Баю-бай, нитка за иглой ступай

– Лис, ― голос Дианы заставил Василису вздрогнуть. ― Угостишь сигареткой?

Василиса кивнула и протянула пачку сигарет, блеснувшую в лунных сумерках глянцевым боком. Диана села напротив и в полутьме сверкнул огонёк зажигалки.

– Ты уже думала про отпуск?

– Нет, ― Василиса затушила сигарету в пепельнице и подвинула в её сторону. ― Сдаётся мне, что отпуска не видать ещё полгода.

– Да, блин, ― пепел искрами полетел в пепельницу. ― Ты уже год не видела отдыха, дорогая. Так нельзя!

– Комната сама себя не оплатит, ― Василиса пожала плечами. ― Я знаю… То есть чувствую, что это неправильно.

– Правильно чувствуешь, ― силуэт Дианы закивал. ― Надо что-то менять, Лис.

Василиса всматривалась в сумерки перед собой. Ей не хотелось об этом говорить, но она знала, кто был реальным зачинщиком этого разговора. Если не прямо, то исподтишка. Конечно же.

– Ян попросил, да? ― Василиса вновь закурила.

Диана молчала, стряхивая вереницу искр в пепельницу.

– Диан?

– Да, Лис, ― наконец отозвалась она. ― Ян попросил.

Василисе хотелось материться. Громко и не скупясь в выражениях. Но она сжала ладони в кулаки, чувствуя как тонкие иглы боли от впившихся в кожу ногтей расходились по её телу. Злость стихала в ней. Это помогало.

– Лис, я понимаю… ― начала Диана, но она перебила её.

– Нет, Диан, не понимаешь. Никто не понимает.

– Прости, ― она перешла на шёпот. ― Я не хотела тебя задеть! Мне кажется, что Ян…

– Прав, знаю, ― Василиса закрыла лицо руками, надеясь спрятаться от всего и всех.

Но луна пристально смотрела на неё за окном, ничего не стесняясь. Даже в мигающей темноте за закрытыми глазами, Василиса знала, что бледное лицо луны всё также устремлено к ней. И спрятаться негде, как ни старайся.

– А чего в темноте то сидите? ― щёлкнул выключатель вместе с торопливым гомоном Антона.

– Блин, Тоха! ― Диана вскрикнула и раздался смачный шлепок.

Василиса открыла глаза. Антон потирал бок и морщился. Его угловатая фигура как-то неестественно изогнулась, а из-за ворота футболки намеревался спрыгнуть кузнечик, набитый на груди. Но Василиса моргнула и Антон выпрямился в этот пропущенный ею миг.

– Девчонки, чего вы такие? Хотите в следующую среду на матч?

– Ты точно кухней не ошибся, друг дорогой? ― тёмная бровь Дианы поднялась вверх. ― Может быть ты шёл на кухню какой-то другой квартиры?

– Дианочка, чего ты начинаешь? Я всё ещё не теряю надежды, что вы придёте посмотреть на нас в этом сезоне!

– Не в этом, не в следующем, не в каком-либо другом, Тоха, ― она затушила почти истлевшую сигарету. ― Меня тошнит от запаха пива и громких криков.

– А ещё кто-то в среду идёт гулять вдоль Красного, да? ― Алёна заглянула на кухню.

– Не пали контору, Елена, ― нарочито серьёзным тоном оборвала её Диана.

– Ты хочешь сказать, ― Антон облокотился на кухонный стол. ― Вместо того, чтобы поддержать своего дорогого друга, вы идёте гулять по центру?

– У «Кофемолки» встречаемся в шесть тридцать, ― кивала Алёна, не замечая никаких сигналов Дианы. ― А что такого?

– Ничего. Я вас всех запомнил!

Василиса наблюдала за разворачивающейся драмой с улыбкой. Она знала, что всё это в шутку: никто не обиделся и не устраивал тайных встреч… Их особенный шифр общения ― сделать представление из невозможности увидеть матч Антона. Неизменно они разыгрывали сцену с заговором, непониманием и полными скорби лицами. И Василиса считала эти сцены милыми. В них было что-то тёплое и смешное. Что-то объединяющее их. А знание того, что всё лишь спектакль ― вплетало в их общую картину и Василису.

