Мне нужен герой! I NEED A HERO!

Я сделала шаг вперёд, на его территорию. Комната была его зеркалом. Полки от пола до потолка, ломящиеся от книг. Не просто книг – это был целый мир, строгий и упорядоченный. Тяжёлые тома в академических переплётах, ряды с фамилиями Фрейд, Юнг, Франкл, Выготский… Психология, психиатрия, клинические исследования. Это была не просто библиотека – это был его рабочий арсенал, его мысленное пространство, материализованное в бумаге и чернилах.

Я медленно прошла вдоль стеллажа, почти не дыша, кончиками пальцев скользя по корешкам и чувствуя его взгляд на себе. Марк не двигался, прислонившись к косяку, и наблюдал. Он не просто давал мне осмотреться – он позволял прочитать себя через эти книги, через своё пространство. Это было актом глубочайшего доверия.

На его рабочем столе, массивном и старом, царил идеальный порядок. Сложенные стопками документы и конспекты, аккуратные папки с ярлыками, дорогая ручка, лежащая параллельно краю стола. Ни пылинки. И я вспомнила его аудиторию в университете – такой же стерильный порядок, та же почти пугающая организованность. Эта педантичная аккуратность, этот контроль так контрастировали с той стихией, что бушевала между нами в машине. И в этом контрасте была вся его суть: сдержанный преподаватель клинической психологии снаружи и дикая, всепоглощающая страсть внутри.

Я обернулась к нему. Он всё так же стоял и смотрел на меня с тем же выражением благоговейного интереса, с каким я только что разглядывала его книги. Будто я была самым увлекательным трудом из всех, что стояли на его полках. Будто он видел не только меня, но и все те тысячи деталей, на которые я рассыпалась, и тот новый узор, в котором они теперь сложились.

– Так вот что находится внутри логова Марка Викторовича, – выдохнула я, и в моём голосе прозвучало не столько веселье, сколько лёгкое изумление. – Я смотрю, принцип тот же. Ни пылинки. Ни лишней бумажки. Прямо как в твоём кабинете. Только книг… больше.

Он рассмеялся, низко и глухо. Звук был тихим, будто не желающим нарушать идеальную акустику этого пространства.

– Привычка, – пожал он плечами, делая шаг вперёд. Его взгляд скользнул по столешнице, будто проверяя, не нарушил ли её чем-то мой приход. – Беспорядок в вещах вызывает беспорядок в мыслях. Мешает концентрироваться.

– На чём? – спросила я, кокетливо наклонив голову набок. – На студенческих конспектах? Или на чём-то другом?

Он оказался рядом за один бесшумный шаг. Его пальцы мягко легли на мою талию, не сминая ткань платья.

– Сейчас, – его голос стал тише, интимнее, – единственное, на чём мне мешает сконцентрироваться беспорядок… это ты. Вернее, его полное отсутствие. Ты слишком идеально вписываешься в мой порядок. И это сбивает с толку.

– Я… сбиваю с толку преподавателя клинической психологии? – прошептала я, чувствуя, как трепещет под его пальцами каждый нерв. – Это достижение.

Он наклонился так, что его лоб почти коснулся моего.

– Ты – самое хаотичное и не поддающееся никакому анализу явление, которое со мной случалось. И единственное, которое я не хочу прекращать изучать.

И он поцеловал меня. В этом поцелуе не было ни грамма той стерильной чистоты, что царила вокруг. Он был густым, сложным, запутанным и бесконечно глубоким, будто он пытался найти в нём ответ на тот самый хаос, что я в него принесла.

Он не отпускал мой взгляд, и в его глазах читалось то же смятение, что и во мне. Этот поцелуй был не продолжением, а новым началом – медленным, осознанным, в тысячу раз более опасным, чем первая, яростная вспышка в машине.

Его руки скользнули с моей талии вниз, к бёдрам, и он безо всякого усилия приподнял меня, как перышко. Я на мгновение повисла в воздухе, чувствуя под собой прохладу отполированного дерева его стола. Он усадил меня на самый край, раздвинув стопки бумаг идеальным движением, не глядя, будто делал это тысячу раз. Ни один листок не упал.

Я сидела на его столе, как на пьедестале, а он стоял между моих ног, его руки упёрлись в столешницу по бокам от меня, замыкая меня в пространстве, состоящем только из него.

– Идеально, – прошептал он, и его губы снова нашли мои.

