Тот Дом

В чём и не соврало объявление о продаже, так это в том, что новый Гесин дом стоит близко от моря. Так близко, что во дворе пахнет водорослями, а сейчас, в конце октября, ещё и прелыми листьями. Аромат такой, что Геся пьянела без вина, от этого аромата, и счастья.

А ещё её забавлял Али. Так забавлял, что она даже подумывала поднять ему плату с условием заноса корзины в дом, но, подсчитав остатки средств, передумала.

И пусть вещи её уже доставлены из Москвы, всё едино: деньги утекали как вода. Впервые Гесе Эмильевне что-то обходилось дороже собственной персоны. И впервые она с такой лёгкостью расставалась с нажитым капиталом. В мелочах, то на одно, то на другое, таяло всё то приличное, что ей удалось скопить. А перекрыты ведь только мелочи: поправлены обои, кое-где перекрашено дерево. Тем удивительнее, что ей приносило неслыханное, ни с чем несравнимое удовольствие делать здесь всё самой, собственными руками. Пусть неумело и по наитию, пусть она не добралась ещё до всех комнат, но Геся впервые чувствовала такое удовольствие даже от протирания пыли с камина. Мысль пустить сюда кого-то казалась ей кощунственной, словно чужое присутствие могло осквернить и дом и его душу.

Геся даже попробовала самолично покрасить крыльцо, но не тут-то было! Вездесущие змеи! Они кишмя кишели в саду, и как только не трогали мальчишку? Но вот стоило Гесе выйти за дверь, как ползли на каждом шагу!

Ей ни разу так и не удалось дойти до виноградника, и у рачительной хозяйки сердце кровью обливалось, глядя из окна на гниющий урожай! Да что виноград! Даже на апельсиновом дереве, прямо у крыльца, стоило Гесе протянуть руку к оранжевому плоду, как чуть не схватилась за тёмно-бронзовую длиннющую гадину, сидящую на ветке.

Назревал вопрос: все змеи семи холмов Константинополя обитают в её саду, или только часть? И что с этим, скажите на милость, делать? Змеи – не мыши. Их так просто не вытравишь. Хотя и те, замолчав ненадолго, снова активизировались.

Всё это казалось мелочами по сравнению с главной задачей: восстановить дом.

Сегодня вместе со сливками и газетой Али принёс почту.

Сунув подмышку бумаги, уже одетая с иголочки, Геся вошла в кухню, привычно отметив, что кресло-качалка стоит на своём месте, и, как всегда покачивается, стоит только ей шагнуть за порог. Уж непонятно, как мостили этот пол, если от такого незначительного колебания, как открытие двери, кресло уже не было покойно.

Геся цокнула, набирая в чайник воду – ещё один бич её будней здесь: ужасная рассеянность. Стоит только потянуться за чем-то, как вещь оказывается совсем в другом месте. А Геся в этот момент готова держать пари: она вчера оставляла чайник на плите, отчего же он преспокойно стоит на массивной деревянной столешнице?

Отложив почту на разделочный стол, Геся достала расписанную дивными птицами фарфоровую тарелку, стала разрезать грушу на мелкие кусочки. Три письма. Отец, мать и Дмитрий. И если первые два не вызывают особых чувств, то вот третье… вскрывать его решительно не хотелось.

Она отправила в рот первый сладкий кусочек, неспешно заварила чай, заправила сливками кашу. Письмо от бывшего мужа не предвещает ничего хорошего. Как, собственно, и он сам. Вопрос на засыпку: чего ждать от человека, который за все годы брака так и не проявил ни одного путного качества? Кроме фамилии, разумеется.

Геся сервировала себе завтрак на серебряный поднос и отправилась в кабинет. В прошлой жизни она бы такого себе не позволила, но эту, новую страницу, ей хочется писать совсем по-другому. Никаких чопорных завтраков в столовых, утро – только её время. Долой московский снобизм! Возможно даже, когда она доберётся с уборкой до кухни, то станет оставаться там.

Она открыла окно в кабинете, сгоняя двух оголтело орущих чаек:

– Прочь лоботряски! Лучше бы змей ловили, а не подачки выпрашивали!

Села за стол, привычно потянувшись рукой за салфеткой – та обнаружилась на другом конце стола. Просто проклятие какое-то!