– Да, Ли́са? ― Ян оборвал её мысли. ― Я вызываю машину.

Оглядев кухню, которая за короткий промежуток её размышлений наполнилась всеми, кто до этого беседовал в зале, Василиса кивнула. Улыбка не дрогнула на её губах и она поблагодарила себя за это. Уезжать не хотелось. Луна невидимым светом обнимала её за плечи. Василиса чувствовала её. Василиса знала, что её чувствовал и Ян. Откуда? Откуда в её голове такое знание?

– К вам подъедет Хан Соло на «тысячелетнем соколе», цвет серебристый, ― объявил он, заглядывая в мерцающий экран мобильного. ― Пойдём, Лис. Я провожу.

– Хорошая шутка, надо запомнить, ― одобрительно улыбался Никита, пропуская Василису в тёмный коридор.

Она пыталась нащупать выключатель, но тот будто подвинулся с прошлого раза, не желая попадаться под её пальцы. Она обернулась к кухне и посмотрела на друзей. Они улыбались ей ожившей картиной художника гиперреалиста в дверном проёме вместо рамы. На секунду ей показалась абсолютная тишина по всей квартире. Но тут же вся тищина рассеялась обрывками музыки из зала и разговорами ребят, которые вовсе не замолкали.

– Всё хорошо, Лис? ― Ян накрыл её ладонь своей и двинул по стене, щёлкнув найденным выключателем. ― Всё никак не запомнишь, где тут что.

От его близости Василиса дёрнулась, но успела не потерять лицо в ослепившем её свете. Он знал, что она всё никак не может привыкнуть к тому, что до неё дотрагиваются. Все эти полтора года она вздрагивала от его холодных пальцев на своей коже, предпочитая первой касаться его.

Она кивнула ему, проваливаясь ногами в заношенные сникерсы. Ребята один за одним тянули к ней руки ― обнять и прижать к себе на прощание. И она смеялась в их неловких объятиях, подгоняемая Яном.

– Тише, Януш, ― Лёнка шикнула на него. ― Никуда этот «сокол» не улетит, а с Ли́сой когда ещё увидимся?

Усмешка исказила лицо Яна на доли секунды.

– К обеду тогда наберу тебе, да? ― Никита поднял Василису над линолеумом.

– Конечно, и мы договоримся, ― Лиса повисла в его руках. ― Только не забудь.

– Не забуду, ― и Никита поставил её обратно под неодобрительное ворчание Яна.

– Пока, ребят! ― помахала всем Василиса и шагнула в раскрытую Яном дверь.

– Пока-пока! ― хором отвечали ей Алёна и Диана, а парни махали за их спинами.

Дверь закрылась, оставив Яна и Василису в темноте подъезда. Они спускались привычно наощупь. Когда-нибудь в этом подъезде перестанут выкручивать лампочки. Они молчали с пятого по третий этаж, где задребезжал первый вестник электрического света, и Ян нарушил молчание:

– Лис, ― позвал он и осторожно сжал её ладонь на перилах.

Василиса обернулась к нему. В полутьме его глаза сияли, как подсвеченные изнутри. Вновь на неё опустилась тишина, как в квартире перед уходом. Но сейчас Ян сжимал её руку, поднеся к своей груди. Они остановились в коротком промежутке между чернотой подъезда и светом жёлтой маловаттной лампочки, ждавшей их этажом ниже.

– Там же машина внизу, Ян! ― смутилась Василиса.

Он редко был таким робким. Это слово она подобрала к нему не сразу, но когда нашла, то невольно прониклась моментом. Такое происходило с ними время от времени. Ян мог долго целовать её пальцы, стоя под мигающим уличным фонарём в три часа ночи, и улыбаться так, как почти никогда не улыбался. Только с ней. Только наедине. В укромном пространстве их близости. Сердце Василисы ухнуло вниз, когда он коснулся губами её обветренных костяшек.

