За рулем империи. История и тайны самой могущественной династии Италии

Монументальный дворец был разделен на апартаменты, и семья Вирджинии заняла первый этаж. За отсутствием средств былое величие и роскошь значительно потускнели. Княгиня Джейн распродала за наличные деньги богато украшенное серебро и заменила его копиями. Полученные средства она тратила на развлечения своих друзей-аристократов, а за ужином у нее редко собиралось меньше двадцати гостей. Женщины вели праздную жизнь: посещали или давали ужины, играли в бридж или нарды. Мужчины играли в гольф или занимались другими видами спорта, ходили на охоту и до поздней ночи играли в карты.

У Вирджинии было счастливое детство – во всяком случае, если судить по воспоминаниям княгини Джейн. «Годы, проведенные в палаццо Барберини с Карло и детьми, стали для меня золотым временем; теперь я жалею лишь о том, что мало времени посвящала семье, всю себя отдавая забавам и удовольствиям», – писала она в своих мемуарах. Однако брак ее не был безмятежным. Джейн постоянно искала новых развлечений, тогда как Карло для счастья довольно было спокойной жизни в поместье и игры в поло, с которой именно он познакомил Италию.

От матери Вирджиния переняла любовь к развлечениям, ее живой нрав и чувство юмора. Она была невероятно обаятельной, но было в ней и что-то тревожащее. Строптивостью она превосходила мать, которая утверждала, что ссорилась с князем Карло раз в неделю. Даже от фотографии, где Вирджинии семнадцать лет, исходит ее необыкновенная, почти что бунтарская харизма. На этом снимке она в брючном костюме из мягкой, струящейся ткани, волосы рассыпались по плечам, рукой она гладит леопарда, разглядывая его с напряженным, почти что печальным выражением лица.

«Лицо ее не было лицом человека с обычной или заурядной судьбой, – писала о ней мать. – Разумеется, Вирджинии было мало того, чем довольствуются другие женщины».

Эдоардо, который часто приезжал в Рим, был худощавым молодым человеком, зачесывавшим волосы на прямой пробор, по моде того времени. Впрочем, заурядную внешность он с лихвой компенсировал природным обаянием, остроумием и умением ввернуть меткое словцо. Он свободно владел английским и французским, достаточно повидал мир. В палаццо Барберини он начал приезжать, когда овдовевшая княгиня Джейн стала устраивать партии в бридж. Там он и познакомился с Вирджинией, в которой его, должно быть, привлекло остроумие и беззаботное обаяние.

Она же обратила на него внимание, поскольку он был наследником «Фиата», о чем свидетельствуют и воспоминания невестки Вирджинии Кэй, в 1918 году перебравшейся в Рим вместе со своей богатой разведенной матерью и примерно в 1921 году влюбившейся в привлекательного младшего брата Вирджинии Раньери. Она была на год старше Вирджинии, но отношения у них не заладились. Кэй, мечтавшая стать художницей, презирала праздный и бессмысленный образ жизни, который вели семья Раньери и его ближайшее окружение. Вирджиния, по ее мнению, унаследовала все недостатки княгини Джейн и ни одного ее достоинства. Она была «своенравной, эгоистичной, амбициозной и привлекательной и пользовалась своим именем для того, чтобы получить все что хотела, то есть деньги», – писала Кэй в своем горьком письме о семействе Бурбон-дель-Монте – единственном уцелевшем, помимо писем княгини Джейн. Семья Раньери же в свою очередь видела в Кэй «нищую интеллигентку».

Детство Эдоардо в Турине было безоблачным, но в то же время довольно скучным. К моменту знакомства с Вирджинией он уже начал понемногу накапливать длинную череду корпоративных титулов с неизменной приставкой «заместитель председателя», предшествующей его имени. Отец его был суровым и немногословным и гораздо больше времени проводил на работе и даже дома то и дело устраивал рабочие совещания. Мать Эдоардо Клара обожала его, но с годами все больше отстранялась от семейной жизни. Кэй считала Эдоардо «мерзавцем, обладавшим меж тем каким-то необъяснимым обаянием – каким всегда обладают мерзавцы».

