Луминокс

– Отведите его, – приказал Валтерис, не повышая голоса, но с непререкаемой властью. – Прямо сейчас. И сообщите Лазарету: рана от плети Разлома. Нужен максимальный протокол.

Целитель поклонился и быстро подошёл к Каю. Он помог ему подняться, бережно поддерживая под локоть, и повёл прочь из Зала. Кай бросил последний взгляд на Ноктуриса – в нём читалась не боль, а предупреждение: *«Ты теперь один»*.

Валтерис же остался на месте, его мрачный взгляд снова устремился на Ноктуриса. Он не собирался пропускать ни слова Суда.

Когда шаги затихли за аркой, Аэлиндор повернулся к Ноктурису.

– Ты слышал? – спросил он. – Ты – якорь. А якорь не выбирает, где стоять. Его бросают. Или поднимают. Ты понимаешь, что это значит?

Ноктурис сглотнул. Горло пересохло.

– Это значит… что я теперь часть Разлома.

– Точнее – его противовес, – вмешалась Люмиэна, поднимаясь со скамьи. Её янтарные глаза смотрели прямо, без жалости, но и без злобы. – Ты не позволил миру разорваться. Но ты не исцелил его. Ты отсрочил агонию. И теперь твоя жизнь – это нить, удерживающая эту отсрочку. Порвётся – и всё, что ты сделал, обратится в прах.

– Почему ты пошёл туда? – спросил Валтерис, вставая в свою очередь. Его голос был низким, как шелест подземных корней. – Что двигало тобой? Жажда славы? Месть? Или просто глупость юноши, который не понимает цену силы?

Ноктурис посмотрел на них – на троих, олицетворяющих саму суть мира. Он не мог лгать. Здесь ложь была бы как кровотечение в чистой воде – сразу видна.

– Я… чувствовал боль Леса, – начал он. – Как крик в моей душе. Я не мог остаться. Это было… как если бы кто-то резал твою плоть, а ты стоял и смотрел.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями.

– Я хотел остановить это. Не ради славы. Не ради власти. Просто… потому что должен был. Я – Дитя Баланса. А Баланс умирал.

– «Должен был» – опасное слово, – сказал Аэлиндор. – Оно ведёт к жертвам. А жертвы, сделанные без понимания, оборачиваются проклятием. Ты отдал часть себя. Но ты не спросил, что эта часть унесёт с собой. Ты не знал, что она прорастёт Цветком. А Цветок – это не дар. Это долг.

– Я готов нести его, – твёрдо сказал Ноктурис.

– Готовность – это начало, – кивнула Люмиэна. – Но не мастерство. Ты не умеешь управлять своей связью. Ты чувствовал её, как рану. А надо дышать ею, как воздухом. Иначе она задушит тебя изнутри.

– Кто… кто меня научит? – спросил Ноктурис.

Аэлиндор обменялся взглядом с Валтерисом и Люмиэной. В этом взгляде прошла целая беседа – без слов, только через вес взгляда и напряжение молчания.

– Есть один, кто знает Сумерки не как теорию, а как кровь и плоть. Он не сидит в Совете. Он ходит по краю, где Свет встречается с Тьмой и рождает понимание. Его зовут Тарион. Мастер Баланса. Он обучает тех, кого мир ломает, чтобы сделать их проводниками равновесия, а не его жертвами.

Из тени дальней арки раздался сухой, хрипловатый смех.

– Проводниками? – проговорил голос, будто точёный камнем. – Я учу не быть проводниками. Я учу быть мостом. А мост должен выдержать вес мира, не рухнув. Ты готов, мальчик?

Из тени вышел человек.

