Тот Дом

Довольный Михаил Евстратович ушёл со своим ящиком к собственному автомобилю, а Геся только подивилась, как при таком паршиво сшитом костюме можно иметь возможности на целый автомобиль.

– А я, пожалуй, возьму это санторинское.

Вопрос на засыпку: его цитрусовый аромат с минеральным оттенком поможет ей в деле с Вехтенбергским?

Каково же было удивление Геси, когда вместе с бесплатной бутылкой она получила предложение о работе.

– Я? Работать? Здесь? – она была так обескуражена и оскорблена, что не сдержалась.

Ладно – работать. Ладно – продавщицей. Но в лавке с такой дрянной политикой, среди дилетантов? Будем откровенны: у Геси Эмильевны нет столько ни сил, ни терпения, ни человеколюбия.

Но настаивать на оплате покупки, она всё же не стала. Кровь Гольфман, как ни гляди, сильнее принципов.

Геся торопилась в контору к Вехтенбергскому.

Ныряя в толпы туристов, она ловила себя на том, что отсчитывает сокращение остатка пути.

Два письма чиновнику и оба без ответа. В конце концов, она идёт к государственному лицу не ради светской беседы – зачем-то успокаивала себя.

Перед порогом замедлила шаг: спокойствие, сосредоточенность, стремительность. И снова три “с”. Не это ли хороший знак?

Геся сдержанно кивнула Френсин, жующей с чем-то чёрный хлеб:

– Освободился?

– Я доложу, – подхватилась секретарь, колыхнув свой одуванчик.

– Не стоит, – госпожа Кантимир не оставила ей места для манёвра, просто взялась за латунную ручку, открыла дверь и шагнула в кабинет.

Дверь захлопнулась перед носом у англичанки.

– Моя фамилия Кантимир, – начала она, не дав себе и секунды на заминку.

Хотя замяться и было отчего…

Рыжий медведь и бровью не повёл. Он сидел, развалившись в кожаном хозяйском кресле, читая какой-то листок. Только взгляд карих глаз скользнул поверх бумаги на Гесю. Верхние пуговки рубашки расстёгнуты, демонстрируя покрасневшую от помады мощную шею, развязанный галстук неряшливо болтается, волосы взъерошены.

Геся не позволила себе ни одной эмоции, ей потребовался весь её самоконтроль, чтобы не задержать глаз там – на тонкой полоске чёрного шёлка на светлой мужской коже.

– Вы продали мне дом…

– Сделку не расторгнуть, денег не вернуть, – Вехтенбергский едва скользнул взглядом по Гесе и, не найдя в ней ничего примечательного, вернулся к бумаге.

– В Македонском переулке, – всё же закончила она. – Я не собираюсь ничего расторгать! – голос Геси прозвучал чуть громче желаемого. Она выдохнула, поняла, что проявления манер от этого хлыща не дождётся, села в кресло напротив. – Вы, Илья Альбертович, запросили неприлично много. Я, по неопытности своей, надеясь на честность служителя закона, сумму уплатила. Мой муж и свёкр, к слову сказать, доверили это дело мне, – откровенная ложь и призрак нищеты сдавливают рёбра волнением, но другой попытки у Геси не будет. – Я приехала, и что же я вижу? Откровенную разруху, вместо летней дачи! И как донести об этом мужу, который чин по чину рассчитался по векселю? Или, хуже того – свёкру? Они отправили меня вперёд, подготовить дом, нанять прислугу, только это решительно невозможно. Я с ужасом жду, что сделает мой свёкр с нами, и с вами, когда освободится от дел при дворе и прибудет в Константинополь. А сумма, смею заметить, немалая, уж дом в столице мы бы точно смогли себе позволить.

Геся отчаянно врала. Это когда-то предок её мужа продал Екатерине второй “Чёрную грязь”, ставшую впоследствии “Царицыным”. Это другой, вовсе древний, был господарем Молдавии и Валахии. Сейчас же от них осталась только древняя фамилия, да и дом в Москве, купленный, к слову, на Гесино приданое. Что и оставалось Гесе, так это надеяться, что константинопольский нотариус не интересуется светской жизнью Первопрестольной.

– Сколько?

– Половина!

Он расхохотался, запрокинув голову. Чуть отросшие, густые волосы оказались в луче света и блеснули медью, на подбородке показалась частая рыжеватая щетина.

Геся сцепила в замок ослабевшие руки. Ледяные руки.