Турин не шел ни в какое сравнение с великолепием Рима – и Вирджинии было там тесно. Джейн вскоре поняла, что Эдоардо интересуют вовсе не карты и нарды, и в один прекрасный день, когда молодой наследник империи «Фиат» вновь провел с Вирджинией полдня и целый вечер, заметила, что скоро эти встречи станут поводом для сплетен и пересудов.

– Он попросил моей руки, и я согласилась, потому что люблю его, – заявила Вирджиния матери.

Сам факт того, что девушка приняла это предложение, не посоветовавшись с матерью, был довольно смелым шагом, учитывая строгие нравы той эпохи, когда родители выбирали или, во всяком случае, рекомендовали подходящую партию для молодой девушки. Ее согласие стало одним из первых примеров стремления на протяжении всей жизни нарушать правила, определявшие существование высшего класса, которое впоследствии принесет немало страданий.

Джейн нравился ее новый зять Эдоардо, но после знакомства с Джованни, когда тот вместе с сыном приехал в Рим просить руки Вирджинии, она осталась в некотором замешательстве.

«Суровый взгляд его металлически-холодных глаз встревожил меня; не передать словами, насколько мне стало не по себе – ведь мне так хотелось поладить с новой семьей моей дочери», – писала она в своих мемуарах. На семейных мероприятиях Джованни избегал Джейн, делая вид, что не понимает ее итальянского.

«Никогда за всю свою жизнь не случалось мне столь сильно желать чьей-то дружбы и столь мало в этом преуспеть, как в отношениях с ним», – вспоминала она.

Очевидно, княгиня Джейн хотела поладить с новыми родственниками дочери; при этом совершенно неясно, отчего Джованни с самого начала невзлюбил и отвергал ее. В конце концов, этот брак был для его сына выгодной партией в общественном отношении. Быть может, его раздражала ее необычная манера поведения или же попросту то, что она открыто выражала свою точку зрения, чего, по его мнению, женщина делать не должна.

Эдоардо и Вирджиния поженились 8 июня 1919 года, в теплый, погожий день. Вирджиния выбрала живописнейшую церковь Рима – Санта-Мария-дельи-Анджели-э-дей-Мартири, – продемонстрировав талант к декорированию, о котором не раз еще заявит. Церковь эта, возведенная над величественными древними руинами бань Диоклетиана по проекту Микеланджело, является одним из немногих мест, где благодаря гению эпохи Возрождения сохранился до наших дней дух Древнего Рима. Огромные бани Диоклетиана, построенные в 298 году нашей эры, на пике расцвета Римской империи, простирались далеко за пределы площади Республики, которая сейчас находится перед церковью. Как и многие другие архитекторы того времени, Микеланджело гордился тем, что добился таких же грандиозных масштабов, как и его римские предшественники, и сегодня Санта-Мария-дельи-Анджели является одной из самых больших церквей Рима. Гости заблудятся в ее стенах, предупреждала княгиня Джейн Вирджинию.

– Она будет переполнена, потому что я хочу пригласить всех бедняков из общественных столовых (там они с Джейн работали добровольцами во время войны), – сказала ей Вирджиния. И пригласила: в церкви было так многолюдно, что жених и невеста с трудом пробирались от алтаря к выходу.

Неясно, как Джованни и Клара отнеслись к столь великодушному приглашению и как чувствовали себя, сидя рядом с «бедняками из общественных столовых». Затем пара принялась развлекать 150 гостей в палаццо Барберини и еще 300 – в столовой на Виа Мантова по просьбе Вирджинии. В медовый месяц они отправились в Венецию на выполненном по спецзаказу автомобиле «Фиат».

