Вера и мышонок приоткрывают завесу

– Я с вами согласна, – сказала сеньора Диас, – но говорю вам – ему в той клинике словно мёдом намазано. А удерживают его вряд ли злонамеренно. Что за драгоценность, потерявший память человек? Сомневаюсь я, что он согласится поехать домой, тем более насовсем.

– Но ты должна попробовать, Эсмеральда, – напомнил отец Антонио. – Это всего лишь моё мнение, как ты и просила. Если твоя дочь на любом из этапов предстоящих событий почувствует растерянность, то направляй её ко мне.

– К вам и отправлю, – с готовностью воспользовалась предложением отца сеньора Диас. – У меня зачастую голова болит от выслушивания её глупостей, а вы, батюшка, привыкли с дураками разговаривать.

Присутствующие невольно усмехнулись от того, каким самоуверенным тоном произнесла фразу сеньора Диас, хотя отец Антонио усмехнулся несколько укоризненно, чего сеньора Диас не заметила, а домоправительница сказала:

– Я по-прежнему считаю, Ди, что твоя дочь, не такая уж глупая, она, скорее, странноватая, на мой взгляд.

– Да ради бога, я ведь не против! – воскликнула сеньора Диас. – Лишь бы она вела себя спокойно и не умничала. Но в последнее время я ей довольна – спасибо отцу Антонио – он знает, как её унять.

– Рад помочь, Эсмеральда. Но и тебе нужно найти общий язык с дочерью.

– Он у нас и был всегда, пока она не начала своевольничать без меры, да умничать без должного ума. А сейчас всё в порядке, если только не приходится выслушивать очередные глупости.

– Что-то новое? – спросил святой отец.

– Старое, отец. Старые глупости человечества, но для дурёхи они внове. Она где-то насмотрелась бредней о мировом правительстве и теперь боится, что они её изведут. Я ей говорю на это: «Не понимаю, как такое правительство может существовать в мире, в котором страны не способны договориться друг с другом даже по пустякам. Но пусть и существует подобная группа людей, которая считает себя вершителями судеб всего мира, – так не похожи ли они на тех людей, которые уверены, что призывом „Солнце, взойди!”, они заставляют подниматься солнце?»

Говорю ей: «Власть, конечно, есть, дочка, но ограниченная, не такая всеобъемлющая. Но допустим даже, что есть именно такая власть, так для неё, говорю я дочери: „Ты всё равно что муха, живущая в мусорной куче, они на тебя и внимания не обратят, дочка, особенно, если ты заползёшь в какую-нибудь консервную банку, – ведь не гонятся же за отдельной мухой, когда их и так кругом много”».

Она обиделась на меня за такое сравнение, а чего обижаться-то? Если подобные люди и в самом деле существуют, то они станут относиться к простым людям именно так.

– Я с ней поговорю как-нибудь о этом, – заверил отец Антонио. – Слишком много противоречий, которые мешают принять как факт утверждение о мировом правительстве.

– Будьте любезны, отец! – ответила Ди.

– Я позвоню сегодня же доктору Баррера, – встала госпожа, – прямо сейчас позвоню, – и вышла из кухни.

Отец Антонио так же стал собираться, перед уходом поинтересовавшись у девушек, как они видят свою будущую жизнь. Они видели смутно, в ответ на что отец Антонио предложил им приходить за советом – хоть за житейским, если потребуется.

После того, как отец ушёл, доели остатки ужина, и в первую очередь Роза, которая накинулась на аппетитные блюда, приготовленные сеньорой Диас, поскольку при святом отце и госпоже она стеснялась есть.

Вера же спросила о том, что давно не давало ей покоя:

– Как зовут вашу дочь, сеньора Диас? Я забыла её имя.

– Скорее всего, я его не называла, Вера. Потому как «везёт» мне на мужчин – ничего не скажешь! Рудольфо… то есть Максимилиано в ту пору, когда он ещё звался Рудольфо, придумал для нашей дочери самое преглупое имя – Руби! Представляешь? И смог-таки настоять из-за моей физической слабости тогда. Вот и посуди – меня зовут Эсмеральда, её зовут Руби. Получается, Изумруд и Рубин, а если б Максимилиано тогда не заблудился, то, небось, заставил бы дочь назвать её сына не Фелипе, а Зафиро (т.е. сапфир), – вот тебе и коллекция минералов вместо людей.

