Полная версия
Город замер, придавленный свинцовым небом. Воздух, пропитанный запахом озона и гниющей листвы, обволакивал здания, как саван. На крыше пятиэтажки, где он стоял, облокотившись на ржавые перила, ветер выл старыми мелодиями – теми, что играли на похоронах Леры. Внизу, в переулке, дворник метёлкой сгонял в кучу опавшие листья, и их шелест напоминал шепот из прошлого: «Ты обещал… Ты обещал…»
Он сжал виски, пытаясь выдавить из головы звуки, которые ещё не начались. Но знал – это лишь затишье. Голоса всегда возвращались не вовремя, как приливы, смывающие берег разума.
Квартира встретила его скрипом двери. В прихожей пахло плесенью и лавандовым саше, которое он купил, чтобы заглушить запах одиночества. Но сегодня аромат казался едким, как дым от горящей фотографии.
Он бросил ключи на комод. Звяканье металла эхом отозвалось в тишине, и тогда услышал:
– Слабак.
Голос прозвучал чётко, как удар стеклом по камню. Мужской, с хрипотцой курильщика.
– Ты думал, убежишь?
Он обернулся. Никого. Только зеркало в прихожей отражало его бледное лицо с тенями под глазами, глубокими, как трещины во льду.
– Это не реально, – прошептал он, прижимая ладони к ушам. – Не реально.
Но голос продолжал, теперь уже из кухни:
– Она умерла из-за тебя. Ты это знаешь.
Холодильник гудел, как зверь в клетке. На его дверце магниты в виде городов-призраков: Прага, Венеция, Париж – места, куда они собирались съездить. Лера мечтала о Париже. Говорила, что хочет увидеть Эйфелеву башню в тумане, «как на картинах Моне».
– Ты даже не нашёл её тело, – зашипел голос уже за спиной.
Он рванул ящик стола, достал наушники. Музыка хлынула в уши – тяжёлый рок, который они слушали вместе. Но голос пробился сквозь гитарные риффы:
– Ты слышишь, как она плачет?
И тогда – смех. Высокий, детский, знакомый до мурашек.
Он вбежал в ванную, захлопнул дверь. Свет мерцал, отбрасывая на стены танцующие тени. В зеркале его отражение моргнуло на секунду позже.
– Играть будем? – спросил голос, и теперь он звучал как собственный, но искажённый, словно записанный на размагниченную плёнку.
Отражение подняло руку, коснулось стекла. Он отшатнулся, ударившись о бочок на ванне.
– Ты же любишь игры, – заговорил уже другой голос, женский, с придыханием. Лерин. – Помнишь, как мы прятались в шкафу?
В зеркале появилось её лицо. Не нынешней девушки, которую он преследовал, а Леры – с рыжими волосами и шрамом над бровью, оставшимся после падения с велосипеда.
– Перестань, – выдавил он.
– Ты мог спасти меня, – её губы не двигались, но голос заполнил комнату. – Но выбрал смотреть. Всегда выбираешь смотреть.
Он ударил кулаком по зеркалу. Стекло треснуло, разделив её лицо на осколки. В каждом – новый образ: Лера в белом платье, стоящая на краю моста. Тень с ножом, крадущаяся за ней. Он сам, застывший с фотоаппаратом, пока она падает.
Кровь стекала по разбитым осколкам, но это была не его кровь – алая, как на фотографии с гранатом.
Он выбежал в гостиную. Стена с фотографиями жила своей жизнью: снимки шевелились, как листья на ветру. Красные нити натянулись, зазвенели, превратившись в струны гигантской арфы.
– Ты создал этот архив, – заговорили голоса хором. Мужские, женские, детские. – Чтобы убежать. Но мы здесь. Мы всегда здесь.
На тумбочке замигал старый телевизор. Сам включился. На экране появилось изображение: они с Лерой в парке. Она смеётся, бросая листья в воздух. Но плёнка перекосилась – в следующем кадре её лицо начало расплываться, как во всех его снимках.
– Стоп! – он хотел вырвать шнур, но забыл, что даже не воткнул его со вчера.
Тишина. Потом – скрип двери шкафа.
На полке, между коробками с её вещами, стояла кукла. Та самая, с выколотыми глазами, которую он нашёл у подъезда в день её исчезновения. Её голова медленно повернулась, скрипя на пружине.
– Хочешь знать правду? – прошептала кукла голосом Леры.