* * *

К моменту свадьбы Эдоардо и Вирджинии Джованни сделался одним из влиятельнейших бизнесменов Италии, а семейство Аньелли прочно закрепило свои позиции в рядах местной элиты, куда, помимо прочего, входили также Пирелли из Милана и Перроне из Генуи. А все потому, что Джованни сумел воспользоваться возможностями, которые дала ему Первая мировая война. В 1915 году, когда Италия вступила в нее, в стране было всего четыре компании, способные производить военные самолеты: «Фаббрика Итальяна Мотори Ньоме-е-Роне», «СИТ», «Савойя» и «Ньюпорт-Макки». На каждой из них трудилось около 60 рабочих, которые могли производить шесть-семь самолетов в год. Лидерами в этой отрасли были Франция и Англия, а в Италии лишь немногие компании могли проектировать и производить двигатели для летательных аппаратов. Спустя год число рабочих резко выросло до 2000. Правительство предложило им щедрые контракты и низкие цены на сырье, дабы побудить производителей автомобилей и другие специализированные предприятия диверсифицировать производство и начать работать на авиационную промышленность, всего за год достигшую объемов отдельной новой отрасли. В 1916 году Джованни учредил новую компанию, «Сочиета Итальяна Авиационе», а к 1917-му она уже выпустила свой первый самолет, SIA 7. В 1917 году «Фиат», приобретя компанию «Диатто» и переименовав ее в «Фиат Сеционе Материале Ферровиарио»[3], запустил производство поездов. Это был очередной хитрый ход Джованни, который знал: война закончится, а поезда будут нужны всегда.

Такие компании, как «Фиат», или новые авиационные фирмы, вроде той, что основал инженер Джорджо Капрони, оказались внезапно в весьма выгодном положении. Правительство гарантировало им контракты на производство оружия, поездов, грузовиков, самолетов и всевозможных расходных материалов при крайне ограниченном контроле, а то и вовсе без него. Контракты зачастую составлялись без соблюдения каких-либо строгих требований, нередко становясь объектом конфликта интересов различных правительственных чиновников. Многие производственные предприятия открыто наживались на войне, и по окончании военных действий правительство учредило особую комиссию для проведения расследований. В числе прочих проверки коснулись и «Фиат», но из-за отсутствия ряда документов факт наживы так и не удалось доказать.

К последним месяцам войны «Фиат» производил уже 92 % всех грузовиков в стране и 80 % двигателей для летательных аппаратов. Численность работников производственных предприятий выросла с довоенных 4000 человек до более 40 000. В 1918 году «Фиат» стал третьей по величине производственной группой компаний в Италии, хотя еще в 1913-м занимал 30-е место. Подшипниковый завод RIV, также принадлежавший Джованни, удвоил производственные объемы. «Фиат» получил заказ на производство пулемета, и Джованни лично осуществлял надзор за его разработкой и созданием прототипа, а также присутствовал почти на всех стрельбищах.

«Единственным, что его интересовало, была работа – больше ему ничего не нравилось, – вспоминала его внучка Кристиана Брандолини-д-Адда. – Он не коллекционировал произведения искусства, предметы мебели или недвижимость. Уходил из дома рано утром и возвращался вечером, вот и все».

* * *

К моменту женитьбы Эдоардо Джованни Аньелли был уже дедушкой благодаря своей старшей дочери Аничете – или Тине, – названной так в честь матери Джованни. В 1911 году Тина вышла замуж за высокого, привлекательного, атлетически сложенного и обаятельного инженера Карло Нази, происходившего из старинного и благородного пьемонтского семейства, корни которого уходили глубоко, еще в XVII столетие. Получив диплом, он отправился в короткую командировку в Египет, где осуществлял авторский надзор за строительством железнодорожных путей. По возвращении в Турин профессиональный интерес свел его с Джованни, у которого на тот момент было несколько строительных проектов. Нази работал над реконструкцией Виллар Перозы и проектировал особняк Вилла Гранде на утесе Лигурийского побережья в Леванто. Женившись на Тине, он вложил средства в развитие компании «SAPAV», находившейся во владении Аньелли и осуществлявшей управление трамвайными путями в горных городках близ Виллар Перозы, а затем получил место в ее администрации. Кроме того, он входил в состав руководства семейного завода по производству подшипников RIV, CEMENT и еще двух компаний в Маргере, нередко бок о бок с Эдоардо, однако он никогда не стремился к руководящей должности. Подобно Эдоардо, он служил на фронте во время Первой мировой войны.

Спокойный и невозмутимый Нази был прямой противоположностью властному, авторитарному отцу Тины, и она, несомненно, ощутила сильное влечение к нему именно по этой причине. Джованни, вероятно, предпочел бы видеть в зятьях амбициозного бизнесмена, но в тот момент он был слишком занят, чтобы препятствовать ее браку, – защищался от обвинений в фальсификации и подделке бухгалтерской отчетности и подтасовке рыночных данных. Более того, он дал за Тину приданого 10 000 лир и подарил ей просторный дом на Виа Чернайа, построенный еще его дедом и бабкой и обеспечивавший солидный доход от аренды. Семья Карло подарила молодоженам 20 000 лир и пообещала еще 140 000 после своей смерти. Общая сумма составляла 2,25 миллиона евро по сегодняшнему курсу.