Этот поцелуй был другим. Нежным и исследующим. Он не торопился, словно боялся упустить малейший оттенок вкуса, малейшую дрожь. Его язык скользнул по моей нижней губе, заставив меня содрогнуться, а его пальцы вцепились в край стола так, что кости выступили белыми пятнами. Он сдерживал себя, и в этом напряжении была невероятная, почти невыносимая сладость.

Я откинула голову назад, подставляя шею, и он немедленно последовал за мной, прижавшись губами к тому месту, где пульс бился, как птица в клетке. Его поцелуи опускались ниже, к ключице, оставляя на коже невидимые следы, которые жгли сильнее любого синяка.

Мои пальцы вцепились в его волосы, сминая безупречную укладку, и я почувствовала, как он тихо застонал – низко, глубоко, почти животно. Этот звук ударил меня в самое нутро, заставив сжаться всё внутри.

Он снова вернулся к моим губам, но теперь в его поцелуе появилась знакомая ярость, та самая, что снесла все плотины в салоне машины. Он уже не изучал, а брал. Забирал моё дыхание, моё сознание, мою волю. Одна его рука отпустила стол и обвила мою спину, прижимая к себе так сильно, что я чувствовала каждый мускул его тела.

Мы дышали на одного, прерывисто и громко, и этот звук оглушительно гремел в идеальной, тихой комнате, нарушая её стерильный порядок раз и навсегда. Где-то далеко зазвонил телефон, но он лишь глубже вжался в мой рот, игнорируя его, игнорируя всё на свете, кроме нас.

Его пальцы, ещё недавно такие нежные, вдруг обрели стремительную, почти грубую целеустремлённость. Он оторвался от моих губ, его дыхание было прерывистым и горячим.

– Я надеюсь, ты простишь меня за это, – прошептал он хрипло, и его руки скользнули к тонким бретелькам моего платья.

Он не стал искать застёжку. Он просто вцепился в шёлковые лямки и резко рванул на себя. Раздался сухой, щемящий звук рвущейся ткани. Бретельки оборвались, как струны, и платье поползло вниз, обнажая плечи, грудь, талию. Я ахнула, не от боли – от шока и дикого возбуждения, вызванного этой внезапной силой.

– Марк… – вырвалось у меня, когда он, не отрывая тёмного, полного голода взгляда, стянул платье до пояса.

–Я ужасно скучал, – его голос был низким, сдавленным желанием. Он прижал горячий рот к моему обнажённому плечу. – А еще я сходил с ума каждый раз, когда смотрел на эту родинку на каждой паре.

Его слова заставляли мурашки бежать по коже. Мои пальцы дрожащим движением потянулись к его ремню. Пряжка поддалась с глухим щелчком.

– Тогда мы квиты, – прошептала я, срывая уже расстёгнутый ремень с петель брюк. Звяканье отброшенной пряжки было резким и окончательным. – Я сходила с ума, ловя на себе твой аналитический взгляд на парах… и мечтала увидеть в нём хотя бы намёк на то безумие, что я вижу сейчас.

Он застонал от моих слов, низко и глубоко. Его руки схватили меня под бёдра и поставили на пол. Теперь мы стояли лицом к лицу, почти не дыша, разделённые лишь тонкими слоями ткани, которые отделяли нас от последней грани.

– Сними с меня это, – приказал он тихо, почти беззвучно, его глаза пылали в полумраке.

Мои пальцы запутались в мягком хлопке его футболки. Я потянула её вверх, он помог, сбрасывая её через голову одним резким движением. И вот он – весь, передо мной. Сильный, рельефный, реальный до боли. Я прижала ладони к его горячей коже груди, чувствуя под пальцами бешеный стук его сердца.

– Боже, – выдохнула я, не в силах вымолвить больше.

Он притянул меня к себе, и кожа к коже – это было подобно удару тока. Его губы нашли мои в новом, ещё более жгучем поцелуе. Его руки скользили по моей спине, срывая последние преграды.

Затем он медленно попятился, его тёмный, полный обожания взгляд скользнул вниз, по моему телу, к самым ногам. Он не сводил с меня глаз, опускаясь на колени передо мной. Паркет холодно упёрся в его колени, но он, казалось, не замечал этого.

Его большая, тёплая рука мягко обхватила мою лодыжку. Лёгкий вздох вырвался из его груди. Он наклонился, и его губы, обжигающе горячие, коснулись самой хрупкой, самой уязвимой точки – косточки на моей щиколотке.

