Баю-бай, нитка за иглой ступай

Эта тёлка явно была с ним за одно. Ну, та самая, что спала с этим ёбанным каннибалом. А имя то её знаете? Она училась в школе с моим корешем.

Кому бы понадобилось что-то про неё писать? Про самую обычную швею. Ещё и сироту.

Шкура. Подстилка каннибальская. Не просто же так он её не зажарил вместе с остальными? Хах, не, ну, жарил то он её явно. Только вот эта овца живёхонька, а те дурики на салями порезаны… Или что он там из них накромсал?

Она же никому ничего плохого не желала. Нет.

Да всё она знала! Поэтому и уехала в ночь, чтобы её любовник свои дела натворил. Вы же слышали? Говорят, он в студенчестве холодец из соседа сварил. А эта паскуда только глазки грустные делает, чтобы невинной овцой выглядеть. Она явно в тихаря жрала его тушёнку из человечины!

Зачем кому-то это может понадобиться?

Да, чуваки, вы не понимаете! Это она его надоумила! Тот чел ― повар был из лучших, а она ему по мозгам ездила. Баба же. Бабы все такие, кого угодно доведут. Вот у него крышу то и снесло! Они ж поругались накануне. Нормальный мужик был, пока эта тп его не охмурила. Теперь вот сидит.

Зачем кому-то читать форумы чужого сибирского города? Лазить по комментариям в пабликах соцсетей? Разгребать тысячи слов о том, что…

Почему она то не подохла под его ножом? По этой шкуре бы и не скучал никто. Не мамки, не котёнка. Даже батя от неё открестился, слышали? Это о многом говорит, между прочим. Родители то всё знают. Значит, у неё реально не всё в башке на месте. А если типа не знала, то чего ж тогда спала с этим уродом? По нему же всё видно. Вон, фотки открываешь и пиздец же!

Тысячи слов из комментариев и сообщений, что жили в её голове. Кричали ей на разные голоса, лишь иногда снижаясь до фонового шума. Василиса глушила их тяжёлым металкором в наушниках, перекрикивала в иступлении на концертах, запивала горстью противотревожных. Она жила с этими голосами двадцать четыре на семь.

Но это мелочи. Сырые дрова в очаге её вины, разгорающейся по ночам до адского пламени. Когда крик уже не спасал. Ничего не спасало.

Ты должна сдохнуть, тварь! Людоедка! Сама руки на себя наложишь или тебе помочь?

– Лисонька, ― Женя обняла её, звеня металлом в ушах.

Её голос, её объятия и тонкий звон пирсинга вырвал Василису из трясины мыслей. Друзья нашли её у входа в метро, смотрящую куда-то на фасад ДК Ленсовета.

– Мы уже потеряли тебя, ― Мари обняла Василису следом за Женечкой. ― Всё в порядке?

Василиса растерянно улыбалась, обводя глазами подруг:

– Да, ― кивнула она. ― По работе написали.

Скрип чужого осуждения затухал в её голове.

– Точно всё окей? ― нахмурилась Женя, заглядывая ей в глаза.

Та рассмеялась, чувствуя, как тревога отступила:

– Да, ― она огляделась. ― А мужчины то где?

Мари закатила глаза:

– Веничку забрали на конференцию, у них докладчик то ли запил, то ли отравился.

– А Лёша? ― Василиса посмотрела на Женю.

Все думали, что Женечка и Лёша встречались тайком. А они и не пытались их разубедить, но продолжали делать вид, что ничего такого между ними нет.

– Алексей Николаевич подъедет к нам позже, ― Женя взяла Василису под руку. ― Пошлите уже кушать вкусные тако и запивать их ягодным чаем!

– Боже, Жень, что за извращения! ― Мари двинулась по Каменноостровскому в сторону Петропавловской крепости. ― Рыбные тако чаем запивать.

– Ничего не знаю, ― она тянула всех вперёд. ― Лиса оценит!