В 1919 году, когда поженились Эдоардо и Вирджиния, у Карло и Тины было уже трое детей – Джованни (1918), Клара (1913) и Лаура (1914) – и еще двое на подходе: Умберта (1922) и Эмануэле (1928). Как патриарх, Джованни подарил молодой семье по-настоящему роскошный особняк палаццо д՚Ацельо на Виа Принчипе Амедео, в центре Турина. Супруги значительно реконструировали здание XVII века и установили в 1950-х лестницу в виде двойной спирали, заменившую широкую и строгую парадную лестницу, характерную для дворцов той эпохи.

Тина активно участвовала в нескольких известных благотворительных ассоциациях помощи женщинам и детям, а кроме того, супруги снялись в эпизодических ролях в двух немых фильмах в рамках кампании по сбору средств для итальянских эмигрантов. Страсть Карло к парусному спорту привела его в Королевскую морскую академию в Ливорно, а также на Олимпийские игры в Париже, где он участвовал на своей 6-метровой яхте «Меби».

И все же ему было далеко до Эдоардо, который, достигнув среднего возраста, уже был членом четырнадцати советов директоров, вице-президентом пяти компаний и председателем шести. Не пользовался Карло и положением семьи Аньелли как пропуском в деловое сообщество.

Для Эдоардо и Вирджинии Джованни приобрел особняк в тридцать комнат на Корсо Опорто (ныне – Корсо Маттеотти). Вилла Аньелли была построена по образцу флорентийского дворца Медичи, с великолепной лестницей и украшенным скульптурами мраморным камином XVIII века. После беззаботной жизни в солнечном Риме туманный провинциальный Турин, должно быть, оказался для Вирджинии неприятным сюрпризом, если не шоком. Она вознамерилась превратить виллу Аньелли в некое подобие тосканских дворцов эпохи Возрождения, с пышными восточными коврами, крупными живописными полотнами, потолками, расписанными фресками, гобеленами и тяжелыми хрустальными люстрами.

Их первая дочь Клара родилась в 1920 году, затем, в 1921-м, – Джованни (которого все называли Джанни). Вслед за ними вскоре родилось еще пятеро детей: Сюзанна (1922), Мария Соле (1925), Кристиана (1927), Джорджо (1929) и Умберто (1934), названный в честь кронпринца Умберто II Савойского.

Семеро детей Аньелли, как и их кузены Нази, воспитывались нянями и гувернантками. Как в большинстве аристократических семей, дети и взрослые вели, по сути, раздельный образ жизни. Они жили на разных этажах, не встречаясь друг с другом даже за столом, и порой дети могли не видеться с родителями по нескольку дней. На одной из детских фотографий Джанни запечатлен в костюмчике моряка с аккуратно зачесанными назад волосами, за рулем мини-автомобильчика «Бугатти», сделанного для него на заказ, на заднем дворе виллы Аньелли. Машинка эта вовсе не игрушка, а миниатюрная копия, выполненная по индивидуальному заказу для семьи. Взгляд его задумчив и серьезен. На другом снимке, в девять лет, с Карло Нази и своим кузеном Джованни Нази, Джанни явно выглядит довольным, на его лице озорная ухмылка. Детство их было окружено всяческими привилегиями: летние каникулы на пляжах Форте-дей-Марми, близ Лукки, в северной части Тосканы; рождественские – на шикарном швейцарском горнолыжном курорте Санкт-Мориц. С 1932 года семейства Аньелли и Нази регулярно выезжали покататься на лыжах на базу, построенную Эдоардо и Вирджинией при участии Джованни, в пьемонтском курортном городке Сестриере.

Очевидно, что семья, обладавшая достаточным состоянием и властью для строительства первого в Италии современного лыжного курорта, была в некотором роде изолирована этими самыми привилегиями.

