За рулем империи. История и тайны самой могущественной династии Италии

Аньелли попытался убедить своего друга премьер-министра Джолитти отправить на фабрику военных и разогнать рабочих. Их спор затянулся до глубокой ночи 31 августа – Джованни всеми силами старался уговорить Джолитти открыть огонь по рабочим, дабы защитить свою собственность. Вместе с другими промышленниками Аньелли убеждал премьер-министра вмешаться, в противном случае им грозило разорение.

– Ну давай тогда сразу разбомбим завод, а потом отправим армию, чтобы она довершила остальное, – сказал премьер-министр Аньелли, который тут же замолчал: ответить ему было нечего.

Джолитти не собирался отдавать приказ открывать огонь по рабочим – ведь это означало кровавую бойню, сродни той, что случилась в конце XIX века, когда Эндрю Карнеги приказал частному войсковому подразделению стрелять в бастующих рабочих и их семьи на своем сталелитейном заводе в Хоумстеде (штат Пенсильвания), в результате чего погибли 10 человек.

– Иначе не миновать гражданской войны, – сказал премьер-министр парламенту, не подозревая, что всего через несколько лет вооруженные банды будут громить улицы.

Методы чернорубашечников в начале 1920-х оказались суровыми, но эффективными. Вооруженные дубинками, ножами и пистолетами, проносились они по малым и большим городам, сжигая дома профсоюзов, штаб-квартиры социалистической партии и редакции газет левого толка, избивая или даже убивая любого, кто окажет сопротивление. Одной из их мишеней оказалась успешная, недавно образованная Итальянская народная партия (ИНП), но социалисты были главными врагами чернорубашечников из-за идей пацифизма и борьбы за права рабочих. Излюбленными их методами запугивания были избиение дубинками, поножовщина, расстрелы, унижение жертв, которых заставляли пить касторовое масло и оставляли связанными в собственных нечистотах. Вскоре их возглавил человек, которому предстояло на ближайшие двадцать лет взять в свои руки бразды правления Италией.

Бенито Муссолини пришел к власти 28 октября 1922 года, после того как вместе со своими сторонниками совершил марш на Рим, угрожая взять город штурмом. Испуганный король Виктор Эммануил III уступил, отказавшись от военных действий по разгону толпы, и назначил Муссолини премьер-министром. Этот трагический просчет впоследствии стоил ему короны.

В дни, последовавшие за захватом власти Муссолини, Джованни и другие члены Туринской либеральной ассоциации, поддерживавшей Джолитти, выпустили компромиссный манифест, в котором признавали «заслуги деятельности фашистов», но при этом осуждали «насилие» чернорубашечников и решение урегулировать парламентский кризис силой. Они не хотели полностью вставать на сторону Муссолини, опасаясь, что тот не сможет контролировать своих жестоких сторонников.

Вероятно, сам Джованни уже несколько лет был знаком с Муссолини. Когда последний в 1914 году начал выпуск собственной газеты «Народ Италии» («Popolo D’Italia»), то, по слухам, получал финансирование от промышленников, поддерживавших вступление страны в Первую мировую войну или, по крайней мере, заинтересованных в получении военных контрактов. Среди них были и Джованни Аньелли, и Карло Эстерле («Эдисон»), и Эмилио Бруццоне («Унионе Дзуккери»), и Марио Перроне («Ансальдо»), и Анджело Пароди (производитель оружия). Несколько предприятий Турина присутствовали и на провозглашении туринской «фасции» 29 марта 1919 года, но неизвестно, был ли среди них Джованни. К 1921-му, однако, многие промышленники, в том числе наверняка и он сам, были расстроены отсутствием поддержки со стороны Джолитти во время забастовок «Красной волны» 1920 года.

В начале своего становления вплоть до выборов 1924 года Муссолини и его партия получали самые крупные взносы от землевладельцев, на втором месте были промышленники. Однако нет никаких упоминаний «финансовой книги фашистской партии», и историки не могут с точностью сказать, как и кем партия финансировалась на заре своего существования.

Как и прочие промышленники тех времен, Джованни вкладывал свои средства в газеты, приобретя в конце 1920 года вместе со своим инвестиционным партнером Риккардо Гуалино одну треть акций туринской «Ла Стампы».