Он швырнул в неё книгой. Кукла упала, стеклянный глаз выкатился, подкатился к его ногам. В зрачке отразился он сам – с ножом в руке, которого у него не было.
Он схватил фотоаппарат. «Зенит» был холодным, как оружие. Щёлкал затвор, вспышка слепила:
– Тень в углу, принимающая форму человека.
– Зеркало, где его отражение держалось за голову.
– Красные нити на стене, теперь похожие на сосуды.
Голоса слились в рёв:
– ТЫ УБИЛ НАС!
Он упал на колени, прижав фотоаппарат к груди. В ушах зазвучал звон – высокий, пронзительный, как сигнал тревоги. Из всех щелей пополз туман, пахнущий ладаном и мокрыми листьями.
На полу перед ним возникла лужа. Не вода – чёрная, маслянистая. В ней отражалось небо с кроваво-красной луной. Рука – её рука – вынырнула из глубины, схватила его за горло.
– Пришло время платить, – прошипела Лера, её лицо наполовину скелет, наполовину – девушка с фотографий.
Он закричал. Крик разорвал тишину, спугнув голубей на карнизе. Когда он открыл глаза, был уже рассвет.
Он лежал на полу в луже собственного пота. Фотоаппарат валялся рядом, объектив треснул напополам. Стена с фотографиями была цела, нити провисли, как паутина после дождя.
В квартире царила тишина. Даже часы не тикали. Он подполз к окну, распахнул его. Воздух пахнул дождём и свежестью. Где-то вдали, на железной дороге, прогрохотал поезд.
На столе звякнул телефон. Уведомление в календаре: «Сегодня. 18:17. Тот же маршрут».
Он посмотрел на свои дрожащие руки. На запястье – синяк в форме пальцев.
Город просыпался. Девушка в плаще цвета ржавчины шла к автобусной остановке, даже не подозревая, что сегодня станет свидетелем его падения. А он, глядя на разбитый фотоаппарат, понял: голоса не ушли. Они просто ждут.
Как и он.
За окном ветер сорвал последний лист с клёна. Он полетел вниз, кружась в танце, который когда-то восхищал её. Теперь это был всего лишь ещё один опавший лист.
Но где-то в глубине, за гранью разума, детский смех повторил:
– Слабак.
Солнце упало за горизонт, оставив после себя багровый шрам на небе. Улицы города погрузились в синеватую мглу, где тени домов растягивались, как когти. Она шла по аллее, сжимая в руке ключи – старый советский брелок в виде медвежонка, подарок от бабушки. Его тусклая позолота царапала ладонь, напоминая: «Не задерживайся. Не сворачивай. Не дыши слишком громко».
Она знала, что за ней следят. Не сегодня – всегда. Чувствовала это спиной, будто кто-то водил по ней лезвием ножа, не касаясь кожи. Но сегодня было иначе. Воздух вибрировал от напряжения, как струна перед разрывом. Даже вороны молчали, усевшись на проводах, словно ожидая сигнала.
Он стоял за углом аптеки, его чёрное пальто сливалось с кирпичной стеной. В руках – нож. Не обычный кухонный, а кинжал с волнообразным лезвием, найденный на блошином рынке. Старик-продавец тогда сказал: «Этот клинок режет не плоть, а душу». На рукояти была гравировка – цифра «22». Его число. Число циклов. Число её лиц в альбоме.
Она приближалась, шаги отдавались в его висках ритмичными ударами. Раз-два. Раз-два. В такт голосам, которые сегодня молчали – редкая милость. Может, они наконец насытились? Или просто копили силы, чтобы кричать громче, когда он вонзит сталь в её грудь.
Он видел её лицо в видоискателе сотни раз, но сейчас оно казалось чужим. Глаза – слишком широко открыты. Губы – поджаты, как будто она знала. Могла ли знать? Ветер донёс запах её духов – ваниль и полынь. Лера тоже любила полынь. Говорила, что это запах свободы.
Он шагнул из тени, когда она проходила мимо фонаря с разбитым плафоном. Свет мигал, создавая стробоскоп из кадров: Её взгляд, полный ужаса. Нож, поднятый над головой. Тень на стене – не его, а чья-то другая.
– Почему ты… – её голос сорвался на полу звуке.
Клинок опустился. Она инстинктивно подняла руку – ключи впились в ладонь, но лезвие прошло глубже, разрезав кожу до кости. Боль ударила в мозг белым светом. Кровь брызнула на его лицо, тёплая, как слёзы.
