Русь милая, люблю тебя: Донбасс накануне спецоперации

* * *

На следующее утро, 19 марта, я отправилась на кладбище «Донецкое море», где должны быть «сороковины» Михаила «Гиви» Толстых.

В тот день шел отвратительный мелкий дождь, воинский некрополь был оцеплен бойцами «Сомали». Они сразу сказали мне, что не могут пропустить без особого разрешения – «может быть, после мы отправим к вам командира». Мне почему-то казалось важным попасть именно в этот день к его могиле, что бы ни говорили в Донецке про командиров вообще, и конкретно про «Гиви».

Для меня в то время это была своего рода русская сказка, богатырская былина про обычных людей из народа, взявших щит и меч, которые неожиданно оказались им вровень. Тридцать лет и три года они сидели на печи, парковали и чинили дорогие машины, таскали такелаж на заводах, спускались в шахту, рубились в «DOOM», покуривали травку и попивали дешевое пиво, – но в переломной точке Истории оказались смелее и масштабнее, чем большинство людей с образованием, с положением.

Я стояла под дождем довольно долго, час или полтора; мой английский бушлат промок насквозь, и в «челси» тоже вода хлюпала. Затем вышел работник кладбища и пригласил меня в сторожку.

Мы сидели в мазанке о две комнатки, куда возвращались могильщики, счищая у входа жирные комья с лопат. Сторож топил буржуйку поленьями акации, тонкими и волнистыми, с причудливым древесным узором. Могильщики и сторожа перебрасывались шекспировскими репликами и спорили, стоит ли пить сок кладбищенских берез. Весна здесь ранняя, сок уже шел вовсю.

Затем зашел офицер по безопасности батальона «Сомали», суровый дончанин с этим их типичным орлиным профилем, встал у печки – от камуфляжа шел пар, и попросил мои документы.

Донецк, три года на войне[10]

Записки из города, который мечтает о России

За время войны на Донбассе люди там выработали неписаное правило: полного доверия заслуживает только то, чему ты сам был свидетелем. Украинская пропаганда работает как бесперебойный фейкомет; прореспубликанские и пророссийские СМИ также о многом, как минимум, умалчивают; это ситуация войны в том числе информационной. Прифронтовые города насыщены самыми разнообразными слухами, и даже человек, заслуживающий исключительного доверия, может быть попросту дезинформирован. Составить хоть сколько-нибудь достоверную картину из разрозненных сведений – задача чрезвычайно непростая.

Границы

На пути следования автобус Санкт-Петербург – Донецк проходит две таможни – федеральную и республиканскую. Российский пограничный пункт в Новошахтинске по-прежнему укреплен от обстрелов – в самую горячую фазу войны сюда не раз прилетало, но всё равно производит впечатление форпоста цивилизации с присущей ей здоровой бюрократией: стандартная процедура досмотра, опрос подозрительных лиц; также вам (гражданину РФ) скорее всего дополнительно сообщат, что вы въезжаете в нестабильный регион. На таможне ЛНР ограничиваются проверкой паспортов и багажника, но вместо дам-пограничниц на вас смотрит боец в камуфляже; на долю секунды задерживает взгляд на каждом лице: с чем пожаловали?.. Ясно, что если вызовешь подозрения, то разговоры будут вестись уже в совершенно другой обстановке. Там же возникает удивительное словечко – «краснопаспортные»; касается оно россиян – людей с красной корочкой и двуглавым орлом на ее обложке. Доставая его, ты моментально ловишь на себе взгляды, в которых уважение мешается с завистью. Действительно, здесь трудно отделаться от ощущения, будто ты какой-то долбанный американец, приехавший в Мексику со своими кредитными картами и орлиным паспортом, со своей огромной и, как ни крути, в неплохом тонусе страной за спиной, – на территорию, где у людей совершенно иного порядка проблемы.

