Лекарь. Адамы

– Что случилось?

– Бабушка умерла, – ответила мама таким тоном, словно сказала: «Холодильник сломался». – Верни ее, Олег.

И опять это прозвучало как: «Сможешь все сейчас починить?».

Мы прошли в бабушкину комнату и остановились возле кровати.

– Сказала, что приляжет подремать после обеда, – объясняла мама, стоя рядом со мной и глядя сверху на тело своей матери. – Пошла будить ее чаю попить, ну и – вот. Вытянешь ее, сынок?

Я смотрел на такое родное с детства лицо и не узнавал его. Всегда удивлялся тому, как смерть меняет человека. Будучи врачом, я видел много смертей, не раз и не два люди умирали прямо на моих глазах. Вот только что-то говорил человек, а потом – раз, ты смотришь и понимаешь, что там, за этой оболочкой, никого уже нет. Словно кукла в кукольном театре, из которой актер вынул свою руку. Просто пустое тело, мясная оболочка, которая скоро начнет портиться и разваливаться. Живой человек не сможет изобразить такое лицо, просто сравните любое кино с покойником в гробу и вид настоящего покойника. Если их положить рядом, никто не спутает, кто из них мертв, а кто играет мертвого. Трудно объяснить, в чем конкретно это выражается, проще сказать: да, во всем!

Бабушка была, несомненно, мертва, как минимум часа четыре уже. Можно было уточнить, проведя осмотр тела, но я не видел смысла. Надо было отправляться договариваться с душой, потому что моя бабушка – адама и у нее есть душа, которая сейчас еще не очень далеко. В этом особенность реанимации адамов, в отличие от простых людей. Ты не оживишь тело, если не согласится душа – анима, нефеш, атма, называйте как хотите. Точнее, чисто физиологически, наверное, можно запустить тело, но ему никогда не стать разумным существом.

– А если она откажется? – посмотрел я на маму.

Мама вздохнула, но ответила твердо:

– Это ее право. Откажется, закопаем тело. Но сначала поговори, Олег… Ты ведь поговоришь, правда?

– Конечно, мама. Я тоже люблю бабушку.

Я снял рубашку, чтобы не помять, и лег рядом с телом. Кивнул маме, и та вышла из комнаты. Сейчас я должен буду проделать то, что является частью дара Лекаря: способность общаться с душами тех, у кого они есть. То есть, с душами адамов. Я не люблю это делать, донельзя странная и всегда пугающая меня процедура. Ведь для того, чтобы встретиться с душой умершего, надо умереть самому, иначе никак.

Я сосредоточился и замер, ожидая перехода. Так я называю слияние своего сознания со своей душой. – Щелк! И все изменилось в одно мгновение. Теперь я одновременно лежу на кровати, ощущая тело, являясь этим телом, и нахожусь вне тела. Посмотрел на себя сверху и увидел два тела, лежащие рядом. Потом поднял руку и положил ладонь себе на грудь, напротив сердца. Странное и не очень приятное ощущение: ты смотришь со стороны на то, что ты делаешь. Человеческая психика плохо приспособлена к подобным вывертам сознания, но я не человек. Мысленно посылаю импульс, останавливаю сердце и одновременно рвусь куда-то вверх. Быстрее, быстрее, но как бы я ни был быстр, все равно все ощущаю. Когда останавливается сердце, на меня наваливается то, что обычно называют «страхом смертным». Никому не посоветовал бы ощутить это, вот только никого из живущих не минет чаша сия. А я все это чувствую уже в четвертый раз. После остановки сердца, что самое противное, ты еще секунд десять, а то и все двадцать всё слышишь и ощущаешь, сохраняешь даже некоторое механическое дыхание, все понимаешь, но ничего не можешь сделать. Пока, наконец, не теряешь сознание оттого, что кислород с кровью перестает поступать в мозг. И лишь после этого, с потерей сознания прекращается всякое дыхание, человек умирает, а душа адама расстается с телом.

