Печать Мары: Кольцо. Книга II

– Молитвами их сохрани рабы Божия в бедах и в несчастьях, и в печалях, на дорогах, на реках и в пустынях, в битвах, в царях и в князьях, в вельможах и в людях, и во всякой власти. И от всякой беды, и от диавола, Господи Иисусе Христе, избави, и, великий Михаил Архангел, сохрани рабов Божиих, от глаз недобрых людей, и от внезапной смерти, и от всякого зла!

И тут среди сотен умиленных лиц и горящих молитвенным экстазом глаз раздался надрывный, полный боли и злобы крик:

– А-а-а! Не хочу! Пустите-е-е! Все равно не выйду! Пустите, проклятые-е-е!

#

Василь спохватился и двинулся за бабой следом. Люди пропускали их, удивленно глядя не на бабу, а на идущего за ней литвина. Но до первых рядов ему дойти не получилось. Там стояли паломники, каждый из которых держал в руке икону с ликами различных святых. Скоро движение в толпе затихло. На поляне воцарилась тишина. Даже стоящие на коленях кликуши притихли. Лишь изредка кто-то из них жалобно поскуливал.

– Господи, Боже Великий, Царю безначальный, пошли Архангела Твоего Михаила на помощь рабам Твоим…

Голос священника прозвучал как сигнал. Стоящие перед кликушами люди подняли над головами иконы и двинулись вперед. Они шли медленно, размеренными короткими шажками. Неумолимой черно-белой стеной они надвигались на коленопреклоненных женщин, как неотвратимый гнев Господень для засевших в их телах бесов.

– О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Демонов сокрушитель, запрети всем врагам, борющимся с нами, и сотвори их яко овцы, и смири их злобные сердца, и сокруши их, яко прах перед лицем ветра.

Одна из кликуш попробовала встать с колен. У нее это не получилось, и тогда она взвыла от ярости и бессилия. Ее вопль послужил сигналом для остальных. Кликуши начали бесноваться, как будто молитва, несшаяся над поляной, пронзала их насквозь, вызывая неистовую, мучительную боль. Их тела изгибались, словно под ударами невидимой силы. Лица искажались, обнажая не только страх, но и неудержимую животную ярость.

Толпа подхватила одинокий голос священника:

– О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Избави нас от всякия прелести диавольския, егда услышишь нас, грешных, молящихся Тебе, и призывающих имя Твое Святое. Ускори нам на помощь и побори всех, противящихся нам.

Наполнявшие воздух святые слова, казалось, поднимали в кликушах что-то темное и древнее, что не могло выносить света. Они выкрикивали бессвязные фразы, то хриплыми, срывающимися звуками, то пронзительными криками, которые прорывались сквозь молитвенное пение. Вокруг них стояли люди. Иконы в их руках были похожи на щиты. Некоторые женщины, стоящие за первыми рядами, крестились, не в силах выдержать взгляд кликуш. Кликуши метались, хватаясь за воздух, их тела скручивались и дергались в конвульсиях, как будто каждая молитва, звучащая вокруг, обжигала их изнутри. Время от времени они пытались вырваться и броситься на окружавших их паломников. Но сила икон и молитвы была слишком велика и вновь отбрасывала их на место. Густая пена выступала на губах, руки дрожали, глаза то закатывались, то останавливались – полный ужаса и ярости взгляд метался в поисках хоть какой-то помощи и поддержки.

– Помоги нам грешным, и избавь нас от труса, потопа, огня, меча и напрасной смерти, от великого зла, от врага льстивого, от бури поносимой, от лукавого избавь нас всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Каждое новое слово молитвы усиливало беснование одержимых. Они то смеялись низким, нечеловеческим смехом, то кричали о пощаде, и это лишь разжигало в толпе страх и трепет перед происходящим.

– Святой Архистратиг Божий Михаил, молниеносным мечом Твоим отжени от нас духа лукавого, искушающего и томящего нас. Аминь.

Голос священника громыхнул наподобие грома. Передние ряды, стоявшие все это время с поднятыми над головами иконами, одновременно опустили их, накрывая распростертых перед ними кликуш, как крышей. Вмиг все замерло. Ни звука не раздалось на поляне. Замерло все. Даже звон молоковозов на шеях лошадей замолк. Иконы поднялись вверх, толпа отхлынула от места, где только что стояли на коленях кликуши.