Джованни и Эдоардо принимали непосредственное участие в установлении контроля Муссолини над печатью. Вместе с местными производителями сахара они оказали финансовую поддержку, сыгравшую ключевую роль в помощи местной фашистской партии Эмилии Романьи в подчинении себе газеты «Иль ресто дель карлино» в 1923–1924 годах. В 1925 году Эдоардо Аньелли вместе с Арнальдо Муссолини вошли в состав совета директоров газеты.

Не будучи сторонником фашизма, Джованни тем не менее продолжил финансирование фашистских газет и после прихода Муссолини к власти. Кроме того, существуют свидетельства и о других видах его финансовой помощи партии.

При этом «Ла Стампа», а также миланская «Коррьере делла Сера» по-прежнему критиковали режим. Впрочем, и их независимости пришел конец после того, как префект Турина 29 сентября 1925 года приостановил выпуск «Ла Стампы». В 1926 году Джованни выкупил выпускавшую ее редакцию Альфредо Фрассати (предположительно по указанию Муссолини) и взял в свои руки полный контроль над газетой. С тех пор она стала принадлежать семье. В 1927 году Аньелли через Леандро Арпинати уступили свою долю в «Иль ресто дель карлино» фашистской партии.

* * *

Придя к власти в без малого сорок лет, Муссолини стал самым молодым премьер-министром Италии. За десять лет с момента его дебюта на национальной сцене в качестве журналиста, а затем – революционера он превратился одновременно в символ и продукт глубокого кризиса, который переживала страна после Первой мировой войны. Он еще только прокладывал себе путь к политической карьере, когда Джованни уже был королем автопрома. В возрасте пятидесяти семи лет он почти полностью консолидировал свою абсолютную власть в «Фиате», который после войны стал третьей по величине компанией в Италии.

Муссолини был у власти всего пять месяцев, когда назначил Джованни почетным членом итальянского Сената – в марте 1923 года. Теперь Джованни, в былые годы уже получивший титулы от короля и бывшего премьер-министра, стал именоваться сенатором Аньелли, или просто сенатором. Спустя всего несколько месяцев после назначения он ответил любезностью на оказанную честь и пригласил Муссолини в Турин. Оба они нуждались друг в друге. Однако Джованни никогда не стал бы выступать в парламенте – он был сенатором лишь номинально и принял этот титул не из-за каких-то страстных убеждений в идеях фашизма, а из необходимости мирного сосуществования с новым правительством Муссолини. Тогда он еще не знал, что тот останется у власти на целых двадцать лет и из-за уступок, на которые за эти годы Джованни будет вынужден пойти, а также из-за полученных в обмен на эти уступки выгод и привилегий пострадает его собственная репутация.

Отношения между этими двумя были построены на взаимном удобстве. Спустя год после захвата политической власти в Риме Муссолини въехал на территорию завода «Фиат» в Лиготто во главе кортежа из трех седанов «Фиат» с открытым верхом, в цилиндре и плаще, рядом с широко улыбающимся Джованни. В то время Муссолини еще не превратился в пафосно жестикулирующего диктатора в военной форме, который привел Италию к разорению и поражению во Второй мировой войне. Он был в гражданском и в цилиндре, который надевал, когда хотел произвести хорошее впечатление, а ведь именно в этом состояла его цель 25 октября 1923 года. Джованни же надел строгий костюм.

Уже на подъезде к Линготто, после посещения сталелитейного завода и железнодорожной фабрики «Фиата», Муссолини знал, что на теплый прием рассчитывать не приходится. Человек, провозгласивший себя спасителем Италии от социализма и тем, кто вернет стране порядок, выпустил на волю безжалостную толпу головорезов, которые расползлись по всей Италии – и Турин не был исключением. Рабочие «Фиата» ненавидели Муссолини и с открытой неприязнью смотрели на его чернорубашечников, которые остались ждать кортеж за воротами фабрики. В их сердцах все еще были свежи воспоминания о трехдневной оргии, бушевавшей на улицах в декабре прошлого года, когда местные фашистские лидеры позволили чернорубашечникам бесчинствовать в городе, в результате чего погибло четырнадцать человек (из них только двое фашистов). Среди жертв был и лидер профсоюза, скончавшийся от травм головы после того, как его привязали веревкой к грузовику и протащили по улицам. Труп его был изуродован до неузнаваемости.