Что такое десять, или даже двадцать секунд? Считаете, это совсем немного? Сейчас достаньте телефон, включите секундомер и наблюдайте за стрелкой. Сделали? Вот теперь вы знаете, сколько времени после остановки сердца и до потери сознания вы будете все понимать и обмирать от ужаса. А субъективно наш мозг может еще тянуть это время очень долго. Ненавижу это состояние.

Все когда-то заканчивается, и мое тело, чуть дрогнув, обмякло на кровати. Я бросил последний взгляд на теперь уже два мертвых тела внизу, и знакомая воронка (или что-то очень на нее похожее) затянула меня. Ф-фу, как же я не люблю умирать, если бы вы только знали!

***

Уже привычно оказался где-то или в чём-то, что отдаленно напоминает зал регистратуры в поликлинике, и подошел к единственному окошку у стойки.

– Пожалуйста, позовите Марию, – попросил я молодого человека в белом врачебном халате, сидящего за столом по ту сторону стекла.

– Минуту, – ответил тот и, заглянув в экран монитора, стоящего перед ним, пару раз щелкнул по клавиатуре. – Пройдите в кабинет номер один.

Парень дежурно улыбнулся мне, а я, развернувшись, в метре от себя увидел висящую в молочном тумане дверь с цифрой «1» на табличке. Не задерживаясь, сделал пару шагов, открыл дверь и проскользнул внутрь.

– Привет, баб! – я улыбнулся навстречу сидящей в кресле бабушке. Кроме этого кресла в пустоте ничего не было, но я знал, что стоит мне шагнуть дальше, и еще одно кресло нарисуется рядом. Просто потому, что все окружающее меня – не более чем плод моего собственного воображения. Это я придумал эту регистратуру, этого парня и этот кабинет. Что здесь на самом деле, понятия не имею, если вообще здесь есть хоть что-то, привычное для взгляда.

– Заходи, Олежка! – вернула мне улыбку бабушка. – Жду, жду, а тебя все нет и нет. Думала, что уже не придешь!

Я хмыкнул и прошел вперед. Интересно, что видит бабушка, что она себе здесь воображает? Где мы с ней находимся не в моем, а в ее сюжете? Но спрашивать не стал: я не затем умирал, чтобы по ту сторону воображаемой грани фантазиями обмениваться.

Бабушка встала, и мы обнялись. А потом сели вновь, каждый на свое кресло.

– Бабуля, я за тобой! – решил я не тянуть резину. – Ты чего это, помирать надумала? Мама там переживает, я с работы сорвался!

Бабуля весело рассмеялась, а потом неожиданно показала мне дулю.

– Не понял, – протянул я, хотя все уже понял. Вот, не люблю я, когда так. Адама решила не возвращаться, у нее свои планы, а дома меня ждут объяснения с родственниками. Это во всех других подобных случаях. А в данный момент меня ждет расстроенная мама и похороны близкого человека.

– А чего тут понимать, внучок, – бабушка откинулась на спинку кресла. – Не хочу возвращаться, как говорится: умерла так умерла.

Я замолчал, и она тоже молчала – каждый о своем. Не знаю, о чем думала бабушка, а мне было очень жалко маму и себя. Вдруг оказалось, что без бабушки мне будет плохо, и я, осознав это, замер, пытаясь проглотить воображаемый комок в воображаемом горле.

– А что я маме скажу? – растерянно пробормотал я. Я почему-то был уверен, что бабушка с радостью вернется, а тут вон оно как.

– Скажи, что я ее очень люблю и надеюсь, что она помирится с Игорем, твоим отцом.

– Но отца нет в нашей реальности, – машинально ответил я, просто чтобы что-то сказать.

– Тоже мне проблема! – взмахнула руками мама моей мамы. – Позовет, он сразу явится, куда ему деваться, жена же законная! У нас, адамов, с этим строго! Да и любят они друг друга с детства еще, со школы.

– А почему же тогда… – начал я, но тут же одернул себя. – Так, стоп, баб, хватит мне язык заговаривать! Почему возвращаться не хочешь?