– Вы, мадам, не поняли, – отсмеявшись, Илья Альбертович сложил ладони на столе и чуть наклонился корпусом так, что проглядывающаяся мужская грудь оказалась аккурат над столом и его руками. И переменился, словно и не было сейчас дикого хохота, спросил тихо и вкрадчиво, чуть хрипловато: – сколько вы даёте за то, чтобы я отменил сделку и провёл её сызново по меньшей цене?

Она всё ещё пыталась придумать, как не отвлекаться на голую кожу в прорехе рубашки, когда до неё дошёл смысл сказанного. Туше.

Беспринципный и вероломный – кровь Гольфман живо отозвалась, признав в рыжем пройдохе равного.

– Полно, месье, это вы меня не поняли. Я свяжусь с бывшими владельцами, сообщу им о сумме, которую вы выручили за дом, уверена, она их удивит. А поможет мне в этом столичный поверенный, которого мне выпишет отец – Эмиль Гольфман, дабы не портить отношения с Кантимирами.

“А есть в нём что-то, в этом медведе”, – подумалось Гесе, и в этой его огромности, что вынуждает сгорбиться, пригнуться в его присутствии. Да, подавляет. Но вопрос на засыпку: не такую ли реакцию должен вызывать достойный муж для такой женщины, как Геся?

– Здесь вы, голубушка, промахнулись, – не подозревая о том, что его кандидатура в этот самый момент переходит в совсем другой разряд, Вехтенбергский продолжал усиленно торговаться.

“Дельный и домовитый – такой своей выгоды не упустит”, – Геся его слушала, но решение нужно принять сей же час, ежели менять вектор разговора. – И состояние не промотает. Вон, только и думает, как нажиться.

– Дочь бывшей владелицы отказалась от вступления в наследство, – Геся не поверила своим ушам. Как можно добровольно отказаться от такого сокровища? – Прошёл положенный законом срок, и дом перешёл в собственность города, после чего я, как официальный представитель государства продал его вам, – и прибавил ехидненько, теперь уже улыбаясь вполне искренне, хоть и неприятно: – желаете составить апелляцию, призвав к ответу Российское государство в лице нашего императора Алексея Николаевича и всего парламента?

– Всенепременно, голубчик, всенепременно, – Геся умела скалиться не хуже. – Только без вашей помощи. Пожалуй, поверенного я выпишу из столицы, придётся покаяться перед свёкром, ничего не поделаешь, – слабая женщина горестно вздохнула, – и столичных газетчиков тоже выпишу. Пусть раструбят о том, как Константинопольский градоначальник водит дружбу с одним нечистым на руку присяжным-поверенным. Пусть поживут здесь, подышат морским воздухом, и поузнают: может статься, моё дело такое не одно.

Она медленно стала подниматься со всей грацией, но которую была способна, пошла на выход, глядя строго на тяжёлую резную дверь перед собой.

– Мадам Кантимир.

Ха!

– Мадам Кантимир, подождите.

Гесе нужно принять решение. Прямо сейчас.

Симпатичный – сверх меры. Состоятельный – вне всякого сомнения. Серьёзный – отнюдь, но это поправимо. Непоправимым может стать другое: бывший супруг Геси живёт и здравствует в своём тщедушном теле, но исхитрялся исполнять супружеские обязанности крайне неприятно для неё. Кандидат же в супруги – человек крупный, не может ли близость с ним стать и вовсе болезненной?

До свадьбы никак не узнать, а потом деваться будет некуда.

Огромная лапища, с аккуратной порослью светлых волос упёрлась в дверь прямо на уровне Гесиных глаз. У неё аж живот подвело от эдакой демонстрации силы.

– Мадам Кантимир, я думаю, мы всё же сможем договориться, – пророкотало у неё над макушкой, по затылку побежали мурашки.

Что же, задача усложнилась. Теперь перед ней объект не только финансовых амбиций. Придётся вести игру на два фронта.

Геся медленно развернулась, готовая к тому, что увидит.

Распахнутая рубашка прямо на уровне глаз.

– Во-первых, если мы собираемся договариваться, потрудитесь привести себя в надлежащий вид, – она стрельнула глазами на его шею, всем видом показывая неприятие.

Вехтенбергский ухмыльнулся, складывая руки на груди.

– Во-вторых, держите подобающую для женщины моего положения дистанцию. У меня была возможность изучить ваши нравы. Сотрудничество с вами не должно меня скомпрометировать.