– Но всё же имена красивые, сеньора Диас, – осмелилась заметить Вера, впрочем, поспешив добавить: «Но вашему мужу не нужно было спешить с именем для дочери – ему стоило дать вам время подумать».

– Наверное, – предположила Роза, – ваш муж очень любит камни?

– Чего-чего, а камни он любит – тут ты права, Розита.

Глава 14

Утром сеньора Мендес сообщила, что доктор Баррера не слышала ничего компрометирующего о том институте, который называется «Институт изучения памяти им. Рамона де ла Фуэнте Муньиса». В основном институт и занимается нарушениями памяти, а в последнее время также и навязчивыми состояниями. Доктор уточнила, что институт не полностью государственный, а лишь частично финансируемый из бюджета. В клинике, например, что находится при институте, есть частное отделение, где лечатся некоторые из состоятельных людей. За счёт совокупности поступлений институт и может проводить долговременные исследования, не ожидая немедленных результатов. Доктор затруднилась сказать, не имея на руках истории исследования нарушения памяти Максимилиано, насколько верны слова врачей о том, что возвращение памяти маловероятно. Она лишь предположила, по переданному ей мною, что раз уж у него не нашли за много лет никаких существенных отклонений, и тем не менее не смогли добиться прогресса, то врачи высказывали свои суждения просто по аналогии с уже имеющимся опытом. Опытом того, что, по-видимому, на Максимилиано были использованы различные методы и препараты – а результат нулевой. Значит, и всего-навсего изменение обстановки тоже ничего не даст. Хотя по мнению доктора Баррера они опасаются и негативных последствий внезапного возвращения памяти, случись вдруг такое. Но это лишь предположительно. Главное, что за институтом не тянется никакого дурного шлейфа, а его сотрудники регулярно публикуют научные работы высокого уровня, хорошо отрецензированные. От себя она рекомендовала настаивать на его возвращении домой, только если врачи сочтут это достаточно безопасным, а в ином случае просто регулярно навещать Максимилиано в клинике».

В тот же день сеньора Диас рассказала обо всём домашним и, к радости сеньоры, дочь восприняла новость достаточно трезво, но с большим воодушевлением и без каких-либо истерик. Она лишь хотела скорее увидеть отца, а Фелипе было интересно посмотреть на дедушку. Хорхе – муж дочери сеньоры Диас, тоже был рад за своих, но его немного беспокоило возможное нарушение пищевого баланса в доме, баланса, который сейчас хорошо удовлетворял потребности Хорхе. Впрочем, он утешал себя тем, что всё как-нибудь наладится и как-нибудь сложится, поскольку и в целом, Хорхе смотрел на жизнь с ничем необоснованным упованием на то, что всё обойдётся.

Выбрав подходящее время, сеньора Диас вместе с дочерью посетила Максимилиано, в надежде уговорить его пожить немного дома. К её удивлению, в этот раз он был настроен благосклонно, что произошло из-за рекомендации врачей, которые посовещавшись, решили, что эту возможность упускать нельзя, но держать её под контролем необходимо, для чего Максимилиано будет навещать кто-нибудь из местных специалистов. Также повлияло на перемену настроения Максимилиано и то, что ему пообещали интересный опыт от перемены обстановки. Предварительно сошлись на следующем: Максимилиано снимают с ежемесячного довольствия (что вызвало самое сильное его неудовольствие) и переводят на оплату за каждое исследование, на которое будут приглашать. Но его заверили, что готовы принять и обратно, если он так решит, по крайней мере, готовы при текущем уровне финансирования и при том, что пока остаются неиспользованными некоторые методы и препараты для восстановления памяти, появляющиеся с завидной регулярностью.

Одним из первых вопросов вступившего в дом Максимилиано был такой: «В какое время здесь подают еду?»

– А когда надо? – спросила сеньора Диас.

– Я привык в восемь утра, в час дня и в пять вечера.

– Да будет так, – согласилась Ди. – Что-то ещё?

– Мне нравится та еда, которую мне давали в клинике.

– И это можно. Но скажи, Рудо… то есть Максимилиано, ты ничего не чувствуешь? Не вспоминаешь что-нибудь?

– Я вспоминаю нашу столовую в клинике, ведь сейчас время обеда.

Сеньора Диас пошла готовить, оставив отца с дочерью и прочими.