Он был высоким, но сутулым, как будто нес на плечах вес сотни битв за равновесие. Его лицо было изборождено шрамами – не случайными, а ритуальными, вырезанными в форме рун Баланса. Волосы – седые, коротко острижены. Глаза – один серый, как туман, другой чёрный, как безлунная ночь. На плечах – плащ, сотканный из ткани Сумерек, но изношенной до дыр, пропитанной потом, кровью и пеплом. В руке он держал не посох, а короткий жезл из чёрного и белого дерева, сплетённых в узел – символ единства противоположностей.

В воздухе повеяло запахом гари и остывшего камня, будто дверь в древнюю кузницу открылась и тут же закрылась.

– Тарион, – представил его Аэлиндор. – Он будет твоим наставником. Если ты примешь его условия.

Тарион подошёл к краю Круга и остановился в трёх шагах от Ноктуриса. Он не смотрел на лицо – он смотрел внутрь, как рентген.

– Условия просты, – сказал он. – Ты будешь страдать. Ты будешь падать. Ты будешь хотеть бежать. Но если ты останешься – ты научишься не просто жить со своей связью. Ты научишься управлять ею. Ты станешь не якорем, а рулё для этого мира.

Он усмехнулся.

– Ну что, Дитя Баланса? Готов ли ты заплатить за знание, которое не даётся в дар?

Страх холодной змейкой сжал сердце Ноктуриса. Он видел цену в глазах Тариона – цену, которую тот заплатил сам. Но что оставалось? Бежать? Смириться и стать якорем? Нет. Этот путь был единственным, что вёл вперёд.

– Да, – сказал он. – Я готов.

Тарион кивнул, как будто ждал этого ответа.

– Хорошо. Тогда начнём сейчас.

Он поднял жезл и вонзил его в центр Круга Суда.

Пол вздрогнул. Плиты светлого и тёмного камня ожили, начав вращаться вокруг жезла, как стрелки компаса. Воздух наполнился гулом Сумерек – не хаотичным, а чётким, ритмичным, как сердцебиение мира.

– Аэлиндор, – сказал Тарион, не оборачиваясь. – Пора прочитать знаки. Пусть мальчик увидит, с чем ему предстоит иметь дело.

Аэлиндор кивнул. Он подошёл к вращающемуся Кругу и опустился на колени, коснувшись ладонями холодного камня. Его глаза закрылись. Лицо стало каменным, но пальцы медленно начали выписывать в воздухе древние руны – не для заклинания, а для настройки восприятия.

Он вдохнул глубоко, и с каждым выдохом из его уст вылетали искры света и тьмы, сплетаясь в тонкую нить. Он не призывал силу – он становился её проводником, позволяя миру говорить через себя.

– Закон Сумерек, – прошептал он, и его голос стал не своим – глубоким, многоголосым, как эхо тысяч Хранителей, живших до него. – Открой глаза миру. Покажи истинную рану.

Из его ладоней полилась тонкая нить света и тьмы, сплетённая в единое целое. Она расплылась по полу, впитываясь в плиты, заставляя их светиться изнутри. Круг Суда превратился в живой компас, указывающий не на стороны света, а на пульс мира.

Воздух сгустился. В нём начали проступать образы – не как иллюзии, а как отражения в зеркале реальности:

1. Трещина в Лесу – та, что закрыл Ноктурис. Она пульсировала, но уже не рвалась. В её центре – Цветок Равновесия, корни которого уходили вглубь, к самому ядру мира. Ноктурис непроизвольно прикоснулся к груди.

Он не просто видел Цветок – он чувствовал его корни, уходящие вглубь, и странное успокоение, исходящее от него. Это была его боль, его жертва, но и его опора.

2. Вторая Трещина – гораздо глубже, в сердце мира. Её края не светились, а чернели, как обожжённая плоть. Из неё сочилась не энергия, а абсолютная тишина – признак работы Моргаэля, который собирал осколки.