Те лежали на земле, измотанные и обессиленные, словно выжатые, растерявшие все свои силы. Их тела, еще недавно скрученные в болезненных судорогах, теперь недвижимо покоились на вытоптанной земле. Лица – бледные, руки – дрожащие, а глаза, опустошенные и еще недавно ничего не видящие, постепенно начинали наполняться ясностью. Постепенно женщины приходили в себя. Они осторожно поднимали головы, словно боялись разрушить этот момент долгожданного покоя. В глазах некоторых мелькали слезы облегчения. Некоторые, потрясенные произошедшей переменой, пытались подняться, но слабость удерживала их на месте.

Расталкивая толпу, к ним заспешили родственники и родные. Они подходили к ним, опускаясь рядом, осторожно касаясь плеч и рук, как будто боялись нарушить новообретенный покой. Мужчины и женщины обнимали их, прижимали к себе, а кликуши, уже не ощущая тяжести одержимости, тянулись к ним словно впервые. Им помогали встать, поддерживая под руки, и медленно, почти бережно, уводили прочь от места, где еще недавно разрывались их крики и стоны. Толпа расступилась, давая им дорогу. Люди крестились, с благоговением и удивлением провожая их взглядами.

Вслед за кликушами и их спутниками толпа тоже сдвинулась с места. Люди возвращались к своим палаткам, кострам и телегам. Василь стоял неподвижно. Людской поток обтекал его со всех сторон. Несколько раз прохожие натыкались на него плечами и тут же виновато срывали шапки с головы и кланялись в пояс. Но литвин не обращал на них никакого внимания. Он, не отрываясь, смотрел на то место, где еще недавно были кликуши. Там осталось всего несколько женщин. Одна из них, совсем старая, не могла подняться даже с чужой помощью и так и оставалась лежать на земле. В другой, дородной молодой бабе, видимо, бесы сидели так сильно, что даже после окончания молебна она билась в припадке, разбрасывая хлопья пены изо рта. Третья была девушка, совсем еще девочка. В выцветшем, когда-то богатом и добротном сарафане. Ее фигура, черты лица, почти скрытого грязными растрепанными космами, были удивительно Василю знакомы. Не в этих обстоятельствах, на поляне, среди затерянных дремучих вологодских лесов, литвин бы давно узнал ее. В этих же обстоятельствах ему потребовалось гораздо больше времени. Но он справился. Узнал!

– Настя!

Девочка не ответила с первого раза, но на второй крик Василя обернулась!

– Пани Настя!

Василь бросился вперед, расталкивая идущих ему навстречу богомольцев.

Глава 4: Глас вопиющий

Василь, как пловец, пытающийся выплыть против течения, медленно двигался к Насте. Видя его богатые одежды, оружие и решительный вид, богомольцы старались расступиться перед ним. Но их было много, а толпа слишком плотной. Кто-то все равно толкал литвина в бок или задевал плечом. Но он не обращал на это внимания, решительно продвигаясь к своей цели.

– Паненка Настя!

Он бросился к девочке и заключил ее в объятия. Настя поначалу не ответила, но потом робко и несмело обняла Василя за плечи.

– Дядя Василь… Василь…

Ее голос звучал как-то неуверенно, как будто она говорила очень и очень редко.

– Паненка Настенька!

Василь погладил рукой по грязным, пыльным волосам. Как же она до такого дошла? Бедняжка. Как же так, Господи! К глазам литвина подкатили слезы. Последний раз он плакал, когда отец собирался отвезти его в иезуитский колледж. Лет этак пятнадцать назад.

– Знаш ее?

Сухой женский голос раздался из-за спины. Василь обернулся. Перед ним стояли три монахини в длинных черных рясах.

– Знаю. Это Настя, дочка Николая Порфирича Силина, с Ёгны.

– Сам кем будешь? Не нашенский, смотрю, говор у тебя?

– Василь сын Казимира, Казимирыч по-вашему, – Василь выдержал паузу. – Подъячий Разбойного приказа.

– О как! Хорошо-то! Господь, видать, тебя привел сюды!

Василь чуть заметно улыбнулся. Точно, Божий промысел! Монашки не заметили его улыбку, многозначительно переглянулись между собой. Одна из них, инокиня, та, которая была помоложе и все время молчала, обернулась и крикнула зычным голосом:

– Борис Федорович, пойдить сюды!

От толпы, снующей около ближайшей к навесу над могилой Иоанна Устюжского палатки, отделилась небольшая группа мужиков. Во главе их шел высокий благообразный старик с окладистой ухоженной бородой. Увидев Василя, он поклонился – без подобострастия и с достоинством. Старшая монашка, которая до этого говорила с литвином, обратилась теперь к пришедшему.