А она молча смотрела на них, уносимая их настойчивым потоком навстречу новому вечеру. Хорошему вечеру. Тому, что будет греть её перед сном драгоценной бусиной, сверкающей между чёрными дырами ненависти к себе. А психотерапевт снова спросит её: «почему ты не можешь сконцентрироваться на здесь и сейчас?».

Василиса здесь и сейчас. На Каменноостровском проспекте ставшего ей родным Петербурга, что принял в свои сырые объятия, дав работу и людей. Людей, окружавших её теплом и заботой. Она шла по узкому тротуару здесь и сейчас. Улыбалась подругам. Считала, хватит ли ей денег на такси домой. Не слушала голоса в голове. Не смотрела на мёртвые лица, мелькавшие в отражениях витрин. Она здесь и сейчас. Охваченная виной, ненавистью к себе и бессилием, но улыбаясь Жене и Мари.

Василиса здесь и сейчас трескалась и сыпалась на порог гастропаба, становясь горкой пепла, чтобы в следующий миг уже заливисто смеяться на остроту Мари в сторону фоновой музыки. Внутри неё чернела пропасть. Но проще было именовать её трещиной, чем признаться.

― В чём признаться, Василиса? ― глаза психотерапевта смотрят прямо в неё.

– В том, что я здесь и там одновременно, ― отвечает Василиса.

Там. На старой кухне Новосибирска, где стол ломился от запечёных конечностей и грудей. Где из ванной в коридор натекла кровавая лужа, а на пороге рыжели волосы Алёнки. Там ноги Василисы вросли в пол и больше не двигались.

– А здесь? ― терапевт не отводит глаз.

А здесь Василиса фотографировала рыбные тако и отправляла в общий чат коллегам по последнему проекту. Смеялась с подругами и ждала Лёшу.

– А Веничка передаёт привет, ― вздыхала Мари, отложив телефон. ― Он допоздна с коллегами на конфе.

– Ничего-ничего, ― Женя разливала чай по чашкам. ― Тебе и с нами будет хорошо! Не захочешь к Веничке возвращаться!

Мари рассмеялась на весь зал гастропаба. Так громко и заразительно, что один из официантов чуть не выронил поднос от неожиданности.

– Сейчас бы на концерт, ― она сменила смех на серьёзность.

– Сейчас бы вернуться обратно года на два, ― ей вслед посерьёзнела Женя.

Мари оттянула маску на подбородке:

– Не без этого.

Все замолчали. Василиса смотрела на подруг с пониманием. Им всем казалось, что доковидная жизнь была лучше. Была полна возможностей. Как минимум возможности дышать, не боясь заразиться почти смертельным вирусом или отхватить штраф.

– Жень, я снова забыла твою книгу, прости, ― спохватилась Василиса.

– Мне не горит, всё в порядке. Главное, тебе понравилось?

– Если честно, всё ещё думаю.

– Ты наконец-то дочитала Патти Смит? ― Мари решила присоединиться.

– Да.

– И что тут думать? Она потрясная!

– Патти то? Да, бесспорно, ― засмеялась Василиса.

– И книги её тоже, ― продолжала Мари. ― После «Просто дети» она запала мне в сердце.

Женя прищурилась:

– Не после «Because the night»?

– Это попадание было первым и верным, но я говорила про книги.

– Я читала новую, которая «Преданность. Год Обезьяны», ― Василисе хотелось оправдаться за несложившиеся впечатления. ― Все эти воспоминания, фотографии, сны… Словно я застряла в сновидческом межмирье из «Года Обезьяны». Вросла в её несменяемое пальто с чашкой кофе в руках.

– Тоже мерещатся вездесущие фантики от конфет? ― Женя кивала ей.

– Можно и так сказать… И никак не могу ухватить чёткое ощущение от прочитанного.

– Так, ― Мари полезла в телефон. ― Пора мне пополнить свою библиотеку, ведь, я узнала про новую книгу Патти.

