Подвешенные на нити

Вершинин был тем, кто служил своеобразным мостом между сценой и гостиной, между профессиональной и личной жизнью. Его манера разговаривать, почти не меняя тона, но меняя интонацию, делала его идеальным проводником в закрытые зоны. С ним никто не замечал, как пересекает невидимую грань между темами разрешёнными и запретными.

Маша выбрала для себя стратегию «комфортной тени». Тень не создавала конкуренции, она была всегда рядом и никого не раздражала. Со временем её воспринимали как естественную деталь обстановки, удобную и ненавязчивую. К тени быстро привыкали – и вскоре уже не могли представить, что её нет.

Наряду с этим она вела тонкий учёт микро-привычек гостей и хозяев. Кто садился слева от рояля, потому что там лучше слышно музыку. Кто предпочитал тонкие хрустальные фужеры, из которых звук был звонче, а напиток – мягче. Кто всегда просил подавать воду строго комнатной температуры, не терпя излишнего охлаждения. Именно в таких деталях скрывался доступ к большему доверию, чем можно было заслужить словами или поступками.

Дом стал её основной точкой анализа: он показывал гораздо больше, чем официальные встречи. Здесь расстановка сил была очевидной, а пределы дозволенного – чётко очерчены. Даже молчание комнат говорило яснее любого документа.

Ближайший благотворительный вечер был отмечен в её календаре давно. Она выстроила маршрут так, чтобы пересечение с Ириной выглядело не как намеренный манёвр, а как неизбежность хорошего тона.

Когда она приехала, вечер только разгорался. Музыка мягко звучала из зала, будто специально приглушённая, чтобы не перебивать важные разговоры. Вестибюль особняка встречал гостей полумраком, где лица казались мягче, а голоса – тише. В такой атмосфере удобнее всего было завязать нужный разговор.

Маша заметила Ирину почти сразу: та стояла у окна, легко касаясь пальцами края штофной занавески, словно проверяя её качество. Маша подошла неспешно, будто тоже заинтересовалась видом из окна.

– Добрый вечер, Ирина Валерьевна, – произнесла она негромко и спокойно, но достаточно ясно, чтобы привлечь внимание. – Удивительно, как красиво отсюда смотрится сад. Будто специально спланирован, чтобы настраивать гостей на нужный лад.

Ирина повернулась, и в её глазах мелькнуло лёгкое удивление, быстро сменившееся привычной нейтральностью.

– Вы верно заметили… Мария Анатольевна. Здесь вообще всё спланировано, каждая деталь. Люди часто не замечают, насколько атмосфера влияет на их решения и даже на настроение. Но, полагаю, вы это уже изучили.

– Я действительно стараюсь замечать детали, – признала Маша спокойно. – Иногда именно в них открывается больше, чем в открытых разговорах. Это как с вашим жестом сейчас: занавеска не новая, а вы её всё равно проверили. Такая привычка к контролю или просто способ занять руки?

Ирина слегка улыбнулась, словно оценивая тонкую игру Маши:

– Иногда и то, и другое. Знаете, занавески – это просто привычка. Когда постоянно проверяешь крупные вещи, со временем начинаешь делать то же самое и с мелочами. Впрочем, я вижу, вам это тоже знакомо.

– Да, привычка к деталям входит в профессиональный набор качеств, – согласилась Маша. – А ещё – понимание, когда стоит вмешиваться, а когда лучше остаться незаметной.

Ирина слегка наклонила голову, признавая скрытый смысл фразы:

– Значит, вы предпочитаете оставаться тенью?

– Нет, – уточнила Маша с лёгким акцентом на отрицании. – Я предпочитаю быть светом, который отбрасывает тени. Просто этот свет всегда должен знать своё место и свою силу.

Ирина чуть задумалась, оценивая собеседницу с новым интересом:

– В таком случае, Мария Анатольевна, вы явно знаете, куда именно хотите направить этот свет. Главное – не ослепить тех, кто привык жить в тени.

– Я всегда стараюсь этого избегать, Ирина Валерьевна, – ровно ответила Маша, давая понять, что прекрасно осознаёт все риски. – Потому что иногда в тени скрыто самое важное.