– Ну вот, Борис Федорович! Девка в себя пришла, барин из самого Разбойного приказа тут, можно и суд рядить?

– Какой суд?

Василь обвел стоящих рядом с ним людей удивленным взглядом. Благообразный мужик откашлялся и степенно произнес:

– Эта девка, барин, убивца. Мою сноху, Проську, царство ей Небесное, убила, – увидев непонимание и недоверие в глазах Василя, старик продолжил, – топором зарубила. Да так, что собирать ее по кусочкам пришлось!

Литвин, все еще не понимая, что происходит и как это вообще возможно, отпустил Настю и порывисто подскочил к мужику. Тот отпрянул, но совсем чуть-чуть.

– Ты что мелешь, старый! Я не посмотрю на седины твои…

– Оставь его, барин. Правду он говорит. Эта девка Прасковью изрубила, нас с бесом мишурила. С тем, что в ней сидел. А теперь беса нет, а ей ответ держать придется. Проська-то сгинула.

Василь до этого момента не очень хорошо понимал, что происходит. Но после слов монахини он наконец понял, в чем суть дела.

– Ясно. В Вологду ее заберу. Там дознание проведем и все решим. По закону.

Он взял Настю за руку и хотел увести ее к своей палатке, как мужик заступил ему дорогу.

– Не пойдет так, барин.

Говорил он веско, стараясь ничем не выдавать своего беспокойства, но Василь заметил, что это дается ему не просто.

– Ты, братец, ополоумел, что ли?! На дыбу захотел?

– Не пойдет так, барин, говорю тебе! Все общество так наказало. Мы за монашками сюды приехали, чтобы беса выгнали с нее и судить могли по-честному! Так же!

Раздался гул согласных голосов. Вожак обернулся. За спиной стоял с десяток мужиков, и их число все прибывало. Некоторые шли с длинными лесорубными топорами за поясом. Правда, стрельцы, с которыми приехал Василь, тоже были тут, но их серые кафтаны терялись в море черно-белых одежд.

– Не смей мне перечить, хлоп!

Василь положил руку на саблю, готовый в любую секунду пустить ее в ход. Он придвинулся к вожаку. Даже в шапке Василь был ниже его ростом, но все равно уверенно напирал на лесоруба. Тот чуть попятился назад, но потом остановился.

– Убивцу покрывать нет у тебя, барин, правов! Люди видели, как она Прасковью кромсала, как свинью развалила.

Толпа сзади снова загудела. Грозно и возмущенно. Василь бросил взгляд на стоящую в окружении трех монашек Настю. Ее глаза с надеждой смотрели на него. Литвин пробежался взглядом в поисках своих людей. Оба стрельца стояли спина к спине в окружении мужиков и подошедших к ним на помощь баб. Василь колебался, прикидывая в уме свои шансы. Потом снова глянул на Настю. Вспомнил Ёгну, как они играли с ней, как рассказывал ей про свою родину, как назвали куклу Басей… Бася… Самая красивая девушка в мире. Давно, поди, замужем она. Да… Василь вздохнул. Потом отступил на шаг. Напряженная толпа перед ним облегченно выдохнула. Давить подъячего Разбойного приказа никому, конечно, не хотелось. Но… когда он не оставлял обществу другого выхода, пришлось бы взять его силой.

Василь отступил еще на шаг, а потом резко вытащил из ножен саблю.

– Бунтовать удумали, сукины дети! Супротив царя вздумали пойти!

– Ты сам кривду творишь, барин! Убивцу кроешь. Из ваших, видать, барчат. А царь, он нас рассудит. По справедливости!

Бородатый вожак говорил спокойно и взвешенно. Его тон придавал уверенности столпившимся за его спиной людям.

– Но нету царя туту поблизости. Так что мы ужо сами рассудим.

Они медленно, шаг за шагом, приближались к напряженному, как пружина самострела, Василю. Тот отступил еще на шаг, а потом выставил вперед саблю. Так что солнечный свет блеснул, играя на острие клинка.

– Стоять, пся крев!

– Люди! Так он лях! Дави гниду!

Толпа двинулась на литвина. А он сам бросился вперед, чтобы первым делом завалить вожака. Увидев, что на начальника напали, один из стрельцов успел достать пистоль и пальнуть из него. Но его руку успели перехватить, и пуля ушла в воздух. На мгновение все замерло. Какая-то баба истошно заорала:

– Убили-и-и! Убили-и-и ироды!