Чуть позже, когда Максимилиано прилёг в его новой комнате под предлогом: «После обеда врачи мне рекомендуют отдыхать, чтобы не мешать пищеварению», сеньора Диас обратилась к дочери со словами:

– Ну, теперь ты видишь, дочка, Максимилиано совсем того. Он превратился в дрессированного хомячка. Это уже не твой отец, по крайней мере, до тех пор, пока память к нему не вернётся, а она не обязательно вернётся.

– Но мы не можем его бросить!

– Мы и не собираемся. Сделаем всё, что в наших силах, но если уж он решит уехать от нас, то тут мы ничего поделать не сможем. Ведь Максимилиано не признан слабоумным, да и не думаю я, что он такой, но на дрессированного хомячка он похож – это факт.

Присутствующего при разговоре Фелипе развеселила мысль о том, что его дедушка может быть гигантским хомячком, однако он заметил:

– Бабушка, я слышал, что хомячки не очень поддаются дрессировке, а вот морские свинки – они общительные.

– Не смешно, Фелипе, – одёрнула его мать. – И не называй дедушку морской свинкой.

– А по-моему, смешно, – не согласилась с дочерью сеньора Диас. – К тому же Фелипе его никак не называл, а лишь привёл любопытные факты.

– Но это врачи сделали его таким! – воскликнула Руби.

– Ты уверена? Я-то его подольше твоего знаю, и помню, каковы были его помыслы с молодости. И я не заметила, чтобы его настроения изменились. Он никогда не отказывал себе в отдыхе, а когда работа охранником в торговом центре показалась ему уже совсем в тягость, он надумал решить все проблемы одним махом, найдя сокровища. И я думаю, что в общем, то сокровище, которое он искал, – он и нашёл. Жизнь лишённую забот! Но я чувствую за него ответственность и, как и сказала, мы приложим все усилия, чтобы он хоть как-то ожил.

– Я не понимаю, мама, зачем вы тогда поженились, если он всегда был таким.

– Во-первых, я не говорила, что Максимилиано плох, я лишь говорю, что нынешняя жизнь его устраивает, а во-вторых, в те времена мы были молоды и не слишком много думали, да и Рудольфо… тьфу, Максимилиано был тогда поживее. Он даже выказывал желание стать знаменитым путешественником. Ещё вспоминаю, что ему нравилось поучать других, как им жить, – этак, знаешь, несколько свысока, но выглядело это даже очаровательно. Когда он хотел, то умел подать себя.

– Значит, сейчас он мог бы стать учителем! – снова воскликнула дочь.

– Не говори глупости, дочка.

– М-м-м, ну, тогда мы что-нибудь придумаем для него… – и запнувшись, сообразив, что ей такое не под силу, уточнила: «Фелипе придумает!».

На следующее утро сеньора Диас рассказала на работе о возвращении домой мужа-кладоискателя.

– Как он поладил с Хорхе? – поинтересовалась сеньора Суарес.

– На удивление хорошо. Вечером они вместе сели смотреть футбольный матч и есть какую-то дрянь из коробки, правда, Максимилиано сказал, что футбол не любит, а любит хоккей на льду. Хорхе сначала даже не понял о чём речь. Но эти двое очень похожи, надо сказать. Не представляю только, откуда у Максимилиано взялась любовь к хоккею?

– Как бы хотелось узнать, что же он нашёл в пещере! – мечтательно произнесла Вера.

– С чего ты взяла, что он что-то нашёл? Скорее всего, он заблудился, испугался того, что не видать ему больше своего дивана и вкусных ужинов, и от отчаяния перечеркнул сам для себя всё прошлое, начав жизнь с чистого листа.

– Вы так думаете? – спросила Вера. – На самом деле?

– Думаю, что нечто близкое к этому, – кивнула сеньора Диас. – К счастью, он не буйный и не скандальный, а вчера под вечер у него даже юмор прорезался.

– Он всё же останется у вас? – спросила сеньора Суарес.

– Пока остаётся, а дальше, посмотрим, – ответила сеньора Диас. – Но как бы дело ни пошло, я рада тому, что он жив-здоров и не сгинул в одиночестве, а все прошедшие годы о нём заботились, пусть и как о покорном подопытном.

Глава 15

Пришёл февраль. Вернувшаяся Марисоль в тот же день встретилась ближе к вечеру с Верой. Они направились к Марко.

– Я тебе говорила, что потыркала замок снова?