– А чего мне там делать? – натурально удивилась она. – Чего такого интересного в той моей жизни осталось, чтобы мне за нее держаться? Дочь вырастила, внука вырастила, большинство подруг похоронила. Нет, Олежка, я решила, что дальше пойду. Может, Генку, деда твоего настоящего, найду, посмотрю, ради чего такого важного он меня с дочерью малой оставил. Или реинкарнируюсь, или еще что. Тут есть для нас варианты, знаешь ли.

Да, об этом я уже не раз слышал, правда, никто пока мне эти варианты не перечислил. Вот и бабушка быстро сама себя оборвала. Да не очень мне это интересно, если честно. Я пока умирать не планировал, а когда время придет, все равно все узнаю. Неожиданно в голове всплыло древнее и почти уже забытое: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное…»2

Я посмотрел на нее и тихо спросил:

– Ты точно решила?

Она кивнула.

– Может, все же передумаешь?

Она покачала головой.

– Мама очень переживать будет, – попытался я надавить на больное, но бабуля не поддалась.

– А нечего переживать, я живехонька, она это знает, а тело старое закопайте или сожгите, мне без разницы. Вот и всё мое завещание.

И в этот момент приоткрылась дверь, и в нее просунулась голова того парня из регистратуры:

– Извините, что перебиваю, но если вы, Олег, планируете вернуться в тело, то самое время. Потом поздно будет.

И дверь закрылась. А мы с бабушкой встали и обнялись, застыв так на какое-то время. Все было сказано: адама приняла решение, осуществив свое законное право. Наконец, бабушка крепко поцеловала меня и толкнула рукой в грудь:

– Всё, иди, Олежка, не тяни душу, она у меня здесь обнаженная.

Я молча кивнул, и, не поднимая головы, шагнул в дверь и… глубоко вдохнул, закашлялся, открыл глаза.

Мама стояла рядом с кроватью и внимательно смотрела мне в глаза.

– Хоронить будем? – спросила она.

Я кивнул и зачем-то развел руки. Слеза скользнула по маминой щеке. Когда ты в теле, оно часто так бывает, больно уж тела наши эмоциональные. Даже я, тренированный на укрощение эмоций, в первую минуту после возвращения к жизни, не сдержался.

Глава 6

После похорон мама решила устроить поминки. Так положено, сказала она: все так делают, что люди скажут. А мне было все равно, на месте бабушки образовалась пустота, но уже немного привычная, все же это вторые похороны родного человека в моей жизни. Первым умер дед, лишь потом я узнал, что он мне не родной был, но какая разница? Я всю жизнь считал его своим дедом, таким он для меня и остался. Он любил меня, он воспитывал меня, многому научил: кататься на велосипеде, плавать, да мало ли! Дед был очень хорошим человеком… к сожалению, человеком, да. А настоящий дед – адам, естественно, – где-то, неизвестно где, как и мой отец скитается, наверное, по мирам. Но если отца я хотя бы видел, то родного деда увидеть пока что не довелось. Да, честно говоря, не очень я к тому и стремился, он же мне чужой, если по сути рассуждать, а не по крови. По крайней мере, пока, а так-то в жизни адама случиться может всякое, никогда ничего не надо загадывать наперед. Впрочем, разве у людей не так?

А теперь у меня еще и единственной бабушки нет, почему все так сложно у женщин? Зачем мама решила порвать с родителями моего отца, они-то, в чем виноваты? Злилась бы на мужа, так нет, надо вообще все ниточки оборвать! Женщины… Ладно, это все чувства, сегодня я маму точно ни в чем упрекать не буду, да и вообще никогда не буду, не такой я человек… тьфу, адам. Хотя чего это я себя постоянно поправляю? Вон, мама уверена, что нет никакого разделения на людей и адамов, да и бабушка так считала. Но… душа же есть не у всех, так вроде бы? С другой стороны, человек – это ведь не только биологическое, но еще и социальное определение. Мы, например, называем нелюдями всяких извергов и маньяков, а ведь биологически на это нет оснований. Ладно, как говорила одна американка с примесью ирландской крови: подумаю об этом завтра.