Письмо от матери. За многим прочим, красной нитью протянуто наставление: немедленно! Прямо сейчас нанять камеристку, или хотя бы горничную! Недостойно молодой разведённой женщине, не достигшей и тридцати лет, жить одной, как какой-то девке! Такой удар по репутации не только Геси, но и её матери – знаменитой русской балерины!

Чья знаменитость, правда, только в её собственном воображении, но чего уж.

Геся подсластила и письмо, и крепкий густой чай долькой груши.

Собственная репутация, но, что важнее, честь, заботит Гесю не меньше, чем маменьку. Но здесь без вариантов: единственный человек, которого Геся могла терпеть рядом с собой, – её старая кормилица. Секрет их взаимоотношений заключался в безграничной нянечкиной любви и понимании, когда нужно замолчать, чтобы не расстраивать золотое дитятко.

Им пришлось расстаться.

Найти другую такую безропотную старушку – задача не из лёгких. Взять молодую женщину в дом… – в их доме, в Ялте, когда родители ещё не разъехались, постоянно была прислуга. Мать считала ниже своего достоинства и помыслить, что муж красавицы-балерины может обратить внимание на другую. Отец и не обращал. Он просто пользовал каждую, не запоминая их лиц. Маленькую хозяйскую дочку за взрослую не принимали, и Геся слышала, как девушки только и обсуждали: какие подарки они попросят, сколь много сумеют получить от этих отношений… Шли годы, менялись девушки, только разговоры были всё одни и те же.

Возможно, и есть в этом мире достойные женщины, с такими же, как у Геси принципами, не готовые идти на сговоры с совестью. Только она таких не видела.

Так и в доме мужа.

Геся простила Дмитрию его никчёмность – не всем дарована сила духа. Геся простила ему разгильдяйство и трату всего её наследства – грамотно управлять финансами, тоже ведь нужен талант. Геся прощала ему его порочную страсть к игре – что взять со слабого человека. Даже его редкие приходы в её спальню, не сулившие княгине Кантимир ничего, кроме брезгливости, Геся ему прощала, благодарная, что и боли Дмитрий ей не доставляет. Ну а то, что супружеские отношения всегда неприятны, а иногда и болезненны… в гимназии Гесю научили терпению и смирению. Единственное, чего Геся не смогла простить Дмитрию – усмирения своей порочной натуры с восемнадцатилетней горничной, в то время, как самой Гесе минуло за двадцать пять.

Геся честно попросила развод, но этот прохиндей только посмеялся, обозвав её наивной фригидной дурой.

Что же – нельзя обижать женщину, имеющую доступ к твоей еде.

Тем более нельзя обижать женщину, имеющую доступ к твоей еде, когда у тебя сильная аллергия, и эта женщина знает на что именно.

Одно неловкое движение – чего можно ждать от женщины с расстроенными нервами – и в твоём соусе к мясу нечаянно оказывается смертельно опасный для тебя арахис. Но ты всё же счастливчик, и рядом с тобой вновь оказывается благодетельная супруга, которая вовремя даёт лекарство, но мягко пеняет тебе, что в следующий раз лекарства под рукой у неё может и не оказаться.

Одна беда: нянюшку пришлось отправить на покой. Благо в Ялте её давно ждала сестра в домике у моря. Геся тогда весьма громко, на всю Москву сокрушалась – как бедная старушка умудрилась перепутать продукты. А как только Дмитрий оправился и вознамерился заявить на старую женщину, так чуть не съел арахисовый торт, по ошибке ему поданный.

Вопрос на засыпку: что же можно ждать от женщины с расстроенными нервами?

Геся уже съела кашу, выпила полчашки чая и снова отложила замаранный конверт от бывшего супруга: от эдакого гадёныша добрых вестей не жди.

Папенька был лаконичен: Геся – женщина взрослая и прогрессивная. Хватило же ей прогрессивности развестись, вместо того, чтобы просто разъехаться, не поправ репутации? Вот раз такая прогрессивная, то пусть и устраивает свою жизнь сама. Но денег всё же отправил. Немного, но хватит что-то придумать.

Геся подошла к окну, поправила шёлк безукоризненно пошитой блузы – чистое блаженство кожи. Несмотря на осеннюю свежесть, воздуха отчего-то не хватало. Хотелось вдохнуть глубже, но не расстёгивать же воротничок, право слово?

Из задумчивости её вывело скрипнувшее на втором этаже окно. Неужели она снова забыла его закрыть? Перегнулась через подоконник: так и есть. И снова она готова была держать пари, что спальня была в безукоризненном порядке, когда она оттуда выходила. Ещё не хватало стать такой вот расхлябанной, легкомысленной южанкой!

