Гейша

Киото лежит на плоской долине, тесно окруженной горами. Подобное местоположение и послевоенная политика, направленная на ограничение роста поселений, привели к тому, что город не рос вширь. В нем нет индустриальных предприятий (вся промышленность сосредоточена в Осаке и других соседних городах), соответственно, не было притока населения и строительного ажиотажа. Главная индустрия Киото – это сам Киото.

В городе запрещено возводить здания более десяти этажей, то есть выше храмовых пагод, которые на протяжении тысячелетия были здесь самыми высокими сооружениями. Безобразную башню отеля «Тауэр» успели поставить до этого запрета, возможно, она и стала тем отрицательным примером агрессивной современной застройки, портящей своим видом естественный ландшафт, сохранение которого и должно ставиться во главу угла градостроительства.

«Потому что Киото расположен на плоской равнине посреди гор» – этим утверждением жители Киото объясняют буквально все. «Бонти я сакаи ни…» – говорят здесь. Киото не такой огромный, как Токио, потому что это бонти, то есть котловина, долина. «В отличие от жителей Токио, слепленных из другого теста, мы делаем так и вот так» – другая излюбленная в Киото поговорка, которой объясняют все различия городов. В Киото липкая летняя духота стелется по земле и стекает на улицы города, потому что Киото – бонти. По той же причине влажной зимой здесь особенно холодно, промерзаешь просто до костей.

Невозможность для города расширяться служит объяснением тому, что Киото весь ушел в свое богатое прошлое. Мне приходилось бывать в таких городах, но я не знаю другого места, где история служит настолько объединяющим и главенствующим началом. Киото – изящный шелковый платочек с искусно подрубленными краями, а Токио напоминает большой истрепанный головной платок, концы которого обмахрились и продолжают расползаться.

Главная дорога Киото идет с южной окраины (ее обычно обозначают железнодорожным вокзалом) к северной, где находится ботанический сад. Дребезжащий, но милый трамвайчик убрали с улиц в 1970-е годы, а остатки рельсового пути, образующие прямоугольник, служат собственно границей города. На восточной стороне рельсы идут по Хигаси-одзи (Большой Восточный бульвар), по Ниси-одзи (Большой Западный бульвар) – на западной, по Кита-одзи (Большой Северный бульвар) – на северной и по Кудзё (Девятая аллея) на юге. Мне всегда казалось, что, перешагнув трамвайные рельсы, отправляешься на экскурсию за город, хотя официальная территория Киото простирается несколько дальше.

Если даже в таком маленьком городе с прямыми улицами боишься заблудиться, хорошим ориентиром может служить гора Хиэй, которая высится далеко на северо-западном краю котловины и видна отовсюду. Людей, плохо ориентирующихся на местности, в Японии зовут хоко онти (глухой к направлению). Киото – идеальное место для таких бедолаг, включая меня, которые легко запутываются даже в самом простом плане и не умеют улавливать направление. Меня всегда выручали дальние огни на горе Хиэй, с которыми я чувствовала себя уверенно.

Снова в Понтотё

Цунэхико высадил нас перед «Мицубой», типичным для Японии заведением, которым владеет и управляет его мать. Хотя «Мицуба» называется гостиницей, главный доход дает совсем не плата за номера. Основу бизнеса здесь составляет сдача большого и нескольких малых залов под банкеты с участием гейш. «Мицуба» – одно из немногих заведений города, обладающих лицензией местных властей на проведение у себя мероприятий с привлечением гейш. Посторонние постояльцы в гостинице – это в основном давние знакомые хозяйки.

Хотя они платят за номер, хозяйка принимает их скорее из любезности: особого дохода она не получает. Что же касается горничных, те всегда недовольны постояльцами, для которых приходится стелить, а потом убирать постели, приносить им завтрак и приглушать телевизор, когда гости спят. Во время ночных банкетов персонал трудится вовсю, но морщится и ворчит по поводу хлопот, которые доставляют присутствующие днем постояльцы.

«Мицуба» стоит за глухим деревянным оштукатуренным забором с въездными раздвижными воротами. Ворота всегда заперты. Внешне здание выглядит как частный дом, если бы не вывеска «Мицуба» с черными слоговыми иероглифами на светящемся фоне. Приезжим, скорее всего, не придет в голову обращаться сюда в поисках ночлега.