– Обычно женщины вашего положения и приезжают сюда затем, чтобы их… немного скомпрометировали. Потом они спокойно возвращаются в свой Петербург, немного… скомпрометированные, но всегда довольные.

– Я не нуждаюсь в подобных развлечениях, господин Вехтенбергский. Такого рода услуги приберегите для… – она покрутила рукой в воздухе, но подходящего случаю слова подобрать не могла, – для женщин с менее требовательным вкусом.

Этот бестия был прав: дворянских дочек, безусловно, учат, как женить на себе их брата любого сорта. Ошибся он только в одном: такая наука доступна не только титулярным особам, но и каждой, чьи родители могут себе позволить оплатить это знание.

“Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей” – великий поэт не учёл, что работает это и в обратную сторону. А директриса женской симферопольской гимназии учла.

Геся положила ладонь в перчатке поверх его рубашки, несколько мгновений подождала и сделала вид, что пытается так отодвинуть от себя поверенного. Его горячая рука легла поверх её, мадам Кантимир демонстративно попыталась вырваться, но по случайности (бывает же!) чуть не упала на медведя.

Есть контакт!

Ему ничего не оставалось, кроме как поймать хрупкую девушку, а дальше дело физиологии: у Геси не было сомнений, что тех секунд ему хватило, чтобы намётанный взгляд Ильи Александровича успел оценить и тонкость талии, и трепет уже не девичьего, но литого женского стана. Аромат духов цепко дал по мужским ноздрям, а взволнованный женский вздох чуть не вынудил молодого, здорового мужчину его ловить.

На сегодня достаточно: княгиня Кантимир оскорблённо оттолкнулась от поверенного:

– Я не шучу и не играю с вами. Мне интересно только вернуть свои деньги и заслужить одобрение мужа. Вы сможете уделить мне время завтра? Нынче уже другие дела требуют моего присутствия.

Всё ещё чувствуя на пальцах женское тело, обтянутое в тонкий шёлк, Илья Александрович кивнул.

– Я заеду к вам ближе к обеду. Где вы остановились?

– Об этом не может быть и речи. Я приду сама, в приёмное время, после обеда.

Геся вышла, простившись и с поверенным, и с его служащей.

Илья Александрович… нет, конечно, не влюбился. Влюблялся он исключительно во француженок, и исключительно каждый раз в новую. Иногда и по нескольку раз за ночь.

Но было в этой чужой жене что-то… недоступное? Непозволительное. То, что никогда не получить, как бы он ни старался.

Естественно, при условии, если бы он захотел постараться.

Не то, чтобы Геся Эмильевна догадывалась о мыслях Ильи Альбертовича… она на них рассчитывала. Потому и действовала по всем правилам мальчишеских забав: показать, дать попробовать, но не надкусить, и, скрыться с глаз. Мужчины в любом возрасте остаются детьми.

Лёгкая эйфория несла её домой и подсказывала: сегодня ты долго не уснёшь. Гесе следовало занять руки, потому она и зашла в винную лавку, на этот раз попроще. Быстро купила литр спирта (больше у лавочника не было, но госпожа Кантимир сделала заказ на партию позначительней), проигнорировав намёки усатого француза, чтобы завязать диалог и вызнать, зачем ей столь неходовой продукт. Если что и раздражало Гесю крепче непристойностей, так это неуместные откровения. Как чужие, так и собственные.

Помимо того, к эйфории примешивалось что-то ещё. Необъяснимая тяга домой. Хотелось поскорее оказаться за крепкими, такими обманчивыми для чужих взглядов стенами, увязнуть в красоте и изяществе своего логова, раствориться в нём, снова перестать чувствовать время и все заботы мира.

К спирту, к её настроению, пришёлся сегодня белый портвейн, и, поддавшись порыву ностальгии, Геся попросила бутылочку крымского.

– Что? Нет, голубчик. Будьте любезны упаковать мне магнум, – покупательница указала на полтора литровый сосуд.

Учитывая дату розлива конкретно этого вина, Геся уже предвкушала потрясающий вкус правильно созревшего креплёного, что почти невозможно в стандартных бутылках. А уж защитить хрупкий нектар от губительных для него перепадов температур, они и вовсе не способны, в отличие от магнумов.

Обычные бутылки пусть останутся для дилетантов.

Бесшумно отворив калитку, Геся быстро пересекла двор. Набравшись смелости, нарвала апельсинов, и, наконец, прислонилась к двери в холле, чуть не плача от облегчения, чувствуя, как хорошо ей стало.