Три автомобиля проехали через территорию завода, и Джованни принялся хвастаться дуче, что завод был построен по образцу предприятия Генри Форда в США, где он сам побывал во время одной из своих поездок. Муссолини завороженно слушал.

Машины въехали в массивный грузовой лифт и поднялись на верхний этаж, миновав ряды незаконченных шасси, стоявших как часовые, а оттуда – на испытательный трек на крыше, где их ждало великолепное зрелище. Длина трека была более полутора километров – ничего подобного Муссолини в жизни своей не видел, не считая футбольного поля. Мимо них пронесся Пьетро Бордино за рулем гоночного автомобиля «Фиат 805», который всего месяц назад привел его к победе в итальянском Гран-при. 12-цилиндровый двигатель ревел на полную мощность. Это была последняя модель сезона и первый автомобиль с наддувом, участвовавший в крупных Гран-при. Потрясенный его скоростью, которая могла достигать 220 км/ч, Муссолини привстал в своем «Фиате», чтобы лучше видеть. Над головой пронесся самолет «Фиат», и Муссолини со своей свитой устремили на него взоры. Джованни раздувался от гордости. И он, и Муссолини обожали технологии, их новые возможности и власть, которую они давали.

Когда Муссолини, Джованни и их свита вновь спустились во двор завода «Фиат», где для выступления премьер-министра была подготовлена сцена с развевающимся над ней флагом с огромным логотипом «Фиата», большинство рабочих уже вышли на огромную площадь. Оркестр играл торжественный марш, и три автомобиля проехали сквозь толпу, чтобы добраться до сцены. Младший внук Джованни Джанни тоже был там и наблюдал. Около 6000 человек – мужчин и женщин – стояли молча, не произнося ни слова. Никаких радостных криков и приветствий дуче. Только оркестр нарушал гробовую тишину.

Джованни коротко поблагодарил Муссолини за визит от лица всего совета директоров и рабочих, после чего завершил свое выступление словами «Да здравствует Муссолини!». Однако по морю каменных лиц, взиравших на сцену, было ясно, что если Муссолини надеялся своим визитом привлечь на свою сторону работников «Фиата», то надеждам его не суждено было оправдаться.

Попытка Муссолини задобрить аудиторию словами о том, что «в интересах промышленников, чтобы рабочие… имели достаточно средств к существованию и не страдали от неудовлетворенных потребностей», была встречена молчанием. Единственным моментом в выступлении, на который присутствующие ответили аплодисментами, были слова дуче о том, что нужно ввести необходимую дисциплину для всех (друзей и прежде всего конкурентов).

В тот же вечер Муссолини и его соратники-фашисты присутствовали на гала-ужине в «Гранд-Отел д’Эуроп» на главной площади Турина – изящное напоминание о том, что сразу после объединения Италии этот город на какое-то время стал ее столицей. На этот блестящий прием собрались представители деловых и светских кругов Турина: мужчины во фраках, женщины – в длинных вечерних платьях.

После ужина Муссолини и еще несколько человек отправились на балкон, откуда наблюдали за тем, что происходило на площади Пьяцца дель Кастелло. А там собралась восторженная толпа, с факелами и фейерверками, освещавшими белый фасад великолепного королевского дворца и резиденции короля Виктора Эммануила. Толпа бурлила от возбужденных разговоров и радостных возгласов.

Джованни Аньелли примкнул к группе людей на балконе. На груди его фрака красовалась красно-белая лента медали «Корона Италии» – королевской награды. Он был на голову выше Муссолини и со вкусом одет. Среди присутствующих был силовик Чезаре Мария Де Векки, один из четырех помощников Муссолини, возглавивших марш на Рим. Лысый, усатый фашист теперь властвовал в Турине.

– Довольны? – спросил Джованни Де Векки. Между ними неоднократно вспыхивали конфликты: ни один не желал признавать авторитет другого.

– На сегодня – да, но то, что вы сказали сегодня утром в «Фиате»… – начал было Де Векки.

– Но ведь все прошло просто отлично… – возразил Джованни.

– Это как посмотреть, – не согласился Де Векки.

Муссолини молча слушал их спор, скрестив руки на груди.