Я вздрогнула от неожиданности и невероятной нежности жеста. Этот могущественный, собранный мужчина, преподаватель, чей аналитический ум мог разложить на атомы любую эмоцию, теперь стоял на коленях у моих ног.

Он поднял на меня взгляд. В полумраке его глаза были абсолютно чёрными, бездонными, и в них пылала полная, безоговорочная капитуляция.

– Вот и всё, – прошептал он, и его голос звучал сломанно и преданно. – Теперь я полностью в твоей власти.

Его дыхание было горячим и влажным. Он говорил это с такой искренней, такой абсолютной самоотдачей, что у меня перехватило дыхание. Это было страшнее и прекраснее любой страсти. Это была полная власть. И он добровольно, на коленях, отдавал её мне. Он снова приник губами к моей коже, на этот раз целуя нежную внутреннюю сторону лодыжки.

И эта ночь растворила нас. Не было больше Марка Викторовича, строгого преподавателя, и Вероники, его студентки, запутавшейся в своих чувствах. Остались только мы – два тела, две души, сплетённые воедино в полумраке, на прохладном шёлке его простыней.

Мы любили друг друга медленно и торопливо, тихо и громко, с шёпотами признаний и немым криком восторга. Каждое прикосновение его рук было не просто лаской – оно было вопросом, на который моё тело отвечало безудержной отдачей. Он исследовал меня, как неизведанную землю, а я открывала в себе океаны, о которых не подозревала.

В какой-то момент я поймала себя на мысли, что смеюсь. Смеюсь тихо, счастливо, от щекотки его дыхания на шее и от абсурдного, оглушительного счастья. Он остановился, посмотрел на меня – и его глаза тоже рассмешились, и он присоединился ко мне. И мы лежали, сплетённые, и смеялись в полутьме, как два сумасшедших, нашедших друг друга в безумном мире.

Мы разговаривали шепотом, обрывками фраз, урывками между поцелуями. Говорили о пустяках, о серьёзном, о том, что было страшно произнести вслух при свете дня. Ночь стирала стыд, оставляя лишь голую, трепетную истину. Он рассказывал, а я слушала биение его сердца под щекой, и это был самый честный рассказ из всех.

Силы покидали нас волнами. Мы затихали, прижимаясь друг к другу, слушая, как дыхание выравнивается, а сердца продолжают стучать в унисон – настойчивый, живой ритм нашего общего бытия. И потом, через пять минут, или через час, чья-то рука снова начинала неторопливое путешествие по знакомой уже коже, и всё начиналось сначала. Медленнее, ленивее, но с той же неутолимой жаждой.

А за окном темнота начинала стареть. Чёрный бархат ночи постепенно серел, затем налился сиреневым молоком. Я видела, как силуэты книжных корешков на полках становились всё чётче, как тени теряли свою власть над комнатой.

Он спал, наконец, погрузившись в глубокий, заслуженный сон, его рука всё ещё тяжело и надёжно лежала на моей талии, будто даже во сне не желая отпускать. А я лежала без сна, слушая его ровное дыхание и первый утренний щебет за стеклом, и думала о том, что самое большое чудо – не в страсти, не в экстазе, не в том, как он свел меня с ума. А в том, что случилось после. В этой тишине. В этом доверии спящего тела рядом. В том, что я смотрю на его расслабленное, уставшее лицо, на разомкнутые губы, на след от подушки на щеке – и не хочу быть больше нигде.

Мы не просто занимались любовью. Мы построили между собой тихую, невидимую крепость. И теперь, когда рассвет медленно заливает комнату, я чувствую не грусть от уходящей ночи, а тихую, непоколебимую уверенность.

Всё только начинается. А эта ночь – просто первый, самый прекрасный камень в фундаменте нашей вечности.

Глава 50 Марк

Я проснулся от тишины.

Не от звука, а от её отсутствия. Ночной гул города окончательно стих, и в комнате царила та зыбкая, хрустальная тишина, что бывает только на рассвете. И ещё – от другого ощущения: пустоты в пространстве кровати рядом. Там, где должно было быть тёплое, дышащее тело, зияла прохлада.

Сердце, ещё не до конца проснувшееся, дрогнуло и забилось тревожным, быстрым ритмом. Она ушла. Мысль ударила обухом по голове – холодной и безжалостной, мгновенной, дикой паникой, острее любой логики. Я резко приподнялся на локте, взгляд метнулся по комнате, цепляясь за очертания в сизом предрассветном свете.

И я нашёл её.