– Я говорила тебе! ― Женечка подлила ей чаю.

– Не спорю, ― та отложила смартфон, отключив мерцающий экран. ― С моей памятью, забыть не сложно.

– А вот и Алексей Николаевич! ― Женя помахала рукой.

Лёша подошёл к столику, стряхивая дождь с зонта.

– Привет, девчата, ― кивнул он всем. ― Что у нас по планам?

– Еда и немного чая, ― Мари раскинула руки над уставленным столом.

– Сегодня тоже без мяса? ― Лёша сел рядом с Женей.

И она закатила глаза, как Мари при встрече:

– Алексей Николаевич, вы не видите, что с нами здесь Василиса Андреевна?

– Да я так, ― он пожал плечами. ― Просто голодный.

– Всё хорошо, Лёш, ― Василиса передала ему меню. ― Можешь заказывать, что хочешь.

– Сегодня полегче? ― он посмотрел на неё.

– Да, полегче.

Теперь действительно было легче. Сидеть в людных местах, где готовили и подавали еду. Есть свою рыбу или морепродукты, говоря всем, что разделяешь пескетарианство. Не упоминая слово вынужденно.

Она так и не рассказала друзьям, почему не ест мясо. Рассказать о том, как запах плоти и пряностей вперемешку с вонью сырых внутренностей заставил её блевать до хрипоты не меньше увиденного ― казалось невозможным. Невозможным стало положить кусок чего-либо мясного в рот. Есть хотя бы рыбу Василиса смогла только через время. Долгое, закольцованное в её голове время, через которое она рассказала второму в её жизни психиатру, что не может прикоснуться к мясу. А как сказать об этом тем, кто видел её ― да, тревожную, но ― тихую и немногословную трудоголичку, понаостовавшуюся в Петербурге, но кто не знал то непростительно ужасное о ней? То самое, из-за чего она не ест мясо, кричит по ночам и никак не может простить себя за то, что осталась жива.

Она осталась жива, а те, другие, близкие ― нет.

― Ты не думала о том, чтобы увидеть в этом ценность? ― голос психотерапевта ведёт Василису по лабиринту её мыслей.

– В чём? ― не понимает Василиса.

Салфетка в её руках давно стала истерзанной ветошью, но она продолжает мять её в пальцах, будто ища в ней что-то.

– В своей жизни, ― спокойно говорит ей терапевт.

Василиса не понимает. Из раза в раз голова Василисы ломается в момент, когда они затрагивают эту тему.

Её жизнь.

Её жизнь ― шитьё костюмов для съёмок нового рекламного ролика про йогурты или музыкального клипа ещё одного столичного артиста. Её жизнь ― неожиданные питерские друзья, уютные и такие же далёкие от неё, как и близкие к ней. Это музыка, немного книг и тихие обсуждения. Это попытки выбраться на свидание, которых не было целую вечность с разрушительного конца прошлой жизни. Попытки, не увенчавшиеся успехом, потому что Василиса так и не решилась согласиться ни на одно предложение.

А ещё её жизнь ― это кошмары.

– Как ты, Лис? ― Женечка сжимала её плечо, когда они вышли на улицу покурить.

– Всё в порядке, ― врала она. ― Можешь угостить своими?

– Для тебя и отравы не жалко, ― грустно улыбалась Женя, протянув ей полупустую пачку кэмэла. ― Может скажешь, что случилось?

Зажигалка мигнула в дождливых сумерках, поджигая сигарету. Василиса втянула табачный дым и выпустила его на волю.

– Не сегодня, прости.

Мимо них шли люди в мокрых дождевиках, сверкали фары автомобилей, а у светофора грудились стаей зонты. Женя смотрела в глаза Василисе. Она молчала, давая понять всей собой, что подождёт. Конечно, подождёт. И Василиса мысленно благодарила её. За понимание и возможность не говорить больше, чем могла. Дождь прятал их от тех других, что зомбированными статистами шли и шли по мокрым улицам. Василиса тоже смотрела на Женечку, изо всех сил стараясь не замечать то странное, что тянулось к ней из самой периферии. Распространялось как вирус, подхваченный от описаний разноцветных обёрток и фантиков в снах Патти Смит.