Девушка поискала нож, который снова оказался на столе, вместо того, чтобы стоять в стакане, и вскрыла последний конверт. Пробежалась по письму, писанному корявым почерком на французском: молодому князю Кантимиру негде было научиться русскому. И пусть с разговорным он и справлялся, но выразить свою мысль на бумаге мог только на языке лягушатников, как и Гесина маменька.

Чего и следовало ожидать: денег нет, но бывший супруг от обязательств своих не отказывается, и как только сможет, сразу выплатит слабой женщине и положенное судом содержание и промотанное наследство, что обязан вернуть в следситвие развода.

Что делать?

На окно спальни села чайка – Геся услышала, как та заскрипела когтями по подоконнику, но не удостоила нахалку и взглядом.

Будем честны: пойти работать гувернанткой, стенографисткой, или куда-нибудь в архив – их жалованья не хватит и на еду. О другой работе женщине, даже с образованием, приходится только мечтать, что уж ей с десятью классами гимназии?

Ещё один кусочек груши растаял во рту, оставляя сводящее от сладости послевкусие.

Да и в таком случае, если и повезёт устроиться пусть той же учительницей, о ремонте дома точно следует забыть.

Она оглядела шикарный, по-женски обставленный кабинет: дорогая, пусть и старомодная ореховая мебель, которая останется такой же и через сто лет. Изящный стол с гнутыми ножками, резные полки, заполненные книгами и милыми безделицами. И всё так уютно, стоит так правильно, симметрично… Хозяйский взгляд упал на крупную позолоченную резную шкатулку на полке. Как странно, что она не замечала её раньше… Геся сделала два мягких шага и протянула руку, затаив дыхание. Только пальцем осмелилась коснуться гравировки на крышке – величественный, сильный, несокрушимый огромный змей в бурлящей реке. Вода всходит пеной, словно закипает от одного только присутствия в ней этого зверя…

Невыносимо реалистично. Настолько, что Геся почувствовала запах крови, будто змей только принял жертву.

Захватывающе, страшно, и, немного будоражаще.

Геся взяла в руки шкатулку, безошибочно определяя – чистое золото.

Решение родилось сразу!

Письмо Дмитрию, и, похожее – отцу. По сути, не по содержанию. Шкатулку она поставила перед собой, пока писала ответы. Время от времени поглядывала на змея, будто ей требовалось молчаливое согласие мудрого существа.

Конверты она подписывала так тщательно, что сама раздражалась громкому скрипу пера.

И, следует всё же нанести визит поверенному плуту, так бессовестно содравшему с неё такую сумму. Шельмец проигнорировал два письма госпожи Кантимир, требуя её внимания? Что же! – Он его получит.

Безусловно, дом того стоил. Но Геся не была бы полжизни Гольфман, если бы не была уверена, что И. А. Вехтенбергский ни сном ни духом, как именно обстоит дело внутри!

Газета на столе осталась нечитанной – изучением брачного рынка она займётся чуть позже, как и мышами, вовсю шелудящими в библиотеке, за смежной с кабинетом дверью.

Сейчас же – полное облачение московской барыни: самое дорогое, без финтифлюшек, но с ручной вышивкой по подолу платье, носить такое – неслыханная роскошь. Пешком в нём не походишь. Из фривольностей в нём только глубокий лиловый цвет и французское кружево у самого подбородка. На стоимость только одной из мелких жемчужных пуговиц средняя мещанская семья неделю могла бы кормиться с мясом. Неизменный ридикюль ручной работы, шляпка из последних, заказанная по новому адресу, и новая пара парижских перчаток, купленных со шляпкой.

Геся довольно оглядела себя в зеркало спальни. Смелая стрижка – аж по лопатки, кричала: я современная, прогрессивная женщина! Платье добавляло: но весьма приличная!

Хотя вот сейчас, именно в этом зеркале, Гесе показалось, что осмелься она на платье с вырезом – смотрелось бы куда лучше, но в прошлом мадам, а теперь мадемуазель Гольфман непотребные мысли быстро прогнала.

Вопрос на засыпку: это морской воздух так развязывает фантазии?

Идти было недалеко и Геся пренебрегла транспортом, о чём не пожалела ни на грош.