– Ты должна исчезнуть, – прошипел он, но голос звучал чужим. Голосом отца? Леры? Своего двойника из зеркал?
Она упала на колени, прижимая раненую руку к груди. Брелок с медвежонком звякнул об асфальт.
– Зачем? – она задыхалась, но не кричала. Как будто ждала этого годами.
Он замер, нож дрожал в руке. В её глазах отразился не он, а кто-то другой – девушка в белом платье, стоящая на краю моста. Лера. Всегда Лера.
Голоса вернулись, заглушая всё:
– ДОВЕРШИ! – рев мужчины с хрипотцой.
– Она не та, – плач ребёнка.
– Убей, чтобы я могла жить, – шёпот Леры.
Он замахнулся снова, но в этот момент фонарь погас. Темнота ударила по глазам. Когда свет моргнул вновь, перед ним стояла она – но не раненая девушка, а Лера. Рыжие волосы, шрам над бровью, белое платье, мокрое от речной воды.
– Ты обещал меня защитить, – сказала Лера, и из её рта хлынула чёрная жидкость.
Он отшатнулся, споткнулся о канализационный люк. Нож выпал из руки, зазвенев об асфальт. Лера (не Лера? призрак? галлюцинация?) шагнула вперёд, её пальцы впились в его плечи.
– Ты заменил меня ими, – она кивнула на девушку, которая ползла к переулку, оставляя кровавый след. – Но я всё равно здесь. В каждом твоём ударе. В каждом снимке.
Он закричал, отбрасывая видение. Когда морок рассеялся, девушка исчезла. На асфальте осталась лишь лужа крови да брелок с медвежонком, сломанный пополам.
Она бросилась бежать. Туфли цокали по асфальту, ритмично, как метроном. Он последовал, наслаждаясь игрой. Узкий проход между бытовками встретил их тьмой и запахом мочи. Её силуэт метнулся влево, споткнулся о разбитую бутылку. Хруст стекла под его ботинками напомнил тот день – Лера, падающая с велосипеда, кровь на гравии…
– Стой! – рычание вырвалось само. – Я не хочу…
– Лжешь, – прошипели голоса. – Ты всегда хотел.
Она прижалась к дереву с обратной стороны бытовки. В свете пробивающейся луны её лицо было искажено ужасом. Так же смотрела Лера. Так же. Всегда так же.
– Почему я? – спросила она, зажмурив глаза.
Он замер. Вопрос висел в воздухе, как нож на нитке.
– Потому что ты… – он искал слова, но нашёл только чужие. – Ты похожа на ту, которую я потерял.
Где-то вдали завыла сирена. Голоса заглушили её:
– Режь! Режь! Режь!
Он нащупал нож на поясе. Она вцепилась ему в горло, её кровь капала на пальто. В этом аду он вдруг увидел её – настоящую. Не Леру. Не призрак. Девушку со жгучим желанием жить, с бабушкиным брелоком, с родинкой на шее, которой не было на фотографиях.
Нож медленно опустился.
– Прости, – выдавил он.
Она замерла, её дыхание обжигало губы. Где-то в полутьме хрустнуло стекло.
Она опустила руку и прошептала, едва слышно:
– Ты уже мёртв. Просто ещё не упал.
Внезапно тень встала между ними. Парень возник будто из воздуха – высокий, в чёрном худи, лицо скрыто капюшоном. Его движения были слишком плавными, неестественными, как у марионетки.
– Уходи, – голос парня звучал плоско, без эмоций.
Маньяк замер. Нож дрожал в руке. Голоса в голове взревели:
– УБЕЙ И ЕГО!
Парень шагнул вперёд. Из рукава худи блеснуло лезвие – нож с зубчатым краем, словно для разделки мяса.
– Я предупреждал, – сказал он, и в его интонации что-то дрогнуло – будто два голоса заговорили в унисон.
Девушка прижалась к дереву, зажимая рану на руке. Кровь сочилась сквозь пальцы, капая на асфальт. Капли складывались в узор, похожий на восьмёрку – символ бесконечности.
Маньяк бросился вперёд. Нож свистнул, целясь в горло, но парень увернулся с невозможной ловкостью. Его удар пришёлся в бок – точный, выверенный, будто он знал, куда бить. Хруст рёбер отозвался эхом.
– Она… – маньяк захрипел, отступая. – Не твоя…
Парень не ответил. Его нож вспорол воздух, оставляя серебристый след. Маньяк отпрыгнул, спина ударилась о ножку сломанного фонаря. В глазах поплыли круги – где-то на краю сознания Лера смеялась, держа в руках серебристый кулон.