3. Фигура в чёрном, стоящая не у Трещины, а над пропастью, вырезанной в земле. Он не ломал – он высасывал суть из земли, из камней, из воздуха, направляя эту силу в искусственный кристалл, парящий над его ладонью. Кристалл пульсировал в том же ритме, что и Врата Сумерек – мертвым, механическим. Он делал это с методичным, почти религиозным рвением, словно не разрушал мир, а «очищал» его от скверны, готовя почву для чего-то нового и «совершенного».

4. И место.

Аэлиндор вздохнул, и в этом вздохе была горечь узнавания.

– Пепельные Пустоши, – произнёс он. – Земля, выжженная первой Вспышкой Полуденного Солнца. Там, где Лираэль пала. Там, где баланс был убит в зародыше. Именно там он строит свой ложный алтарь. Он пытается воссоздать Абсолют, используя эхо древней жертвы.

Люмиэна подошла ближе, её янтарные глаза сужились.

– Он не знает, что делает, – сказала она. – Он играет с огнём, не понимая, что сам станет пеплом.

– А Моргаэль? – спросил Ноктурис, чувствуя, как имя жжёт язык.

– Моргаэль ждёт, – ответил Валтерис мрачно. – Он не ломает. Он собирает осколки. Когда мир расколется окончательно – он поглотит всё. А этот… – он кивнул на фигуру в чёрном, – он лишь разжигает костёр, не зная, что в нём сгорит и он сам.

Аэлиндор поднялся. Круг замер. Образы погасли, но их отпечаток остался в воздухе, как запах грозы после дождя.

– Твоя задача – не убить его, – сказал он Ноктурису. – Твоя задача – добраться до Пепельных Пустошей, найти его алтарь и разрушить кристалл, пока он не стал ядром нового Абсолюта. Но для этого ты должен стать сильнее, чем сейчас. Ты должен научиться не просто жертвовать собой, а управлять жертвой. Сделать её орудием, а не платой.

Тарион выдернул жезл из пола. Последний отсвет Сумерек мерцнул и угас.

– Завтра на рассвете, – сказал он Ноктурису. – У Врат Испытаний. Не опаздывай. Иначе я найду тебя. А мои уроки… начинаются с боли.

Он развернулся и ушёл, его плащ шуршал, как сухие листья, падающие в пропасть.

Аэлиндор посмотрел на Ноктуриса.

– Суд окончен. Ты принят в обучение. Но помни: если ты предашь Баланс, если твоя связь станет угрозой – мы обрежем нить. Без сожаления.

Ноктурис кивнул. Он понимал. Но понимание не принесло покоя. Внутри него теперь жили три сущности: его собственное «я», осколок чужой воли и тихий зов Цветка, ставшего частью его души.

Он больше не был просто мальчиком с Осколком в груди.

Теперь он был якорем, привязанным к ране мира.

Учеником, обречённым на страдания.

И ему предстояло научиться быть мостом – между светом и тьмой, между болью и силой, чтобы однажды пройти по нему к Пепельным Пустошам, где начинался конец всего, что он знал.

Взгляд Сумерек

Рассвет над Цитаделью не приносил тепла. Он струился – тонкими нитями серебра сквозь кристаллические стены, касаясь пола, как осторожный палец. Ноктурис стоял у Врат Испытаний – не каменных, а живых: две арки из переплетённых корней и ветвей, между которыми колыхался занавес из чистых Сумерек. Он не дрожал. Он ждал.

Тарион появился без звука. Его плащ, пропитанный пеплом и потом, не шуршал, будто сам стал частью тишины.

– Опоздал на три удара сердца, – сказал он, не глядя на Ноктуриса. – Хорошо. Значит, ты боишься. А страх – первая ступень понимания.

Он махнул жезлом, и занавес Сумерек расступился, открывая тёмный проход.

– Внутрь.

Ноктурис вошёл. Воздух за Вратами был густым, как вода. Он давил на кожу, на лёгкие, на саму душу. Это было не место – это была ловушка, вырезанная из самой сути Баланса.