– Я давно должен был сказать тебе, ― и вновь та улыбка. ― Наверное, ты и так знаешь.

– Машина, Ян! ― дрожащим голосом напомнила она.

Он усмехнулся:

– Только через пять минут, ― и посмотрел ей в глаза. ― Ты же знаешь, что я хочу сказать? Должна же знать, ну!

– Нет.

Пальцы Яна переплелись с её, а сам он навис над ней, не отрывая глаз.

– Я люблю тебя, Ли́са, ― его шёпот громом пронёсся по немому подъезду.

И он прижался губами к её губам, ловя дрожащий выдох Василисы.

– Ничего не говори, ― торопливо сказал он, оборвав поцелуй и потянув её вниз по лестнице, навстречу тусклому свету.

Василиса бежала за ним по ступенькам, прижимая пальцы к губам и боясь, что потеряет короткий поцелуй, полный признания Яна. Волнительно. Колени дрожали страхом, пытаясь рассыпаться в любой из шагов и уронить её. Но вот уже открылся выход. У подъезда ждал автомобиль, сверкая фарами. Дверь за их спинами грохнула натянутой до предела пружиной, а Василиса вздрогнула от звука, прижавшись к Яну. Тот обнял её на прощание и вновь поцеловал, махнув водителю такси.

– Ничего не говори, Лис, ― повторил Ян, распахнув перед ней автомобильное нутро. ― На Гурьевскую, да? ― обратился он к водителю и захлопнул дверь после кивка.

Такси везло Василису всё дальше и дальше, а она никак не могла отдышаться. Ян махал ей, не двигаясь с места, пока совсем не растворился в тусклом свете уличных фонарей и ночной темноты. Салон заполнил тихий рокот немецкого метала и это стало причиной для улыбки. Как часто в такси слышишь не заезженную попсу авто-радио, а что-то другое ― редкую в краях сибирской провинции тяжесть забугорного рока? Василиса расплылась по сиденью, просачиваясь в собственное сознание раскатами немецких слов и биением встревоженного сердца. Этот Ян Якин, повар из бара на Советской, чьи кулинарные умения и какая-то нарочито беспокойная забота поднимали внутри волнение ― признался ей в любви. Тот, кто, казалось, совершенно не способен любить, только оберегать, направлять и непременно быть рядом.

«Люблю» ― попробовала слово на вкус Василиса. Вот так, мысленно катая каждый звук на языке. Незнакомое ей слово. Новое. Мама когда-то говорила ей что-то такое, но когда это было? Ещё до больниц, до надрывных звонков ранними утрами и поздними вечерами. До холодных комнат дома тётки, которую она не видела с тех пор, как посреди усыпанного цветами пола на двух табуретах, сколоченных ещё во времена революции, возвышался обитый ситцем гроб. До сухого поцелуя в незнакомый, но горячо любимый лоб, такой вазелиново-бумажный на короткое касание. До стучащих ложек о дно тарелок на поминках. До моросящего дождём и снегом неба за окном. Потом Василиса много думала о том, всегда ли плачет небо по усопшим или это ей так хотелось, чтобы кто-то там наверху скорбел вместе с ней?

«Люблю» ― повторила она одними губами и поймала себя на тонком отголоске ужаса, прятавшимся за первым волнением. То обжигающее холодом чувство одновременно похожее и на привязанность, и на животный страх, развернулось внутри неё до громадных размеров оцепенения. Не в первый раз. Оно непременно настигало её в объятиях Яна. Именно это чувство искажало все более-менее тёплое в отношении Яна. Именно оно коверкало каждую мысль о нём.

– У какого подъезда? ― водитель обратился к ней, вытряхнув из навалившихся мыслей.

– Четвёртый, пожалуйста, ― улыбнулась ему Василиса.

Оказавшись на свободе от гремящего музыкой салона, она глубоко вдохнула. И выдохнула, найдя глазами луну над своей головой, а та подмигивала ей из-за ветвей клёна.