– Всё кончено, – прошипел маньяк, поднимая окровавленный нож.
Парень двинулся вперёд. В последний момент девушка увидела его лицо – нижнюю часть со шрамом от уха. Знакомый шрам. Как у…
Удар. Маньяк рухнул, хватая ртом воздух. Последнее, что он увидел – сапоги парня, испачканные в той же грязи, что и его собственные.
Девушка пришла в себя у фонтана. Парень склонился над ней, его руки дрожали, когда он накладывал повязку из своего платка.
– Почему… – начала она, но он приложил палец к её губам.
– Ты не понимаешь. – Его глаза были пусты, как экран выключенного телевизора, а голос звучал глухо, как сквозь воду. – Это еще не конец.
Дождь затянул город в мокрую пелену. Вода стекала по стенам домов, смывая следы борьбы, но не вину. Маньяк полз вдоль кустов, оставляя за собой алую дорожку, которую дождь превращал в розоватую жижу. Его пальцы впивались в асфальт, оставляя следы. Каждый вдох обжигал легкие, будто внутри него тлели угли. Ребра, сломанные ударом парня, впивались в плоть, как ножи. Голоса в голове молчали. Впервые за годы – абсолютная тишина.
Он добрался до канализационного люка. Решётка была сорвана, и чёрная пасть тоннеля зияла, словно приглашая в последнее убежище. Тоннель пах смертью. Гниющие отбросы, плесень, что-то сладковатое – трупы крыс или его собственная разлагающаяся воля. Но вместо того, чтобы спуститься, он рухнул на спину, встав лицом к лицу с небом. Дождь бил в глаза, смешиваясь с чем-то тёплым и солёным. Слёзы? Кровь? Неважно. Всё текло. Всё растворялось.
Город вокруг него дышал хрипами. Где-то вдали сирена скорой резала ночь, но звук казался чужим, как из другого измерения. Он попытался подняться, но тело не слушалось. Левая рука безжизненно болталась – вывихнутая при падении.
– Лера… – хрип вырвался из пересохшего горла.
В ответ завыл ветер, принеся запах лаванды. Её запах. Он зажмурился, и тогда увидел:
Они в парке. Она в белом платье, которого никогда не носила. Кулон на шее сияет, как луна. «Почему ты меня предал?» – её губы не двигаются, но голос заполняет пространство. Он хочет ответить, но во рту – песок. Её лицо расплывается, превращаясь в лицо той девушки с переулка. В глазах – тот же ужас.
Он дернулся, ударившись головой. Боль пронзила висок, но отрезвила. Нужно двигаться. Нужно…
Сквозь туман в сознании он различил мутные огни где-то впереди. Свет. Тусклый, желтый, как гной. Туда. Туда доползти. Первые метры дались адской пыткой. Каждое движение рвало рану на боку, где лезвие парня вошло под ребро. Кровь уже не текла – сочилась, густая и тёмная.
Лужа перед ним дрожала под ударами дождя. Он заглянул в неё, как в проклятое зеркало. Отражение моргнуло: вместо его лица – лицо Леры. Не той, что помнил он, а искажённое – с впалыми щеками, проваленными глазами, кожей, обтягивающей череп.
– Ты… – он протянул руку, и отражение повторило жест. Пальцы коснулись воды.
Вспышка. Он в подвале. Доктор Громов в белом халате, испачканном кровью. На столе – кулон. Тот самый. «Она будет жить в тебе. Пока ты служишь системе» …
Он отдернул руку, как от огня. Вода забурлила, и отражение рассыпалось на сотни лиц: все его жертвы. Девушки, чьи имена он забыл. Их глаза смотрели на него из глубины, их рты шевелились в беззвучном крике.
– ЗАТКНИТЕСЬ! – он ударил по воде, разбрызгав кровавые капли.
Но когда рябь улеглась, в луже осталось лишь его лицо. Старое. Морщинистое. Чужое.
В кармане пальто что-то жгло. Он нащупал кулон – серебряный полумесяц. Металл был горячим, будто только что вытащен из горна.
– Ты… обещал… – прошептал он, сжимая украшение.
Его рука дрожала, когда он попытался надеть цепочку на шею. Не получилось. Пальцы скользили по мокрой коже. Кулон упал в лужу, заставив отражение снова исказиться.
Лера стоит над ним. Но теперь она – ребёнок. Та самая девочка с рыжими косами, которую он видел у школы. «Папа, – говорит она, и это слово режет, как нож. – Ты же должен был меня защитить».