Вероника стояла у большого окна, спиной ко мне, одетая в мою футболку. Её силуэт рисовался на фоне светлеющего неба – хрупкий, неземной. Она не двигалась, заворожённо глядя на просыпающийся город.

Воздух застрял у меня в лёгких, и я просто смотрел, позволяя тревоге отступить, раствориться в немом, благодарном облегчении. Она не сбежала. Она была здесь. В моём пространстве. И вид её, заворожённо созерцающей мир за стеклом, был самым сокровенным и красивым зрелищем из всех, что я видел.

Я тихо встал, не желая спугнуть момент, и босиком, по холодному полу, подошёл к ней сзади. Вероника не обернулась, но я видел, как напряглись её плечи, почувствовав моё приближение. Медленно обняв её, я притянул к себе и прижался грудью к её спине, а подбородком – к виску. Она пахла мной, собой, нами – густой, интимной смесью, от которой кружилась голова.

– Ты не спишь, – прошептал я не в ухо, а в её волосы. Не вопрос, а констатация.

– Не могу, – её голос был тихим, задумчивым. – В голове столько мыслей, столько страхов. Мне кажется, что-то случится, что снова нас разделит. Боюсь, что это счастье не продлится долго.

Я почувствовал, как внутри что-то защемило, но вместе с тем – ещё сильнее захотел оберегать её. Я провёл ладонью по её руке, чувствуя под пальцами мурашки.

– Я здесь. Ты здесь. И пока мы вместе, никто и ничто не сможет нас разлучить.

Она наконец обернулась ко мне в моих объятиях. Её лицо в предрассветных сумерках было бледным, а глаза – огромными, серьёзными. В них читалась та же трепетная нежность, что и у меня в груди.

Я не удержался и прикоснулся губами к её виску, к уголку глаза, к мочке уха. Каждое прикосновение было клятвой. Она вздохнула, и её руки обвили мою шею, пальцы впутались в волосы.

– Марк… – моё имя на её устах звучало как молитва и заклинание одновременно.

Наш следующий поцелуй был уже не таким нежным. В нём проснулся голод – тот самый, дикий и всепоглощающий, что бушевал в нас ночью. Он снова разжёг пламя, которое, казалось, только-только начало тлеть. Мои руки скользнули под футболку, нащупав знакомые изгибы её тела, и она прижалась ко мне, отвечая с той же жадностью.

Воздух снова зарядился электричеством. Мы дышали в унисон, тяжело и прерывисто, забыв о рассвете и о времени. Казалось, ещё мгновение – и мы рухнем на пол, утонув в этом море ощущений.

Но вдруг она мягко отстранилась, положив ладонь мне на грудь. Её дыхание всё ещё сбивалось.

– Стой… – прошептала она, и в её глазах читалась смесь страсти и лёгкой паники. – Мне нужно в душ.

Я замер, пытаясь перевести дух. Желание кричало протест, но её искренность была сильнее.

– Хочешь, я приготовлю кофе, пока ты… – начал я, но она покачала головой, и на её губах появилась смущённая, озорная улыбка.

– Нет… я хочу с тобой…

Сердце пропустило удар. Такая просьба – и такая цепляющая. Я не сказал ни слова. Просто подхватил её на руки – она вскрикнула от неожиданности и обвила меня ногами вокруг талии – и понёс в ванную, где пар от горячей воды должен был скрыть нас от всего мира ещё на немного.

Под струями душа мы просто стояли, обнявшись, позволяя воде смыть остатки ночи. Это было не страстно, а невероятно интимно – мыть друг друга гелем, заботливо проводя ладонями по скользкой коже, обмениваясь ленивыми, солёными от воды поцелуями. Мы смеялись, когда пена попадала в глаза, и молчали, глядя друг на друга сквозь пелену пара, понимая, что эта простая бытовая близость волнует куда сильнее.

Затем мы вышли на кухню. Стоя у кофемашины, я наблюдал, как она хлопочет на моей, всегда безупречно чистой и безжизненной кухне. Её босые ноги шлёпали по прохладному полу, и даже простая походка казалась завораживающей. Моя футболка свисала с плеча, едва прикрывая тело, и я ловил каждое движение, каждую улыбку, будто они были сокровищем.

Она сидела на стуле, оживлённо жестикулируя и рассказывая забавную историю про друзей. Солнечный свет играл в её влажных волосах, а на щеках горел румянец. Я смотрел и думал, как естественно она заполнила собой всё пространство, словно всегда здесь была. Даже воздух стал другим – пахло кофе, моим шампунем и чем-то неуловимо домашним.