Там ничего нет. Никого нет. И никогда не было.

― Давно ты это видишь? ― настороженно спрашивает терапевт.

Василиса жуёт нижнюю губу.

– Ты же знаешь, что можешь доверять мне. Всё только между нами, ― напоминает.

– С первого года.

Она смотрит в угол кабинета. Ей стыдно. За себя. За свою слабость. За надломленность. Если не сказать ― выломленность.

Когда Василисе нечем дышать, Женечка сжимает её ладонь. Она как маленький якорь, удерживающий от стремительного водоворота. Вот и сейчас, когда страшные тени, прячущиеся в уголках её глаз, вновь кинулись к ней, Женя с силой сжала её пальцы.

– Я здесь, ― шептала она. ― С тобой.

Василиса тяжело дышала, бросив окурок в сторону урны. И на каждый вдох-выдох под счёт жениного голоса она повторяла мысленно «спасибо».

― Мы должны подобрать новую дозировку, ― психотерапевт набирает что-то в своём планшете. ― Василиса, это серьёзно.

– Я понимаю.

– Мы здесь для улучшения твоего состояния. Чтобы вырваться из замкнутого круга.

Василиса кивает, вытирая слёзы остатками бумажного платка. Слёзы стыда за собственную нечестность. Слёзы неутихающей боли.

– Ты ценна. Попробуешь принять это? ― и терапевт возвращает обратно потерянную в тенях прошлого мысль.

Но Василиса никогда в это не верила.

Ушедшая мама, погибшие в печи безумия друзья ― где-то среди этих событий она окончательно потеряла надежду. Вся её значимость сводилась к тому, что Василиса ещё жива. Но какой в этом смысл, если они ― нет?

― Чем оправдана твоя вина?

Василиса не понимает вопроса.

– Почему ты виновата перед ними?

– Потому что дышу.

– Что в этом такого плохого?

– Я дышу. Дышу, понимаешь? А они ― нет.

Будь ты проклята. Ты ушла от правосудия, но все знают правду. Все знают, что ты ему помогала. Ты довела его. Ты натравила его. Ты. Ты. Ты!

― Это не твои слова. Василиса, это чужие голоса в твоей голове.

Это же жесть. Жесть полная! Эти ребята были чьими-то детьми, братьями, сёстрами… А стали фаршем. Почему её отпустили? Если он не тронул эту паскуду, то это же очевидно! Очевидно, что она замешана. Не могла же она не видеть? Ну, нет. Такое видно сразу. Я вот смотрю и вижу: диагноз, так сказать, на лицо. Он просто отдувается за двоих. Факт. Не её руки резали, но это не значит, что она не имеет к этому отношения.

― Ты же знаешь правду. Внутри себя, ты знаешь, что не виновата. Ты не могла знать. Не могла заглянуть в будущее. Понимаешь? Ты не можешь быть в ответе за действия других людей. Даже самых близких.

Всё она знала. А то, что не сидела на скамье подсудимых ― ещё не доказывает ничего. Ей просто повезло, что следователь слепошарый, а прокурору нужно было отработать удобный вариант.

― Василиса, мы работаем с тобой не первый год. Ты действительно веришь, что без тебя бы этого не случилось?

– Я не знаю.

– Ты помогала ему?

– Нет.

– Ты обсуждала с ним что-либо подобное?

– Нет, никогда! ― её глаза распахиваются так широко, что слёзы потоком льются на свитшот.

– Ты думала о чём-либо таком? ― продолжает терапевт.

– Нет! ― кричит она, сорвавшимся голосом.

Врёт она. Всё она врёт.

― У тебя нет причин сомневаться в себе, ― голос терапевта звучит ровно. ― То, что случилось с твоими друзьями и с тобой ― ужасно. Мне жаль. Искренне. Но ты не могла этого предотвратить.

