Собиратель бурь

Игорь Зыгин

Собиратель бурь

Пролог: Идущий в город

Воистину, чтобы постичь великий Исход, ведомый пророком Назиром, Собирателем Воды, недостаточно изучать лишь деяния самого Назира, да будет мир с ним. Ибо, хотя пути их пересекались лишь однажды в земной жизни, никто не отбросил на судьбу пророка более длинной тени, чем Мансур, Инженер Хаоса. Именно Мансур преподал сынам человеческим страшный урок: самая совершенная система, воздвигнутая с холоднейшей логикой, способна породить самую безжизненную пустыню. И воистину, изучая Мансура, мы изучаем трещину в самом камне разума, дабы узреть, как гордыня человеческая может обратить благословение в проклятие.

– Из «Китаб аль-Хуруж» («Книга Исхода») Самиры, Хранительницы Жизнеописания Пророка

Мансур шел по гребню дюны, и его тень – тонкая и вытянутая – струилась по песку, как иссохшая река. Солнце, падающее за горизонт, окрашивало пустыню в цвет запекшейся крови. Он остановился на мгновение, позволив боли в виске пульсировать свободно, почти наслаждаясь ею, словно это была не боль, а музыка, слышимая только ему.

Впереди, в миле по прямой, возвышались белые стены Аль-Мадира – города, который ему предстояло изменить навсегда.

Нескольких дней хватило, чтобы понять этот город. Удивительно, насколько прост оказался механизм веры, державший Аль-Мадир в плену столетиями. Люди, вода, страх, молитва – всё сплеталось в схему столь очевидную, что Мансур почти испытывал разочарование. Он ожидал сложного лабиринта, а нашел детскую головоломку.

"Не все головоломки так просты, как кажутся на первый взгляд," – прошептал внутренний голос.

Он опустил руку в карман, ощущая контуры медной скобы. Маленькая, почти невесомая, она покоилась на дне кармана, словно семя, ожидающее своего часа.

Мансур вытащил скобу, позволив закатному солнцу играть на её изогнутой поверхности. Кусочек металла, который в руках храмового ремесленника стал бы частью механизма или украшения, в его руках превратился в ключ. Не тот, что отпирает двери, но тот, что отпирает умы. Люди не понимают, что все великие перемены начинаются с малого – с мысли, с вопроса, с сомнения. Скоба станет физическим воплощением этого сомнения, кинжалом, направленным в сердце храмовой власти.

"Ты говоришь как поэт" – насмешливо заметил голос.

Времени было достаточно. Оно текло медленно в этом забытом богами городе, словно загустевая от жары. Наверное, впервые с Кафр-Зулама Мансур не чувствовал спешки, не ощущал, как секунды утекают меж пальцев. Здесь, в Аль-Мадире, время застыло, как стрекоза в янтаре, позволяя ему действовать с хирургической точностью.

Мансур бережно вернул скобу в карман. В детстве ему рассказывали легенду о пустынном мастере, который мог одним прикосновением превратить песок в стекло. Это конечно была метафора. Всё это было лишь знанием – правильной температуры, правильного давления. Технологией.Так и эта скоба – то, что кажется просто куском металла, в нужном месте, в нужный момент преобразит материю городской веры, превратит смирение в гнев, молитву – в вопрос. Со стороны будет казаться – магия. Знающий поймёт – технология.

Это должен был быть идеальный расчет. Все компоненты на своих местах. Первый шаг – речь на площади. Второй – скоба в механизме. Третий – направление гнева на жрецов.

"Ты рассчитываешь людей как механизмы," – голос звучал уже не насмешливо, а печально. – "Но они не шестеренки. Они не подчиняются формулам."

– Всё подчиняется формулам, – прошептал Мансур. – Просто не всегда эти формулы известны.

Перед глазами мелькнули образы: обрушивающиеся стены, кричащие дети, огонь, пожирающий дома. Кафр-Зулам. Его первый город, его первая ошибка. Спазм боли скрутил висок.

Мансур закрыл глаза и глубоко вздохнул. Снова нащупал скобу в кармане, сжал её, чувствуя, как металл нагревается от тепла его ладони.

Солнце скрылось за горизонтом, и пустыня начала стремительно остывать. Мансур поежился, ощущая, как холод проникает сквозь одежду, касается кожи, но не достигает сердца. Там, в глубине, горел свой собственный огонь – не теплый, дарующий жизнь, а яростный, пожирающий все на своем пути.