Я поднёс к губам чашку, но не мог оторвать от неё взгляд. Она была прекрасна в этой утренней небрежности. Я протянул руку и большим пальцем аккуратно стёр крошку с уголка её губ. И в этот момент она вдруг подпрыгнула.

– Ой! – слишком громко воскликнула Вероника, поджав ноги. – Что-то мягкое коснулось меня!

Я наклонился и увидел Рафаэля, лежащего под столом и смотрящего на меня недовольным взглядом. Да, вчера мы его не замечали, были заняты другим, и теперь он вальяжно выползал, изучая мою гостью.

– Это Рафаэль, мой сожитель, – произнёс я, смеясь и наблюдая за её ошарашенным лицом.

Вероника опустила голову, встретилась взглядом с котом и расслабилась.

– Фух… Он напугал меня, – облегчённо сказала она, протягивая к нему руку. – Какой красивый, я не думала, что у тебя есть кот.

– Осторожно, он может… – но не успел я договорить, как она уже трепала кота за ухом, а тот и не думал сопротивляться. – …поцарапать, – закончил я с лёгким удивлением.

– Кто? Он? – ворковала она. – Он же такой милый… Разве он может кого-то поцарапать, а, пушистик?

Рафаэль блаженно жмурился, опровергая все мои предостережения своим мурлыканьем. Я наблюдал за этой сценой, и по телу разлилось тёплое, странное чувство. Всё было слишком правильно, слишком мирно. Я вспомнил, как Ангелина пыталась с ним подружиться – заваливала игрушками, лакомствами, на которые он брезгливо не смотрел. Рафаэль был строг к людям и не каждого к себе подпускал. Ярик до сих пор жалуется на порванные шторы и царапину на руке, оставшуюся после попытки согнать его со свежевыглаженного белья. А вот Вероника… С ней он вёл себя как ручной котёнок. Ещё один кусочек пазла, идеально вписавшийся в картину моей жизни.

Когда с ласками было покончено, я наконец вернул её внимание. Вероника, попивая из кружки, смотрела на меня весёлыми, сияющими глазами.

– Какие у тебя планы на сегодня? – спросил я, касаясь её руки. – Завтра же первое сентября. Обычно второй курс в этот день в универе не появляется, предпочитая отмечать.

Вероника вздохнула, но улыбка не сходила с её лица.

– Мы уже отметили вчера, заранее, так сказать. Поэтому сегодня нужно привести себя в порядок – погладить вещи, собраться, настроиться на учебный лад… – она сделала паузу и лукаво посмотрела на меня. – А ты? Будешь разбивать сердца новеньким студенткам?

В этом сарказме чувствовались собственнические нотки, и от этого стало приятно. Ревность всегда приятна, разумеется, в разумных пределах.

– То, что они разбиваются при одном моём виде, – не моя забота. Я ведь ничего для этого не делаю, – ответил я, насмешливо приподняв бровь. – Но, если серьёзно – да, мне нужно быть в университете, уладить дела в деканате, согласовать учебный план… – я взял её руку в свою, ощущая хрупкость пальцев. – А потом… потом я собирался планировать наше с тобой первое официальное свидание. Что скажешь насчёт четверга? Не хочу долго ждать.

Её глаза засияли, губы расплылись в счастливой улыбке.

– Четверг – идеально. Только мне нужно будет быть дома до двенадцати, – она сделала серьёзное лицо. – У меня на следующий день пары у строгого преподавателя, который считает каждый пропуск. Или… – она лукаво прищурилась, – у меня теперь есть особые привилегии?

С этими словами она со смехом поднялась со стула, а я лёгким движением усадил её к себе на колени.

– У тебя есть весь я, – прошептал я ей на ухо, чувствуя, как она замирает в моих объятиях. – А это значит, что все привилегии твои. Но пропускать пары из-за меня не советую.

Она рассмеялась, пытаясь вырваться, но я крепче прижал её к себе, вдыхая запах волос.

Позже, хотя никому из нас не хотелось, пришлось собираться. Мой взгляд упал на её платье, брошенное на кресле, – с оборванными бретельками. Волна воспоминаний нахлынула, а следом – лёгкое чувство вины.

– Давай я заеду в магазин и куплю тебе новое, – предложил я, виновато глядя на неё.

Она стояла, скрестив руки на груди, с хитрой улыбкой.