Женечкина рука тёплая. Успокаивающая. Мягкая. Иногда она думала, что Женя ― тот самый клей между всеми ними. Даже Лёшка осел в их встречах благодаря её подколам.

– Евгения Сергеевна, хватит уже коптить лёгкие, ― он вышел к ним из дверей гастропаба. ― Берите Василису и пойдёмте откушаем торта!

– Идём-идём, Алексей Николаевич, ― Женечка тянула Василису за руку. ― Торт ― именно то, что нам нужно. Жахнуть сахару, да побольше!

Они смеялись, а Василиса улыбалась. Её уводили от тянущихся к ней теней. Но ничего. Ничего. Василиса знала, что тени дождутся её и встретят ночью, стоит ей только закрыть глаза. И никто не возьмёт за руку и не уведёт из душащих объятий привычного ужаса. Клетка из кошмаров снова сожмётся вокруг неё до самого утра.

― Я не могу заглушить эти голоса, ― Василиса берёт новый платок из картонной коробки на журнальном столике рядом. ― Как бы ни пыталась их не слушать, они всё равно прорываются. Чувствую себя в бесконечной агонии.

– Ты всё ещё не можешь допустить даже мысли, что они не правы, ― терапевт наблюдает, как свежий платок сминается в пальцах Василисы. ― Тебе легче от того, что они винят тебя? Оправдывают твои чувства?

Она думает. Трогает внутри себя каждый всплеск эмоций от слов, повисших в кабинете психотерапии.

– Нет, совершенно не легче, ― разочарованно отвечает она. ― Это бы упростило мою ситуацию, да? ― слабо смеётся.

– Нет. Главное, понять, как изменить твоё отношение к этому. И понизить тревожность.

Это малая плата за то, что ты осталась жива. Всего лишь кошмары и невозможность спокойно дышать. Какая смешная. Люди умерли, а ты на какую-то чушь жалуешься! Ничего. Переживёшь. Других же пережила.

Глаза Василисы вновь наполняются слезами. Она никогда столько не плакала, как во время сессий с психотерапевтами. Даже наедине с собой её слёзные протоки будто работают только в полсилы, открываясь на полную, когда она садится в кресло напротив отстранённо-заинтересованного специалиста. На сессии проще. На сессии можно. Да?

– Ты что-то сказала? ― уточняет психотерапевт.

– Почему-то здесь я могу плакать, ― Василиса трёт глаза платком. ― Никогда так не плачу, как здесь.

– Это хороший знак, ― мягко улыбается терапевт. ― Значит, здесь ты можешь расслабиться.

– Что-то вроде того.

– Хочешь рассказать, что расстроило тебя сейчас?

Да ты только и делаешь, что ноешь! Ноешь и ноешь!

Лёша вызвал им с Василисой одно такси на двоих. Все четверо жили в разных частях города, но Лёша и Василиса соседствовали станциями метро. Сидя в салоне автомобиля, он наклонился к ней и начал тихо говорить:

– Женька правда беспокоится за тебя, Лис.

– Знаю, ― она смотрела в окно автомобиля, как они миновали чёрную от ночи Неву. ― Я вам очень благодарна, Лёш. Честно-честно! ― последние слова она произнесла тоном Женечки. ― Можешь так ей и передать.

– Передам, ― Лёша вздыхал в её висок.

– Не стоит за меня переживать, ― она обернулась к нему. ― Лучше расскажи, куда едете завтра снимать!

Лёша смотрел в глаза Василисы, сжав губы, и казалось, что они совсем исчезли с его угловатого лица.

– Умеешь ты менять тему, Лиска, ― и рассмеялся.

Она улыбалась ему и его сбивчивому рассказу. Ей хотелось задержаться рядом с ним, остановить время внутри салона автомобиля. Только бы не оказаться вот-вот дома, наедине с собой.