Окрашенный в осенние цвета Константинополь, усеянный минаретами то здесь, то там, сегодня напоминал сказочный город из восточной сказки. Где всё распылено золотыми и алыми красками. Неповторимый колорит! Проходя мимо пекарни, Геся нырнула в настоящее коричное облако, а когда вынырнула, ей казалось, что за этой специей уже не разобрать той капли её духов.

Ну пусть! Это же Константинополь! И теперь она – его часть!

Геся слилась с шумной толпой из туристов и торговцев, наслаждаясь этим, теперь своим, городом. Всё в точности, как тогда, в те поездки, когда она бывала здесь с отцом, и потом до слёз не хотела уезжать.

Увидев рыбаков на пристани, мадам Кантимир дала себе зарок обязательно купить свежей рыбы по дороге домой, но до этого… вот и контора поверенного.

Ну-ка, где там кровь предков? Твой выход!

Потому как, если и идти на такое предприятие, на которое она решилась, то только во всеоружии.

И, как оказалось, не зря: контора присяжного-поверенного И. А. Вехтенбергского по всем статьям соответствовала учреждению не только московского, но и столичного чиновника.

Дорогая коричневая мебель, тяжёлые бархатные портьеры, идеально чистый ковёр – Геся Эмильевна не могла не одобрить такой высокий класс. У этого Вехтенбергского есть и вкус, и средства, чтобы этот вкус поддерживать. Пахнет табаком и кофе.

– Ильи Альбертовича нет. С утра на заседании.

Даже секретарём в его приёмной оказалось нелепое существо неопределённого пола в коричневом пиджаке на сухощавых плечах, говорящее с лёгким английским акцентом.

Несколько раз оно пыталось образумить Гесю: поверенный может и не появиться вовсе, посетителей у него на сегодня не назначено, сидеть здесь нет никакого смысла. И снова возвращалось к пишущей машинке. Геся упрямо оставалась на своём месте, к тому же, мягкий бархатный диван для посетителей весьма к этому располагал.

Только когда минул первый час ожидания, секретарь этот встал из-за стола, под которым всё это время скрывалось нечто несуразное – изрядно поношенные мужские широкие брюки на тонких ногах. Нечто вышло из приёмной. Не забыв укоризненно глянуть на посетительницу сквозь толстые очки.

Интересно, причёсывается это существо без них, раз не замечает нелепый одуванчик, что носит вместо причёски?

Геся сидела, не шелохнувшись, когда секретарь вернулось. Не повела и взглядом, когда эта, скорее всего женщина, со всклокоченной причёской закурила самокрутку и, источая вонь, продолжила долбить по своей машинке. Не смогла выдавить ни звука, когда в приёмной присяжного-поверенного всё встало с ног на голову.

Резко распахнув дверь, так что та, громыхнув, врезалась в стену, в приёмную ввалился… решительно медведь.

Огромный мужчина с рыжей головой. С зло блестящими глазами, неестественно улыбаясь только ртом, он непозволительно тесно прижимал к себе за талию… проститутку – никем другим эта особь быть и не могла. Молоденькая, не достигшая и двадцати, с напрочь выбеленными волосами и подведёнными глазами, она висла на медведе, почти не ступая по полу. Чёрное платье, похожее на ночную сорочку, облегало пышные формы, без стыда крича: подо мной нет ни нижней рубашки, ни даже бюстгальтера! Я вся доступная!

Гесю кинуло в жар от стыда, что она находится в одной комнате с такой женщиной.

– Френсин, меня нет и не будет! – прорычал медведь, заработав заливистый женский смех и прикосновение ртом со съеденной помадой к своей шее. – Позвони в ресторан, праздновать поеду!

Он не кричал, просто голос его разносился так сильно, раскатисто, вызывая вибрацию во всём, куда доставал.

– Илья Альбертович, выиграли? – англичанка-секретарь не выглядела ни удивлённой, ни обескураженной. Только взволнованной.

А вот Геся не могла и шевельнуться. Кожа ручки её ридикюля нагрелась – так сильно она её сжимала. Илья Альбертович занимал собой всё пространство, не оставляя ни воздуха, ни света. Вопрос на засыпку: как Френсин хватает духу производить при нём звуки?