Щёлкнув зажигалкой, Василиса закурила. Свет в квартире не горел, значит соседка уже давно спала и на балкон не пробраться, а курить в окно комнаты не хотелось. От чего-то так сильно захотелось спать, но не быть одной прямо сейчас и поговорить хоть с кем-нибудь о том, что сказал Ян. Василиса открыла в телефоне ватсап и, отыскав чат с Алёнкой, набрала ей сообщение: «Позвони мне, как проснёшься! Очень надо поговорить с тобой, плз». Мобильный завибрировал через пару минут, стоило окурку приземлиться в урну. «Конечно, наберу» ― высветилось на экране с комичным смайликом огонька вместо точки.

Вдох-выдох. Завтра она сможет понять, как быть дальше.

Квартира встретила Василису тишиной, а за дверью комнаты ждала она. Маленькая тряпичная кукла ― всё, что осталось от матери. Куколка сидела на разложенном диване, чуть завалившись на бок. Василиса возила её за собой по всем съёмным квартирам и держала у изголовья спального места. Когда-то мама рассказывала Василисе сказки об этой кукле-помощнице: о её небывалых похождениях в тёмных лесах, битвах с косматыми старухами-людоедками и трудном пути обратно. «Пусть охраняет твой сон, Ли́са-Василиса», ― говорила мама и целовала маленькую Василису в лоб на ночь.

– Привет, ― шептала Василиса, закрывая за собой дверь в комнату. ― Сегодня был странный день.

Она, не раздеваясь, забралась под плед и продолжила шептать куколке обо всём, что с ней случилось. Это был её ритуал каждый вечер вот уже двадцать лет. Все эти годы от начала болезни мамы Василиса не чувствовала себя одиноко только перед сном, когда выключался свет, а голова касалась подушки. Тогда можно было нашёптывать все свои печали и радости маленькой тряпичной кукле, смотрящей на неё из темноты чёрными глазками-бусинами.

– Он сказал, что любит меня, ― тише шёпота говорила Василиса. ― И ничего не просил в ответ, представляешь?

Глазки-бусины мигнули отсветом фар, проезжающего под окном автомобиля. Василиса засыпала, в надежде проснуться от звука нового сообщения утром. В квартире было совсем тихо, а под тяжёлым пледом уютно. Сон забрал её с собой так странно и быстро, показывая ей картины и миры, полные покоя и искрящегося солнца. Думала ли она, что спит так сладко последний раз на годы вперёд? Но Василиса не могла и представить, что ждёт её впереди. Укутанная сном, она бежала из мира в мир, целуясь с тенями и смеясь над самыми глупыми шутками, что выдавал Никитка, почему-то застрявший в раме кухонного проёма вместе с остальными. Она смотрела на них откуда-то из другого пространства квартиры, посылая им пламенные речи в ответ. Только Яна там не было. Яна нигде не было. А за её спиной закручивалась буря.

В комнате щёлкнула часовая стрелка. Телефон лежал рядом с подушкой, обращённый мёртвым экраном к потолку. Василиса улыбалась своим снам, натянув плед до самой макушки, а куколка не отрываясь смотрела на неё глазками-бусинами.

Глава 4

Так происходило каждый раз. Темнота вокруг Василисы нарастала ороговевшей кожей, закручивалась и выпускала во влажное небытие старой двушки где-то в спальниках города N, где на пятом этаже её ждала приоткрытая дверь. И стоило ступить на порог, как дверь хлопала за спиной, толкая глубже в квартиру.

– Тебя здесь быть не должно! ― кричали Василисе со всех сторон. ― Не должно! Не должно!

Руки тянулись к ней из темноты и тащили на кухню, сквозь картиной очерченный вход. Василиса не могла пошевелиться, зажатая в тиски крючковатых пальцев. Она не хотела смотреть вперёд. Она знала, что увидит. Каждый раз всё начиналось именно отсюда.