– До встречи, Лис, ― он обнял её, когда она открыла дверь у своей непарадной парадной.

Она прижалась к нему всей собой ― немой просьбой не отпускать её в ночную темноту кошмаров, остаться с ней. Но так нельзя. И Василиса выскользнула наружу, мазнув прощальными словами и благодарностями водителю такси. Автомобиль отъехал, стоило двери хлопнуть за ней, оставив её одну. В паре метров сигналил домофон, пробиваясь огнями сквозь дождливый сумрак. Этот маленький маяк не давал сбиться с пути всем, кто жил в море из жилплощадей в перемешку с лифтами и лестницами. Василиса курила, когда телефон в кармане пискнул новым сообщением.

Наберу? От Женечки.

Давай

Трубка тут же закричала голосом Криса из группы Motionless in white, а в ней заговорила Женя.

– Лёша? ― перебила поток слов Василиса.

– Конечно.

Она вздохнула. Какой бы закрытой книгой она себя ни считала, человеку с достаточным уровнем эмпатии хватало нескольких сигналов, чтобы почувствовать внутри неё не то. Понять, как трескается и сыпется всё василисино нутро. Разглядеть, пусть и не ясные, но очертания той самой трещины. А Евгении и Алексею эмпатии было не занимать.

― Это пугает тебя? ― терапевт продолжает делать пометки в своём планшете.

– Эмпатия? ― переспрашивает Василиса.

– Да.

– Меня пугает, что я не могу быть честна с ними так, как они от меня ждут, ― снова кусает губы.

– А ты знаешь на сто процентов, что они ждут от тебя именно этого? ― пристальный взгляд. ― Ты склонна решать за других.

– Я не хочу их разочаровать.

– Чем же?

– Собой.

– Ты уверена, что они разочаруются?

Василиса молчит. Она не уверена.

– Я уверена в том, ― находит наконец слова. ― Что не хочу их потерять.

― Ты уже в квартире? ― Женечка всё также на обратной стороне разговора.

Василиса снимала мокрые кроссовки, зажав трубку плечом.

– Да, и я думаю, что успею наметать пару рукавов к завтра.

– А может баиньки?

На это ей отвечать не хотелось. Она молча прошла по квартире, включив свет на кухне, где в основном шила. Мобильный удобно устроился между ухом и плечом.

– Лиска, а ты не хочешь на неделе сгонять в Кронштадт? ― Женечка поняла, что лучше сменить тему. ― Алексей Николаевич обещает отвезти нас, а потом отужинаем где-нибудь. Как тебе?

– Заманчиво, ― тянула гласные Василиса, разбирая ткань на раскроечном столе. ― Но про отужинать ― надо подумать.

– Не хочешь шикануть посреди рабочей недели? ― смеялась Женечка.

– Хочу дожить до зарплаты не на воде, ― хмыкнула в трубку Лиса.

Нитка легко вплыла в игольное ушко, привычно обернувшись вокруг пальцев.

– Можем и в столовую пойти!

– Одна идея гениальнее другой!

Сложенная ткань не поддавалась, сопротивляясь острию иглы.

– Я то с заботой, а ты!

– Жень!

Игла дрогнула в пальцах.

– Шучу я, шучу! И знаю, что ты шутишь, ― оправдывалась Женя. ― Может поспишь, а? Время позднее, чтобы работать, Лис, ― осторожно продолжила она.

– Я лягу, не переживай так.

Спальня уже ждала её, переполненная темнотой. Но если не смотреть, то ничего и нет.

– Знаешь, я тебе сейчас колыбельную голосовым пришлю, ― не успокаивалась Женечка. ― Чтобы как спать ляжешь, так быстрее сон пришёл!

Совсем ничего и никого нет за её спиной.

– Как скажешь, Жень, ― Василиса держалась за трубку, как за последнюю возможность спастись. ― Как скажешь.

Но от себя спастись нельзя.

― Думаешь, они не примут тебя? ― спрашивает терапевт.