После пересечения границы пассажиры автобуса, в основном местные с Донбасса, что едут на побывку с заработков или возвращаются домой насовсем, оживляются как по волшебству. Молчавшие более суток дороги от Петербурга до Новошахтинска, дончане начинают разговаривать – и по мобильникам, и друг с другом; салон наполняется глуховато-мягким донецким говором, в котором не только южное фрикативное «г», но и вообще большинство согласных звучат слегка хрипловато. Наконец, узнаю́, что сосед едет домой в город Красный Луч, что он по специальности монтер подземных коммуникаций, на родине работал в шахте, в Петербурге нашел работу в метро, но повздорил с начальницей. Одно время в России активно обсуждали (и осуждали) молодых дончан, которые уезжали на заработки, вместо того чтобы взять в руки оружие. Немного иначе смотришь на ситуацию, когда узнаёшь, что при ценах на еду и лекарства, сравнимых с московскими и питерскими, средняя зарплата в республиках составляет 5–7 тысяч рублей; на одну российскую зарплату здесь зачастую кормится целая семья.

На пропускном пункте Снежное – граница ЛНР и ДНР – пассажиров встречают два рыжих приветливых бобика. Они улыбаются и яростно молотят хвостами – пушистым и гладкошерстным, в то время как водитель автобуса предупреждает, что за брошенный здесь окурок можно уехать на яму на пару суток. Не вполне ясно, шутит он или нет – бобики улыбаются, боец-пограничник расслабленно прохаживается вдоль бетонного заграждения, но все мужики на всякий случай педантично гасят бычки в жерле металлической урны, похожей на те, что стоят на входе в какой-нибудь петербургский хипстерский бар. Попутно брюзжат на тему, что понаставили мол, границ – все мечтали о Новороссии в теснейшем альянсе с метрополией, а получили две маленькие республики, границы и надолбы, остров Свободы среди степей. Это первое мое столкновение с господствующим умонастроением, и не только среди гражданских.

Гостиница «На семи ветрах»

Маленькая гостиница, которую мне рекомендовали друзья, – по российским меркам сверхбюджетная: одноместный номер, пусть и с удобствами на этаже, ниже цены за койку в питерском хостеле; по местным же – не самая дешевая, поскольку находится в самом центре Донецка. У неё, помимо очевидных плюсов вроде транспортной доступности, близости гражданских, культурных и коммерческих объектов, есть и дополнительный: в этот район последние два года не прилетает.

Контингент постояльцев обычен для прифронтового города: журналисты со всех концов света (моим соседом по коридору был высокий норвежец, разгуливавший после душа в полотенце и босиком), русские добровольцы, ждущие определения в воинскую часть, местные из городков донецкой агломерации, приехавшие в столицу по делам и из-за комендантского часа не успевающие обернуться в один день.

В смене персонала – две женщины: администратор и горничная, обе средних лет, с печатью многомесячной усталости, обе – с обстреливаемых окраин города. Угостила их тульским пряником, купленным по дороге; приняли радостно и с достоинством. Дончане вообще довольно сдержаны, самолюбивы, немногословны; эти черты удивительно роднят их с петербуржцами – и отличают не только от украинцев, но и от южных русских, например, с Кубани.

Центр и фронт

– Жизнь у нас очень тяжелая. Хочется, чтобы было как до войны. И жили хорошо, и была законность.

– Хотите обратно под Украину? – не веря своим ушам, спрашиваю я.

– Да хоть бы и под Украину, раз России мы не нужны. Жили неплохо, была законность…

После я узнаю, что это не самая распространенная, но встречающаяся точка зрения, характерная особенно для донецких обывателей из центра города, который обстрелы затронули мало, к тому же значительная часть его жителей среднего класса на время активных боевых действий выезжала кто на Украину, кто в Россию.

– Живем очень скудно, появились новые элиты, старый бизнес прижимают. При Ринате Леонидовиче лучше было. Зря Россия сюда влезла, – сообщает мне уже другая собеседница, женщина средних лет, муж которой, по ее словам, зарабатывал тем, что возил «титушек» в майданное время. – Сейчас я его пилю за это. Нам это всё воодушевление было чуждо, мы митинги 2014-го в Донецке смотрели по телевизору – и офигевали. Тогда как раз поняли, что нормальная жизнь закончилась. Посмотрели на эти залпы со своего балкона – пришлось с детьми уехать. Потом вернулись – не оставлять же квартиру, хорошая квартира, наш дом, зарабатывали на нее годами, а теперь она копейки стоит, если ее продать, то на Украине, например, и не купишь ничего. Напиши, пожалуйста, правду, – всхлипывает она, когда мы расстаемся.