– Чёрта лысого у них выиграешь! – он швырнул подчинённой папку. – Этих дворянских дочек растят с одним: чтобы они умели женить на себе, а потом обобрать до нитки при разводе нашего брата. И закон на их стороне! Содержание несчастной слабой женщине! Вернуть наследство, чтобы у бедняжки был шанс теперь хоть как-то устроиться в этом жестоком мужском мире! Только знаешь, что я тебе скажу: им бы хоть на день пойти и заработать на хлеб своей головой или руками, – его собственная рука на этом слове безапелляционно сместилась с талии девицы на область ниже, сжала, и чуть прихлопнув, подтолкнула вперёд. Та вспорхнула с отвратительным весёлым визгом, – или чем другим. Лети в кабинет, я иду: – последнее он адресовал своей… этой женщине. И не сводя горящего взгляда с её той самой области, которую только что спровадил, присовокупил: – я бы поглядел, как бы они тогда тратили состояния на свои булавки да тарелки. Всё! – он дёрнул галстук, будучи мыслями уже за дверью кабинета: – нет меня, – и громко добавил: – в ресторан позвони!

Только запах сильного одеколона остался в приёмной.

Госпожу Кантимир он так и не заметил.

Геся сидела молча не пять, и даже не десять минут. Целая вечность ей понадобилась, чтобы прийти в себя, понять, что спина её сгорбилась под тяжестью присутствия поверенного. Кажется, прошла вся жизнь, прежде чем она заговорила, прервав шелест бумаг:

– Вы не позвонили в ресторан.

Что за глупость? Как это может вообще её, Гесю, касаться?

– Я и не должна, – англичанка читала дело, что дал ей шеф, не отвлекаясь на Гесю. – Она уже получила аванс в виде обещания, и через, – она глянула на маленькие наручные часы, – ещё через час, Илье Альбертовичу незачем будет везти её ужинать, он уже и так всё получит. При чём, через два часа сюда нагрянет градоначальник.

– Градоначальник? Сюда?

Френсин кивнула и Геся подивилась: они ведь примерно ровесницы. Зачем же Френсин так уродует себя? Выходит, жалованья ей не хватает даже на румяна?

– Они дружны с Ильёй Альбертовичем. Его он и представлял в суде. А жена его, бывшая, из княжеского рода, а всё туда же: как доходит до алиментов, так превращается в обычную русскую купчиху, – из голоса секретаря сочилась брезгливость: – а вы, случайно, не разводиться собрались? Если разводитесь, то Илья Альбертович с лёгкостью возьмётся, он большой ловкач…

Геся еле сдержалась, чтобы не крикнуть: какая мерзость! И то, сдержалась, к собственному удивлению, не потому, что искренне считает неподобающим обсуждать личные дела своего хозяина, хоть и верует в эту истину, а потому, что сама не знает, к чему относится её отвращение: к девице ли с размазанной помадой, к самому поверенному, к Френсин и её оскорбительному безразличию, или к картине в целом?

Одно она понимала точно: если и получать своё от такого человека, то только тогда, когда он будет сыт и расслаблен. Выйдя из конторы, она поймала за шиворот мальчишку в порванной на рукаве рубахе, и, отряхнув руки, направилась по вызнанному у него адресу.

глава 3

“Он бродит: от его шагов

Без ветра лист в тени трепещет.

Он поднял взор: её окно

Озарено лампадой блещет;

Кого-то ждёт она давно!”

Нужный Гесе магазин стоял на диво живописно: русло когда-то приличной реки обмелело, что было видно по каменному обложению канала, сквозь бурные круги воды уже можно было проглядеть дно, но вот сама речка служила украшением района. Пахло крепким чаем, Геся покрутила головой и на соседнем здании обнаружила выцветшую вывеску домашней чайной.

Ушлый купец поставил свою лавку прямо у реки, для пущей привлекательности обложил берег насыпями из камней, облагородил растительностью – Геся уверена, не она одна подумала, как хорошо бы было присесть на холмике, продуваемом ветрами, продегустировать покупку.

С которой, кстати, возникли сложности.

Лучший винный магазин Константинополя оказался мыльным пузырём. На полках из дорогого дерева, всё ещё пахнущего смолой, Геся увидела лишь несколько, поистине ценных бутылок, но цена на них была завышена до неприличия, даже по меркам крови Гольфман.

Полно, Геся! Ты не в Москве. Не можешь ничего изменить – измени своё отношение к событиям. Да, лавка паршивая, да цены взвинчены до небес. Но неужели, человек, давивший виноград, с тех лет, как крепко стал на две ноги, не отыщет здесь жемчужину?

Вызов принят – тем паче, что без бутылки поистине выдающегося вина, такое дело ей не провернуть.