– Ты мне сказала, что тыркала его вскоре после приезда, – ответила Вера. – А ты что, ещё раз его шевелила?

– Угу. Похоже, он всё-таки сломался, но пока не окончательно. Процентов на шестьдесят, я бы сказала. Сеньор Альварадо говорит, что им можно пользоваться ещё некоторое время. Он предложил купить и заменить замок.

– Я так и хотела, – сказала Вера.

– Нет, он имел в виду, что может сам это сделать, но я ему пояснила: «Наша Вера стоит на своём и не хочет, чтобы столь важная часть дома была заменена на абы что, поэтому она купит замок сама». Я всё правильно сказала?

– Правильно. Но что сеньор Альварадо? Он не подумал, что это глупый каприз?

– Нет, вроде бы. И кстати, на Кроличьем поле я тоже побывала снова.

– Ты всё сделала по два раза, Мари?

– Хи-хи, в общем, на этот раз никаких загадочных шорохов на поле не было, а ты – вот так совпадение – уже выздоровела! Так что делай выводы! Думаю, кролики знают больше, чем многим кажется! Но не всё могут сообщить.

– Знаешь, Марисоль, иногда я думаю, что и Мигель чего-то не договаривает.

– Не договаривает? То есть он начинает говорить, а потом замолкает?

– Хи-хи, нет, конечно, он не говорит человеческим языком, как и кролики, но всё-таки мне кажется, что он понимает всё – то есть, буквально всё – а говорить не говорит, потому что я не знаю их языка.

– Очень может быть, Вера. Очень может быть!

– Мари, раз уж ты приехала, то надо, наконец, помочь мадам Авроре привезти её магнитофон в нашу комнату для собраний. Мы уж давно обещали.

– Договорись с ней, Вера, и мы всё сделаем. Можно притащить его в пятницу или субботу, а в воскресенье уже начать записывать аудиокнигу. Но надо взять с собой Розу на всякий случай, ведь мадам говорила об очень большом весе аппарата.

У Марко в доме попугаи здорово раскричались, увидев Марисоль. То ли они отвыкли от неё, то ли наоборот приветствовали, но в любом случае постепенно они успокоились, а Марко расспросил прибывшую о течении жизни в Трёх Енотах.

– Ничего там не течёт, сеньор Марко, – всё по-прежнему, а если какие-то изменения и происходят, то они незначительные – и это хорошо!

– В Санта-Эсмеральде тебе уже успела поднадоесть гонка окружающих за новым?

– Мне такая гонка и раньше не очень нравилась, но тогда я её видела только в кино или новостях. В новостях часто говорят, что вот, мол, появилось такое-то новое – а где оно это новое у нас в Трёх Енотах? Для нас новинки были только словами, но теперь я насмотрелась вживую.

– Разве изменения не являются частью жизни? – подталкивая Марисоль к размышлению, спросил Марко. – Ведь мы живём в водовороте процессов, протекающих с участием неидеальной материи и энергии, а значит, имеющих своим атрибутом изменчивость, вследствие закономерных преобразований, да и той же энтропии. Вот если бы существовала, скажем, идеальная материя вне времени, то кто знает, как бы она себя вела, но у нас-то постоянно всё меняется.

– Я не дура, чтобы с этим спорить и доказывать, что можно прожить без изменений. Но если мир устроен так, что всегда всё меняется, то это не значит, что нужно ещё и добавлять этих самых изменений ни с чем не сообразовываясь. Как будто кто-то говорит: «Что-то маловато вокруг всё крутится-вертится – добавим-ка ещё, чтобы жизнь мёдом не казалась».

«Желательные изменения представляются нам как целесообразные, как осмысленная ликвидация недостатков прежнего бытия, – решила блеснуть где-то вычитанным Вера, – а не как безосновательная убеждённость в непременном превосходстве нового и молодого над неновым и старым».

– Во даёшь, сестрёнка! – воскликнула Марисоль, а Марко похвалил Веру за хорошую память на прочитанное, после продолжив:

– Если ещё порассуждать, то можно посмотреть на это следующим образом: «сакральная», так сказать, точка отсчёта для измерения новизны – это настоящее. Чем ближе к этой точке, тем новее. Однако, если мы поменяем систему отсчёта, и за «сакральную» точку примем, скажем, момент возникновения Вселенной, то всё переворачивается с ног на голову, – кто или что ближе к этой переназначенной точке отсчёта – тот и новее, а следовательно, дети и внуки уже выглядят более старыми при такой перспективе, нежели их родители и другие предки. Ведь вселенная постепенно «стареет» – рассеивается.