Зал был круглым, без окон, без выхода. Стены – не каменные, а живые: то вспыхивали слепящим белым, то погружались в абсолютную чёрную тьму. В центре – каменный круг, такой же, как Круг Суда, но меньший, острее, как лезвие.

– Ты думаешь, что закрыл Разлом, – сказал Тарион, встав у входа. – Но ты лишь заштопал дыру гнилой нитью. Ты не управлял силой. Ты отдался ей. Как жертва. А жертва – это не мастерство. Это отчаяние.

Он поднял жезл.

– Сегодня ты научишься видеть. Не глазами. Не разумом. А Сумерками. Потому что пока ты не увидишь связи между Светом и Тьмой, ты будешь слепым младенцем, бьющимся в потёмках.

– Ты думаешь, Баланс – это покой? – голос Тариона прозвучал прямо в его сознании, будто читая мысли. – Нет. Баланс – это напряжение струны, готовой лопнуть в любой миг. Ты не найдёшь покоя в Сумерках. Ты найдёшь вечную готовность.

Жезл опустился.

Стены взорвались.

Свет ударил, как молот – ослепляющий, выжигающий. Ноктурис вскрикнул, зажмурившись, но боль не ушла – она вгрызлась в плоть, будто раскалённые иглы. Он упал на колени, чувствуя, как Осколок в груди взвыл от боли и ликования – Свет был его стихией, но не таким. Это был ярость, нетерпение, абсолют.

И тут же – Тьма.

Она накрыла, как могильный камень – холодная, липкая, вымораживающая. Воздух исчез. Звук исчез. Осталась только апатия, желание сдаться, раствориться. Его собственная Тень сжалась в комок, дрожа от ужаса – это была не её Тьма. Это была Пустота, имитирующая покой.

Свет. Тьма. Свет. Тьма.

Без ритма. Без милосердия.

Как будто мир ломался у него в голове.

– ВСМОТРИСЬ! – рявкнул Тарион из-за спины. – Не закрывай глаза! Не прячься! УВИДЬ СЕРЕДИНУ!

Ноктурис попытался. Он открыл глаза – и ничего не увидел. Только хаос. Только боль. Он кричал, но звук глушила Тьма. Он пытался встать, но Свет прижигал ладони к полу.

– Я не могу! – выдохнул он, падая лицом в камень.

– Ты должен! – голос Тариона стал ледяным. – Или ты умрёшь здесь. А твоя связь с Цветком обрежет мир надвое.

Это задело. Не страх за себя – страх за других. За Лес. За Кая. За Цветок, который пульсировал в груди, как раненое сердце.

Он вспомнил тишину Лираэль. Не как убежище. А как точку отсчёта.

«Ноль», – прошептал он внутренне.

И в этот миг он перестал бороться.

Он не подавлял Свет.

Он не отталкивал Тьму.

Он позволил им быть.

И между ними – в миг перехода, когда Свет уже не жжёт, а Тьма ещё не гасит – возникло.

Сумерки.

Не как сила. А как состояние. Как дыхание.

И в этом состоянии он увидел.

Сначала – три нити.

Потом – десять.

Потом – сотни.

Мир превратился в невыносимую паутину из света и тьмы. Каждая нить кричала о своей истории, своей боли, своём предназначении. Это было прекрасно и ужасающе одновременно.

Это были не просто энергетические потоки.

Одни нити пульсировали ровно и мерно – дыхание спящих Хранителей в соседних залах.

Другие вибрировали тревожно – боль ещё незаживших ран Цитадели.

А кое-где нити были обуглены и прерывисты – шрамы прошлых битв, эхо Вспышки Полуденного Солнца.

Он увидел, как Свет вливается в Тьму, не уничтожая, а питая.

Он увидел, как Тьма обволакивает Свет, не гася, а сохраняя.

Он увидел слабину в атаке – миг, когда Свет устаёт, и Тьма ещё не родилась.

Это был Взгляд Сумерек.

– Да… – прошептал он.