На мгновение между ними повисла тишина, в которой каждая поняла чуть больше, чем было сказано вслух. Это была та самая пауза, после которой делаются шаги, меняющие многое. Ирина первой прервала молчание, вновь прикоснувшись к штофу занавески:

– Надеюсь, сегодняшний вечер подтвердит ваш выбор позиции. Здесь много людей, с которыми стоит быть осторожной. Хотя, уверена, вы уже всё посчитали.

– Именно так, Ирина Валерьевна, – подтвердила Маша. – Я всегда предпочитаю считать заранее.

Та улыбнулась уже открыто, явно оценив прямоту и точность ответа, затем слегка кивнула и отошла в глубину зала, давая понять, что этот разговор пока завершён, но не окончательно.

Маша осталась у окна ещё на минуту, глядя на идеально освещённый сад. Она чувствовала, что сделала шаг в верном направлении. Теперь оставалось только следить, как этот шаг отразится на общем балансе сил, где уже не она, а сам «Империум» начнёт подстраиваться под её игру.

Координация ночей превратилась в право сводить интересы отделов днём. Так складывалась её невидимая роль диспетчера, который решал без совещаний, короткими репликами и негромкими звонками. Люди, привыкшие спорить, постепенно осознали: рядом с ней споры растворяются раньше, чем становятся конфликтами. Со временем это признали её основным достоинством – не говорить лишнего, но всегда знать необходимое.

Через пресс-центр Маша однажды провела визит важного гостя, сделав так, что его появление идеально совпало с прибытием вертолёта владельца холдинга. Это выглядело как счастливое совпадение, но каждый, кто должен был оценить, прекрасно понимал, чья это заслуга. Лестницы и коридоры в этот день превратились в одну непрерывную линию, по которой важные люди прошли, не заметив друг друга, но почувствовав общий комфорт организации пространства.

После этого события руководитель пресс-центра подошёл к ней с удивлением, смешанным с осторожным восхищением:

– Мария Анатольевна, это первый раз, когда мне не пришлось лично стоять на каждой развилке и ловить взгляды руководства. Не знаю, как вы это сделали, но благодарю. Вы сегодня сэкономили мне не только время, но и нервы.

– Просто правильный контроль в нужной точке, – ответила Маша ровно, без гордости, но с чёткой фиксацией успеха. – Ничего сложного, если заранее представить маршрут глазами того, кто по нему идёт. Люди любят простоту. Им не нравится думать, что кто-то управляет их временем. Они предпочитают видеть совпадения.

– Совпадения, – повторил он с улыбкой. – Надеюсь, эти ваши совпадения продолжатся и дальше. Мне гораздо комфортнее знать, что кто-то умеет делать это без лишнего шума.

В тот же день ей впервые показали, как работает частный лифт на верхние этажи. Кабина открылась, не требуя нажатий кнопок, сканер молча проверил её лицо, едва заметно полыхнул одобрительным зеленым светом, и двери закрылись почти беззвучно. Подъём был плавным, мягким, словно намеренно замедленным, чтобы дать гостю возможность привыкнуть к идее, что здесь другие правила.

Наверху её встретила та самая знаменитая тишина, о которой шептали внизу, но которую редко кто видел своими глазами. В пентхаусе стены глушили звуки, и даже шаги звучали приглушённо, будто в этих комнатах действовали отдельные законы физики. Здесь предпочитали решать те вопросы, что на нижних этажах казались невозможными. Каждая деталь в интерьере намекала, что сюда допускают не всех, а только тех, кто умеет говорить нужные слова и молчать, когда того требует момент.

Вечер Маша закрыла эфиром, который прошёл без единой запинки. Зелёные строки горели ровно и уверенно, а в рабочих чатах вместо привычного потока критики и уточнений стояли скупые «ок». Здесь не было принято хвалить вслух: похвала выражалась отсутствием претензий. Именно это считалось высшей оценкой профессионализма.

Постепенно к Маше начали обращаться иначе: не по должности, а короткой формулой – «как мы обычно делаем». Этим простым выражением признавали, что теперь именно она задаёт стандарт привычного комфорта и качества. Ей нравилось это признание – без фанфар, но с ясностью, подтверждающей её место.

Однажды к концу дня к ней подошёл Кондаков, тот самый осторожный юрист, уже привыкший к тому, что она умеет снимать напряжение заранее:

– Мария Анатольевна, возникла одна щекотливая ситуация. Я знаю, вы не любите лишних вопросов, но тут скорее не вопрос, а просьба о совете. У нас конфликт между двумя ключевыми отделами, и мне кажется, они снова в тупике.