«Мы с завистью наблюдали за другими детьми, которым разрешали играть на бульваре Корсо Дука ди Дженова или в городском парке, – вспоминала сестра Джанни Сюзанна, или, как ее называли, Суни, в своих мемуарах. – Мы всегда носили матроски» (We All Wore Sailor Suits). Все дети учились свободному владению английским с мисс Паркер, англичанкой-гувернанткой, чье имя теперь уж никто и не вспомнит.

Двенадцать кузенов жили в собственном мирке: регулярно ездили друг к другу в гости – на виллу Аньелли или виллу Д’Арцельо, где устраивали вечеринки и праздники. Празднование дней рождения не обходилось без демонстрации фильмов в семейном кинотеатре. А на Рождество в библиотеке или большом зале устанавливали огромную елку.

Досуг играл важную роль в жизни Вирджинии и Эдоардо, как и участие в светских мероприятиях Турина. И Аньелли, и Нази устраивали роскошные вечеринки, где мужчины в мундирах и женщины в сверкающих драгоценностях танцевали в ярком свете люстр. Королевский двор покинул Турин в 1860-х годах, однако оставшиеся там члены Савойского дома по-прежнему задавали тон в высшем обществе.

«Присутствие герцога и герцогини Аостских, герцога и герцогини Генуэзских или наследника престола, графа Турина, на светском мероприятии добавляло ему значимости и служило гарантией успеха, а самыми желанными были приглашения на грандиозные балы и приемы, устраиваемые членами королевской семьи», – пишет Энтони Кардоза в книге «Аристократы в буржуазной Италии» («Aristocrats in Bourgeois Italy»).

Общественная жизнь Вирджинии и Эдоардо следовала довольно предсказуемому ритму. Год начинался в конце января с длящейся месяц череды вечеринок в честь карнавала, затем шел сезон охоты, вплоть до самого мая. Весенние светские мероприятия включали серию концертов, после чего в июне начинались скачки. В июле представители элиты отправлялись в свои загородные поместья в сельской местности или у моря и возвращались в город лишь в сентябре.

В один из теплых майских вечеров, спустя два года после переезда в Турин, Эдоардо и Вирджиния подтвердили свой высокий социальный статус, устроив вечеринку в своем особняке в честь наследного принца Умберто и его невесты Мари-Жозе Бельгийской. Молодая чета, принадлежавшая к королевской семье, слыла гламурной парой своего времени, их фотографировали на пляже в купальных костюмах или в костюмах бедуинов на отдыхе в Ливии, которая в то время была итальянской колонией.

Это событие положило начало установлению социальных связей между семейством Аньелли и Савойским домом. У этих двух пар было много общего. Вирджиния и Мари-Жозе были женщинами свободолюбивыми и не терпели условностей, они учились обходить жесткие рамки социальных обычаев и традиций, ограничивавших их свободу. И Эдоардо, и кронпринц с жадностью предавались новым удовольствиям современной жизни, которые в начале 1920-х годов стали доступны элите. При этом и Эдоардо, и принц Умберто получили образование в соответствии со строгими пьемонтскими военными традициями, сочетая долг и самопожертвование с безудержным гедонизмом той эпохи. И наконец, что не менее важно, оба были наследниками престола – один в прямом, другой в переносном смысле.

Глава 4. Диктатор

Свадьба Вирджинии и Эдоардо была одним из немногих светлых событий в жизни семьи, когда по окончании Первой мировой войны Италия погрузилась в хаос. Джованни не успел даже в полной мере насладиться расширением империи, которая теперь производила поезда и самолеты. Беспорядки начались почти что сразу после того, как итальянская «армия-победительница», истощенная и измученная, вернулась с Великой войны. Более миллиона были ранены, более полумиллиона искалечены на всю жизнь. На въезде в каждый малый и большой город и на входе в каждую итальянскую компанию есть мемориальная табличка или монумент с именами тех, кто в числе 680 000 человек отдали свои жизни на войне; практически на каждой площади полуострова есть мемориал павшим. Страна понесла и невероятные экономические потери – ведь, не имея больших объемов сырья, она вынуждена была импортировать уголь, нефть, медь, минералы и даже еду для поддержания своей военной мощи. После войны она осталась с огромным долгом, который нечем было платить.