Он закричал. Крик подхватил ветер, разнеся по переулкам. Где-то завыла собака, вторя ему.
– Я пытался! – он бил кулаком по луже, разбрызгивая грязную воду. – Я пытался всех спасти! Чтобы ты вернулась!
Но Лера-ребёнок лишь качала головой. Её образ таял, смешиваясь с дождём. Осталась только лужа. Только он. И кулон на дне, как серп луны, упавший с неба.
Он пополз дальше, таща за собой неподвижную руку. Мутные огоньки горели так близко, но расстояние казалось бесконечным. В глазах темнело. Тело горело.
Внезапно земля ушла из-под него. Он скатился в канаву, наполненную дождевой водой. Жидкость хлынула в рот, в нос. Он забился, пытаясь встать, но тени снова обступили его.
Девушка в плаще цвета ржавчины стоит на краю канавы. В руках – фотоаппарат. Щёлк. «Теперь ты часть архива», – говорит она, и её голос звучит как голос Леры. Рядом с ней – парень в капюшоне. Его лицо скрыто, но на руке виден шрам-полумесяц.
Маньяк протянул руку, пытаясь схватить её. Но девушка растворилась, как мираж. Вместо неё в канаву упал осколок зеркала. Он поднял его дрожащими пальцами.
В отражении увидел себя – мальчишку лет десяти. Тот самый день, когда отец впервые ударил его за разбитую вазу. Кровь на полу. Крик матери: «Перестань!»
– Нет… – прошептал он. – Это не я…
Но мальчик в зеркале плакал. И в его глазах уже горела та же искра, что позже станет огнём безумия.
Сознание уплывало. Он больше не чувствовал боли. Дождь стихал, уступая место тишине. Где-то далеко звонили колокола – или это гудели провода над головой?
Он перевернулся. Лужа в канаве отражала клочок неба. Там, среди туч, проглянула луна – полумесяц, точь-в-точь как кулон.
Его пальцы нащупали нож. Последние силы ушли на то, чтобы поднести лезвие к горлу. Но вместо удара он уронил оружие. Металл звякнул о камень.
– Не сегодня… – он не знал, кому говорит: Лере, жертвам, себе. Воздух выходил из лёгких со свистом. – Прости.
Глаза закрылись. В последний миг он увидел:
Парень в капюшоне стоит над ним. В руке – тот же нож с зубчатым лезвием. «Цикл завершён, – говорит он. – Теперь ты свободен». Но это неправда. Потому что где-то в другом переулке уже рождается новый маньяк. И новый спаситель. И девушка, которая станет призраком.
Лужа впитала его последний вздох. Дождь смыл кровь. Город вздохнул и продолжил спать.
А кулон на дне лужи, покрытый грязью, всё ещё слабо светился. Ждал следующего, кто поднимет его. Чтобы история повторилась. Снова. И снова.
Глава 2 «Спаситель с лезвием»
Осень в городе пахла горелой листвой и одиночеством. Воздух, пропитанный запахом гниющих яблок и дизельным выхлопом, обжигал лёгкие. Тротуары, усыпанные листьями-скелетами, хрустели под ногами, словно кости невидимых существ. Он шёл, втягивая голову в плечи, будто пытаясь спрятаться от собственных мыслей. Куртка, пропитанная запахом старого дыма, не спасала от холода – тот пробирался под кожу, заставляя мышцы дёргаться в такт шагам. В кармане складной нож давил на бедро, напоминая о себе при каждом движении. Лезвие, холодное и непрошеное, жило своей жизнью будто второе сердце. Он не помнил, зачем взял его сегодня. Не помнил, как оказался на этой улице. Но тело вело само – ноги знали маршрут лучше разума.
На перекрёстке Садовой и Третьей ветер гнал по асфальту конфетный фантик, застрявший в трещине ещё летом, а затем сорвал с дерева последний кленовый лист. Тот прилип к его щеке, словно окровавленный пластырь. Он смахнул его, и взгляд упал на запястье – свежий шрам-петля пылал, будто его снова прижигали сигаретой. «Сам наказал себя», – соврал он врачу. Но правда была страшнее: шрам появился ночью, когда он проснулся от запаха гари и нашёл на подушке пепел.