– Сергей Дмитриевич, я вас внимательно слушаю. Какую именно проблему они не могут решить? – произнесла она спокойно, без раздражения, словно ожидала именно этого вопроса.

Он улыбнулся с облегчением, увидев, что ей не пришлось объяснять дважды:

– Вопрос распределения финансовых потоков. Каждая сторона уверена, что им положено больше. Формально они обе правы. Как бы вы поступили?

– Очень просто, – ответила Маша с мягкой уверенностью. – Оба отдела получат ровно столько же, сколько в прошлом году, плюс по небольшой сумме сверху. Затем им будет предложено продумать общее мероприятие, которое принесёт выгоду обеим сторонам. Если они решат действовать совместно, в следующий раз каждый получит ещё больше. Пусть увидят, что выгоднее быть союзниками, чем врагами.

Кондаков помолчал, переваривая её слова, потом осторожно заметил:

– Знаете, ваш подход не перестаёт меня удивлять. Вы словно смотрите дальше всех остальных.

– Нет, Сергей Дмитриевич, – мягко уточнила Маша, – я просто смотрю туда, куда остальные не хотят смотреть. И чаще всего это оказывается лучшим направлением.

После этого разговора она отчётливо поняла, что чем выше поднимается лифт, тем тише должны становиться шаги. Тишина здесь была не пустотой, а инструментом влияния, к которому нужно получить особый допуск. Теперь она была близка к пониманию главного секрета «Империума»: настоящий контроль над ситуацией принадлежал не тем, кто говорил громче всех, а тем, кто умел вовремя замолчать и правильно расставить акценты.

Эта мысль оформилась в чёткое правило. Маша осознала, что почти достигла той границы, за которой тональность, поддерживаемую здесь, можно незаметно повернуть против хозяина. Никто не увидит, как происходит сдвиг, пока однажды не станет слишком поздно.

Теперь Маша ясно чувствовала, что обрела ту степень влияния, при которой люди сами шли к ней за советами, даже не задумываясь, кто действительно принимает решения. И когда в следующий раз в лифте открылась дверь на верхнем этаже, она увидела Вершинина. Тот смотрел на неё с едва скрытым уважением и лёгкой тревогой:

– Вы слишком быстро добрались сюда, Мария Анатольевна. Здесь нет места случайностям, вы знаете. Что вы теперь собираетесь делать дальше?

Она спокойно взглянула ему в глаза и ровно ответила:

– То же, что и раньше, Алексей Викторович. Просто следить за тем, чтобы всё было в порядке. Ведь самое главное – чтобы никто не заметил, как этот порядок меняется.

Вершинин улыбнулся, но улыбка была осторожной, словно он понял, что теперь она играет по тем же правилам, что и он, только делает это чуть лучше:

– Тогда добро пожаловать, Мария Анатольевна. Надеюсь, вы будете нести эту тишину аккуратно.

– Тишину иначе и нельзя нести, Алексей Викторович, – ответила она негромко, точно завершая мысль.

И именно в этот момент Маша окончательно убедилась, что находится там, где хотела быть, – на том самом незаметном перекрёстке, с которого можно повернуть движение в нужную сторону. Теперь оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы сделать это движение необратимым.

Координация ночей постепенно переросла в право сводить интересы разных отделов в дневное время. Маша стала тем самым человеком, который решал споры до того, как они возникали. Её незаметная роль диспетчера сложилась настолько естественно, что в коридорах о ней говорили уже не как о сотруднице, а как о человеке, который «всегда знает, как лучше».

Очередное крупное объявление планировалось в пресс-центре, где золотая буква «I» любила служить фоном для идеально выстроенных фраз. Здесь тональность управляла восприятием аудитории лучше любых цифр или графиков. Поэтому она задумала микросмещение в привычной интонации: убрать лишний эмоциональный накал, добавить паузу, переставить два абзаца местами. Зрители услышат те же слова, но воспринимать их будут иначе. Сомнение станет стилем, и именно это должно было вызвать интерес и доверие.

Внутренние отчёты легли безупречно, кроме одного почти незаметного нюанса: фантомная фирма опять появилась в самом низу страницы, словно неосторожно брошенная тень на идеально вычищенном листе. Маша не стала подчёркивать этот след сейчас, но оставила его в памяти как будущий повод задать спокойный и точный вопрос.