Спускаясь с дюны, он чувствовал, как песок осыпается под ногами, создавая миниатюрную лавину. Так же осыпется и город – сначала медленно, почти незаметно, потом все быстрее, увлекаемый собственным весом к неизбежному финалу.

"А что потом?" – спросил голос внутри. – "После того, как упадет последний камень?"

Мансур не ответил. Он уже видел это: город без жрецов и богов, город, где вода принадлежит всем, где знание течет свободно, как родник, не скованный догмами и суевериями. Мир, где люди не стоят на коленях перед камнем, выпрашивая капли жизни, а берут судьбу в свои руки. А он берёт в руки свою. Кристалл.

"Всё ведь ради кристалла не забывай" – сказал голос. – "Без него не сделать водяной компас. Без него это всё бессмысленно".

Мансур кивнул сам себе и голос стих. В прохладе вечера голова перестала болеть, и он смог наконец свободно дышать.

Он продолжал идти, ощущая безграничные возможности. Пустыня принадлежала ему. От базарных площадей Аль-Мадира до белых башен Кафр-Зулама, от оазиса Ан-Наджм до затерянных храмов Аль-Масада. Он знал эту землю, её жажду и её тайны, как никто другой. Он чувствовал пульс каждого города, шепот каждого источника, и шагал по этой земле, словно хозяин, возвращающийся в свои владения.

В темной пустыне Мансур улыбнулся. Скоро он войдет в Аль-Мадир и начнет свой танец с судьбой. Он будет стоять на ящике посреди базара, произнося слова, которые изменят течение времени, и мир, который был таким же неизменным, как камень, внезапно станет текучим, как вода.

И разве это не прекрасно?

Глава 1 Аль-Джильд (Кожа)

Порядок, сколь бы древним он ни был, держится на молчаливом согласии. Но согласие это испаряется в тот миг, когда бремя привычного становится тяжелее страха перед неизвестным. Великие сдвиги происходят не от силы толчка, а от накопленной усталости.

– Из «Бухгалтерии Хаоса» Сахира-Летописца

Аммар проснулся от запаха гнили – густого, липкого, забивающегося в ноздри, словно разлагающаяся плоть давно мертвого животного. Этот смрад, казалось, просачивался сквозь стены, через щели в глиняной кладке, пропитывая ткань, волосы, кожу. Аммар знал его источник – два дня назад он оставил новую партию шкур в грязной воде для отмоки, а сегодня должен был попытаться перевести их в раствор дубильных веществ. Он использовал плохую воду и теперь расплачивался за это.

Он поднялся бесшумно, бросив взгляд на спящую жену. Фатима безмятежно улыбалась во сне, её лицо излучало странное, почти детское спокойствие. В последнее время она засыпала, бормоча молитвы "Синему Брату", как она ласково называла бога воды Аль-Мазина. Несмотря на все тяготы и лишения, её лицо сохраняло выражение мягкой умиротворенности, словно она видела нечто, недоступное обычным глазам. Аммар смотрел на эту безмятежность со смесью недоумения и горечи. Он давно смирился с тем, что его жена всё больше погружалась в мир своих видений.

Утренние сумерки еще не рассеялись, когда Аммар открыл дверь мастерской. Запах ударил сразу – кислый, удушающий, с оттенком гнилой серы и аминов, будто само дыхание болезни. Аммар зажег масляную лампу, морщась, подошел к чану и склонился над ним. Жидкость, которая должна была размягчить шкуры перед дублением, приобрела плотный зеленоватый оттенок, а на поверхности плавала маслянистая пленка.

Он погрузил руки в эту жижу, нащупал первую шкуру и потянул. Она поддалась с мокрым, хлюпающим звуком, разваливаясь в руках, словно плоть утопленника, пролежавшего в воде неделю. Между пальцами сочились мутные капли.

– Дерьмо, – выдохнул Аммар, его голос прозвучал глухо в пустой мастерской. – Проклятое собачье дерьмо.

Он достал шкуру за шкурой, складывая их на деревянном столе. Четыре из семи полностью испорчены – волокна расползлись, проплешины с гнилостными пятнами покрывали всю поверхность. Три другие едва годились для самых дешевых поделок, которые покупают нищие погонщики для починки упряжи. Хасан, торговец кожей с караванного двора, даже смотреть не станет на такой товар. В прошлый раз он вернул всю партию, не заплатив ни монеты.