Вот, пишу. Но есть и другая правда.

В один из вечеров после комендантского часа мы курим на лестнице с дончанкой с гостиничного ресепшна. Я делюсь с нею озадаченностью по поводу настроений обычных жителей, среди которых встречаются «хоть бы кто нас забрал, даже Украина, раз России мы не нужны», и «да пусть бы зашли уже хохлы и всех на фонарях перевешали – лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Собеседница отвечает, аккуратно подбирая выражения:

– Понимаешь, первые – это скорее всего центровые или те, кто вовсе уезжал на Украину: они не видели обстрелов, не теряли друзей и близких, поэтому им всё более-менее пофигу. Вторые – ну, нервы сдают у людей. Я вот живу на окраине, с нашего дома восемь ребят молодых ушли в ополчение, трое – погибли. Я их знала всех. По нашему району стреляли, как-то попали в газопровод, счастье, что не рвануло… Нет, я не хочу в Украину… – спокойно говорит она.

В этот момент в гостинице начинается скандал – и моя визави срывается его разрешать. Это хрупкая женщина лет пятьдесяти, с обычным здесь ахматовским профилем – то ли греческая, то ли армянская кровь. В гостинице есть два крыла – «приличное», подороже, с номерами на одно-два места, в котором живу я, и комнаты размещения типа хостел, куда заселяются жители области, приехавшие в Донецк по делам и не успевающие отбыть из-за комендантского часа, а также гуманитарные волонтеры и добровольцы из России, свалившиеся на Донбасс, в отличие от того моего знакомого из Ижевска, «дикарями». Я пару раз встречала этих ребят на лестнице: неформалы с пирсингом и в камуфляже, с горящими глазами; идейности и экстремального туризма в них примерно поровну.

Очевидно, что люди, непосредственно столкнувшиеся с войной, настроены наиболее прореспубликански и не готовы к воссоединению с Украиной категорически, даже на условиях федерализации. Существует также барьер между «фронтовиками» и людьми, в самый горячий период боевых действий (2014–2015 гг.) покидавшими Донбасс; первые относятся ко вторым с долей подозрительности. Особенно недолюбливают гаишников: «Где они были в четырнадцатом? Все слиняли! А теперь появились обратно, как по волшебству», – говорит шофер, проработавший в городе всю войну.

– Было время, когда город настолько опустел, что по улице Артема[11] можно было пройти в одних трусах, и никто не обратил бы внимания. Да и без трусов можно было бы, – рассказывает один из жителей, не выезжавший с Донбасса ни на день. – Я никуда не уехал даже не по идейным соображениям, а потому что здесь мой дом, а где меня еще ждут-то? Пасынка, правда, отправили мы в Таганрог. Была еще история – парня молодого с территории, которая под ВСУ, вывезли родители в Ростов, чтобы в армию не загребли. Так вот его на второй день там такой же малолетка сбил на машине, насмерть. От судьбы не убежишь.

Подобный фатализм сложно понять жителям мирных территорий; наверное, он попросту помогает не сойти с ума.

Ополчение

На кладбище Донецкое море сегодня сороковины Михаила «Гиви» Толстых.

Обратный таксист, сообразив, откуда я еду, долго рассказывает про то, как ополченцы отжимали у людей квартиры и машины. «А у вас, – заметил он, – они бы могли отобрать, как минимум, мобильный телефон! А то, и…», – протянул он, перед этим оценивающе глянув на меня в зеркало заднего вида.

– Оля, – обратилась я вечером к новой донецкой приятельнице. – Правда ли, что ополченцы отжимали квартиры-машины, вообще именно для этого многие туда и шли?

– Ты знаешь, я массу таких разговоров слышала, – но именно слышала; сама и мои знакомые с подобным не сталкивались. Но, думаю, в 14-м всякое бывало, потому и начали кое-кого потом закрывать. А насчет того, что для этого туда и шли, – люди, которые такое говорят, они, мне кажется, просто очень любят денежки, но при этом у них кишка тонка пойти в ополчение и проверить, можно ли там отжать квартиру…

Оля начинает смеяться, представляя, видимо, какого-нибудь знакомого куркуля, который идет в ополчение отжимать квартиру или бизнес у соседа.