Экран планшета замер немигающим светом в её руках.

– Боюсь, что не примут, ― Василиса смотрит на неё, царапая пальцами джинсу на коленях. ― Мне правда страшно.

– Понимаю, Василиса, ― кивает ей. ― Но ты можешь попытаться.

– Попытаться?

– Да, в первую очередь принять себя. Ты так и не хочешь дать себе шанс.

Она прикрыла глаза, обняв подушку. Из телефона рядом Женечка пела голосовым сообщением «Тихо в лесу». Усталость накрыла Василису тяжёлым одеялом и она всё глубже вязла в тягучей дремоте. Казалось, сегодня сон будет сладким и совсем-совсем не страшным. Нисколечко. Женечка защитит её сновидения смешной колыбельной из старого фильма. Сон будет тянуться спиралью вокруг Василисы, а утром выпустит её на свободу ― чистую от темноты прошлого.

Она уснула, когда голос потух вместе с почерневшим экраном смартфона. Маленькая тряпичная куколка незамеченной упала на пол и её глазки-бусинки смотрели в потолок, где над спящей уже нависли бесконечные тени, сплетаясь в тугой узел кошмара.

Глава 6

Каймой по темноте блеснула Луна. В спину толкнули и Василиса провалилась в недра кухни. Липкая чернота лизала ей ступни. Тень обернулся к ней в раме окна.

– Как же хорошо, душа моя, ― скрипел ножом его голос. ― Как хорошо, что ты здесь!

Прутья-пальцы сомкнулись на шее Василисы.

– Наши гости уже так близко, ― тень коротко глянул в окно. ― И ты, душа моя, поможешь с угощением!

Всё существо Василисы потянули за шею вверх и подняли над полом. Она повисла дёргающейся куклой на невидимых нитях и каждый её сустав стал деревянным шарниром.

– Что же ты стоишь, душа моя? ― лицо тени порвалось сияющей улыбкой. ― Неси всё, что я заготовил, на стол!

Василису повело в сторону пальцами-прутьями, ударяя о каждый угол в темноте кухни. Руки её поднялись у дверцы холодильника, размером с огромный шкаф. Она не хотела дёргать ручку, но тело её не слушалось. Тело слушалось кого-то другого, кто двигал ею, направлял руки и каждый шаг.

– Тебя здесь быть не должно, Лиса! ― глухо стучало за стенами кухни.

А за дверцей чернело мясо, жирно переливаясь под лунным светом. Оно вываливалось наружу, падая кусками под ноги Василисе. Таз, полный мяса, плескался липкой чернотой. Он вдруг двинул краями и прыгнул Василисе в руки, облив её.

– Неси же скорее сюда, душа моя! ― окликнул тень.

И Василису развернуло на пятках. Прутья-пальцы жали так сильно, будто царапали горло по внутренним стенкам. Таз выпал из непослушных рук на кухонный стол, окатив всё вокруг чёрным сиропом.

– Как же много гостей к нам придёт, душа моя, ― сверкнули глаза-луны. ― Как хорошо мы подготовились к приёму.

Губы Василисы дрогнули, но она не могла ничего сказать.

– Бери нож, душа моя, ― блестящая рукоять толкнулась в ладонь. ― Столько работы нас ждёт.

Пальцы сжали металл. Перед Василисой упал кусок мяса.

– Режь!

Василиса пыталась разжать челюсти, но что-то мешало. А руки вдруг схватили мясо и стали тонко нарезать его.

– Вот так, вот так! ― довольно говорил тень. ― Всё правильно.

Чёрные кусочки уложились в глиняную форму, подлетевшую к краю стола.

– Смотри же, ― тень жался к плечу Василисы. ― Мы укроем ими самое лакомое.

Из рук его упало сердце, заставив стол дрогнуть. Голая мышца засверкала, когда Луна за окном вновь залилась смехом. Пальцы вопреки воле Василисы коснулись мышечной глади. Та шевельнулась.