Толпа взревела и бросилась на Василя и стрельцов.

#

Но как ни быстра толпа на расправу, простой крестьянин, даже если он лесоруб со здоровенным топором, не боец против настоящего воина. Василю не удалось достать вожака. Тот успел нырнуть за спины своих вооруженных товарищей. Но и приближаться к литвину тоже никто особо не спешил. Сабля Василя вертелась между ним и мужиками смертоносной каруселью. Одно неверное движение – и ты труп. А умирать никто особо не спешил.

А вот со стрельцами справились быстро. Отобрали оружие и слегка помяли бока. Без зверства, но крепко, чтобы против общества не вставали. И Василь остался один.

– Не доводи до греха, барин. Сделай суд. Закинем ее на березу и дело с концом.

Литвин молчал, тяжело дыша. Он хотел обернуться, посмотреть, как там Настя, но не решался этого сделать. Мужики были совсем рядом, и стоило ему на секунду потерять бдительность – он сразу окажется в их власти.

– Она поедет со мной. В городе суд будет.

Вожак показал головой.

– Нет, барин, не выйдет так, – он сказал это тихим голосом и тут же крикнул во всю мощь своих легких: – Вяжи-и-и его!

Толпа молча ринулась на Василя.

#

Не успел Василь ударить саблей, как оружие выпало из его рук. Хорошо, что удар тяжелой дубиной не переломал ему кости. Литвин взвыл от боли, и тут за его спиной, как будто вторя ему, раздался дикий, надрывный крик. Нечеловеческий!

Все головы разом повернулись в сторону, откуда раздался этот вопль. Это кричала Настя. Ее охватила неведомая неодолимая сила. Тело сотрясалось в судорогах, не подчиняясь ей самой. Ее тело скручивалось. Она начала выгибать спину, потом резко обмякла и платом упала на землю. Но только для того, чтобы тут же вскочить с нее. Ее глаза были широко раскрыты. Но они не видели никого вокруг. Ее застывший взгляд был устремлен в пустоту, полную ужаса и страдания. Губы разрывались в криках. Она то что-то шептала, то срывалась пронзительным визгом. Как будто ни тело, ни голос, ни глаза не принадлежали ей, а кому-то чужому. Из уголков рта вытекала пена, губы дрожали, прерываясь на непонятные слова и звуки, наполненные мукой и страхом.

Монашки, стоящие рядом с ней, попробовали удержать девочку. Но без всякого успеха. Ее руки дергались, то сжимались в кулаки, то тянулись к лицу, словно пытаясь схватиться за что-то или отбиться от невидимого врага. Толпившиеся вокруг Василя люди вмиг оставили его. Они шептали слова молитвы, осеняли себя крестным знамением и медленно отступали назад. Настя упала на землю и больше не поднялась. Ее тело будто обмякло, но это было лишь мгновенное затишье. В следующую секунду ее снова охватила судорога. Изо рта опять понеслись крики и стоны. Она попыталась встать, но смогла только чуть приподнять измученное тело. Дернулась еще несколько раз и затихла. Потрясенная толпа разбежалась, как будто ее и не было.

Василь хотел найти взглядом бородатого вожака, но его и след простыл. Не прошло и пары минут, как на пятачке около навеса никого не осталось. Три монашки, лежащая без движения Настя и Василь. Даже немощная старуха, находившаяся все это время на земле, и та куда-то пропала. Василь поднял саблю, отправил ее в ножны и, пошатываясь, подошел к Насте. Нагнулся и пощупал ей пульс. Жива. На удивление, ее сердце билось спокойно и ровно. Подбежали порядком помятые стрельцы. Василь окинул горе-воинов презрительным взглядом. Точно, соглядатаи, а не бойцы.

– Берите ее и в палатку мою снесите.

– Не трожьте!

Голос старшей монахини звучал твердо и требовательно.

– Что еще?

У Василя не было ни сил, ни желания не то, что спорить, а просто разговаривать.

– Бес в ней. В монастырь ее нужно.

– Это ты не поняла! – Василь попытался подавить нарастающее раздражение, – святая женщина… Я ее забираю в город.

Он произнес эти слова с нажимом, тоном, не терпящим возражения.

– Ты, барин, видно смерти ее хочешь? Не видишь, бес в ней сидит. Даже здеся не смогли его выгнать. В обители отчитаем ее, душу спасем. Глядишь, и тело к ней вернется.