Наконец, она дома.

Мягкое кресло справа от входа обволокло напряжённое тело, а царящие в логове тишина и уют успокоили распалившиеся нервы.

Но не уняли бушующую жажду деятельности.

Освежившись, Геся уже тянулась за домашней блузой и юбкой, как замерла, поймав своё отражение в зеркале. Она вспомнила паршивку в конторе поверенного, и ей стало интересно: каково это?

Каково это – носить так мало одежды, иметь возможность в любой момент прикоснуться к собственной коже, и, касаться? Зеркало было полностью согласно с Гесей – иначе, ленивые лучи заходящего солнца не подсвечивали бы так женское тело. Показывая не презренную несовершенную наготу, а только гармонию мягких линий.

Надела шёлковую ночную сорочку, не рядовую, а для визитов будущего супруга. Холодная ткань лаской скользнула, охлаждая кожу – полно, что время раннее, и она не собирается ложиться. Она одна в своём прекрасном доме, и зеркало подсказывает – её счастливое отражение: лучшая награда древним камням за их уют.

Я приехала сюда

Днём

В свой прекрасный и большой

Дом

Пусть не стонет,не скрипит

Зря.

Исцелю его собой

Я

Не отдам и не продам.

Нет!

Будет домик излучать

Свет!

Даже если мне одной

Быть

Буду счастливо я тут

Жить!

Наталья Кивер.

Глава 4

“Природы блеск не возбудил

В груди изгнанника бесплодной

Ни новых чувств, ни новых сил”.

Хозяйка спешила в свой кабинет, отбивая дробь каблуками домашних туфель, чувствуя каждое дуновение сквознячка, несущего запах дерева, жухлых листьев и немного пыли. Тело Геси, впервые испытывая подобное, отвечало странной, бегущей по венам энергией. Сейчас ей казалось, что даже засохшие цветы в старых глиняных горшках на её пути, уже ожили от долгой спячки и тянутся к ней, неуловимо для слуха звенят, делясь жаждой жизни.

Впервые за всё время на новом месте, она вспомнила о своём московском хобби, и, на старых дрожжах сегодняшнего рейда по винным лавкам, написала разгромную заметку и о местных продавцах, и о покупателях. Впрочем, в духе своей нерегулярной колонки, Геся не забыла и о полезных советах тем чтецам модного журнала, которые только открывают для себя яркий мир вина двадцатого века.

Запечатала и подписала конверт, который завтра отправится в долгий путь.

И так Геся распалила себя, пока писала, что оставалось признать: пришло время осваивать кухню, разобраться на которой раньше ей было недосуг.

Она бросилась вон из кабинета. Сегодня, занятая, она не обратила внимания на усилившийся шорох мышей в библиотеке, а если бы и сделала это, то обнаружила бы в нём едва слышный топот, но не просто топот ног, а, будто ноги те были совсем крошечные – топоток.

Кухня встретила её покачивающимся креслом-качалкой, которое, впрочем, при её появлении, скоро качаться перестало, чем заслужило укоризненный взгляд хозяйки.

Вечер застлил Константинополь мягким, щадящим светом. Гесе вполне его хватало, но для уюта она зажгла маленькую лампу на разделочном столе. Сосредоточенно обнюхала бокал у раковины – чтобы никакой посторонний запах не испортил ей заслуженное удовольствие. Плеснула треть бокала – даже наполовину полный, он не даст раскрыться всей палитре вкуса, и, пригубив, открыла первый шкаф в поисках нужной посуды. Пряный почти ликёр грел изнутри, замедляя мысли.

Вот и посуда нашлась, в светлого дерева узорчатом ящике, что был ближе всего к громоздкой столешнице, на которой, предположительно, и готовила бывшая хозяйка. Но вот осмотр дальних закутков поразил Гесю до глубины души.

Здесь было абсолютно всё, что могло ей понадобиться. Объёмистые и поменьше медные кастрюльки, по которым погладили женские пальчики, чистые бутыли и баночки разных форм, пробчатые крышки к ним. Что новую хозяйку и не заинтересовало, так это залежи пахучих трав за дальней дверью кухни. Помещение, в котором приличные дома хранят запасы провианта, здесь служило складом сухоцветов. И пахло в нём сеном и шалфеем. К великому Гесиному сожалению, для её целей эта комнатушка не подходит – слишком тёплая, оставить здесь драгоценную бутылку санторийского, всё равно что медленно выварить его.