– Получается, что мы старее наших бабушек и дедушек? – удивилась Вера.

– Да, при той смене восприятия мира, о которой я сказал, – ответил Марко. – Так получится, если самым важным моментом бытия считать не текущий момент и нас самих в нём, а нечто вовне нас. Такой взгляд в общем и целом был свойственен древним людям. Платон говорил: «Древние мужи были лучше нас и жили ближе к богам». Хотя подобная перспектива и не обязательно должна иметь религиозное содержание.

Взбудораженная Марисоль, подбадриваемая криками попугайчиков, подхватила:

– Вера, а помнишь те скамейки, стоящие вокруг памятника енотам? Ведь до сих пор стоят перекрашенными в голубое, словно еноты эти в небе парят или плывут на плоту. Никак я к этому не привыкну. Вот они их дурацкие изменения ради изменений! Ну кому мешали скамейки зелёного цвета? Хотя я не знаю, может, у них просто зелёной краски не было… но тогда бы уж и шли погулять, пока краску зелёную не найдут. Но нет, кому-то захотелось непременно покрасить. Знать бы кому! Я бы ему высказала всё, что я о нём думаю! Обновили скамейки называется! А ведь может получится, что они их состарили, убрав более молодую по отношению к началу всего краску, и заменив её на дряхлую «новую»!

И чтобы окончательно показать своё отношение к ненужным изменениям, Марисоль вскочила с дивана и принесла из прихожей нечто вроде белых кед без шнурков – эспадрильи.

– Вот, смотрите. Я купила их уже здесь, в Санта-Эсмеральде, взамен порвавшейся обуви, и ношу их целых полгода не снимая, потому что мне удобно. Но вот представьте, подойдёт ко мне человек и примется убеждать заменить их на новые ни с того, ни с сего. Что я такому скажу? Скажу: «Отойди от меня, вредитель! Ты хочешь, чтобы моим ногам, которым так удобно в привычной обуви – стало непривычно в новой? А? Этого ты хочешь, вредитель?» Ну вот зачем так делать, сеньор Марко? Приставать с предложением новой обуви к тому, кому это не нужно. Правда, такого со мной не было, но ведь я привела этот пример лишь для иллюстрации.

– Я тут вижу всего два варианта: так делают либо по глупости – придерживаясь того мнения, что новое всегда лучше старого – либо по меркантильным соображениям. В твоём случае и скорее всего в большинстве случаев, тот «вредитель», наверняка, просто желал бы продать новую обувь. А о новизне… вирусы, насколько я знаю, постоянно мутируют, превращаясь в новые, всё более для нас смертоносные. Так что новое, это не обязательно что-то хорошее для нас.

– Но всё-таки, разве новые вирусы не становятся лучше старых, не становятся более эффективными? – спросила Вера. – Ведь так? С точки зрения вирусов?

– Только если вообразить, что у вирусов имеется собственная точка зрения, тогда, да – становятся лучше, – согласился Марко, – но если их воображаемую точку зрения максимально расширить, то и вирусы, подумав, могли бы прийти к выводу, что им, для того чтобы жить, нужно учиться лучше убивать. Цена такой новизны чья-то смерть. И имей они, действительно, сознание… тогда вирусы могли бы прийти к выводу, что им для замены убийственного существования каким-то иным, нужно прекратить бесконтрольно становиться новыми, всё более и более смертоносными для людей и других организмов, а вместо этого договорится с людьми о создании безопасной среды для размножения вирусов и, может быть, после вирусы из той среды могли бы делится с людями через какой-нибудь интерфейс своим вирусным мироощущением. Одним словом, говорить, что нечто становится лучше, обучаясь более хорошо убивать, по-моему, нелепо. Подобное «лучше» всё равно что антоним этого слова. Я говорю обо всём этом с позиции гуманизма, а позиция эгоцентризма может быть иной, но я полагаю, что она предельно ошибочна. Добавлю ещё, что вирусы всё-таки не относят к однозначно живым организмам, а называют организмами на грани живого и неживого. У них, например, полностью отсутствует обмен веществ.