Более того, война эта велась не за благородные идеалы и не для того, чтобы защитить свою землю от иноземных захватчиков. Целое поколение лишилось иллюзий в окопной грязи и теперь, вернувшись с войны, мечтало о лучшей жизни. Рушились империи, в России в результате Октябрьской революции свергли царскую династию, а по всей Европе объединялись рабочие, стремясь захватить в свои руки экономическую и политическую власть. Для промышленников вроде Джованни мировая война стала средством обогащения, но вместе с тем обернулась гораздо более серьезным и коварным конфликтом: классовой войной, которая велась прямо в стенах производственных предприятий.

Тысячи солдат, покинув ряды итальянской армии, примкнули к социалистической партии. Всеобщие выборы 1919 года позволили всем мужчинам старше 21 года впервые принять участие в голосовании, что привело к поистине судьбоносной победе социалистов: теперь они составляли более одной трети парламента. Партия взяла под свой контроль многие большие и малые города, членство в профсоюзах резко возросло, и по всей Италии то и дело вспыхивали забастовки. По всей Европе – во Франции, Германии, Великобритании – рабочие требовали повышения заработной платы, чтобы угнаться за бешеными темпами инфляции.

К середине 1919 года 200 000 работников металлургической промышленности на севере Италии сложили свои орудия труда; то же сделали и 200 000 сельскохозяйственных работников близ Новары и Павии; остановили свои прессы печатники в Риме и Парме; забастовали текстильщики в Комо, докеры в Триесте и прочие. На улицах бесчинствовали демонстранты, а когда весна сменилась летом, разъяренные толпы хлынули в магазины крупных городов, требуя снижения цен и нередко совершая грабежи. В сельской местности по всей Италии вернувшиеся на фермы бывшие солдаты просто занимали необработанные земли, отказываясь работать.

В городах нескончаемой чередой вспыхивали беспорядки, протесты, забастовки и все новые акты насилия. В конце 1919 года в Мантуе толпа, выступающая против избиения депутатов-социалистов в Риме, ворвалась в здание железнодорожного вокзала, сорвала рельсы и принялась избивать палками всех чиновников, попадавшихся ей на пути, захватила тюрьму, освободила заключенных и подожгла здание, вспоминает Анджело Таска в своих мемуарах.

В январе 1920 года пришел черед работников почты и железнодорожной отрасли. За ними весной и в начале лета последовали сельскохозяйственные работники в северных и центральных областях. С октября 1919 года по май 1920-го сотни рабочих и фермеров по всей Италии были убиты или ранены полицейскими.

Народ был возмущен забастовками. Правительство отказывалось восстанавливать порядок, прибегая к жестким репрессиям. В июле 1920 года в Риме водители трамваев завесили их красными флагами, чтобы отметить успешную забастовку. Разъяренные пассажиры, которым пришлось остаток пути идти пешком под палящим солнцем, стали атаковать трамваи, срывать флаги и избивать водителей. В тот вечер студенты, националисты и – как зловещее предзнаменование – банды в черных рубашках разгромили издательство социалистической газеты «Аванти!» и разбили печатный станок. Только вмешательство полиции спасло типографию от полного уничтожения. Казалось, насилию и жестокости не будет конца.

После того как в июне 1920 года вновь созданная Конфедерация промышленности отказала работникам металлургической отрасли в повышении зарплат, забастовки вылились в сентябре в общенациональную акцию труда: рабочие на заводах по всей стране «оккупировали» фабрики и устроили там сидячие забастовки, намереваясь не сдавать своих позиций. Италия встала. «Красная волна» буквально захлестнула страну. 30 августа владельцы миланского автозавода «Ромео» решили отправить своих рабочих в принудительный отпуск, чтобы предотвратить захват предприятия, но только еще больше усугубили ситуацию. Рабочие незамедлительно отреагировали на провокацию. 31 августа тысячи людей захватили 280 фабрик Милана, а затем эти акции, как пожар, волной прокатились по всей стране.

Джованни, несомненно, с ужасом наблюдал за тем, как это пламя достигло Линготто и его сверкающей новенькой фабрики. К концу войны «Фиат» производил уже около 80 % всех итальянских автомобилей. И вот теперь дело всей его жизни оказалось на пороге неминуемой гибели. А приняв решение сократить работников фабрик «Фиат» в Турине, он и вовсе утратил контроль над ситуацией. Впервые за почти 20 лет он не мог найти решение стоявшей перед ним проблемы.