Джованни понимал, что имел в виду Де Векки. Было совершенно ясно, что Муссолини недоволен холодным приемом, который ему оказали прокоммунистически настроенные рабочие «Фиата». Несмотря на то что сам Джованни решил поддержать его как главу правительства, неизвестно, как ему пришлось бы решать проблемы с рабочими, если бы диктатор запретил организацию профсоюзов. Он только что построил крупнейший в Европе автомобилестроительный завод. Но его рабочие были против Муссолини, а ему нужно было, чтобы они делали машины.

– На фабрике «Фиата» дуче приняли очень тепло – можешь сам его об этом спросить, – не отступал Джованни.

– Да уж, тепло! Сегодняшнее утро и то теплее! – парировал Де Векки, намекая на то, что и сам Джованни в душе поддерживает своих рабочих, которые явно предпочли бы дуче социалистов и коммунистов. Для Джованни это было сопряжено со вполне понятными рисками, а Де Векки явно издевался над ним.

– Мой вклад в успех этой демонстрации национальной солидарности был не меньше вашего, – продолжал Джованни.

– Если Турин сегодня во власти фашистов, то заслуга в этом моя, и только моя: я проливал за это свою кровь, пока вы и другие капиталистические акулы откупались деньгами, что для акул естественно, ведь вы купаетесь в деньгах, – отвечал Де Векки.

То, что Де Векки назвал его акулой – притом что происхождение его собственных капиталов было весьма сомнительным, – вывело Джованни из себя. Они спорили еще с полчаса: Де Векки пригрозил Джованни, что напоит его касторовым маслом, на что тот ответил: «Только попробуй – и четверым таким, как ты, не справиться со мной». Муссолини молча наблюдал за всем этим, пока Джованни наконец не выдернул сигару изо рта и не выбежал вон, разорвав ее на мелкие кусочки.

– Вот и убирайся и вообще больше здесь не появляйся! – крикнул ему вслед Де Векки.

Муссолини же, отведя Аньелли в сторону, спросил:

– Я ведь отсылаю его в Сомали – чего же еще ты хочешь? – И Джованни успокоился. Он понимал, что наладить отношения и с Муссолини, и с его сторонниками будет нелегко. В то время промышленники – в том числе и он сам – полагали, что финансовая поддержка Муссолини обеспечит им контроль над ним, дав стране необходимый мир, покой и порядок. Многие тогда считали, что он продержится у власти всего несколько лет, а потом все вновь будет как прежде. Но они ошиблись. Это было лишь начало затянувшегося на несколько десятилетий противостояния между Аньелли и Муссолини, в ходе которого каждый понимал, что противник слишком силен, чтобы полностью подчиниться его воле.

Промышленному классу было на руку жесткое подавление социализма и профсоюзов со стороны Муссолини, но Джованни, даже подстроившись под его режим, относился к нему крайне настороженно.

– «Фиат» по определению на стороне правительства, – заявил он в 1930-х годах, таким образом цинично признав, что готов закрыть глаза на методы диктатуры, если с его конвейеров продолжат выходить легковые автомобили, грузовики, оружие и двигатели. Позднее, в 1986 году, когда «Фиат» достигнет вершины своего могущества, его внук и наследник Джанни в одном из своих телевизионных интервью с Энцо Бьяджи повторит эти слова. Фраза стала крылатой: люди попросту забыли о том, что своими корнями она уходит в эпоху фашизма.

Глава 5. Спорт как стиль жизни

К 1927 году Джованни наконец удалось полностью взять в свои руки контроль над «Фиатом». Благодаря прибыли, полученной за годы войны, грамотному вложению средств и упорному труду он сделался головокружительно богат. А чтобы закрепить контрольный пакет акций за семьей, он учредил холдинг «ИФИ»[4]. Помимо «Фиата», средства холдинга были вложены в порядка тридцати компаний из самых разных отраслей: добыча полезных ископаемых, механическая и химическая промышленность, страхование, аэронавтика и судоходство. Ему же принадлежали туринская газета «Ла Стампа» и футбольный клуб «Ювентус», а также здания в Нью-Йорке и хлопковая плантация в Египте. Вертикально интегрированный цикл «Фиата» обеспечивался за счет сырья, добываемого в собственных шахтах и производимого в собственных стекольных мастерских и на сталелитейных предприятиях. Его влияние проникало едва ли не во все аспекты повседневной итальянской жизни. Стоимость активов «ИФИ» составляла полмиллиарда лир.