С продюсерами она говорила в обычной манере: спокойно, без лишних аргументов, подчёркивая взаимную выгоду.

– Давайте сократим этот эпитет в тексте, – предложила она просто и тихо, будто говорила о мелочи, которая обсуждения не стоит. – Он выглядит лишним и слишком эмоциональным. Сейчас аудитории нужна не горячая уверенность, а чуть заметная прохлада.

Старший продюсер чуть прищурился, оценивая её предложение с профессиональной осторожностью:

– Не думаете, что зритель воспримет это как неуверенность?

– Нет, это не неуверенность, а тонкость подачи, – мягко пояснила она. – Мы показываем, что готовы обсуждать, а не диктовать. Людям нравится думать, что они сами приходят к нужным выводам.

Продюсер помолчал и наконец кивнул, понимая, что в последнее время Маша была права чаще, чем он мог предвидеть:

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Но надеюсь, это действительно то, что нам нужно сейчас.

– Я тоже надеюсь, – ответила она, но в её голосе звучала не надежда, а абсолютная уверенность.

Когда эфир закончился, табло горели привычным зелёным, и никто не поспешил оставить в чатах недовольные комментарии. Отсутствие жалоб в «Империуме» значило больше, чем прямые похвалы, и это понимали все.

Через несколько минут после завершения эфира возле аппаратной появился Пётр Смородин. Он прошёл по коридору неторопливо, как человек, привыкший к тому, что ему не нужно спешить, потому что его всегда ждут. Он остановился рядом с Машей, бросив беглый взгляд на экраны с уже завершённой трансляцией.

– Сегодня, говорят, эфир прошёл особенно гладко, – произнёс он негромко, почти равнодушно, но достаточно ясно, чтобы Маша поняла: её роль уже замечена.

– Рада, что вам доложили именно так, Пётр Александрович, – спокойно ответила она. – Мне важно, чтобы все чувствовали себя комфортно и уверенно.

Смородин взглянул на неё с лёгким интересом:

– Интересная формулировка. Но вы, кажется, сознательно сделали акцент на том, что уверенность должна быть ненавязчивой, верно?

– Совершенно верно, – кивнула она, не отводя взгляда. – Уверенность, которая не давит, а убеждает, всегда эффективнее, чем та, которую пытаются навязать.

Смородин чуть улыбнулся, оценив точность её слов, и продолжил почти дружеским тоном, но без лишней фамильярности:

– Я вижу, вы понимаете не только технику, но и психологию. В последнее время вас часто хвалят за то, что вы умеете незаметно управлять тональностью. Для меня это важное качество. Люди должны думать, что решения приходят к ним самим, а не кем-то навязаны.

– Это и есть главная задача, Пётр Александрович, – согласилась она с лёгкой улыбкой. – Делать так, чтобы никто не заметил, как всё правильно сложилось.

Он помолчал мгновение, затем произнёс, глядя на экран с затухающим логотипом «Империума»:

– Хорошо. Продолжайте в том же духе, Мария Анатольевна. Теперь я знаю, кому можно доверять сложные эфиры. Надеюсь, вы понимаете, какая это ответственность.

– Понимаю, – ответила она спокойно, давая понять, что готова и к большему. – И благодарна за доверие.

Смородин коротко кивнул и медленно удалился, оставив после себя ощущение окончательного признания её нового статуса.

Параллельно она уже подготовила следующий шаг к дому Смородина. Вежливое письмо было составлено идеально, короткий удобный мостик через Вершинина к Ирине уже обозначен, встреча должна была выглядеть случайностью, хотя была продуманной до мельчайших деталей логистикой.

В конце дня, поднявшись в лифте без кнопки «Стоп», она на секунду задержала взгляд на своём отражении. Лицо было спокойно, взгляд уверен, улыбка едва заметна. План оставался прежним: стать точкой опоры, а затем повернуть рычаг. Тональность, которую она тщательно выстраивала, постепенно становилась её главным инструментом управления – незаметным, но действенным.