Черепичная кровля над воротами дает достаточно защиты от дождя, чтобы раскрыть зонтик и вынуть содержимое почтового ящика. За воротами ко входу в дом ведет дорожка, обрамленная искусно разбитым садом. Сбоку неприметно разместился небольшой деревянный алтарь.

После долгого отсутствия обитатели «Мицубы» на несколько секунд останавливаются перед алтарем и трижды хлопают в ладоши в знак благодарения божеству дома. Главная служанка, сгорбленная старушка, по утрам выплескивает воду на расставленные по саду камни и вновь наполняет фаянсовые чаши на алтаре свежей водой. Дважды в год, весной и осенью, приходит садовник и восстанавливает первоначальную форму кустов и деревьев, хотя это не мешало бы делать чаще. Сад кажется слишком разросшимся, в нем чувствуется некоторое запустение. Старая служанка постоянно ворчит по этому поводу, сгребая опавшие листья.

Старушка, к которой все обращаются исключительно как обасан (тетушка), живет в одной из крошечных и грязных комнаток для прислуги в пристройке к главному корпусу. Однажды она упомянула о своих внуках, а раз в месяц ходила в свою родовую усадьбу, но никогда не говорила мне, где та находится. Питалась и ночевала обасан в «Мицубе», занималась стиркой, уборкой, готовила еду для других служанок. В ее же обязанности входило раз в день выгуливать мальтийского терьера Ванко.

Если мне нужно было постирать в те дни, пока я жила в гостинице, я вставала пораньше и занимала маленькую старомодную стиральную машину возле комнатки пожилой служанки. Стоило мне на минуту задержаться, прежде чем извлечь из машины чистые вещи, тетушка сама вынимала их и развешивала на веревке, отпуская едкие замечания, когда я пыталась ей помешать. Однажды жарким летом, держа двумя пальцами мое нейлоновое белье, она проворчала:

– Как можно носить такое? В этом же спаришься!

Сама она носила просторные полотняные и накрахмаленные панталоны.

– А вы как можете носить такое? – поинтересовалась я.

Обасан взглянула на меня с прищуром:

– Что ты понимаешь? Накрахмаленное белье не прилипает к телу. Так намного прохладнее.

На все, что делается не так, как в Киото, старушка смотрела неодобрительно. Многое, впрочем, ее и вовсе не интересовало.

При входе в дом на высоте с метр установлен глазок фотоэлемента. Стоит кому-нибудь ступить на мощенный камнем приступок, на кухне трещит звонок. Ко входу устремляется Ванко и начинает бешено тявкать и метаться на полированных половицах передней. В день моего приезда никаких банкетов не проводилось (летом они редко здесь устраиваются), поэтому собачонка была не на привязи – этакий взбесившийся клубок белой шерсти. Из кухни высунула голову тетушка, бросила: «С приездом!» – и, когда я нагнулась подхватить собачку, без особой надобности напомнила мне, что Ванко может напустить лужу, если слишком разойдется.

Комната площадью в четыре с половиной татами[6], отведенная мне на время двухнедельного пребывания здесь, обычно использовалась раз в месяц для уроков пения, когда они проходили в этой части города. Зимой комната легко отапливалась керосиновым обогревателем: объем помещения невелик, и ветер с реки в нее не задувает. Зато летом это становится недостатком. Но здесь установлен кондиционер, который в пять минут превращает номер в холодильник. Я поставила сумки в углу и пошла в большую гостевую ванную, чтобы освежиться после суточного путешествия.

Во всех номерах «Мицубы» в тесном тамбуре между внутренней и внешней дверями имеются крошечные умывальники, в некоторых комнатах есть туалеты, но ванная на всех одна. Только в самых редких случаях в японских домах при каждой спальной комнате есть туалет и ванная. Туалеты делаются такими маленькими, что туда едва втискиваешься, зато ванные настолько грандиозны, насколько позволяют деньги и размеры дома. Душ устанавливается в стороне от самой ванны и служит для предварительного намыливания и споласкивания перед принятием ванны. Использование душа вместо ванны, как это часто делается повсюду, в японском доме не принято, а для гостиницы просто недопустимо. Ванну японцы принимают практически ежедневно, а если возможно, то и чаще, притом вода такая горячая, как только можно вынести.