– Не дошли до парного состояния, – пробормотал Аммар, щупая кожу. – Вода не промочила как нужно. Волокна сгнили раньше, чем успели набухнуть.

В старые времена его дед мог довести шкуру до нужного состояния всего за день-два. Чистая вода из городского источника проникала в каждую пору, делала кожу мягкой, податливой, готовой принять дубильные вещества. Теперь даже три дня отмоки не давали нужного результата.

Аммар подошел к учетной доске – толстой деревянной панели, покрытой тонким слоем воска. Стилом он процарапал короткую запись: "4 шкуры – гниль. Караванная вода – мертвечина. Железистый осадок. Вторая партия под вопросом. Деньги тают. Индиго не фиксируется."

Двадцать пять лет в кожевенном ремесле, и никогда не было так плохо. Аммар помнил времена, когда вода из храма делала кожу мягкой, шелковистой, создавая тот особый отблеск, что ценился на рынках соседних городов. Даже караванная вода, мутная от долгой дороги, всегда оставалась живой – он чувствовал это в своих руках, натруженных, покрытых шрамами от острых инструментов. Теперь даже храмовая вода стала бесцветной, почти безжизненной, а караванную и вовсе нельзя было назвать водой.

Из дальнего угла мастерской он достал старый сундук и открыл его. Внутри лежали драгоценные запасы – кора деревьев, собранная в незапамятные времена. Для хорошего дубления нужна была качественная кора, и Аммар берег её как зеницу ока. Но что толку от лучших дубильных веществ, если шкуры уже испорчены? Всё равно что использовать золотую нить для сшивания гнилых тряпок.

Закрыв мастерскую, Аммар отправился на рынок. Ему нужна была новая вода, хоть какая-нибудь.

Ибрагим, торговец водой – грузный мужчина с вечно блестящим от пота лбом и красными воспаленными глазами – развел руками при виде его.

– Цена растет, мастер Аммар, – пробасил он. – Что поделать? Караваны приходят все реже. Стражники на воротах берут больше. А пустыня… – он запнулся, подбирая слово. – Пустыня стала злее. Пьет верблюдов живьем и выплевывает кости.

Заплатив вдвое больше обычного, Аммар получил бурдюк с мутной жидкостью, которая даже на вид была сомнительной. От нее исходил слабый запах тины и остатков растений, гниющих в застойном пруду. Но выбора не было. Либо эта вода, либо мастерская закроется, а с ней исчезнет и последняя опора в его жизни.

– Для чепрака такая вода совсем не годится, – размышлял Аммар, возвращаясь домой. – Ни нубук, ни замшу из неё не сделаешь. Даже для простого спилка слишком грязна.

Когда Аммар вернулся домой к обеду, Фатима сидела у окна, напевая тихую, мелодичную песню. Её пальцы перебирали что-то невидимое в воздухе, словно она плела тончайшую нить. Лицо сияло умиротворенной радостью, а взгляд, устремленный на безоблачное небо, казался видящим что-то, недоступное обычному зрению.

– Я принес лепешку, – сказал Аммар, выкладывая на стол немудреную еду, чувствуя, как при виде её безмятежного лица что-то сжимается внутри. – И немного оливок от Малика. За ту чашу, помнишь?

Фатима улыбнулась, оторвавшись от своего созерцания, но не ответила на его вопрос, будто не услышав упоминания о чаше. В её глазах горел странный внутренний свет, который в последнее время всё больше заменял прежнюю, знакомую теплоту.

– Аль-Мазин смотрит на нас сегодня, – сказала она светлым голосом, от которого усталость Аммара становилась ещё глубже. – Я видела облако в форме кувшина, наполненного до краев. Он подает знак, Аммар. Скоро всё изменится.

Она не выглядела безумной – скорее, погруженной в какую-то свою, особую реальность, где всё имело смысл и взаимосвязь. Её вера в последние годы приобрела какой-то новый оттенок – не мрачный фанатизм, а блаженное, почти детское ощущение постоянного присутствия бога. Аммар порой думал, что легче было бы жить с по-настоящему безумной женой, чем с этим счастливым, витающим в облаках существом, так не похожим на прежнюю Фатиму.

– Брат в голубом, – продолжала она мечтательно, гладя воздух перед собой, как если бы он был живым существом, – обещает дождь. Такой дождь, который смоет всю грязь с душ и с улиц. Я чувствую его приближение каждой клеточкой тела.

Аммар заставил себя улыбнуться, привычно пропуская мимо ушей её странные речи. С каждым днем расстояние между ними росло – не преодоленное ссорами или взаимными обидами, а созданное её уходом в мир фантазий. Три года назад Фатима была другой – энергичной, веселой женщиной, которая умела торговаться на рынке лучше любого мужчины и знала рецепты кожевенных красителей, которых не знал даже Аммар. Секреты, пришедшие с восточных земель, переданные ей бабушкой. Потом засуха усилилась, цены на воду выросли, храм стал выдавать всё меньше и меньше воды для обычных людей. Они призывали молиться, и она, с готовностью, молилась. Они призывали молиться сильнее, и она сделала всё как надо. И вот постепенно, вместо практичной, сильной женщины, на которой он женился, рядом с ним появилось это странное создание, витающее между небом и землей.

– Конечно, милая, – произнес он тем особым голосом, который выработал за последние годы – спокойным, мягким, не выдающим ни усталости, ни отчаяния. – А теперь давай немного поедим, хорошо?

Он наблюдал, как Фатима с по-прежнему мечтательной улыбкой принялась за еду, будто делая снисхождение мирским нуждам. Её отрешенность и вечная погруженность в свой особый мир ложились еще одним грузом на его и без того измученную душу, особенно сегодня, после тяжелого утра с испорченными шкурами. Он смотрел на её безмятежное лицо и думал, какая пропасть разверзлась между ними и как теперь они говорят на совершенно разных языках.

В мастерской его ждал посетитель – Юсуф, торговец тканями с нижнего базара. Его обычно гладко выбритое лицо покраснело от гнева, а под глазами залегли тени усталости.

– Это что за дерьмо, Аммар? – он швырнул на стол кусок кожи, окрашенной в синий цвет. – Я заплатил тебе за качество! А это?! Посмотри сам!

Синяя кожа, которая должна была стать украшением дорогого седла, выглядела жалко – цвет выцвел неравномерно, образуя бледные пятна, словно кто-то капнул на нее водой. В некоторых местах краска потрескалась, обнажая сероватый подтон.

– Ты хоть представляешь, что сказал мне заказчик? – продолжал Юсуф, повышая голос. – Он решил, что я пытаюсь продать ему подделку! Он был у меня постоянным клиентом три года!

Аммар поднял испорченную кожу, провел пальцами по её поверхности, ощущая знакомую текстуру. Он знал, что случилось, еще до того, как Юсуф вошел в мастерскую.

– Это вода, – сказал он тихо. – Вода всё портит. Железистый осадок на волокнах сбивает фиксацию красителя.

– Что ты несешь? – Юсуф недоверчиво уставился на него. – Какая вода? Ты собираешься сказать, что индиго не виновато?

– Именно это я и говорю, – Аммар почувствовал, как внутри нарастает раздражение, которое он обычно подавлял. – Посмотри, – он достал свой журнал с формулами красителей. – Тот же состав, что и всегда. Те же пропорции. Натуральное индиго из вайды, которое я берегу для лучших заказов. Всё идентично. Разница только в воде.

– За двадцать лет такого не случалось, – недоверчиво покачал головой Юсуф.

– Потому что двадцать лет у нас была нормальная вода! – Аммар ударил ладонью по столу, и стоявшие на нем инструменты подпрыгнули. – Ты что, не видишь, что происходит с городом? С водой для людей? Думаешь, для кожи вода другая?

Юсуф отступил на шаг, словно испугавшись неожиданной вспышки.

– Мне нужна компенсация, Аммар, – уже тише произнес он. – Я потерял клиента. И деньги.

– Мне нечем компенсировать, – голос Аммара стал глухим. – Я сам теряю больше, чем зарабатываю. Посмотри вокруг – половина мастерских пуста. Времена изменились… Раньше кожа с нашего квартала славилась от Кафр-Зулама до самых гор, а сейчас… – он не закончил фразу.

Торговец ушел, бормоча проклятия. Аммар знал, что потерял еще одного заказчика. Казалось, город умирал по частям, квартал за кварталом. И его жизнь умирала вместе с ним.

Поздним вечером, когда Аммар уже запирал мастерскую, к нему заглянул Салим – красильщик тканей, чья мастерская находилась в двух переулках отсюда. У него были такие же натруженные руки с въевшейся в кожу краской, такие же уставшие глаза.

– Слышал про Юсуфа, – сказал Салим вместо приветствия. – Он всегда был вспыльчивым.

– Он прав, – пожал плечами Аммар. – Товар плохой. Я бы сам не стал его покупать.

Салим сел на низкий табурет, вытянув ноги. Красильщик выглядел еще более измученным, чем обычно – глаза запали, щеки ввалились, словно он не ел несколько дней.

– Ты пробовал фильтровать караванную воду? – спросил он после паузы. – Через песок, через ткань?

– Пробовал, – кивнул Аммар. – Немного лучше, но всё равно не то. Мутность снижается, но соли остаются. Когда-то мои предки привезли с востока секреты выделки шамры, той кожи, что тонка как лист, но прочна как тетива лука. А теперь я не могу сделать даже простую подошву для сандалий, которая не раскрошится через неделю.

– Говорят, скоро откроют лавку, – продолжил Салим. – Где предлагают полностью очищенную воду. Без примесей. Для работы.

– Кто откроет? – Аммар старался скрыть внезапно вспыхнувший интерес.

– Приезжий какой-то. Образованный, говорят. Инженер или ученый. Говорит, что может очистить любую воду. Без молитв и обрядов.

– Храм такое не одобрит, – покачал головой Аммар.

– Не знаю, – Салим опустил голос так, что Аммару пришлось наклониться к нему. – Но вода, говорят, получается чистой. По-настоящему чистой.

Аммар заколебался. Он не хотел показывать свою заинтересованность, но ситуация становилась критической.

– Чистой насколько? – спросил он. – Правда чистой или просто менее грязной?

– Чистой, как слеза младенца, – голос Салима звучал почти благоговейно. – Халед показывал мне пузырек. Говорит, краски на такой воде ложатся, как в лучшие времена. И не блекнут. Завтра открытие, у северного базара.

Когда Аммар вернулся домой, Фатима сидела на полу в дальней комнате, окруженная тремя маленькими глиняными сосудами. В каждом была вода, а над ними Фатима делала плавные, текучие жесты руками, словно дирижировала невидимым оркестром. На её лице играла мечтательная улыбка, губы беззвучно шевелились, будто вели разговор с кем-то невидимым.

На стене комнаты Аммар заметил свежую надпись синей краской: "БРАТ ВОДЫ ПРИДЕТ С НЕБЕС". Буквы были выведены аккуратно, с каким-то странным изяществом, как если бы это была не надпись, а художественная каллиграфия. При виде испорченной стены его плечи безвольно опустились. Ещё одна вещь, которую предстоит исправить. Ещё одно напоминание о том, как далеко она ушла от реальности.

– Фатима, – позвал он тихо, удерживая голос ровным.

Она подняла голову, и её лицо просияло, словно она только что получила чудесный подарок.

– Аммар! – воскликнула она радостно. – Смотри, я разговариваю с Аль-Мазином. Он слушает меня через воду. Говорит, что храм больше не слышит его, потому что их уши забиты песком гордыни. Но я слышу, Аммар. Я слышу, как он шепчет в каждой капле!

Он смотрел на свою жену – её глаза сияли почти детским восторгом, руки трепетали над маленькими сосудами, словно ощущая что-то невидимое обычным глазам. И с каждым днем разрыв между её блаженным миром и его суровой реальностью становился всё больше. Как объяснить ей, что из-за нехватки воды его ремесло умирает? Как заставить понять, что её драгоценный Аль-Мазин не спасет их от долгов и голода?

– Сегодня Аль-Мазин показал мне будущее, – продолжала она доверительно. – Скоро он пошлет великий дождь, который смоет всю ложь. Всю грязь. Храм думает, что вода – это товар, который можно продавать. Но вода – это жизнь, это душа мира! Она должна течь свободно, Аммар. Как кровь в жилах.

Она говорила с такой искренней радостью, что на мгновение в нём шевельнулось что-то похожее на зависть. Как было бы легко отдаться таким фантазиям, забыть о реальности… Но потом горечь вернулась. Испорченные шкуры. Потерянные клиенты. Цена на воду, которая росла с каждым месяцем. Вот что было настоящим, а не шепот воображаемого бога в каплях воды.

– Хорошо, Фатима, – сказал он устало. – А теперь давай поужинаем.

Она послушно поднялась, аккуратно прикрыв сосуды с водой чистыми тряпицами.

– Не беспокойся, муж мой, – сказала она с неожиданной нежностью, погладив его по щеке. – Брат скоро придет и превратит нас всех в фонтаны. Мы станем водой, Аммар. Прозрачной, чистой, текучей. И будет так легко, так чисто…

Аммар почувствовал, как что-то внутри натянулось до предела. Её блаженный вид, её чистое счастье казались почти кощунственными на фоне того, как их мир рушился. Но спорить было бесполезно. Попытки вернуть её в реальность лишь усиливали её погруженность в мир видений. Он научился молчать и терпеть, как терпят родственника, чье сознание угасло от старости или болезни.

В кухне Аммар поставил чайник, насыпав туда последние крупицы драгоценного, невероятно дорогого чая, который берег для особых случаев. Особого случая не наступало уже два года, а чай тем временем высыхал и терял аромат. Какой смысл беречь то, что всё равно превращается в пыль?

Для чая он использовал самую чистую воду, которую хранил в глиняном сосуде с узким горлышком. Её было всё меньше, и Аммар уже не помнил, когда последний раз пил что-то действительно свежее.

Потом он взял бурдюк с караванной водой для работы, открыл его. Запах ударил в ноздри – тухлый, болотный. Он отшатнулся. Как он будет работать с этим? Как он собирается вернуть Юсуфа и других клиентов, если у него такое сырье? Как вообще кто-то может выжить в городе, где вода превращается в отраву?

Аммар замер, глядя на мутную жидкость. Впервые за все годы борьбы с ухудшающимся качеством жизни, он ощутил не просто отчаяние, а что-то более глубокое. Усталость, которая проникала до костей. Понимание, что ничего не изменится к лучшему. Что это конец. Не быстрый и драматичный, как в сказках о разрушенных городах и великих войнах, а медленный, неотвратимый, как увядание цветка, который перестали поливать.

Утром, направляясь в мастерскую, Аммар заметил необычное оживление на улице, ведущей к северному базару. Люди стекались туда, переговариваясь с непривычным воодушевлением. Аммар заколебался. У него было много работы – нужно было делать хоть что-то с испорченными шкурами, пытаться спасти то, что еще можно спасти. Но любопытство и слабая, едва теплящаяся надежда, взяли верх.

Он последовал за толпой и вскоре оказался на небольшой площади, где обычно торговали специями и пряностями. Сегодня все лавки были закрыты, а в центре площади стояло что-то новое – небольшое, аккуратное строение с вывеской: "Первая капля".

Вокруг лавки собралась небольшая толпа – несколько десятков горожан, от бедняков до вполне зажиточных купцов. Все они с интересом слушали человека, стоявшего на невысоком помосте перед лавкой.

Мужчина в светлой, безупречно чистой одежде, с короткой аккуратной бородой выглядел спокойным и уверенным. Его движения были точными, его голос – мягким, но отчетливым. Рядом с ним стояли два помощника, раздающие собравшимся небольшие глиняные чаши.

– …и вот что важно понимать, – говорил мужчина, – очистка воды – это древнее знание, которое мы просто усовершенствовали. Наши предки всегда очищали воду, пропуская её через песок и камни. Мы лишь добавили несколько шагов к этому процессу.

Аммар протиснулся ближе. Он успел как раз вовремя, чтобы услышать вопрос одного из зрителей – пожилого ткача с нижнего рынка.

– А не будет ли проблем с храмом? Они ведь не любят, когда кто-то вмешивается в дела воды.

Мужчина на помосте улыбнулся – спокойной, располагающей улыбкой человека, который не сомневается в своих словах.

– Я уважаю храм и древние традиции, – ответил он. – Но я также верю, что мы должны использовать все доступные знания, чтобы улучшить нашу жизнь. Разве боги не желают нам благополучия? Разве они против того, чтобы мы использовали дары разума, которые они сами нам дали?

Аммар заметил, как некоторые в толпе одобрительно закивали. Мужчина продолжал:

– Я предлагаю не замену храмовых ритуалов, а дополнение к ним. Практическое решение для тех, кому нужна чистая вода для работы, для дома, для здоровья.

– Попробуйте сами, – он указал на своих помощников с чашами. – Я не прошу верить мне на слово. Судите по результату.

Его помощники раздавали маленькие чаши с водой, и Аммар, к своему удивлению, обнаружил, что тоже держит одну. Вода в ней была прозрачной – не мутной, как караванная, не желтоватой, как храмовая в последние месяцы.