– …В четырнадцатом был удивительный народный подъем, но и много бывало гамна, – говорит мне офицер одного из подразделений армии ДНР; «гамна» – это региональная норма, как и «ложить» в значении «класть»; за прошедшие здесь дни мне даже перестало царапать ухо. – Практически у каждого соединения была своя яма, которую использовали в соответствии с собственными представлениями о прекрасном… Кто-то диверсантов ловил, а кто-то… Вот, например, было знакомое мне «казачье» подразделение, которое занималось откровенным бандитизмом, таскало коммерсантов на подвал и прочее. Подразделения этого больше нет, но много они натворили и многое испоганили… Раньше мы тут кубанки носили, и я тоже, я же донец потомственный. Этих «казакующих» я за казаков и не считал, но пришлось от кубанки отказаться – просто чтобы не ассоциироваться. Наша паранойя нынешняя – она отчасти от этого; слишком многое приходится вычищать. К тому же националистическое украинское, да и просто правое подполье – вовсе не миф. В этом плане мы в русле европейских тенденций: у нас есть тут и нипстеры (наци-хипстеры), и Misanthropic Division, вся эта модная зараза общеевропейская из Украины, да и из России отчасти заползла – это, конечно, щенята еще, пусть и правее них только стенка. Но есть и настоящие боевые группы.

Что бы ни говорили ополченцы о себе и друг о друге – а говорят они всякое, помимо действительных грехов войны дают о себе знать и противоречия между батальонами-ватагами первого периода боевых действий, снять которые как раз и призвана военная реформа, перетасовка бойцов между подразделениями и формирование новых частей, – но столько цельных и прямодушных людей примерно в одном месте я до этого не встречала ни разу.

Удивительно отношение к противнику: жесткость до жестокости, но зачастую с долей уважения за отвагу и безбашенность – к добровольческим «нацистским» батальонам, и сочувствие с ноткой презрения – к призывникам из ВСУ.

– Мы их часто даже и не меняли, если наших пленных на той стороне не было… Накормим и отпускаем. Это ж пацаны еще, какой с них спрос.

От разных людей разного настроя приходилось слышать о том, что добробаты зачастую выполняли функцию заградотрядов по отношению к частям ВСУ. И это, по-видимому, не легенда, а одно из многочисленных преступлений постмайданных властей по отношению к собственному народу.

Легенда

В кафе «Легенда» близ главной площади Донецка собираются те, для кого нынешняя война – не только часть жизни, но и работа, как бы цинично это ни звучало: журналисты, наблюдатели, правозащитники: всякий адреналиновый люд. Заходят и ополченцы – то есть, теперь уже офицеры Народной Милиции ДНР. Кому положено – при оружии, на столах стоят пепельницы; попробуй тут не закури.

Журналисты на этой войне де-факто воспринимаются как комбатанты: их брали в плен и увозили на подвал, убивали, за ними специально охотились. Донецкий таксист, который возил несколько групп российских телекорреспондентов, рассказал, как попал под обстрел вместе с одной из них: источник сообщил, что в условленном месте в условленный час произойдет обмен важных пленных. Журналисты вскочили в машину, помчались, но подъехали с небольшим опозданием – и увидели, как по группе уже собравшихся коллег с украинских позиций отработал миномет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Впервые опубликовано на портале «Свободная пресса» в апреле 2017 года. Здесь печатается без сокращений, в авторской редакции.

2

Вооруженное формирование «Айдар» признано в России террористической и экстремистской организацией, его деятельность запрещена на территории РФ.

3

Впервые опубликовано на портале «Свободная пресса» в апреле 2017 года.

4

Не был опубликован – по причинам, как от автора, так и от спикера не зависящим.

5

Март 2017 года.

6

Вторые Минские мирные соглашения.

7

П.А.Савченко.

8

А.А.Семенов.

9

«Ставок» – «пруд» на южнорусском диалекте и украинском языке.

10

Впервые опубликовано на портале «Свободная пресса» в апреле 2017-го. Здесь печатается в авторской редакции без сокращений.

11

Главная улица Донецка.