Печать Мары: Кольцо. Книга II

Силин выругался вслух. Быстро, раздраженно ободрал ветки. Теперь в руках у него был длинный крепкий посох. Можно и опереться, и глубину снега померить. И чего раньше не догадался. Ну и ладно. Он развернулся, двинулся по своим следам назад к оврагу. Сделал пару десятков шагов – и остановился. Береза стояла от оврага совсем близко. А тут… Силин двинулся дальше. Оврага все не было. Но он шел по своим следам! Пошел быстрее. Да нет же. Видно, от усталости не оценил, сколько он шел до этой березы. Ну вот и овраг…

Силин остановился. Овраг перед ним действительно был. Вот только другой. Неглубокий. Со здоровенной елью, лежавшей с вывороченными корнями поперек ложбинки. И никаких следов впереди не было. Ни лыжных, ни пеших. Николай оглянулся назад. Хотел было пойти обратно, но не стал этого делать. Неужто и вправду его водит леший! Силин даже улыбнулся этой мысли. Потом сплюнул. Зло. Почувствовал себя малолетним дурнем, наслушавшимся ночных страшилок.

Снегопад почти утих. Силин возвращался по своим следам не спеша, оглядываясь по сторонам, стараясь отмечать в голове какие-то приметные места. Три большие сосны, росшие из одного корня, высокий, выше человеческого роста пень от ели, завал из осин, которых повалил упавший на них дуб, обгорелый, разломанный молнией березовый кряж, небольшая, почти круглая полянка, три сосны. Николай замер. Эти сосны он уже проходил. Могучие стволы, почти вплотную сдвинутые снизу, расходились вверху раскидистой кроной. Такой густой, что под стволами местами была видна голая земля. Силин подошел к соснам и опустился прямо на землю, привалившись спиной к одному из стволов. В этот момент почувствовал, как же он устал. От земли, даже через одежду, тянуло холодом. Он знал, что так сидеть долго нельзя, но натруженные ноги требовали покоя. Поко́я… Он на мгновение прикрыл глаза. Как же хорошо. Уже даже не так холодно. Тяжелая усталость, казалось, прошла. Внутри появилась какая-то благостная истома. Совсем как в детстве. Силин улыбнулся. Когда целый день катаешься на горке на санках и возвращаешься в теплую натопленную избу. Забираешься под перину, еще озябший, с красными, уже от тепла, щеками. А мать поет тихо: