Волшебник Лукоморья. Книга 1

Максим Полев

Волшебник Лукоморья. Книга 1

Глава 1. Мир Этнов.

Сумеречный лес стоял перед путниками сплошной, мрачной стеной. Ветви двухсотлетних елей будто сучились костлявыми пальцами и царапали низкое небо. Туман, плотный и холодный, стлался по земле – кусты превращались в смутные силуэты, камни – в неожиданную угрозу.

Костёр, вокруг которого расположились двое путников, прорезал мрак тёплым пятном. Пламя, колеблющееся на холодном ветру, отбрасывало на лица резкие тени, делая черты мужчин грубыми и жесткими.

– Слышал про селение впереди? – спросил Добромир, не поднимая головы. Голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась сталь. – Нечисть, говорят, совсем распоясалась.

– Да уж, – Тихон подбросил в огонь сухую ветку; она треснула. – Заказ будет не из лёгких. Местные уже который месяц в страхе живут.

– Что говорят? – Добромир приподнял голову.

– Будто бы она приходит только по ночам, – Тихон понизил голос. – Молодых парней тащит в болото, прямо с порога уводит. Никто не вернулся.

– А плата? – Добромир потёр подбородок. – Достойная?

– Селяне собрали всё, что могли, – Тихон вздохнул. Голос стал хриплым от дыма. – Но главное – избавление от твари. Она уже всю округу в страхе держит.

– А следы? – Добромир нахмурился. – Есть какие-то особые приметы?

– Следы босых ног, но будто бы с перепонками между пальцев, – Тихон перевёл дыхание. – И запах – гниль и тина. А ещё… – он помедлил, словно боясь нарушить тишину, которая могла услышать его слова. – Местные уверены, что слышат её смех. Холодный, пробирающий до самых костей.

Внезапно тишину разорвал хриплый крик. Стая ворон, до этого молча сидевшая на ветках, взлетела в небо, кружа над путниками тёмным облаком. Их крылья рассекали воздух с пугающим свистом, а глаза светились в полумраке, словно угольные огоньки.

– Не к добру это, – Тихон поёжился, глядя на кружащих птиц. – Плохая примета.

– Не примета, а знак, – ответил Добромир. – В лесу что‑то не так.

– А как мы её выманим? – Тихон пригладил кончики своих усов.

– Возможно, придётся использовать приманку, – задумчиво произнёс Добромир, сжимая рукоять меча так, будто проверял её прочность. Его ум уже работал над планом.

– Какую? – Тихон насторожился.

– Пока не знаю, – Добромир мотнул головой. – Возможно, это болотная кикимора.

Ветер прошёл холодной волной, принёс запах сырости и болота. Где‑то вдали взвыл волк; звук отозвался эхом в стволах деревьев, и луна, спрятавшись за тучей, едва освещала тропу. Тени стали гуще; лес будто придвинулся ближе к костру, чтобы послушать.

– Слышал я тут кое-что, – Тихон понизил голос до шёпота. – Говорят, на севере объявилась какая-то новая сила.

– Культ, – Добромир тяжело вздохнул, потирая переносицу. – Детей Нави.

– Дети Нави, значит, – Тихон нахмурился, пытаясь осмыслить услышанное. – И чего же они хотят?

– Власти, – коротко ответил Добромир, его голос звучал мрачно. – Нордград может стать их целью. Если они захватят власть в северном городе…

– То что? – Тихон напрягся.

– То получат ключ к северным землям, – тихо произнёс Добромир. – Захотят ли они остановиться на этом?

Пламя костра трепетало на ветру. Ночь сгущалась, словно живое существо, готовое поглотить их целиком. Но двое путников были готовы встретить то, что ждало их впереди.

*****

Солнце палило нещадно – июль выдался таким, что асфальт на площадке словно парил, и в воздухе плыли размытые миражи.

Никита и Серёжа мчались на скейтбордах по заброшенной территории старого завода. Ржавые остовы машин, поросшие травой, полуразрушенные стены и одинокое кирпичное здание без крыши создавали необычный лабиринт для их игр.

– Ну что, Никитос, – Серёжа затормозил у покосившейся стены, – скоро в пятый класс! Представляешь?

Никита пожал плечами, разглядывая трещины в кирпичной кладке:

– И что? – сухо ответил он. – Всё равно ничего не изменится.

– Как это «ничего»? – возмутился Серёжа. – В пятом классе всё по-другому будет. Новые учителя, новые предметы…

– И, может, новые одноклассники, – добавил Никита, вспоминая, как в прошлом году в их класс уже переводились нескольких ребят из другой школы.

– Точно! – оживился Серёжа. – Может, найдём наконец нормальную компанию? А то эти все…

– Да уж, – вздохнул Никита. – Света, которая считает себя самой умной…

– И Петька, который вечно пытается всех задирать, – подхватил Серёжа. – Но в пятом классе всё точно изменится.

Мальчики присели на корточки у старого бетонного блока. Трава вокруг была выжжена, но в тени ещё держала зелёный цвет. Воздух пах раскалённым битумом и засохшей травой; когда мимо просвистел ветер, на лице оставался солёный налёт жары.

– Надеюсь в нашей школе появится кто-то нормальный… – мечтательно протянул Серёжа. – Ну, знаешь, такой, с кем можно будет реально дружить.

Никита усмехнулся:

– Или девчонка какая-нибудь красивая…

– Да ну тебя! – Серёжа толкнул друга в плечо. – Я серьёзно говорю.

– Я тоже серьёзно, – Никита поднялся. – Погнали ещё разок прокатимся?

Они помчались между ржавыми каркасами старых станков, оставляя за собой клубы пыли. Ветер трепал волосы, а смех эхом отражался от голых стен заброшенного завода. Солнце всё ниже клонилось к горизонту, вытягивая длинные тени по выцветшей площадке. Наконец Никита, уставший, но довольный, свернул с территории и пошёл домой.

Подъезд хрущёвки встретил гулом шагов и запахом, который знали все, кто жил в таких домах: пыль, старая штукатурка и что‑то родное, пропитанное временем. Никита поднялся на пятый этаж по выцветшим от времени ступеням. На каждой площадке стояли цветы в жестяных банках – «бабушкинские», подумал он, вспоминая соседку с первого этажа.

Дверь квартиры скрипнула. Мама, как всегда, была на кухне – Никита услышал звон посуды и приглушённый звук телевизора. В квартире было прохладно. Типичная хрущёвка: узкий коридор, маленькая кухня и две комнаты. Стены выкрашены в бледно-жёлтый цвет, который когда-то считался модным. На полу – выцветший линолеум с узором, напоминающим паркет.

В своей комнате Никита чувствовал, что время здесь будто замедляет ход. Письменный стол стоял у окна; на полках – его книги: Верн, Толкин, Лондон и Сапковский – соседствовали аккуратно, как старые знакомые. Скейтборд прислонил к шкафу; он выглядел новым на фоне посеревшей мебели, но уже вписался в этот мир. В углу – старенькая кровать с железной спинкой, покрытая цветастым покрывалом; над ней висели постеры героев из фильмов и игр.

На крючке у стены висела шестиструнная гитара – потертая, с заметными царапинами, но любимая. Подарок от бабушки и дедушки. Рядом – самодельная полка с нотными тетрадями и сборником аккордов. Никита снял гитару, и прикосновение к лакированному корпусу вызвало в памяти тепло: как дед учил настраивать струны, как бабушка подпевала, когда он брал первые аккорды. Пальцы прошлись по струнам – раздался чуть дребезжащий, но тёплый звук. Он улыбнулся, отложил инструмент и открыл очередной том про волшебников и драконов, который лежал на столе.

В этот момент из кухни донёсся голос матери: – Никит, ужин!

На кухне был полумрак; лампа над столом отбрасывала мягкое желтоватое пятно. Мать, лет тридцати, спешно накрывала на стол, будто торопилась успеть до очередной подработки. Её движения были автоматичны – привычный ритм, выработанный годами. Лицо, некогда красивое, не скрывало следов усталости: тонкие морщинки у глаз, в уголках губ, тёмные впадины под большими голубыми глазами. Волосы, коричневые и волнистые, выглядели не такими блестящими, как прежде. Встано‑минутная сутулость и лёгкая усталость в плечах говорили о том, что забот слишком много.

Никита сел за стол, в голосе слышалась обида: – Опять до ночи?

– Работа не ждёт, – коротко ответила мать и поставила перед ним тарелку с супом. – В этом месяце нужно особенно постараться.

– А когда ты будешь со мной? – Никита поднял глаза. – Вечно ты на работе!

– Я работаю ради тебя, – её голос стал твёрже. – Чтобы у тебя было всё.

– А разве время с мамой не важнее вещей? – в Никите поднимался гнев.

Мать на миг замерла, ложка в её руке дрогнула. – Ты не понимаешь, – тихо сказала она. – Я делаю это для твоего будущего.

– А как же настоящее? – Никита повысил голос. – Мы почти не проводим время вместе!

– Хватит! – резко встала мать. – Ты не представляешь, каково это – тянуть всё одной.

– А ты не представляешь, каково – расти без отца и почти без матери! – слова сорвались с губ Никиты, и он вскочил из‑за стола.

В кухне повисла тяжёлая тишина.

Мать сжалa глаза; в уголках их блеснули слёзы. – Ты не имеешь права так говорить, – голос её дрожал. – После того, что случилось с твоим отцом…

– Именно! – Никита, почти крича, продолжил: – Что случилось с папой? Ты никогда не рассказываешь!

– Потому что это слишком больно, – ответила она, схватившись за грудь. – Ты был слишком мал, когда он исчез.

– Мне уже не пять лет! – он почти плакал от обиды. – Я имею право знать!

Их взгляды столкнулись, полные боли и непонимания. Разговор оборвался. Мать молча убрала тарелки и принялась мыть посуду, а Никита вышел в свою комнату, хлопнув дверью.

Дни текли ровно, почти не отличаясь друг от друга. Никита и Серёжа по‑прежнему проводили время вместе: гоняли на скейтбордах по знакомым улицам, спорили о прочитанных книгах, строили планы на предстоящий учебный год.

В конце августа, за неделю до дня рождения Никиты, он стал замечать, что с другом что‑то не так. Серёжа как будто растерял привычную лёгкость: шутки звучали не так задорно, в катании он частенько отвлекался и выглядел задумчивым.

– Слышь, Серёг, – не выдержал однажды Никита, когда они сидели в тени покосившегося завода, – ты в последнее время какой‑то не свой. Всё в порядке?

Серёжа вертел ремешок часов. – Да так… – протянул он, отводя взгляд. – Просто много всего.

– Что именно? – Никита всмотрелся в друга. – Если что‑то случилось, ты знаешь, я всегда выслушаю.

После длинной паузы Серёжа, наконец, решился:

– Мы… переезжаем.

Эти слова врезались в Никиту, как удар.

– Как – переезжаем? – голос его дрогнул. – Куда? Когда?

– Завтра, – тихо ответил Серёжа. – Родители говорят, что временно, но…

– И ты молчал всё это время?! – в голосе Никиты послышалась обида. – Почему не сказал раньше?

– Не хотел расстраивать, – признался Серёжа, опустив голову. – Думал, может, передумают.

Несколько минут они молчали. Никита чувствовал, как внутри сжимается грудь: все планы и договорённости рушились в один момент.

– И ты даже не знаешь, куда? – спросил он, стараясь сдержать эмоции.

– Нет, – покачал головой Серёжа. – Родители ничего не говорят.

Остаток дня прошёл как в тумане. Они делали вид, что всё как всегда – смеялись, катались между ржавых каркасов, – но оба понимали: это их последние часы здесь. Когда стемнело, пришло время прощаться. Они встали у старого бетонного блока, где раньше мечтали о будущем. – Ну, пока, – тихо сказал Серёжа, глядя в сторону.

– Пока, – ответил Никита, стараясь не показывать чувств.

Уже отходя, он вдруг обернулся:

– Серёг! – крикнул он. – Хоть позвони, когда переедете. Расскажешь, как всё.

Серёжа остановился, оглянулся, кивнул и промолчал. Просто махнул рукой и пошёл прочь. Никита долго смотрел вслед – в горле застрял ком обиды и пустоты.

Тусклые фонари разбрызгивали по асфальту бледные островки света. Никита шёл медленно, мысли вязли одна за другой: учебный год, Серёга, планы, которые вдруг рассыпались. Где‑то в глубине горело раздражение – не на пустом месте, а оттого, что всё вокруг менялось без его согласия.

Внезапно из-за угла вышли трое. Старшеклассники из его школы, те самые, что вечно искали повод поиздеваться над младшими. Во главе компании стоял высокий парень с наглым выражением лица.

– О, гляньте-ка, кто тут у нас! – протянул он, преграждая путь. – Куда спешим, герой?

Никита остановился, стараясь сохранять спокойствие:

– Прочь с дороги.

– Ой, как грубо, – ухмыльнулся задира и сделал шаг вперёд. – Кто это у нас такой смелый?

Двое его приятелей загоготали. Никита сжал кулаки, но промолчал.

– Что, язык проглотил? – не унимался задира. – А где же твой дружок, как его там… Ах да, Серёжка? Небось испугался и спрятался?

«Только не поддавайся на провокации», – мысленно приказал себе Никита, но упоминание друга задело его.

– Отстань, – выдавил Никита.

– Ой-ой, какие мы грозные, – продолжал издеваться парень. – А что это? Скейт? Дай-ка посмотреть.

Не дожидаясь ответа, он схватил доску и перекинул её приятелю. Хулиганы начали швырять друг другу, будто игрушку.

– Верните! – рванулся Никита.

– А ну стой! – задира схватил его за плечо. – Будешь знать, как дерзить старшим.

В голове Никиты зашумело. «Только не поддавайся. Не давай им повода».

– Что, испугался? – насмехался задира. – Думаешь, мы не справимся с таким задохликом?

Его дружки снова загоготали.

В лёгких что‑то заскрежетало, сердце стукнуло резко и ровно. В пальцах Никиты появилось странное покалывание, как будто по венам растекался утренний холод. Он не успел понять, откуда это – инстинкт или вихрь эмоций – но мир на мгновение притормозил: звук шагов, смешки и его собственный дыхание стали объёмнее.

Сначала прозвучал щелчок – тонкий, как перелом веточки. Затем плафоны фонарей вокруг них будто откликнулись: стекло дало трещину, и треск разошёлся паутиной. Свет померк, улицу накрыла густая тьма с прорезающимися отблесками из окон домов.

Никита инстинктивно вытянул руку. В ладонях – металл, холод и странная тяжесть, как будто кто‑то схватил воздух между ними. Он ощутил не силу мышц, а давление в голове, которое будто велело: «Держи». Хулиган, который держал его, выпучил глаза; руки его застыли в воздухе, плечи задрожали. Тело зависло, колени подогнулись – и он повис, словно что‑то невидимое ухватило его за воротник.

– Что… что ты делаешь? – пролепетал тот, губы белели.

Его приятели попятились, скейт выскользнул, ударившись об асфальт. Один из них прижал руку ко рту, другой заорал:

– Отпусти! Мы всё вернём, только отпусти!

Никита не понял сам, как отпустил – рука опала, пальцы расслабились. Парень с грохотом свалился на асфальт и бросился бежать, визжа на ходу:

– Ты псих! Псих! Ты не жилец мелюзга!

Дружки, не оглядываясь, помчались следом.

Тишина опустилась сначала тяжёлая, затем режущая. Никита стоял, дрожа, ладони ещё горели от странного напряжения. Он поставил скейт перед собой, присел, провёл по доске пальцами – царапин не заметил, только сердце не унималось.

В голове ворочались вопросы, тяжёлые и острые. «Что это было? Как я мог…?» Телом пробежала волна страха – не перед хулиганами, а перед собой. Он вспомнил исчезновение отца, отъезд Серёги, усталость матери; казалось, мир требовал слишком многого.

Никита поднялся, глубоко вдохнул полуночный холод. Где‑то в окнах мерцали обычные семейные сцены – телевизор, разговоры. Никто не догадывался, что только что произошло на пустой улице.

«Никому не скажу, – сказал он себе. – Сначала разберусь сам».

Внутри, помимо страха, проснулась решимость: понять, что это за сила, научиться её контролировать.

Он обнял скейт и пошёл домой, чувствуя, как шаг за шагом растягивается новая, чуждая ответственность.

*****

В просторном зале корчмы было тепло и уютно. Тусклый свет лучин мягко разливался по бревенчатым стенам, отбрасывая длинные тени. Добромир и Тихон устроились у окна – оттуда открывался вид на шумную площадь, по которой бродили тени прохожих и мелькали огни.

Корчма встречала путников знакомым ароматом жареного мяса и свежего хлеба; после нескольких дней на охоте этот запах казался особенно аппетитным. Вдоль стен тянулись тяжёлые лавки и длинные столы, покрытые льняными скатертями. На резных балках висели связки сушёных трав и пучки лука, добавляя в воздух пряные ноты. В центре зала пылал очаг, над которым болтался котёл – из него доносилось негромкое бульканье. За стойкой стоял хозяин – крепкий мужчина с густой бородой, который встречал гостей с вниманием и почтением.

Пока Тихон уплетал наваристую кашу и отламывал свежий хлеб, Добромир внимательно разглядывал селение. Узкие улицы, вымощенные круглыми брёвнами, петляли между домами, словно жилки по коже земли. Избы, сложенные из цельных стволов, стояли плотно, образуя плотный ряд; крыши порой были покрыты ровной дранкой, где‑то золотилась старая солома, местами виднелись заплаты из бересты. На некоторых домах выделялись резные коньки и замысловатые наличники под окнами.

Селение окружал высокий частокол из заострённых брёвен. От двух главных улиц к массивным двустворчатым воротам вели мощёные тропы, а над воротами возвышались сторожевые башни; на постах дежурили стражи, зорко следившие за окрестностями. В самой середине лежала просторная площадь: колодцы с журавлями, амбары с резьбой, кузница с постоянно дымящейся трубой. По краям площади молодели берёзки.

Вдали виднелись поля, где местные жители выращивали овощи и зелень. За полями – заливные луга; дальше темнел лес, мрачный и молчаливый, хранитель множества нерассказанных тайн.

Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая небо в багряные тона. В заведении становилось всё оживлённее: селяне возвращались с работы и спешили отпраздновать избавление от того ужаса, что их пугал. Дым от лучин смешивался с паром горячих блюд, создавая в зале особую, тёплую атмосферу.

Помещение наполняли голоса, смех и звон кружек. За каждым столом обсуждали недавнее происшествие, а в центре внимания был заметно захмелевший Тихон – невысокий, жилистый старик, в котором даже в преклонном возрасте чувствовалась немалая сила. Голова его почти лишилась волос, лишь несколько седых прядей торчали на висках, тогда как усы, густые и пышные, обрамляли рот, придавая лицу благородную суровость. Светлые глаза, обычно проницательные и спокойные, теперь искрились весельем. Широкий нос и массивный подбородок делали его лицо запоминающимся.

Он был одет просто: рубаха, поверх неё туника из плотной ткани. На плече виднелось крепление для колчана – знак охотника, а на кожаном поясе звенел мешочек с монетами, подбрасываясь при каждом движении.

Его голос звучал громко и воодушевлённо. – А как я её, как я её! – размахивал руками Тихон, расхваливаясь. – Прямо в самое сердце, одним махом! Она выскочила из болота вся такая страшная, а я ей – раз! Мечом богатырским!

Селяне слушали, улыбаясь и переглядываясь: кто-то кивал с пониманием, кто‑то посмеивался, видя, как история всё растёт и растёт.

Добромир сидел в стороне и наблюдал. Лицо его было невозмутимо, но порой он не мог удержать лёгкой улыбки, слушая невероятные подробности. Он знал правду, но не прерывал старика – пусть повеселится, заслужил.

– А потом она, значит, завыла так, что даже волки в лесу притихли! – продолжал Тихон, входя в раж. – И тут я ей – второй удар, да такой, что голова с плеч слетела вон!

Хозяин корчмы, протирая кружки, слушал, покачивая головой и улыбаясь в бороду; он подливал медовухи разгорячившемуся рассказчику. В углу несколько молодых парней раскрыли рты: для них Тихон уже стал героем, победившим страшное чудовище.

Добромир время от времени бросал взгляд на дверь – он оставался настороже, несмотря на общее веселье. Его острый взор замечал каждую мелочь: движение теней, перемену лиц, тихие переговорах между посетителями.

Тем временем история становилась всё более фантастической: Тихон рассказывал, будто сражался с целой армией нечисти, будто его меч излучал свет, а он сам был неуязвим. Слушатели верили каждому слову.

Когда сумерки окончательно окутали корчму и зал стал тесен от народа, Добромир решил, что пора уходить. Незадолго до того, как он произнёс: «Пора, Тихон. Завтра нас ждёт дорога», в корчму вошли стражники. Один из них, разгорячённый выпивкой и самоуверенностью, решил высмеять рассказ Тихона.

– И это всё? – протянул стражник, вытирая пот с лба. – Да мы бы и сами с этой кикиморой управились! Чего только не наплетёт старый хрыч ради славы!

Тихон, раскрасневшийся от медовухи и бахвальства, хотел было возразить: – Да что ты понимаешь! Мы не просто так её одолели… Мы… мы особыми знаниями и умениями пользовались. Такое под силу только волшебнику да ведьмаку!

– Ты что ли, ведьмак али… волшебник, старик? – рассмеялся стражник и сделал шаг вперёд, намереваясь обидеть. – Или у тебя язык быстрее меча работает?

– Нет, не я… Мой товарищ… Он… он ведьмак… – заплетающимся языком произнёс Тихон, стараясь сохранить достоинство.

– Ведьмак, говоришь? – хмыкнул стражник. – А где же этот ведьмак? Или только и умеет, что прятаться за спиной старого пьяницы?

Другие стражники загоготали, подталкивая друг друга локтями. Тихон, чувствуя, как земля уходит из‑под ног, обернулся к Добромиру в поисках поддержки.

– Мой друг – великий воин! – настаивал он, пытаясь выпрямиться. – Он много нечисти истребил!

– Великих воинов мы знаем, – процедил стражник, наступая ближе. – А ты, старик, просто болтун. И твой дружок – такой же олух.

Добромир, высокий и крепкого телосложения, с волосами, ниспадавшими до плеч, небрежно откинул прядь со лба. Его щетина, отросшая за дни охоты, придавала лицу суровый вид. Серо‑зелёные глаза холодно сверкнули; он незаметно толкнул Тихона в бок – пора уходить. Сделав шаг вперёд, он попытался увести друга; потрёпанные стёганые доспехи тихо заскрипели. Но было поздно: стражники уже окружили их, преграждая путь к выходу.

Стражник не унимался:

– Слышь, ведьмак, – процедил он, глядя Добромиру прямо в глаза. – Скоро вас всех перебьют, как блудливых собак, – прошипел он, наклонившись ближе. – Культ детей Нави наведёт порядок во всём Лукоморье, это лишь вопрос времени. Твой жалкий меч не поможет тебе при встрече с ними.

– Я уже встречал их много лет назад, – спокойно ответил Добромир, не отводя взгляда. Его рука невольно скользнула к рукояти меча, бережно укутанного в мешковину и перекинутого через плечо. – И, как видишь, жив.

– Посмотрим, как ты заговоришь, когда они придут за такими, как ты! – оскалился стражник.

Не говоря больше ни слова, Добромир накинул капюшон дорожного плаща, слегка толкнул стражника плечом и направился к выходу, увлекая за собой пошатывающегося Тихона.

Снаружи их встретил прохладный вечерний воздух. Добромир крепко схватил друга под руку и быстро повёл прочь от корчмы.

– Ты слышал? – прошептал Тихон, когда они отошли достаточно далеко. – Они служат этому культу…

– Слышал, – коротко ответил Добромир. – И запомни: больше никаких рассказов о наших подвигах. Особенно в трактирах.

*****

Неделя тянулась медленно и однообразно.

После того, как Никита остался без своего лучшего друга, жизнь его будто потеряла остатки ярких красок. Теперь он часто бродил один по окрестностям, находя утешение в одиночестве. Заброшенный завод, который раньше был их любимым местом для игр, теперь казался ему чужим и немного пугающим. Тем не менее мальчик всё равно часто приходил туда. Ржавые конструкции, что когда‑то казались крепостью, теперь выглядели старыми и унылыми. Никита залезал по тем же лестницам, где они с Серёжей устраивали приключения, и вспоминал, как вместе придумывали истории о пиратах и рыцарях. Завод стал для него не только местом одиночества, но и размышлений.

Большую часть времени он проводил за чтением. Книги стали верными спутниками в эти одинокие дни. Он погружался в волшебные миры, где герои сражались со злом, совершали невероятные подвиги и находили настоящих друзей. Страницы уносили его далеко от серых будней; в фантазиях он то был отважным рыцарем, то волшебником, то путешественником между мирами. Там он мог быть кем угодно и делать что угодно, не боясь осуждения и одиночества.

И вот настал его одиннадцатый день рождения. Утром в этот особенный день мама, как обычно, проснулась раньше всех. Она тихо вошла в комнату Никиты и села рядом с его кроватью.

– С днём рождения, мой дорогой! – нежно сказала она, поглаживая сына по голове.

Никита сонно улыбнулся и сел на кровати.

– Спасибо, мам! – ответил он, потягиваясь.

– Знаешь, – немного замялась мама, – у меня сегодня снова много работы. Но я придумала: поедешь к бабушке с дедушкой? Они уже всё подготовили для праздника.

Никита немного расстроился – он так хотел провести этот день с мамой. Но, видя её озабоченность из‑за работы, он кивнул:

– Хорошо, мам. А ты мне что‑нибудь подаришь?

Мама улыбнулась:

– Подарок ты получишь вечером, когда вернёшься от бабы с дедом. Обещаю, он тебе очень понравится.