Мама решила, что ничего готовить не будет, и я арендовал небольшое кафе. Я и не спрашивал даже, кто придет, сколько человек будет, мне все равно было. Наверное, какие-то мамины подруги, может, подруги бабушки. Все это улаживала с руководством кафе мама: количество гостей, время, меню и прочее. Я только платил. Поэтому, когда к нашему столу самой первой подошла молодо выглядящая (но не молодая, что мне, как бывшему Скульптору, было хорошо видно) пара, я без особого любопытства взглянул на них. Наверное, какие-то знакомые адамы из маминой жизни. Мама встала, обнялась с женщиной, потом с мужчиной, а потом они все вместе подошли ко мне. Из вежливости я тоже поднялся, готовясь принять соболезнования, но неожиданно услышал от мамы:

– Олег, это родители твоего отца, твои родные бабушка и дедушка, Людмила Васильевна и Евгений Сергеевич.

Ну, что ж, шок – это по-нашему, таков был девиз в одной очень старой рекламе отечественного шоколада, ставший мемом. Но я, конечно, сама невозмутимость с виду, хотя внутри что-то неслабо так дернулось. Передо мной стояли и переминались с ноги на ногу, бросая на меня какие-то умоляющие взгляды, словно в чем-то провинились передо мной, родители отца, мои бабушка и дедушка, которых я вижу первый раз в жизни. Так-то не первый, знаю, что они меня нянчили, когда я был еще маленький, но совсем не помню этого. После отбытия папани в дальние и загадочные края, мама, психанув, прервала с родичами отца всякие отношения. Она, конечно, была не права, лишая их внука, а меня близкой родни, любящих меня людей, но я не буду осуждать маму, нет, только не я. Если выражаться высокопарно: я не имею на то морального права, поскольку мама меня родила, выкормила и вырастила, я обязан ей жизнью. Хотя здесь уже вступаем на тонкую материю, поскольку, своей жизнью, получается, я обязан не только маме, но и папе, а коли так, то и вот этой женщине и этому мужчине, поскольку, если бы не они, не было бы отца, а значит, не было бы и меня. Вот, надо оно мне в такой момент рассуждать обо всем этом, или так выражается мое волнение? Я ведь мечтал о том дне, когда познакомлюсь, наконец, с другой линией моих предков, что уже здесь скрывать, и вот…

Мы смотрели друг на друга, не зная, что сказать. А что тут скажешь? В отличие от мамы, никогда не пользовавшейся услугами Скульптора, даже когда этим Скульптором был ее родной сын, родители отца этот шанс, видимо, не упустили. По идее, им должно быть где-то ближе к шестидесяти, но старше тридцати пяти, максимум – сорока лет им не дал бы никто. Конечно, они чистые адамы, тут ни малейших сомнений быть не может. Будь хоть один из них человеком, или даже простым адамом, ни мой отец, ни я никогда не стали бы чистыми. А мы были чистыми, значит, чистыми были и они, как и все их предки, и как все мои предки по маминой линии. Другие адамы дар Демиурга не обретают, а я перешел на вторую ступень, не говоря уже об отце, который, если верить его же словам, был Гением. Интересно, а какой у них дар? – зачем-то подумал я, и тут же вспомнил, что до сих пор не знаю даже, какой дар у мамы. Почему она скрывает, что там такое? С детства, оказывается, меня окружают сплошные тайны и секреты.

В общем, хаотичные мысли метались в моей голове, в то время как я вежливо улыбался вновь обретенным родственникам. Особой радости, если уж совсем честно, не было, я ведь их совсем не знал. Но некое чувство удовлетворения и интереса присутствовало. А еще я подумал, что, наверное, это мама таким образом решила компенсировать мне потерю сначала дедушки, а теперь и бабушки с ее стороны.

Новоявленная же бабушка вдруг, резко шагнув вперед, всхлипнула и быстро обняла меня. Я, не зная, что делать, тоже осторожно приобнял ее, и она разревелась. Я взглянул на вновь обретенного деда, тот, как бы извиняясь, развел руки и сказал:

– Здравствуй, внук! Поверь, мы никогда не забывали о тебе, и не наша вина, что так все в жизни сложилось.