Город вокруг дышал, как старый пёс: тяжело, хрипло, с перебоями. Стены домов шептались, тени на асфальте двигались на секунду позже, чем должны были. Фонари моргали, будто подмигивая чему-то, что пряталось в переулках. Он знал это место – аллея вела к старому мосту, где часто бродили те, кому не место среди обычных людей. И где пять лет назад нашли тело девушки. Где-то за спиной хрустнула ветка. Он обернулся – никого. Только тень от рекламного щита колыхалась на стене.
Но сегодня здесь было что-то ещё.
За три часа до этого он сидел в своей квартире, разбирая ножи.
Комната была маленькой, заставленной коробками с плёнками и различными вырезками из газет. На стене – карта города, испещрённая красными крестами. Места, где исчезали девушки. Он пытался найти подсказки или совместить то, что имеет в одно русло. Ничего не выходило, а между тем, макулатуры всё прибавлялось.
Он протирал лезвие складного ножа, когда вновь услышал «Голос».
– Сегодня. В 18:17. Там, где сломаны фонари.
Голос звучал как его собственный, но искажённый – будто записан и прокручен назад. Такое называют «чуйкой».
Он не удивился. Голоса приходили часто. С тех пор, как…
Нет. Не вспоминать.
Он встал, открыл шкаф и потянулся к полке, где среди макулатуры и фотографий лежал пистолет. Старый «Макаров», незарегистрированный. Проверил обойму – пусто. Пистолет был больше бутафорским, но выглядел настоящим.
– Не понадобится, – прошептал Голос. – Возьми нож.
До 18:17 оставался час.
Он вышел на улицу, и город встретил его осенним холодом. Воздух пах дымом и мокрым асфальтом. Люди спешили по своим делам, не замечая, как тени от фонарей слишком долго задерживаются на стенах.
Он шёл, не глядя по сторонам. Ноги сами несли его по знакомому маршруту:
– Проулок за кинотеатром «Родина» – здесь в 2020 году нашли девушку с перерезанным горлом. В руках она сжимала серебряный кулон.
– Парк «Золотые листья» – скамейка у озера, где исчезали пары. Оставались только следы, уводящие в никуда.
Но сегодня что-то было не так.
Голос нашептывал:
– Не туда. Она пойдёт другой дорогой.
Он свернул на дорожку между двух бытовых вагончиков. В парке вот-вот должна была начаться реставрация. Обещали восстановить освещение и озеленить территорию, что давно превратилась в пустырь.
Где-то за спиной хрустнула ветка. Обернулся – никого. Только тень от фонаря колыхалась на стене, принимая форму человека с ножом. Он ускорил шаг, но звуки преследования не отставали. Шёпот из ниоткуда:
– Сделай это.
Голос звучал как его собственный, но искажённый, словно записанный на диктофон. Он сжал рукоять ножа, чувствуя, как металл впивается в кожу. Где-то впереди, у разбитого фонаря, мелькнул силуэт – девушка в коричневом плаще или пальто. Её волосы цвета ранней весны ярко горели в темноте. В этом было что-то знакомое. Как будто он видел это тысячу раз – в зеркале, во сне, в обрывках забытых воспоминаний.
– Ты должен… – прошептал он, но ноги уже несли его вперёд.
Кроссовки бесшумно скользили по дорожке. Тело действовало само – годы тренировок превратили его в оружие. Но сейчас он не контролировал ни мышцы, ни мысли. Что-то вело его, как марионетку.
Из тени вынырнул другой. Мужчина в длинном пальто, лицо скрыто воротником. Его движения были точными, неестественными – словно он повторял заученный танец. Лезвие в его руке блеснуло, как зуб хищника, и он толкнул девушку к дереву.
– Потому что ты… – голос нападающего звучал как скрип. – Ты похожа на ту, которую я потерял.
Сердце парня замерло. Он видел, как девушка вжимается в дерево, её глаза расширяются, но вместо страха в них – странное понимание. Как будто она ждала этого. Как будто… знала.
Голос в его голове взревел:
– ОСТАНОВИ ЕГО!
Он бросился вперёд прежде, чем успел подумать. Тело действовало само – удар в бок, быстрый, выверенный, будто он тысячу раз отрабатывал его в зале. Костный хруст, стон, кровь на рукаве пальто. Нападающий отлетел, но нож не выронил.
– Уходи! – крикнул он девушке, но та не шевелилась. Стояла, прижав ладонь к горлу, будто пытаясь удержать слова.
Маньяк поднялся, хрипя. В свете луны его лицо было искажено яростью и… страданием.
– Она… – захрипел он, хватаясь за рану. – Не твоя…