Акционерами «ИФИ» стали Джованни, Эдоардо и Тина, а кроме того, два символических пакета акций принадлежали двум другим крупнейшим деловым династиям страны: производителям шин Пирелли и семье Борлетти, учредившей текстильную группу компаний «Сниа» и сеть универмагов «Ринашенте». В обоих случаях «ИФИ» выступал в качестве инвестора.

Несомненно, именно «ИФИ» – один из секретов долголетия династии. Доходы от диверсифицированных инвестиций и широкий экономический охват позволили семье основательно укрепить свои позиции в таких сферах, как розничная торговля, туризм, спорт и развлечения. Еще одним фактором адаптивности семьи является грамотный подбор управляющих. Спустя год после учреждения «ИФИ» Джованни назначил на пост генерального директора «Фиата» восходящую звезду Витторио Валлетта. Невысокий, коренастый, энергичный Валлетта, обожавший верховую езду, уже тогда зарекомендовал себя как успешный бухгалтер, чей опыт весьма пригодился Джованни в судебном процессе, а затем – и в ходе разборок с руководством в 1920 году. В «Фиат» он пришел в 1921-м. Опыт работы Валлетты в производственном управлении предприятий уровня «Форд» оказался особенно полезен Джованни после поглощения сталелитейных заводов и железнодорожной компании «Группо Пьемонтезе». Роль его в компании постепенно росла и наконец во время Второй мировой войны и послевоенные годы стала решающей.

* * *

Тине не довелось увидеть рост своего состояния. 21 мая 1928 года семью постигло несчастье: в возрасте 38 лет она умерла из-за оторвавшегося тромба, произведя на свет сына Эмануэле. Семья была убита горем. Остались сиротами пятеро детей, старшей из которых, Кларе, едва исполнилось пятнадцать. Спустя два дня тысячи туринцев из всех слоев общества поспешили на ее похороны в особняк Нази на Виа Принчипе Амедео, так что полиции пришлось оцепить участок: толпа мешала проезду машин. Из уважения у стен особняка скорбящие хранили почти полное молчание, написала «Ла Стампа».

Тину похоронили, как и подобает хоронить дочь одного из крупнейших промышленников Италии. В катафалке, по ее собственной просьбе, были лишь цветочные венки от отца, матери, мужа и детей. Во главе кортежа шли молодые люди в униформе, за ними – ассоциация работников «Фиата», бригады пожарных с заводов «Фиата» и представители школьных групп Турина и Виллар Перозы. Джованни, Клара, Эдоардо, муж Тины Карло и их пятеро детей шли за катафалком в сопровождении членов городского правительства и представителя королевской семьи Италии. За ними следовала огромная толпа, в которой работники «Фиата» смешивались с военными и правительственными чиновниками, сотрудниками редакции «Ла Стампы», «патрицианскими семьями Турина и скромными жителями сельских деревень», сообщала газета.

Джованни взял на себя воспитание и обучение пятерых детей своего зятя Карло, даже сам подобрал им няню, хотя никогда не добивался судебного решения об учреждении опеки над ними. В семье поговаривали, что Джованни винил Карло в смерти дочери, корил за то, что позволил ей забеременеть в относительно позднем возрасте, на тридцать девятом году жизни, что стало причиной ее смерти после родов. К тому же, хоть Карло и получал доход от сдачи в аренду своей недвижимости и от своего наследства, рассчитывать на то, что он будет содержать детей так, как они привыкли, не приходилось. Поговаривали и о том, что Джованни не одобрил решения овдовевшего Карло начать новые отношения. Карло по-прежнему жил в Турине, в семейном особняке на Виа Принчипе, в комфортабельных апартаментах с собственным кабинетом, гостиной и столовой, украшенной предметами старины XVII и XVIII веков и портретом Тины в гостиной. В спальне его висели портреты дочерей – Клары и Лауры. Детей воспитывала няня, выбранная Джованни.

Все внуки Джованни родились на заре «фашистской эпохи». Семья не скрывает того, что некоторые их детские воспоминания связаны с соблюдением социальных обычаев того времени, например, для публичных мероприятий их одевали в фашистскую форму. Это роднило их с миллионами других итальянских семей по всему полуострову.

