верно заметила. Извини, я распорядился твоей судьбой без спроса… Но Маевского к ним не запустишь, водители там свои, да и сомневаюсь я, что от водителя будет какой-то прок. Об этом тарологе, Марианне, могут что-то знать горничные. Постарайся расположить их. И понаблюдай за жизнью обитателей дома… Впрочем, тут не мне тебя учить. Тебе придется ночевать в общем домике для персонала…

Лицо Айнур приняло страдальческое выражение.

– Знаю, знаю, – виновато сказал Гройс. – Компенсирую неудобства двойной оплатой. Потерпи, пожалуйста. Если ты за неделю ничего не выяснишь, я тебя заберу оттуда, договорились? Завтра утром Маевский отвезет тебя на место. Собери всё необходимое на неделю.

Айнур кивнула и вернулась к пахучим листьям базилика.