В окно смеялась огромная Луна, освещая белым цветом кухню. Тёмный силуэт у окна что-то резал на столе. «Тук-тук» ― стучал нож. Тук-тук. По клеёнке стекал чёрный, густой сироп, заливая выбеленный лунным светом пол. Запах. Металлический запах крови и тошнотворный аромат сырого мяса душил Василису. Тяжёлый ком опустился ей прямо в горло.

– Как же вовремя, душа моя, ― говорил ей тёмный силуэт, не показывая своего лица и бросая чёрные куски на стол перед собой.

Нож блестел в смехе Луны на все цвета радуги, но говорящий оставался в тени, сам став тенью с горящими точками глаз. Тук-тук. Он отрезал кусок за куском от нескончаемой массы под своими руками.

– Я не хочу здесь быть, ― шептала Василиса, пытаясь зажмуриться, но у неё не получалась не видеть растущую гору чёрного мяса на столе. ― Не хочу! Нет!

– Но ты должна быть здесь, душа моя, ― в голосе тени слышался смех. ― Ты же должна помочь мне.

Ещё один кусок упал сверху и Василису обрызгало чёрным сиропом с головы до ног.

– Помоги же мне шитьём, душа моя, ― ласково говорил ей тень, сверкнув остриём улыбки. ― Скоро гости придут, а я совсем не успеваю с кушаньем.

Шлёп. Падало на стол мясо. Шлёп. По лицу Василисы текла липкая жидкость. Шлёп.

– Отведите же её, ― рассекал воздух нож.

И руки несли Василису в темноту позади неё. Тащили через множество дверей и душных коморок, в жерло ванной комнаты, где под самым потолком тускнела жёлтая лампочка. Руки бросили её на пол, усыпанный ромбами старой плитки, и исчезли в закрывшемся проёме, оставив за собой глухую стену.

– Нет, ― Василиса отползла в угол подальше от ванной, возвышающейся над полом на двух табуретах. ― Нет! Нет! ― кричала она, заслоняя лицо руками, но снова и снова возвращаясь в ту же комнату.

Она закрывала глаза, но те открывались вновь. Давила веки пальцами, но под тонкой плёнкой слепоты проступала рябь плитки на полу.

– Тише, Лиса-Василиса, ― щебетало у неё в кармане. ― Тише, ты их разбудишь!

Из ванной раздалось протяжное бульканье.

– Ты же знаешь, чего он от тебя ждёт, ― щебет не прекращался. ― Иначе он тебя не отпустит.

Дрожащими пальцами Василиса вытащила из кармана маленькую тряпичную куколку с блестящими глазками-бусинами.

– Иголка с ниткой там же, где и в прошлый раз, ― не останавливалась куколка. ― Ты должна выбраться отсюда, Лиса-Василиса! Но для этого тебе нужно шить.

– Я не могу, ― слёзы прыснули из её глаз, смешиваясь с чёрными подтеками на лице. ― Я не хочу! Нет!

– Лиса-Василиса, никто не отпустит тебя, если ты не сделаешь этого, ― куколка грустно щебетала в её ладони. ― Бери иглу и принимайся за работу!

Она кивнула ей и спрятала обратно в карман. Ноги разъезжались в попытках подняться. Вдруг силы вернулись и она рванула к окну, где на подоконнике лежала красная нить и большая скрюченная игла-месяц. Глаза Василисы встретились с Луной и та вновь рассмеялась, подсветив ванную, что ждала за её спиной.

– Поспеши, Лиса-Василиса, ― щебетала из кармана куколка. ― Ты должна выбраться!

Она повернулась, сжимая в пальцах иглу с продетой в неё нитью на всю её бесконечную длину. В недрах ванной бурлил чёрный сироп. Тот самый, что разлился по кухне.

Кап.

Липкая жидкость капала с краёв на пол, разбиваясь с оглушающим звоном.

Кап.

В полной сиропом ванне покоились конечности. Не первый раз Василиса видела их: мужской торс, женские бёдра, пара рук и ног. А ещё голова, чьи спутанные волосы блестели чёрной жижей под смехом Луны.