Она уже пробовала, но решила ещё раз попытать удачу – открыть подпол. Безуспешно. Даже штопор, столько раз выручавший Гесю, только жалобно пошкрабал внутри лунки, а не взял этот замок. А на изящной, расписанной восточными узорами, медной ключнице, один-единственный гвоздик оставался пуст.

Не может в её великолепном доме не найтись места для её драгоценного вина.

Геся отпила глоток – насыщенный пряно-медовый вкус напомнил ей о доме.

Задвинула принесённую бутылку и выключила вскипевший чайник.

Задумалась ненадолго, нюхая оранжевые, налитые счастьем апельсины, слушая себя, стараясь понять, что именно хочет сделать. И услышала.

Греясь от пара, обдала кипятком три сорванных фрукта и залежавшийся лимон, вымыла их тёплой водой и насухо протёрла. Внимательно оглядела, чтобы не было ни червивостей, ни плесени.

В широком выдвижном ящике, среди великого множества ножей выбрала один – её привлекло безупречно тонкое, вот-вот и сломается, лезвие. Рукоятка оказалась из старого, червонного золота. Выгравированный на ней змей, занял Гесю только на миг, не позволяя отвлечься.

Она аккуратно стала срезать цедру, ловя брызнувший аромат, стараясь не задевать мякоть – альбедо, которое будет горчить. Руки всё делали за неё, в то время как разум успокаивался, будто погружался в дрёму. Несколько раз кресло чуть качалось, характерно скрипело, и парящая Гесина фантазия, представляла себе в нём старую, но очень статную женщину, с длинными распущенными чёрными волосами.

По её представлению такой и должна была быть её предшественница: она придирчиво смотрит на Гесю, Геся почти уже видит её боковым взглядом, но разворачивается – кресло пусто качается раз-два-три. Взгляд уловил движение в окне, Геся резко повернула голову – это редкий ветерок потрепал плющ на стене дома.

Нарочито стуча ножом по разделочной доске, она скинула цедру в пузатую бутыль, гоня прочь глупости. Листик лаврового листа и пять горошин чёрного перца – туда же.

Геся сделала маленький глоток из бокала, катая на языке сложный, отдающий сухофруктами вкус портвейна.

“Всё чушь и дрянь”, – подумала, глядя на сумеречный двор. – “Вот оно вечное – надёжный дом, собственные руки, ноги, голова и идеальное вино”.

Остался только муж и сад.

– Если я удачно отыграю эту партию, то скоро здесь появится и муж, и капитал на облагораживание сада. Тогда ты у меня засияешь! – голос её звенел, когда она обвела взглядом высокую залу кухни и залила весь литр спирта в вытянутую бутыль. Сдобрила всё это стаканом сахара, хорошенько взболтнула и отнесла в кладовку с травами – в темноте и тепле ей самое место.

В идеале, конечно, следовало найти разные сорта апельсинов для куантро, не помешал бы и грейпфрут, но морочить себе голову Гесе было откровенно недосуг, а руки занять хотелось. Главное, перед сном не забыть выловить лаврушку, чтобы не переборщить со смолистым привкусом. Останется разве что раз в сутки бутыль взбалтывать, и через семь дней апельсиновый ликёр можно будет процедить и попробовать.

Скоро со двора послышался робкий голос:

– Госпожа! – потом чуть увереннее: – госпожа, вы дома? Это я, Али, я принёс ваше бельё, как вы и просили, – пауза, а после: – госпожа, я уж здесь его оставлю, на крылечке, вот туточки…

Накинув лёгкий шёлковый халат и захватив керосинку, Геся распахнула дверь.

– Али, вопрос на засыпку: неужели ты и правда, собирался оставить мои вещи здесь, на потеху змеям?

– Каким ещё змеям, госпожа? – застигнутый врасплох, он вмиг поднял корзину, будто и не пытался её примостить на каменное крыльцо. – А-а-а, это вы из-за названия? Так, оно с Аллах знает каких времён! Никаких змей здесь отродясь не было. Шайтан – это да, джинны тоже, а змей – нет, нету.

Лампа тусклым светом освещала довольно скалящегося мальчишку – всё, на что хватало её света в темноте двора. Геся рассчиталась, морщась от запаха рыбы, которым несло от Али, раздражённо забрала переданную прачкой корзину, как заметила тонкий прутик металла – булавка, приколотая к кармашку его рубахи.