– Или взять новый ураган, – произнесла Марисоль. – Он ведь новый, а если приписать и ему собственную точку зрения, то он будет доволен, причинёнными им новыми разрушениями, но люди – я имею в виду бездумно обожающих всё новое и попавших под действие нового урагана, тоже не должны грустить – ведь к ним пришло нечто новое! Хотя, конечно, это утверждение доводит воззрения любителей нового до абсурда, но всё-таки – есть ли, вообще, критерий хорошего нового? А если есть, то почему бы его не применять хоть иногда?

– Наверное, хорошее и желательное новое, это то, которое не приносит страданий и смерти живому, – сказала Вера.

– А то, которое приносит… – добавила Марисоль, – оно всего-навсего новая напасть, и нечего перед ней преклоняться, а считать её тем, что она есть, видя все недостатки.

– Да, девушки, это не слишком дальновидная позиция – считать новое обязательно чем-то хорошим. Но наша сегодняшняя беседа становится похожа на собрание общества «Санта-Эсмералдийский ретроград».

– Может быть, лучше «Новый ретроград»? – прищурилась Марисоль. – Мы могли бы таким названием заманивать в наше общество наивных любителей нового, и регулярно рассказывать им о новых вирусах и ураганах, чтобы слово «новое» стало вызывать у них не самые приятные ассоциации.

– Кстати, представляете, – вспомнил усмехнувшийся Марко, – я снова получил письмо от того человека, который направил меня на заброшенную фабрику, уверяя, что там находится антикварный магазин, в котором имеется кое-что интересное для меня. А я тогда понадеялся, что это может быть нужное мне издание «Извлечения сущностей из кристаллов».

– Как же ему совести хватило? – изумилась Марисоль. – Вы ему сказали всё, что думаете о нём?

– Гм-м, я ничего особенного о нём не думаю, Марисоль. Я лишь посчитал его глупым шутником за то письмо. Но сейчас я ему ответил, описав всё, что по его милости увидел, – то есть ничего.

– И что же он? – спросила Вера. – Небось, стал юлить и оправдываться?

– Он попросил прощения и заверил меня в том, что с его стороны не было шуток, однако, он сам оказался введённым в смятение некой странной информацией, отчего допустил оплошность в написании первого письма. Но сейчас он точно скажет, где находится экземпляр первого издания книги. Он знает, что наша группа ей увлечена, а его интересы несколько иные, и потому он предлагает нам информацию совершенно бескорыстно. Вот только продавец просит за книгу немало. Это хоть и не баснословная сумма, но значительная.

– Так вы ему поверили? И собираетесь во второй раз стать объектом насмешек? – спросила Марисоль.

– Я не становился подобным объектом и в первый раз, насколько мне известно. И да, я ему поверил, ведь он всё объяснил. Теперь мы с товарищами думаем, что нам делать. Фотокопия у нас имеется, благодаря сеньоре Мендес, но подлинник… наверное, мы всё же его купим, чтобы успокоиться.

– Я вас предупредила! – сказала Марисоль. – Но вы, сеньор Марко, всё равно поступите так, как считаете нужным. И, видимо, вы уже всё решили. Но если уж вас не останавливают предостережения тех отважных девушек, которым приоткрылись врата в царство безумия в том отвратительном переулке, то уж позвольте тогда хотя бы сопровождать вас в безнадёжной и опасной попытке овладеть литературным сокровищем!

– Я подумаю над твоими, очень и очень внушительными словами, Марисоль, – улыбаясь ответил Марко.

– Ты начиталась старой литературы? То есть классической? – поинтересовалась Вера, отреагировав на, по всей видимости, шутливую, но старомодно-трагичную речь подруги.

– Пока я была дома, то смогла прочитать «Гобсека» Бальзака и «Красное и чёрное» Стендаля. Мне очень понравилась манера речи у некоторых из персонажей этих книг. Если бы я умела, то всегда бы так говорила.

– В речи прошедших эпох есть своё очарование, – согласился Марко. – Она хоть и не соответствует нынешним реалиям, но в ней не слышно и того, что столь раздражает в современной речи: рваности, косноязычия, сплошных местоимений, предлогов и союзов, проглатывания элементов семантических конструкций… Как будто нынешние люди считают друг друга телепатами, способными читать чужие мысли и восполнять тем самым вербальную недостаточность. Вообще, современная речь, если её сравнивать с лучшими литературными образцами прошлого, весьма уродлива. А жаль!