Василь хотел быстро возразить, но остановился. В университете он проходил и ведьм, и одержимых дьяволом. Лекарство от всего этого было всего одно, но очень действенное – костер. В Московии он о сжигании ведьм особо не слышал, но все же решил уточнить.

– Вы ее отчитывать будете? Не мучить как-то?

– Точно лях какой-то.

Молодая инокиня, та, что обладала зычным голосом, шепнула на ухо соседке так, что и Василю было слышно.

– Мучить-то ее нам с чего? Девка и так страдает. Беса гнать из нее нужно!

Литвин колебался. Ему очень хотелось забрать Настю с собой. Но, глядя на ее тело, лежащее у его ног на голой траве, он понял, что с всей своей наукой он ей вряд ли поможет.

– Ладно, – Василь тяжело вздохнул, – забирайте.

Он опустился на колени и погладил кончиками пальцев щеку Насти. Под слоем грязи проступил румянец. Но не больше. Девочка лежала неподвижно, так и не открыв глаза.

– Настенька, Настенька…

Василь вспомнил Ёгну. Радостную, улыбающуюся дочь Силина, встречавшую их с Николкой на высоком, недавно обновленном крыльце усадьбы. Сдержанную радость отца, переливчатый смех дочери…

– Отойди, барин.

Василь и не заметил, как подогнали телегу. Монашки, с помощью возницы, положили Настю внутрь возка на солому. Литвин скинул свой кафтан и укрыл им дочку Силина. Монахиня постарше и молодая инокиня залезли внутрь и сели рядом с Настей. Старшая развернулась и пошла к навесу, помолиться на гробе Иоанна перед дальней дорогой. Остались только Василь и два переминавшихся с ноги на ногу стрельца. Телега уже скрылась из виду, как Василь вдруг понял, что даже не спросил, куда повезли Настю! Нужно было немедленно догнать монашек, пока они не уехали далеко. Успеть до ближайшей развилки.

Подъячий бросился к своей палатке. Недоуменные стрельцы засеменили за ним. Вначале шли шагом, потом перешли на тяжелую трусцу. Не добежав цели, Василь чуть не налетел на бородатого мужика. Того самого, кто требовал смерти Насти и чуть не устроил бунт. На этот раз здоровяк посторонился, пропуская литвина. Тот хотел уже было пройти мимо, но остановился:

– Ты знаешь, с какого монастыря монашки были?

Бородатый смерил Василя взглядом.

– Как не знать. Знамо. Из Звериного. На Волхове стоит, там, где в него Гнезь впадает. Хороший монастырь. Правильный.

Василь хотел что-то еще сказать. Что значило «хороший» и «правильный», выяснять не стал. Ясно было, что речь шла о реформе, но кто и как там крестился, литвину было все равно. По крайней мере сейчас. Он просто кивнул здоровяку головой и уже спокойным шагом пошел к своему шатру. Он уже начал поднимать тяжелую завесу, прикрывающую вход, как остановился. Почувствовал, что чей-то пристальный взгляд буквально вбивается ему в спину. Как кол или острый нож.

#

Василь стоял, повернувшись спиной к шумной толпе, выпустив из руки полу шатра. У него было странное, почти осязаемое чувство, как будто невидимые лезвия коснулись его шеи. Чей-то взгляд, полный лютой ненависти, буравил ему спину. Ощущение этого было настолько сильным, что по спине пробежал неприятный холодок. Литвин напряженно замер, а затем медленно обернулся. Его взгляд метался по лицам, пробегая мимо чужих, незнакомых черт, пока вдруг не остановился на одном.

Лицо, мелькнувшее в толпе, показалось Василю до боли знакомым. Женщина, черты которой он вряд ли мог когда-то забыть, стояла в десятке шагов от него. Ее одинокая неподвижная фигура выделялась среди куда-то спешащих паломников. Но это было невозможно! Этой женщины не могло быть здесь, в этой толпе, в этом месте. Ее вообще не могло быть! Ее просто больше не было, и Василь прекрасно это знал.

Эй! Ты… Эй!

Фигура в платке чуть заметно дернулась. Словно поняла, догадалась, что он обращается именно к ней. Рука Василя метнулась к сабле. Он отвлекся на это движение всего на несколько мгновений. Но когда вскинул голову и собрался уже броситься вперед, морок пропал. Видение исчезло, словно его и не было. Та крестьянка, которая замешкалась под его взглядом, потупила голову, поправила платок и засеменила за своими односельчанами. Нет. Не она. Простое, уже успевшее загрубеть обветренное лицо. Испуганные блеклые глаза. Ну нет, конечно. Не она. Василь хотел уже облегченно выдохнуть, но тут же вспомнил ощущение острого взгляда на своей спине. И ему снова стало неспокойно. А вдруг?!