Ванна в «Мицубе» была наполнена, но к моему приезду уже остыла. Служанки, очевидно, приготовили воду себе, и для настоящего постояльца они, конечно, ее подогрели бы, но поскольку я, судя по их намекам, постояльцем не считалась, пришлось довольствоваться той ванной, какая есть. Искупавшись и чувствуя себя освеженной, я постучалась в двери окасан. Она предложила пройтись по Понтотё и взглянуть на пожарище чайного домика «Хацуюки». Когда мы вышли из дома, время близилось к полуночи, но на улицах было людно. По дороге мне показалось, что окасан чем-то озабочена. Пытаясь угадать ее мысли, я спросила, когда они купили такую роскошную машину, на которой нас вез Цунэхико. Окасан вздохнула:

– Если встретишься в Токио с отцом Цунэхико, не говори ему про машину, хорошо?

Я не собиралась видеться с мужчиной, но дала слово помалкивать, хотя просьба меня немного удивила.

– Он обещал оплатить машину, но не знает, что Цунэхико выбрал такую дорогую. Я, конечно, ему расскажу, но не сейчас. Так что будет лучше, если ты об этом умолчишь.

– Понимаю.

Цунэхико – единственный ребенок окасан, и ее патрон усыновил его. Он давал на парня деньги все двадцать два года жизни Цунэхико. Тот носил английские костюмы, шелковые галстуки, курил дорогие импортные сигареты, но отец не мог знать, на что уходят его деньги. Мать потакала всем прихотям сына и часто была вынуждена оправдываться перед своим патроном. У нее выработалась привычка искать оправдания сыну даже в собственных глазах.

– Знаешь, это, может быть, выглядит излишней роскошью, но такая машина нам необходима. Порой нам приходится встречать гостей на вокзале или отвозить домой, и дорогой автомобиль служит «Мицубе» хорошей рекламой. Отец Цунэхико может счесть это вложением в дело и порадоваться серьезным намерениям Цунэхико.

Мне было трудно представить готовность Цунэхико развозить клиентов матери, куда им понадобится. Но я еще раз пообещала ничего не рассказывать о машине. Тут я заметила, что Цунэхико сильно изменился за то время, что мы не виделись с ним. Он похудел и начал завивать волосы. Новый облик дополнили золотая цепочка на шее, темные очки и модная рубашка.

– Ну что же, такое сейчас в моде, – сказала окасан, и пусть сама она за модой не следила, но радовалась, что сын выглядит не хуже других. Расходы тут отходили на второй план. – По правде говоря, Цунэхико беспокоит меня, – призналась окасан под конец. – У него есть девушка. Ты знаешь, Кикуко, я смотрю на вещи просто, меня не волнует, даже если он решит жениться на иностранке, но плохо то, что он связался с работницей бара, которая на двенадцать лет старше его. Я ничего не имею против хостес, но она не тот человек, на кого я могу оставить свое заведение, к тому же старовата, чтобы заводить детей. А Цунэхико и дела нет.

Я поспешила утешить ее, стала говорить, что все может еще устроиться, что сын наверняка образумится, но про себя подумала, что рассчитывать на это, пожалуй, не стоит. Он, видно, очень хотел позлить мать, если выбрал такую неподходящую пассию, хотя вины перед сыном у моей окасан не было, разве только маленький грешок (который, однако, в один прекрасный день мог привести к банкротству «Мицубы») – любовь к своему беспутному сыночку.

Мы подошли к обрушившимся стенам и груде обгоревших балок – останкам «Хацуюки». Какой-то пьяный, укрывшись в тени, мочился на угол. Понтотё теперь походил на ряд белоснежных зубов с безобразным черным провалом посредине. Мы двинулись дальше. Через несколько шагов находился крошечный бар, куда я раз или два заходила с нашими постояльцами. Мы толкнули дверь, собираясь посмотреть, что делается внутри.