И тут же цена обрушилась.

Из носа потекла тёплая жидкость – он не видел её цвета, но знал, что это кровь. В ушах стоял оглушительный звон, а кости ныли, будто их вывернули из суставов и вставили обратно. Голова раскалывалась, будто череп не выдерживал напора видения.

Он поднял руку. Не для защиты. Для прикосновения.

Пальцы коснулись нити – и весь зал замер.

Свет погас. Тьма отступила. Воздух вернулся, прохладный и чистый.

Ноктурис стоял в центре круга, дрожа, но целый. В глазах его не было страха – только ясность, холодная и острая, как лезвие.

Тарион медленно вошёл в зал.

– Ты увидел, – сказал он, и в голосе впервые прозвучало одобрение. – Не силу. А связь. Это и есть Баланс.

– Что… что я видел? – спросил Ноктурис, всё ещё чувствуя нити в воздухе.

– Всё, – ответил Тарион. – Ты видел энергетические потоки, намерения, слабины в броне, ложь в словах. Ты видел правду, скрытую за формой. Это – Взгляд Сумерек. Подарок и проклятие Детей Баланса.

– Подарок? – Ноктурис пошатнулся. – Это… выжигает изнутри.

– Конечно, – кивнул Тарион. – Потому что ты не рождён для этого. Ты – создан. Через боль. Через жертву. Каждый взгляд – это кусок твоей сути, отданной миру. И чем дольше ты смотришь – тем голоднее становится Цветок.

Как будто в ответ, в груди что-то дёрнулось – резко, требовательно. Цветок отозвался немедленно: не просто пульсацией, а волной голода, прокатившейся по связи между ними. Ноктурис почувствовал, как корни Цветка там, в Лесу, вздрагивают и тянутся к нему через пространство, требуя подпитки этой новой силой.

– Он… хочет больше, – прошептал Ноктурис, с трудом сглатывая.

– Потому что ты дал ему вкус, – сказал Тарион. – Теперь он помнит, что такое сила. И он будет требовать. А если ты не дашь – он возьмёт. Из тебя.

Ноктурис опустился на колени. Он чувствовал, как его собственная Тень сжалась, а Осколок стал тяжелее. Они не боролись – они наблюдали. Как будто ждали его решения.

– Что мне делать? – спросил он.

– Заключи договор, – сказал Тарион. – Не с Цветком. С самим собой.

Ноктурис закрыл глаза.

Он вошёл внутрь.

Там, в глубине, он увидел их.

Тень – как огромный зверь с глазами, полными боли и недоверия. Она отползла в угол, готовая к обороне.

– Я не пришёл, чтобы запереть тебя, – сказал он.

Тень зашипела, отступая глубже в сознание.

– Слова… только слова… – прошептала она, и в её голосе звучала боль тысячелетнего недоверия.

Осколок – как пылающий клинок, воткнутый в землю. Он горел, но одиноко, без цели.

– Я не пришёл, чтобы потушить тебя, – сказал Ноктурис.

Осколок вспыхнул ярче, обжигая его изнутри.

– Ты боишься меня… как и они все…

Ноктурис сделал шаг вперёд, несмотря на боль.

– Я не боюсь вас, – сказал он твёрдо. – Я боюсь быть без вас. Ты – не моя слабость, Тень. Ты – моя глубина. Ты – не моя боль, Осколок. Ты – моё прозрение. Мы – Сумерки. И мы не будем бороться.

Он протянул руки.

Тень замерла. Потом медленно поднялась.

Осколок перестал пылать. Он стал светиться – ровно, спокойно.

И тогда они коснулись его ладоней.

И слились.

Не в хаос. Не в боль.

А в гармонию.

Когда он открыл глаза, мир изменился.

Он видел всё.

Видел, как пульсирует камень под ногами.

Видел, как дышит Тарион – его лёгкие наполнены тенью, сердце – светом.