– Мама дала, от сглаза, – сконфуженно пролепетав, Али закрыл булавку рукой, – а она у меня сама простыни стирает, госпожа, и кукурузы сегодня наварила – на весь Стамбул хватит!

Геся пропустила мимо ушей, что среди мусульман Константинополь всё ещё оставался Стамбулом. Будто и не приходила сюда Российская империя. Хозяйка не слушала и дальнейшие его расхваливания, пока мальчик, вдруг, махнув нелепо руками, не покатился с крыльца. Стук крошащегося камня сопроводил падение недотёпы.

Благо катиться было не более дюжины ступеней.

– Цел? – Геся бросила корзину, одной рукой держа фонарь, другой стала помогать неуклюжему мальчишке.

– Я же говорю: шайтана это дом, – Али смотрел на дверь, будто она готова была спрыгнуть с петель и наброситься на него.

Спроси его кто сейчас, он ни за что бы не смог объяснить, отчего ему сделалось так жутко. Он отвернулся, не в силах дальше стоять вот так, лицом к этому дому. Зажмурился и закусил губу, чтобы позорно не расплакаться.

Геся отступила от него на шаг.

Со своими нелепыми репликами, этим суеверным ужасом, посыльный уже не казался ей забавным. Он стал противным. И ей, и дому.

– И что-то такое, небось, сам шайтан меня столкнул…

Али попробовал было подойти к крыльцу, но Геся заступила ему дорогу, вытянув руку с керосинкой.

– Знаешь, Али, ты иди. Хватит сегодня…

– Там же вещи! – с экспрессией, свойственной турецким мужчинам, он махнул рукой на бельё, вылетевшее из корзины.

– Я сама соберу, – пробормотала Геся, но, увидев, что Али не слышит её, повысила голос: – иди!

Хозяйка стояла, широко распахнув глаза, заслоняя собой своё логово от взгляда Али. “Прочь!” – хотелось ей кричать. “Вон из моего дома, не смей осквернять его своими словами, не смей осквернять его собой!”. Но она молчала, тратя все силы на то, чтобы подавить собственный гнев.

– Ухожу-ухожу, при чём, там мама кукурузы наварила…

Гесю отпустило, только когда за Али закрылась калитка.

Кто-то невидимый ровно в этот миг ослабил натянутую тетиву – её естество.

Повернула замок в калитке и сама пошла к крыльцу.

В том месте, где стоял Али, по фундаменту крыльца побежала тонкая, разветвлённая трещинка.

Геся чуть не расплакалась: это всё из-за неё, из-за своей безалаберности она впустила в свой храм этого дрянного, неблагодарного мальчишку. Это он так испоганил её дом. Подсвечивая себе фонарём, женщина в бессилии водила пальцами по холодному камню, по разбежавшейся трещине.

Сильный порыв ветра сорвал халат с левого плеча, принеся в себе запах соли, ворвался в снова распахнутое окно спальни, полетел по дому дальше с гулким эхом, и утих где-то в недрах её логова. Через минуту затрещал прямо над Гесиной головой – заскрипел ветками дерева, сбрасывая прочь последние листья. Играя с ним, переговариваясь на одном им понятном языке, за домом что-то протяжно заскрипело – не то забытая кухонная дверь, не то очередное окно.

Свет от лампы попал на ноги, в домашних туфлях – прямо у ноги, безмолвно приготовилась к атаке змея. От испуга Геся покачнулась, чувствуя гул ветра в ушах:

– Да когда же уже это закончится! – выкрикнула в сердцах.

Сейчас она не желала ничего, кроме как отвоевать себе свой сад, свой двор.

Чтобы не упасть, Геся схватилась за крыльцо, больно уколовшись об острый выступ. Змея завладела всем её вниманием, и в ночной мгле она не заметила ни выступившей крови, ни того, как крупная капля с её последними словами впиталась в камень дома.

Мужчина, весь в золотом свечении спустился с великой горы, не сводя глаз без зрачков с прекрасной дочери земного царя. Молнии метали очи его, да такой силы, что противиться воле существа сего не могла ни одна тварь земная.

Даже многоглазое чудище, что стерегло девство девушки, пало ниц пред царём небесным.

Пала и Ио. И то, что познала она со светооким, стоило ей божественного проклятия. В тот же час, в кой пролилась на землю кровь, вызванная высшей силой, обратилась Ио в корову.