Ежегодно летом этот бар под названием «Савада» устраивает своеобразную выставку: одну стену зала заполняют круглые веера, на которых гейши пишут свои имена и ставят фамильные значки. Красные иероглифы на белом фоне составляют пеструю композицию, и я, сев за столик, стала разглядывать веера, выискивая знакомые имена и отмечая новые. Кроме нас тут были несколько гейш, отдыхавших после работы. На бочке возле стойки сидела незнакомая мне майко. Ее представили мне. Она назвалась Сумино, младшая сестра известной мне гейши Сумики. Окасан сказала, что мы виделись с ней раньше в «Мицубе» во время банкета в честь играющего в театре кабуки актера Тамасабуро. Поначалу лицо девушки мне показалось незнакомым, но потом я вспомнила смешливую девчушку в красном кимоно, помогавшую с подносами на том банкете. На нее показывали как на кандидатку в майко.

– Что вам подать, окасан? – спросила женщина за стойкой.

Мы заказали бутылку коньяка «Реми-Мартен» с именем Итиумэ[7]. В этом элегантном баре на полках стояло множество бутылок с именами разных посетителей. Именные коньяки отодвинули на задний план виски «Джонни Уокер» с черной этикеткой, самый популярный в Японии напиток; в барах вроде «Савады» такие коньяки всегда в изобилии. Поскольку я была младшей сестрой Итиумэ, коньяк из бутылки, подписанной Итиумэ и ее патроном, был вполне уместен. Окасан пожаловалась на сердце и разбавила свою порцию водой.

Я здоровалась с входящими знакомыми и продолжала узнавать новости. Окасан повернулась ко мне и прошептала:

– Забыла тебе сказать, Ититэру забеременела.

Не зная, хорошо это для Ититэру или плохо, я тихонько переспросила:

– Ее поздравлять или выразить соболезнование?

– О, она счастлива, – был ответ.

Бар заполнился говорливыми гейшами. Внезапно дверь распахнулась, на пороге появился очередной посетитель и замер, осматривая собравшихся. Все женщины обернулись к нему, он в полном замешательстве поклонился и выскочил вон. Вслед раздался общий смех.

Разговор снова вернулся к пожару. Я спросила о Мидори, младшей сестре Итиумэ. Все стали перешептываться.

– Она уехала, – сказала одна из гейш.

– Все ее кимоно сгорели, ей не оставалось ничего другого, – подтвердила окасан.

Я спросила, где она сейчас. Выяснилось, что Мидори вернулась к родной матери, где «восстанавливает силы». Кто-то недавно говорил с ней по телефону. Видимо, Мидори звонила сама, чтобы опровергнуть слухи, будто она собирается работать в Гионе – конкурирующей общине гейш на той стороне реки. Казалось, все в Понтотё относятся к Мидори с сочувствием, но также было ясно, что вернуться сюда она уже никогда не сможет. Из всего услышанного у меня сложилось впечатление, что ей тогда следовало скорее звать на помощь, а не пытаться самой выбраться из огня.

По дороге домой окасан рассказала мне, что в ту ночь Мидори потихоньку курила сигарету и опрокинула пепельницу. Ничего подобного в газетах не сообщали, и расследовавшие причину пожара полицейские таких сведений не получали: Понтотё тесно смыкает свои ряды. И я еще долго думала о семнадцатилетней Мидори, исключенной из общины гейш, где она не проработала и года, и обреченной нести по жизни память о сестре, с которой ее связывали узы, как говорят, покрепче кровных.

Было уже три часа ночи, и стало холодно.

Глава 3

Связи крепче цепей

Чашечка саке

Для начала отношений…

Первый куплет коутыИмена

У американцев обычно есть единственное имя и фамилия. Естественно, у многих найдутся стандартные уменьшительные имена (Джон или Джек) или дворовые прозвища вроде Пупс или Бинки, которые мы стараемся поскорее забыть. Но порой кличка получает широкую известность и полностью заменяет настоящее имя. Например, Дюка, знаменитого актера Джона Уэйна, в детстве звали Марион Моррисон. Короче говоря, тут могут быть всякие варианты и случаи, но в целом у нас на имена смотрят просто: есть имя – есть человек.