В этот вечер Маша впервые ощутила чёткую уверенность, что итог её действий полностью соответствовал тому замыслу, с которым она когда-то вошла в стены «Империума». Оставалось лишь дождаться подходящего момента, когда можно будет спокойно, без шума и лишних движений, повернуть механизм так, как нужно ей. Тональность теперь была не просто методом – она стала её властью.

Глава 4. Амбиция, как замок без ключа

Утро начиналось стеклом и воздухом на верхних этажах «Империум-Медиа»: Кирилл Смородин, средний сын олигарха Петра Смородина, проходил мимо золотой буквы «I», как мимо собственной фамилии, и делал вид, что не замечал, как охрана выпрямляла плечи не для него. Башня сияла так, будто улавливала каждую его нерешительную мысль и превращала её в бликовую усмешку. Здесь всё напоминало о чужой высоте и чужих ключах.

Кирилл ненавидел слово «средний» и шагал быстрее, чем требовала дистанция, инстинктивно компенсируя нехватку значимости скоростью и подчёркнутой целеустремлённостью. В коридоре стеклянные стенды ловили отражение, заставляя снова и снова проверять внешность на взрослость, за которую он ежедневно платил ценой бесконечных, порой бессмысленных презентаций. Взгляд скользил по графикам и диаграммам, будто по биржевым котировкам, где зелёный всегда означал «не про тебя», и мысль он гнал нервным движением плеч.

Маша Скворцова появилась незаметно, как человек, заранее изучивший карту всех комнат и входов. Её шаг совпал с его шагом, и Кирилл почувствовал неожиданное облегчение, будто после долгих сомнений нашёл правильную дверь. Она улыбнулась не губами, а тоном, и это сразу обещало порядок там, где обычно царили шум и неопределённость.

Они познакомились три месяца назад на стратегической сессии, когда Маша ещё значилась в списке стажёров, но уже тогда запомнилась ему как единственная, кто задал вопрос, от которого Виктор Антонов отвёл взгляд. После совещания она подошла к нему с лаконичным «Спасибо, что не перебили», и он, сам не понимая почему, усмехнулся в ответ и впервые назвал её по имени. Лицо не отразило удивления – только едва заметное уважение, будто это было должное. С того момента они встречались на этажах всё чаще – поначалу случайно, потом намеренно.

Формально он не обязан был запоминать имена стажёров, но Машу он звал по имени уже после второй встречи. Её интонация не требовала обращения по отчеству, наоборот – казалось, она поднималась по лестнице внутри корпорации без усилия, просто называя вещи своими именами и людей – тоже. Когда она впервые сказала «Кирилл» без предлогов и уважительных интонаций, он ожидал снисходительной дерзости, но услышал спокойную уверенность. И не возразил.

Это не было фамильярностью – в её голосе не чувствовалось притязания на близость. Это было обращение, выстроенное на тонкой грани профессиональной честности и личной независимости. Она не просила позволения и не нуждалась в защите. Для неё имя было инструментом равного диалога, а не способом втереться в доверие или подчеркнуть дистанцию. Её «Кирилл» не нарушало субординации – оно её переписывало.

Он знал, как другие женщины в офисе переходили на «имя» – с полуулыбкой, с интонацией флирта или демонстративной заботы. Маша не делала ни того, ни другого. Её речь не искала одобрения и не играла в податливость. Она называла его «Кирилл» с тем же оттенком, с каким говорила «дедлайн» или «телевещание». И, странным образом, это включало его в план, а не ставило над ним. Имя в её устах звучало не как вызов, а как спокойная констатация: она видела не сынка владельца холдинга, а человека, с которым можно решать задачи.

– Доброе утро, Кирилл, – произнесла Маша мягко, почти по-дружески, с лёгкой интонацией профессиональной заботы. – Я просмотрела вчерашние отчёты и, если быть точной, обратила внимание на два ключевых окна зарубежного вещания. В одном случае партнёр медлит с решением по лицензии, во втором – идёт ползучее дублирование с конкурентами. Если сейчас не вмешаться, потеряем не только время, но и лицо. А ты сам знаешь, что в нашей экосистеме второе важнее. – Она сделала полшага в сторону, словно позволяя ему включиться в ритм. – Поэтому предлагаю задать темп через наш сегмент. Сейчас главное – сохранить прогресс: закрепить присутствие в Юго-Восточной Азии, активировать замороженные каналы в Германии и создать иллюзию непрерывности. Даже если внутри хаос. Мы обязаны выглядеть как люди, у которых всё под контролем. – Голос оставался ровным, как у врача, объясняющего порядок процедур перед операцией. – Остальное покажу в черновике. Но чтобы это работало, нам нужно начать до конца недели.