Видел, как за сотни миль Цветок Равновесия тянется корнями к ядру мира, и каждый его лепесток зовёт по имени.

Но больше всего он видел себя.

Свою нить, протянутую от груди к Цветку.

И на этой нити – первый узел.

Узел согласия.

– Получилось, – прошептал он.

– Получилось, – кивнул Тарион. – Но это только начало. Взгляд Сумерек – не оружие. Это инструмент. И как любой инструмент, он требует мастера. А мастерство – это боль. Боль, которую ты выбираешь.

Он подошёл ближе.

– Запомни этот миг, – сказал он, когда видение начало таять. – Чем дольше ты смотришь, тем больше ты отдаёшь. Есть вещи, которые нельзя видеть безнаказанно. Даже для нас.

– Завтра ты пойдёшь в Зал Отражений. Там ты встретишься с тем, кто пытается создать Абсолют. Не в плоти. В эхо. И ты должен будешь увидеть его слабину. Потому что только Взгляд Сумерек может найти трещину в совершенстве.

– А если я не смогу? – спросил Ноктурис.

– Тогда Пепельные Пустоши поглотят мир, – ответил Тарион. – А ты станешь первым пеплом.

Он развернулся и направился к выходу.

– Отдыхай. Но не спи. Потому что во сне Цветок говорит громче.

Ноктурис остался один в пустом зале. Он сел на камень, прижав ладонь к груди. Цветок пульсировал – не как угроза, а как обещание.

Он больше не был слепым.

Он видел нити мира.

И теперь ему предстояло научиться их плести —

прежде чем они разорвут его самого.

Урок у Осколка

Тишина Цитадели на рассвете была иной, нежели ночью. Ночью она была бархатной, впитывающей, как тень. Утром же она становилась хрустальной, звенящей от скрытого напряжения, будто вся твердыня затаила дыхание в ожидании первого шага нового дня.

Ноктурис стоял у Порога Горнила – низкой, неприметной арки в глубине двора, больше похожей на вход в склеп. Камень вокруг был испещрён выбоинами и тёмными подтёками, словно его веками поливали кислотой или невыразимой энергией.

Он ждал.

В груди, под ложечкой, Осколок дышал ровно и глубоко, как спящий зверь. Связь с Цветком, тонкая и незримая, тянулась из самого центра его существа куда-то вглубь, к Лесу, пульсируя тихим, чужим, но теперь знакомым ритмом. После примирения в Зале Безмолвия внутренняя война сменилась хрупким перемирием. Он больше не был полем боя. Он стал полем.

Из-за поворота, ведомый собственным, невидимым Ноктурису ритмом, появился Тарион. Он не шёл – он возникал, как проступает влага на камне. Его плащ из ткани Сумерек сегодня казался ещё более поношенным, а шрамы на лице – глубже.

– Промедлил на три меры времени, – произнёс Мастер, останавливаясь перед ним. Его разноцветные глаза – серый и чёрный – обжигали холодом. – В настоящем бою за это время твои кишки уже украшали бы ближайшее дерево. Будешь опаздывать снова – будешь учиться, подшивая их обратно. Понял?

Ноктурис кивнул, сглотнув комок страха и возмущения. Он пришёл точно с первым лучом солнца.

– Я понял.

– Не понял, – отрезал Тарион. – Но начнём с того, что есть. Идём.

Он повернулся и скрылся в арке. Ноктурис последовал за ним, нырнув в холодную, сырую темноту.

Лестница вела вниз по спирали, вырубленная в самой скале. Света не было, но Тарион двигался без колебаний. Ноктурису пришлось идти наощупь, прижимаясь ладонями к шершавым, влажным стенам. Воздух с каждым шагом становился тяжелее, гуще. Исчез запах камня и пыли, его сменил знакомый, ёдкий аромат – запах горящего эфира, озона и гниющей древесины. Запах Разлома. Но не яростный, как в Лесу, а приглушённый, словно заключённый под колпак.