– Ты же помнишь, Лиса-Василиса? ― щебет куколки задержал её. ― Голову пришивай последней!

Василиса кивнула ванной, распростёртой под её взглядом. Она давилась слезами, вылавливая в липком сиропе руку и прокалывая кожу остриём иглы. Продевая нить сквозь мясо, она пыталась не выпустить из пальцев липкое плечо безголового торса. Игла прошивала плоть, стягивая куски между собой, и сироп хлюпал каждый раз, когда часть вставала на место. На груди кадавра зеленело пятно татуировки ― маленький кузнечик навострил свои длинные ноги и вот-вот спрыгнет на Василису из под липкой черноты. Слёзы капали в ванну, застилая глаза, но Василиса не останавливалась, сшивая часть за частью. Её руки рябили дрожью. Потянув голову за волосы, она с трудом приставила её к обрубку шеи.

– Не могу, ― Василиса застыла с иглой, продетой меж плотью. ― Я больше не могу…

– Поторопись, Лиса-Василиса! ― птичьим щебетом голосила куколка из кармана. ― Поторопись!

И она вытянула нить наружу, продолжая вести перекрёстный шов. Чуть-чуть и голова сомкнулась с остальными лоскутами тела.

Кап.

Чёрный сироп полился на пол, поднявшись дрожжевым тестом.

Кап.

Кадавр открыл глаза.

– Почему ты не с нами? ― разомкнулись мёртвые губы, роняя в черноту рта вязкий сироп. ― Почему, Лиса?

Прозрачно-голубые глаза Дианы смотрели на неё из распахнутых мёртвых век.

– Я… здесь… ― дрожащим голосом отвечала Василиса, зная, что это не имеет никакого значения.

– Почему ты не с нами, Лиса? ― повторили мёртвые губы знакомыми отголосками. ― Ты должна быть здесь! Вместе с нами!

– Но я здесь! ― она отшатнулась, роняя иглу в клокотавший сироп, но мёртвая рука схватила её за запястье.

– Почему ты не с нами, Лиса? Почему? ― повторяли мёртвые голоса губами кадавра, собранного ею.

– Я здесь! Здесь! ― заорала она во весь голос. ― Я всегда здесь! Всегда с вами!

Кап.

Кап.

Кап.

Крик драл василисино горло. Она проснулась в спальне своей квартиры. Она пыталась надышаться, хватаясь за край одеяла как за спасительный круг, а маленькая куколка смотрела на неё с изголовья постели.

Глава 5

Санкт-Петербург, 2021

В наушниках мерно разыгрывались скрипки на манер птичьей трели: звук струн поднимался всё выше и выше, перетекая в полноценное лето «Allegro non molto» Вивальди, опускаясь в тревожную грусть к концу трека. Сколько бы Василиса не удаляла из плейлистов барочно-нарочный концерт «Времена года», он возвращался к ней рандомом. Пробивался через тяжесть металкора и индастриала, огибая кричащую электронику и скандинавский фолк. Вот он. Вновь разворачивался в ушах беспокойством.

Василиса любила концерты Вивальди и этот ― особенно. Особенно избегая, но как только, так сразу погружаясь. Сердце её отдавалось в скрипичном пении снова и снова, когда плейлист подкидывал куски музыкального цикла, разбросанного беспощадным рандомом. Музыка подгоняла шаги ускориться за кофе.

Кофе ждал её на Садовой, если правильно выйти из перехода на Гостинном дворе. В этом городе ноги знали направление лучше самой Василисы, выводя к нужному месту ― за кофе, тканями или сокращая расстояние к кому-нибудь на встречу. Улицы петляли на карте, а шаги вели ровными и надёжными дорогами, будто внутри её грудной клетки бился за навигацию компас. Узкие переулки между набережной Фонтанки и Владимирским проспектом, широкие улицы, разрезающие проспект Просвещения, КАД над головой на Канонерском острове… Василиса знала карту лучше, чем дубльгис в её телефоне.