Кирилл кивнул, стараясь выглядеть серьёзно и вдумчиво, хотя цифры в её словах он даже не проверял: сама интонация и уверенность Маши говорили ему больше, чем сухие факты отчётов. В её голосе слышался негласный договор о поддержке и координации – без подписей и протоколов. Он, как всегда, скрывал внутреннюю дрожь внешней самоуверенностью и коротким кивком.

– У тебя всегда готов список решений, – сказал Кирилл с едва уловимой признательностью, – как будто всё заранее знаешь. Или тебе кто-то подсказывает сверху?

– Подсказывает только логика, – мягко улыбнулась Маша и продолжила серьёзно: – Смотри, кто-то должен взять на себя спутниковые окна: там застряли переговоры по контенту, и, если слегка изменить подход, получится двигаться быстрее. Есть ещё пара человек, которые устают и тормозят процесс. Их можно мотивировать обычным комплиментом, просто проявив немного эмпатии.

Кирилл слушал и впервые за день не думал о братьях и отце. В её простых и чётких формулировках мир переставал быть чужим и непонятным, становился ясным и управляемым. Маша аккуратно, без нажима подвела его к идее крупной международной сетки: не громкий прорыв и не шумная революция, а сеть, в которой Кирилл был ключевым узлом, без которого не сложилась бы вся картина. Так звучала взрослая амбиция – не плакатная и надуманная, а рабочая и ощутимая.

– Мне нравится твоя мысль, – сказал он уверенно, уже почти не сомневаясь, – но как думаешь, реально ли сейчас её провернуть? Отец снова захочет контролировать процесс до мелочей, и придётся вести долгие объяснения, чтобы он нас не остановил.

– Кирилл, – ответила Маша спокойно, глядя ему в глаза с едва заметной улыбкой, – Пётр Александрович ценит результат. Если мы предоставим наглядные, убедительные доказательства эффективности именно твоей идеи, а не общей концепции, он примет её без возражений. Главное – сделать всё тихо, без фанфар, чтобы никто заранее не начал вставлять палки в колёса. Согласен?

Кирилл сделал паузу, выдержал многозначительную минуту, а потом коротко выдохнул, почти не замечая, как перестал спорить и бороться с собой.

– Хорошо, – наконец произнёс он и добавил уже увереннее и сдержаннее: – Давай попробуем. Подготовь пробный срез и черновой план на вечер. Только подробно, чтобы завтра утром показать отцу. Мне важно, чтобы он увидел чёткие результаты и доверил нам этот проект полностью.

Когда дверь лифта закрылась за Машей, Кирилл впервые за долгое время честно и свободно улыбнулся без напряжённой позы и внутреннего самоконтроля. Ему даже показалось, что башня на мгновение стала теплее, словно перестала высмеивать его нерешительность и начала уважать его право на собственную амбицию.

В своём кабинете Кирилл сел за стол и ощутил прилив уверенности и спокойствия, которых давно не испытывал. Он вдруг понял, что именно этого чувства ему не хватало последние годы, проведённые в тени более успешных братьев. Под его руками лежали документы и отчёты, но впервые он видел в них не просто бумаги, а реальные шаги к собственной цели. Кирилл открыл ноутбук и быстро набросал короткое письмо отцу, заранее формулируя нужные слова и доводы, чтобы вечером не спешить.

Закончив, он взглянул в окно и увидел золотистое отражение утреннего солнца, мягко играющее на соседних зданиях. В эту минуту Кириллу показалось, что впервые в жизни он действительно нашёл правильный ключ и боялся только одного: случайно потерять его, не успев до конца открыть нужную дверь.

Днём Машин план раскладывался на столе Кирилла как авиационная карта без турбулентности. В центре ясно выделялось «пан-евразийское окно» – пространство совместных производств, синхронных премьер и гибких договоров о правах, которые позволяли варьировать охват без лишних юридических тормозов. Её речь была выверена так, чтобы Кирилл мог почувствовать себя не просто наблюдателем за чужой стратегией, а полноправным участником процесса, тем, кто собственноручно ставит последнюю подпись на самом значимом документе.