Он еще долго стоял, всматриваясь в толпу, стараясь различить мелькающие фигуры. Люди двигались, их лица сменяли друг друга. Мужчины, женщины, крестьяне, городские, монахи, русские, крещеные татары и вепсы. Выплывший из небытия образ то исчезал, то снова появлялся на мгновение перед его внутренним взором. Василь пытался ухватиться за его детали: темные волосы, почти полностью прикрытые платком, глубокие пронзительные глаза под сводом писаных бровей, поджатые тонкие, но яркие, почти алые губы. Но чем дольше он думал, тем больше черты лица размывались, а впечатление от увиденного ускользало, как наваждение.

Толпа заполнила место, где оно явилось, и теперь все казалось обычным, будничным, а увиденное – невозможным. Василь чувствовал, как внутри нарастает странное чувство – смесь облегчения и тревоги. Он еще какое-то время постоял на пороге шатра, оглядываясь в надежде или в опасении снова увидеть этот взгляд. Но его больше не было. Уже не оглядываясь, Василь поднял наконец полог шатра и скрылся внутри. Достал из походного сундука Молитвенник в грубом кожаном переплете, быстро пробежал пальцами по закладкам. Нашел нужную страницу, перекрестился и опустился на колени. Он читал молитву, но каждый раз, когда легкий ветерок касался полога шатра, невольно оборачивался на чуть слышный шум.

Глава 5: Данилова Падь

Силин провел в Гордеевом скиту почти год. Никто особо не выспрашивал его, кто он, откуда и что с ним приключилось. Место глухое, власть далеко. Да и что власть может спросить там, где человек сам пришел к наивысшему Судье. Не хочешь говорить? Ну нет, так нет. Бог, Он-то все знает! Живи, молись и работай. Силин так и делал, как поправился. От заката и до рассвета, без выходных и праздников. Вначале просто как трудник. А потом уже как послушник. Братии сторонился, ни с кем близко не сошелся. Только старец Макарий нашел ключ к закрытой на все замки душе Силина.

После очередного дня, проведенного в трудах и молитвах, Николай постучал в низкую дверь кельи Макария. Вечерняя служба уже закончилась, и он точно знал, что инок отдыхает в своей келье. При обычных обстоятельствах Силин не стал бы мешать отдыху старца, но бороться в одиночку со своими мыслями уже просто не было сил. Не услышав ответа, он все-таки зашел.

Небольшую келью освещал тусклый огонек лампады у икон и одинокая свеча, стоящая на столике. Старик сидел на высоком стуле и читал Библию в тяжелом деревянном переплете. Читал вслух, но тихо, одними губами. Увидев Силина, оторвался от чтения. Удивленно посмотрел на незваного гостя.

– Тебе чего, Николка? Что приключилось?

Силин поначалу молчал, теребя в руках суфью. Потом резко опустился на колени. Не поднимаясь, двинулся к сидящему старцу. Схватил его руку, зажал ее между ладонями.

– Отче, благослови на постриг.

Старец молчал. Хотел мягко вызволить руку, но Силин сжимал ее крепко.

– Ты знаешь уже мой ответ. Нет.

Тяжело опершись на подлокотник, старец встал с кресла. Николай на мгновение отпустил его руку, но тут же схватил ее снова.

– Отче! Отче!

– Не спорь, Николка.

Старец распрямился и почти выдернул свою ладонь из рук коленопреклоненного Силина. Тот так и остался стоять на коленях. Макарий отошел в сторону, остановился, что-то обдумывая. Потом резко развернулся и подошел к послушнику. Положил руки на его голову.

– Не готов ты к постригу, брат Николай. Не готов. Не отпускают тебя мирские страсти. Вставай, вставай…

Инок говорил мягко, почти ласково, как с неразумным ребенком.

Силин поднялся и остался стоять, опустив голову.

– Только одно в миру дело у меня. Да и оно вне мочи человеческой. Только молитвой и могу помочь. Больше ничем. Душу спасти Настеньки.

Николай перекрестился.

– Отче. Ты же знаешь мою справу.

– Нет, – голос старца прозвучал твердо и строго, – не я знаю, то Господь ведает. То Ему ты исповедь свою несешь, не мне.