Заказывая кофе с собой, она запаузила накал тревоги в мелодии Вивальди и натянула на лицо медицинскую маску. Всего-то и нужно было, что дождаться пряный раф от улыбчивой баристы в цветных татуировках. Украдкой Василиса разглядывала цветочную россыпь по запястьям кофейной мастерицы, и в очередной раз ловила себя на мысли, как ей хотелось бы и себе такой отпечаток на коже. «Лучше на коже, чем кривая роспись по всей душе» ― думала она. Думала и вздыхала. Её непременно душила паника от вида игл, приближающихся к телу. Все мысли о татуировках так и оставались мыслями, полными трепетного восторга от каждого татуированного человека и несомненной ― по мнению Василисы ― отвагой перед иглами.

– Ваш кофе, ― перед ней встал большой картонный стакан, закрытый крышкой.

– Спасибо, ― она кивнула баристе и наконец-то хлебнула сладко-горький раф.

Кофе тут же растворился в василисином теле теплом и бодростью, скрашивая дождливый июньский день. Хотелось дышать этим кофе, а не тревожной летней прохладой. Но прохлада или духота ― было не так важно. Само лето внутри неё полно тревоги. Тревоги и ужаса.

Василиса глотнула кофе и только заметила, как прошла до здания цирка, свернула на Караванную, но так и не сняла с паузы летние скрипки Вивальди в своём смартфоне. Она смотрела в экран, раздумывая возвращаться ли ей в ту шелестящую тревогой жару «Allegro non molto». Телефон завибрировал и на неё прыгнуло сообщение из мессенджера: Лис, приезжай на Петрогу, мы как обычно. От Женечки.

Женечка редко писала заранее и часто огорошивала сходу «мы в баре, приезжай» и Василиса вздыхала, но ехала на зов.

Полчаса и буду на месте

Быстро напечатала она и устремила всю себя на Невский. Там она нырнёт в недра метро, где через плотный поток людей поменяет одну станцию на другую и через несколько коротких отрезков времени под толщей воды окажется в глубине Петроградки.

А Вивальди так и остался на паузе.

Эскалатор медленно поднимал её на поверхность. Ровно столько, чтобы написать Женечке и получить от неё ответ. Ровно столько, чтобы прощупать свои чувства на уровень тревоги. Дыхание под медицинской маской ровное, а щекочущая желудок тревожность вполне терпима. Улыбаться возможно, кофе допит, а её непременно ждали. Да, Василису ждали близкие люди.

Близкие друзья.

То сочетание слов, что скребло василисины внутренности ржавой арматурой тревоги. Страх назвать кого-то «другом», тем более «близким», преследовал её. Проникнуться кем-то, прорасти интересами и мыслями друг в друга… Чтобы в кошмарах стало больше тех, в чьи глаза невозможно больше смотреть.

Но случилось то, что случилось ― говорила себе Василиса.

А случилась Женечка, с которой они познакомились в кофейне на пересечении Вознесенского и Садовой в первый год переезда. Она так и представилась ― Женечка, осев в телефонной книге этим именем. Случился Лёша, работавший ассистентом на тех же съёмках, что и Василиса. Случились Мари и Вениамин ― любители ходить по концертам. А потом они все скрутились узлом, перемешавшись между собой. И вот уже несколько лет гуляли по выходным и после работы, планировали совместные поездки ― на радость психотерапевта Василисы.

Сама же Василиса признавалась, что только плывёт по течению. Она нерешительно вростала в этих людей. Наблюдала за ними. Училась улыбаться и смеяться вместе с ними. Они были близкими настолько, чтобы не разглядеть в ней глубокую трещину, полную ночных кошмаров. Или ей так хотелось, чтобы разглядеть было невозможно? «Тёмная лошадка Лиса» ― говорили они, но не лезли с расспросами дальше, чем она могла их впустить. Василиса была им благодарна за это. И за то, что они не гуглили её, ведь, она всего лишь швея из Сибири, откуда бы про неё что-то писали?