В Японии не так: человек может иметь не одно «настоящее» имя, а сразу несколько, в зависимости от того, в каком качестве он хочет себя представить. Скажем, каллиграф, помимо имени, данного при крещении, может выступать под прозвищем Шумпо, танцор – Кикуфуми, игрок на сямисэне – Яэха. Гончар берет себе имя из профессиональных гончарных терминов, чаевод – из чайных. Точно так же гейши выбирают себе имена, каких нет больше ни у кого.

Ближе всего у нас в Штатах к этому стоит литературный псевдоним, но между ним и целым рядом прозвищ у японцев существует большое различие. Прежде всего, в Америке псевдоним выбирается с целью скрыть настоящее имя или заменить его другим. В Японии, наоборот, из обладания несколькими именами никакой тайны не делают, они подтверждают значимость в обществе, показывают: я такой-то и такой-то, причем новое имя может заслонить данное при рождении.

К этому еще можно добавить, что у нас писательский или актерский псевдоним – это самостоятельный и сугубо индивидуальный выбор. Его выдумывают, пользуются им какое-то время, а потом без сожалений отбрасывают. Имена художников, горшечников, актеров кабуки и представителей прочих профессий не выбираются, а даются, как правило, во время особой церемонии. Смысл ее состоит в том, что новое имя закрепляется за определенным человеком в определенной сфере навсегда или пока он или она не «превзойдет» его и не возникнет потребность в новом имени. Честь получения нового имени – а равно и бесчестье, когда получивший его не оправдывает возлагавшихся на него надежд, – есть не что иное, как исключительная привилегия японцев.

На каждом этапе жизни человек в Японии имеет свое прозвище, а буддисты – даже посмертное имя, с которым они ложатся в гроб[8]. Прозвища широко и торжественно оглашаются, примером чему служат имена актеров кабуки, которых знают не только по сценическому псевдониму, но также по месту, отводимому данному актеру в иерархии предшественников. Как в театре, так и в уличном разговоре можно услышать, как Рокудаимэ назовут «шестым поколением», что стало его новым именем, за которым стоит, как все понимают, Кикугоро VI, знаменитый актер школы Оноуэ, однако для иностранца происхождение прозвища остается загадкой.

Наконец, дополнительную специфику японским именам придает орфография, известная как самая прекрасная и самая сложная среди всех языков мира. Дело в том, что иероглифы (а их в обычном имени может быть от трех до пяти), несмотря на многократные попытки реформировать письмо, еще не получили единообразного произношения. В результате орфографической неразберихи японцы вынуждены особенно ревностно следить за тем, как читается имя или его часть. Один и тот же иероглиф, обозначающий связь и преемственность людей, может использоваться в самых разных именах. Короче говоря, когда вы хотите узнать имя гейши, нужно иметь в виду, что по японским культурным традициям оно передает ее характер, нынешнее положение, служит ее письменным изображением и сверх всего отражает ее общественный вес.

Итигику, младшая сестра Итиумэ

У десяти из шестидесяти пяти гейш общины Понтотё на первом месте в имени стоит идеограмма, произносимая как ити (сам иероглиф означает «рынок» или «город», но в имени имеет другое значение). Это не случайные совпадения, и мое имя Итигику было дано мне не просто так. Слог ити, как неизменный начальный элемент профессионального псевдонима гейши, обозначает родственную взаимосвязь внутри определенной группы гейш в данной местности. Подобно правилам родословной преемственности, имена, начинающиеся на ити, восходят к конкретной женщине, Итико, основавшей здесь в 1916 году чайный домик «Дай-ити».

Итико, по существу, самое могущественное и престижное в этом семействе имен. Оно передается следующей гейше только после смерти той, кто это имя носит. Ныне живущая в Понтотё гейша с именем Итико фактически является Итико III. Одно из значений самого слова «итико» – шаманка. В пору язычества шаманками у японцев называли женщин, способных излагать волю богов, впадая в транс в ходе танца. Имя Итико сохранило древний мистический смысл, и носить его может только танцовщица. Первая Итико организовала свой чайный домик как филиал другого, более старого, называвшегося «Даймондзия». Она взяла от его названия первый слог дай (что означает «большой, великий») и прибавила к нему часть своего имени ити. (Кстати, обычай заимствовать первый иероглиф из фамилии, названия дома или головного предприятия фирмы очень распространен в Японии. Что касается имен собственных у людей, то общие иероглифы означают преемственность или общность по предпринимательскому делу.) В итоге получилось слово «дай-ити», что означает «первый», «номер один», очень удачное название для предприятия, и Итико воспользовалась своим шансом. И в самом деле ее заведение может называться первым номером в истории Понтотё, поскольку в его стенах прошли обучение многие гейши, в том числе и я.