– Не надо. Я прихвачу твою футболку – сегодня как раз в моде oversize. К тому же… – её взгляд стал томным, – она пахнет тобой. Я буду в ней спать, а ты… будешь представлять меня в ней.

Хитрая лиса. Но я был не против. Готов был отдать все свои вещи – лишь бы этот запах оставался с ней, напоминая о нас.

У её подъезда мы сидели в машине ещё целую вечность, целуясь так, словно расставались не на день, а на годы. Нас прервала лишь пожилая соседка, которой машина мешала пройти к мусорным контейнерам. Мы расстались со смехом, а я, полный невероятной энергии и светлых планов, поехал домой – планировать самое важное свидание в своей жизни.

Глава 51 Вероника

Когда я вернулась домой, меня встретила пустота. В прихожей не стояли разноцветные кеды Дани, а в комнате всё осталось так же, как после наших сборов в клуб. Я застыла на пороге, вслушиваясь. Тишина. Ни единого звука.

«Странно», – проскользнула мысль.

Я прошла в студию, бросила ключи на тумбу и достала телефон. Ничего. Ни звонков, ни сообщений, ни даже записки. Его забота всегда была ощутимой, а теперь превратилась в оглушительное отсутствие. Может, он тоже не ночевал дома? Эта мысль заставила меня улыбнуться сквозь нарастающую тревогу.

Я не стала снимать чёрную футболку Марка. Её ткань, пропитанная его запахом, согревала меня в этой пустой тиши. Я опустилась на диван, уставившись на пакет с платьем, а после достала его. Бордовый гипюр мерцал в свете солнца, как застывшая кровь. Я провела пальцами по ткани, чувствуя подушечками шов там, где оторвалась бретелька. Да, платье было прекрасным. Но сейчас оно было больше, чем просто тканью. Оно было доказательством и свидетелем. Я могла бы отнести его в ателье, могла попросить пришить всё так, что и следа не останется. Но я не хотела исправлять то, что было для меня бесценным следом его страсти, его потери контроля.

Я аккуратно сложила его обратно в пакет и убрала в дальний угол шкафа, как самую дорогую реликвию. А затем, вернувшись на диван, включила телевизор для фона, устроилась поудобнее, подтянув к себе колени и укутавшись в футболку. Запах Марка обволакивал меня, и я быстро провалилась в сон – сладкий, томный, чувственный. Мы снова были в его квартире, в полумраке, и я чувствовала не кожей, а каждой клеточкой, что мы – одно целое.

А когда я проснулась, то долго не могла понять, почему я здесь и почему за окном темно. Телевизор всё так же мерцал, освещая комнату какой-то очередной рекламой. Я села, пытаясь сообразить, который час. Оказалось, я проспала больше десяти часов.

Тишина всё так же давила. Следов Дани по-прежнему не было. Ни чашки в раковине, ни смятого диванного покрывала. Паника, тихая и холодная, подползла к горлу. Я резко вскочила и, схватив телефон, набрала его номер.

Трубку взяли почти сразу.

– Алло-о-о? – пропел в телефон знакомый, слишком игривый голос.

– Лиля? Слава богу. Даня с тобой? Он не ночевал дома, я… я начинаю волноваться.

– Я взяла его в заложники, – объявила она трагическим шёпотом, а затем рассмеялась своей же шутке.

– Лиль, пожалуйста, не шути так, – мой голос дрогнул. – Я и так на нервах.

– Да? Странно… – в её тоне появилась задумчивость. – А я думала, Марк Викторович хорош, и ваш секс-марафон ещё не закончен, – произнесла она слегка расстроившимся голосом.

– Боже… – я закрыла глаза, чувствуя, как по щекам растекается предательская улыбка. Подруга была в своём репертуаре и, как всегда, красноречива.

На заднем фоне послышались шорохи, недовольное ворчание, и, наконец, долгожданный голос.

– Никусик… – пропел Даня, и в его голосе читалось и смущение, и облегчение. – Я… я у Лили остался ночевать. Решил, вдруг вы… ну, ты и Марк… захотите побыть одни в твоей квартире, и чтобы не мешать и не быть лишним…

Его трогательная забота, его желание уступить мне пространство для моего счастья, даже ценой собственного неудобства, тронули меня до глубины души. Тревога уступила место тёплой, щемящей нежности.

– Даня… – перебила я его. – Возвращайся домой. Я очень сильно волновалась.

– Хорошо, я уже вызываю такси, – послышался его покладистый голос, и я буквально физически ощутила, как камень тревоги падает с плеч.