Вскоре впереди показалось сияние – не слепящее и не враждебное, а ровное, переливающееся, как свет через толщу мутного льда.

Они вышли на круглую площадку, напоминавшую дно гигантского колодца. Свод над головой терялся в сияющем мареве. А в центре площадки, паря в метре от пола, висел он.

Осколок Реальности.

Это не был хаос, рвущий мир на части. Это была аккуратная, почти геометрическая рана, размером с человеческий рост. Она напоминала сложенный пополам и надорванный лист пергамента. На «срезе» клубились, переливаясь, все цвета спектра и их полное отсутствие. От него исходило тихое, настойчивое гудение – песня распада, взятая на малую громкость. Вокруг, на полу, были высечены концентрические круги рун, которые мягко светились, сдерживая энергию внутри своего поля.

– Зеркальная Бездна, – раздался голос Тариона. Ноктурис вздрогнул – Мастер стоял прямо у края круга, его силуэт искажался в дрожащем воздухе. – Вернее, её суррогат. Карманное чистилище для неумех. Это – учебный полигон. Стабильный, предсказуемый Разлом. Пока что.

Ноктурис не мог оторвать взгляда. В Лесу Разлом был паникой, болью, криком. Здесь он был… формулой. Сложной, опасной, но логичной.

– Твои прежние попытки «закрыть» Разлом были похожи на попытку затушить пожар, вылив на него озеро. Эффективно, но смертельно для всего вокруг. Ты чуть не сжёг себя и привязал к себе обрубок живой ветви, вырванной с корнем из тела мира. Баланс – это не грубая сила. Это – точность. Ювелирная работа. Ты не грузчик. Ты – хирург. А хирург сначала должен видеть.

Мастер жестом велел ему подойти ближе.

– Включи свой Взгляд. Покажи мне, что ты видишь.

Ноктурис кивнул, закрыл глаза и погрузился в себя. Он нашёл ту точку концентрации, что открыл в Зале Безмолвия – место, где Свет и Тень, не смешиваясь, выстраивались в линзу его воли. Он ощутил знакомое давление в глазницах, тонкую боль в переносице.

– Взгляд Сумерек.

Он открыл глаза. И мир изменился.

Исчезли стены, исчезло ровное сияние. Он видел поток. Безумный, но подчинённый чудовищной логике водопад энергий. Свет, невыносимо яркий, сталкивался с Тьмой, абсолютно непроницаемой. Там, где они встречались, рождались и тут же умирали мириады оттенков Серого, Выцветшего, Не-сущего. Он видел не цвета, а напряжение. Одни нити энергии были натянуты, как струны, готовые лопнуть. Другие – провисали, образуя «карманы» застоя. Он видел узлы – сгустки неразрешённого противоречия, пульсирующие с болезненной регулярностью.

– Описывай, – приказал Тарион. Его собственный голос в Взгляде Ноктуриса казался сплетённым из тех же нитей, что и Разлом – прочным, но лишённым тепла.

– Я… вижу нити. Светлые и тёмные. Они спутаны. Есть узлы… вот там, и там, – Ноктурис указал пальцем, чувствуя, как из носа по капле стекает тёплая жидкость. – Они пульсируют. А вот здесь… провис. Пустота.

– Хорошо, – в голосе Тариона прозвучало что-то, отдалённо напоминающее удовлетворение. – Узлы – это точки будущих выбросов. Провисы – это ямы, куда стекает мертвая энергия, порождая Шептунов. Ты не можешь развязать все узлы сразу. Но ты можешь снять напряжение. Смотри.

Тарион поднял руку. В его пальцах ничего не было. Но в Взгляде Сумерек Ноктурис увидел, как от его указательного пальца тончайшая, невероятно плотная нить Серого устремилась к одному из маленьких, тугих узелков на окраине Разлома. Нить коснулась его – не проткнула, а обвила.