– Ну зачем же такое простое? Человек вашего положения просто обязан произвести фурор, белым вином этого не добиться! – Геся как раз изучала бутылку бургундского Монраше, к слову сказать, белого, когда услышала такую редкостную чушь, и подумала, что адресована она ей. – Обратите внимание вот на этот сладкий и сложный, чрезвычайно ароматный мускат!

Купец средней руки, перед которым распинался лавочник, замешкался. Геся обратила внимание на цену бутылки, что он предлагал, и ужаснулась.

– Одни из лучших вин мира делают из белого винограда! – Геся пошла на них, демонстрируя свой выбранный экземпляр. – На эту не смотрите: цена несправедливо высока. Не слушайте никого, если вы сами знаете чего хотите, иначе рискуете испортить свой ужин не тем вином. Мускат уж точно не то, что вам отсюда необходимо, – дочь ялтинского виннозаводчика окинула взглядом полки и потянулась влево: – обратите внимание на немецкие Мозельские вина, – Геся взяла бутылку и сунула её в руки купцу, чувствуя на языке лёгкий фруктовый вкус: – каждый человек хоть раз в жизни обязан отпить хоть глоток этого вина только потому, что больше ни у одного вина в мире нет такого вкуса. В Мозеле особый климат, и виноград с таким вкусом растёт только там. О, Санторини! – она взяла бутылку повыше, под довольный кряк купца протянула ему и её: – послушайте, я теперь и не знаю даже, что вам сегодня нужнее, – она ненадолго задумалась и продолжила: – хотя, знаете, пожалуй, всё же Мозель. Санторинские вина очень яркие, но весьма крепкие. Среди Мозельских вы такого пьяного вина не найдёте. Или, – глаза Геси горели, а щёки раскраснелись, как бывает с человеком, оседлавшим любимого конька, – бордо! Полно вам кукситься, – то, что купец сдвинул брови, её не остановило, она ласково огладила прохладное стекло белого бордо: – снобы в твидовых костюмах, что отдают ему предпочтение, знают толк в вине!

– Я же… даже уже и не знаю, – купец принял в руки третью бутылку.

– Поверьте человеку, выросшему на винограднике: белое вино обходится виноделам дешевле, ему просто требуется меньше ухода, оттого цена на него и ниже, но это отнюдь, не из-за качества продукта. Кроме того, в тонкости белого вина никто отчего-то не любит погружаться, и у вас есть все шансы прослыть знатоком! – Геся чуть не подмигнула ему. Постороннему человеку!

– Это где же такая винодельня, где девиц так посвящают в дела? – спросил красный от досады продавец, дохнув на неё винным перегаром.

– Я из Ялты, – ответила Геся, уже забыв про купца, который, однако, не хотел быть забытым.

– Но что же делать мне? Что выбрать? – едва не возопил он, бегая глазами с Геси на бутылки в руках.

– Французы говорят, что белые вина созданы для утоления жажды, красные – для наслаждения, розовые – для любви, – Геся понюхала пропитанную парами пробку очередной бутылки. Я впервые в этом магазине, но во многих, где я была, хозяева делали хорошую скидку при покупке ящика. Разве обязательно нужно выбирать? Просто вспомните, что вы любите есть? – купец задумался, – а теперь представьте, какое вино стало бы хорошим соусом к вашей еде?

Купец попросил помочь ему укомплектовать ящик, потому как хозяин лавки, вышедший на запальчивый Гесин голос, уже давно ждал команды, чтобы объявить скидку. Ящик из свежего спила он держал в руке.

– Нет, нет, никакого мерло! – Геся в ужасе отвела полную руку Михаила Евстратовича от полки, что была у него перед глазами. – Ни мерло, ни просекко, ни ламбруско, ни, упаси вас бог, пино гриджио! Забудьте об этих названиях. Дешёвый ширпотреб, вот что это. Низкосортное и неинтересное, начисто коммерцированное пойло для пролетариата. Его производители давно позабыли, что виноделие – в первую очередь творчество.

– Как? Совсем? Моя жена любит ламбруско, – теперь купец сделался подавленным.

Как виноград перед перегонкой.

– Не совсем, – Геся всё же решилась на панибратство и ободряюще похлопала его по плечу. – Среди этих вин есть стоящие образчики, но в них нужно разбираться, чтобы здесь такие отыскать. Попробуйте попозже, когда точно будете знать, что вино в вашей жизни всё, жизнь без вина – ничто.