У Итико было тринадцать младших сестер: Итиё, Итифуку, Итию, Итиюми, Итиякко, Итирё, Итиэи, Итимару, Итико, Итицо, Итикото, Итигику и Ититаро. Их могло быть и больше, но современные сестры-тезки сохранили в памяти имена именно этих. Никакой истории или родословной гейш, естественно, не составляется. Все это я излагаю по воспоминаниям старых гейш, которые давно оставили свое ремесло и сделались владелицами чайных домиков, хотя некоторые все еще появляются на банкетах этакими кокетливыми бабушками. Здесь не припомнят другую гейшу, у которой было бы столько младших сестер, как у Итико: сейчас хорошо, если у гейши есть хотя бы одна.

Из тринадцати сестер Итико лишь у одной имелось продолжение в «следующем поколении». Гейша Итирё имела двух сестричек: Итимомо и Итиумэ (Ити-персик и Ити-слива). У Итиумэ (это была Итиумэ I) сестер не было, а у Итимомо их было пять. Одна из них стала Итико II. К тому времени первая Итико уже распростилась во своим ремеслом и обзавелась «Дай-ити»; ее прозвище, таким образом, освободилось, и его могли дать другой гейше. Имя получила девушка, обещавшая стать выдающейся танцовщицей.

Итико II, в свою очередь, имела двух сестер. Одна из них, по прозвищу Итисомэ, воспитала одиннадцать младших сестер, почти как первая Итико. Одна из них стала Итико III, когда Итико II в двадцать с небольшим лет вышла замуж за важного токийского чиновника. Вторая, с прозвищем Итисэн, стала старшей сестрой Итиумэ (уже третьей по счету). Именно эту молодую гейшу, неугомонную хохотушку, прыскающую смехом по любому поводу, сочли самой подходящей старшей сестрой для невесть откуда взявшейся гейши-американки.

В Японии, где я жила еще ребенком, меня все звали Кикуко, от «кику», что значит «хризантема», с добавлением уменьшительного суффикса ко. Когда было решено назначить мне в старшие сестры Итиумэ, автоматически определился первый слог моего прозвища. Им стал, конечно, слог ити, к чему добавилось мое собственное «кику» – Итигику. Так появилась гейша Итигику (между прочим, Итигику III), младшая сестра Итиумэ.

Избирательное сродство

Сестринство – главный принцип формирования общины гейш Киото. Что значит быть сестрами? Прежде всего, гейши считаются не просто сестрами, а либо старшими, либо младшими.

Понятие сестры у японцев совершенно не содержит ощущения единородного равенства в коллективе или группе, но в нем очень сильно значение старшинства и подчинения. В системе отношений, определяемых понятиями семейного порядка, новая гейша становится именно младшей сестрой более опытной и знающей гейши. Младшая и старшая сестры образуют пару, но пару отнюдь не равных составляющих.

Гейши не только получают сестер, они обе называют женщину, стоящую во главе чайного домика, мамой. Отношения внутри японской семьи также носят иерархический характер: там тоже нет равенства, одни имеют право повелевать, другие обязаны подчиняться. Употребление слов со значением кровного родства совсем не обязательно подразумевает теплоту семейных отношений, которую мы, наследники европейской цивилизации, испокон веков считаем естественной. Так что японские понятия старшей и младшей сестер, мамы и дочери применительно к гейшам подразумевают не родственную близость и равенство, а дополнение одного другим, что составляет основу сообщества гейш.

Конечно, гейши – не единственная группа японского общества, в жизни и профессиональной деятельности которой присутствуют понятия семейственности и сродства; такое можно наблюдать у плотников, шахтеров, борцов сумо, даже гангстеров. Но сродство гейш выделяется среди других особой спецификой.