1 января 1926 года сын Джованни Эдоардо вступил в национальную фашистскую партию и время от времени надевал черную партийную униформу. Он был ее горячим сторонником и даже в конце 1924 года, когда общество кипело от возмущения в связи с убийством социалиста Джакомо Маттеотти, продолжал финансово поддерживать туринское отделение фашистской партии.

«В конце года, когда в баках у нас не осталось ни капли бензина, а в карманах – ни гроша, мы пришли к Эдоардо, – писал Анджело Аппиотти в финансируемом «Фиатом» журнале «Бьянко э Россо»[5] 31 июля 1935 года. – Он встретил нас тепло, как братьев. Он знал, что нам нужно, и дал нам все, о чем мы просили, и так долго говорил с нами о Муссолини, что навсегда остался в наших сердцах».

Даже и в своем отношении к фашизму он был совсем непохож на отца: сам Джованни нехотя вступил в партию лишь 1932-м. Для Эдоардо же высокопоставленные фашисты были привычным кругом общения. Помимо кронпринца Умберто Вирджиния и Эдоардо поддерживали близкие отношения со старшей дочерью Бенито Муссолини Эддой Чиано и ее мужем, министром иностранных дел Галеаццо Чиано, еще одной гламурной парой того времени. Эдоардо снискал такое уважение партии, что был назначен заместителем председателя Провинциального экономического совета, учрежденного фашистской властью органа, объединявшего ассоциации деловой и сельскохозяйственной сферы. Отчасти в этом состояла корпоративистская перестройка экономики Италии новым правительством.

Однако из-за любви к вечеринкам статус Эдоардо как восходящей звезды оказался под угрозой. Об этом свидетельствуют записи тайной полиции, ОВРА[6]. Эта предтеча гитлеровского гестапо имела разветвленную сеть осведомителей, а телефон в туринском особняке Эдоардо и Вирджинии прослушивался. В ту эпоху браки между представителями высшего класса были важны по династическим причинам – для передачи богатства, – и от партнеров даже не требовалось хранить верность, лишь вести себя благоразумно. Личная жизнь Вирджинии и Эдоардо была предметом злобных сплетен. Вирджиния, по слухам, имела несколько любовных связей и получила прозвище Мессалина. Тем же занимался и Эдоардо, который пошел еще дальше и начал преследовать свою невестку Кэй во время атлантического круиза из Италии в Нью-Йорк, еще до ее свадьбы с Раньери, но получил отказ.

«Отец его твердо решил, что у его единственного сына будут все привилегии, – и так и вышло, – писала Кэй. – Брак с Вирджинией открыл ему двери в общество, и он спал с любой понравившейся ему женщиной и вел себя как истинный миллионер».

Ситуация приняла критический оборот в 1929 году, когда Вирджиния посетовала на поведение мужа в телефонном разговоре с другом семьи, бизнесменом и бывшим президентом футбольного клуба «Турин» графом Энрико Мароне-Чинзано. «Не знаю, что делать с этим человеком».

Она поделилась с графом своими опасениями в связи с тем, что Эдоардо, возможно, придется отказаться от должности вице-президента совета. «Если бы Эдоардо знал, чем это может обернуться, он пожертвовал бы ночью утех. Ведь достаточно одной из горничных проговориться! У этих людей повсюду шпионы! Хотя в отеле все знали о том, что происходит».

Эдоардо, по словам Вирджинии, «достиг дна», и она подумывала о том, чтобы «обратиться за помощью к нашему другу с Пьяцца Кастелло». Насчет шпионов она не ошиблась – только это были не горничные, а гораздо хуже: ОВРА. Под «другом с Пьяцца Кастелло» она могла иметь в виду кронпринца Умберто, что, скорее всего, привлекло пристальное внимание прослушивавшего. Агенту было тут же приказано разузнать о том, что говорят о «ночи утех» наследника «Фиата», которая, по слухам, прошла в элитном горнолыжном курорте Санкт-Мориц в Швейцарских Альпах.

«Эдоардо Аньелли прибыл в январе и снял апартаменты в вилле отеля «Сувретта» вместе с женой и детьми, а также номер в отеле «Палас», – сообщалось в отчете ОВРА за 12 марта. Веселая компания устроила себе не одну «ночь утех», а целый их марафон. Каждую ночь Эдоардо и его друзья-аристократы отправлялись в бар отеля, где пили, танцевали и играли в покер на огромные суммы денег до 5 утра.