Я кивнул, я знал, что он прав, их вины здесь нет. По сути, они такая же пострадавшая сторона, как и я. Это было глупое решение моей мамы после странного поступка отца, который он мне, кстати, так и не объяснил до конца, отделавшись общими словами.

– Здравствуй, дед, – ответил я. – Здравствуй, бабушка. Поверьте, я очень рад, что вы, наконец, нашлись.

И моя неуклюжая попытка пошутить неожиданно сработала. Все улыбнулись и как-то сразу расслабились. Бабушка отступила от меня, вытирая слезы платочком, и мы обнялись с дедом – по-мужски скромно, но крепко.

Потом стали приходить другие гости, знакомые мамы и ушедшей бабушки, разумеется, все, у кого были незамужние дочери, пришли с дочерями. Куда ж без этого! Наверняка все они, в смысле – дочери, чистейшие адамы, каждая из них – идеальная пара для зачатия правильных детей. Впрочем, что это я, откуда такой сарказм? Девушки они симпатичные, особенно одна из них. Но как-то все это, не знаю, не ложилось мне на сердце. Казалось, что время для смотрин слишком неподходящее. Но мама, видимо, считает иначе, ведь это же она их всех пригласила, на этот счет сомнений у меня не было. Да, подумал я в очередной раз, все же женщины гораздо практичнее мужчин в плане жизни.

Когда все расселись и, не чокаясь, выпили по первой, я взглянул на одинокий стул справа от мамы и подумал, что на этом стуле должен был сидеть отец. Кстати, некоторые считают, что мысли материальны, и поэтому я совсем не удивился, когда в распахнувшуюся дверь кафешки вошел мой папаша с огромным букетом любимых мамой ромашек в руках.

Он прошел через весь зал, и все взгляды сосредоточились на нем. Разговоры смолкли, и в зале повисла тишина. Любопытство, интрига, а как же! Я посмотрел на маму и даже немного пожалел ее, настолько она выглядела растерянной, совсем как девчонка. А отец тем временем спокойно подошел к ней, встал на колени и протянул маме букет. Блин, прямо сюжет для мелодрамы, аж глаза защипало. Я затаил дыхание, и, кажется, все, кто был за столом, затаили дыхание вместе со мной. Все ждали, что сделает мама. В зале повисла тишина, так что я даже услышал, как где-то далеко, скорее всего, на кухне, на кафель упала вилка или, может, ложка.

Потом мама как-то судорожно вздохнула, взяла букет и передала его мне. Я машинально принял цветы, а мама встала, чуть коснувшись губами, как-то очень легко поцеловала отца и сказала:

– Садись, Игорь, для тебя место держала.

– Ты, как всегда, все знаешь заранее, Лида, – улыбнулся отец, но я успел заметить, как его лицо расслабилось. И только тогда понял, как он был напряжен, до этого отец казался мне абсолютно спокойным.

А ведь все это устроила ушедшая бабушка, на чьи поминки мы сегодня собрались, – неожиданно понял я. Не знаю как, но почему-то сомнений на этот счет я не испытывал, все в ее стиле.

Отец посмотрел на меня, и мы, не сговариваясь, одновременно шагнули навстречу друг другу. Очередные мужские обнимашки, отец похлопал меня по спине и шепнул на ухо: «Надо будет поговорить, а?». На что я ответил: «Надо бы», и отец повернулся к своим родителям.

Я сел и попытался справиться со своими чувствами, которые просто захлестывали меня. Мы на поминках, умерла моя бабушка, очень близкий мне человек. Что я должен делать? Любой скажет: каждый нормальный человек в такой ситуации должен скорбеть. Но я был просто счастлив. Счастлив оттого, что папа и мама рядом и бросают друг на друга вполне себе однозначные взгляды. А еще я, наконец, познакомился с другой частью моей семьи, такими же родными мне по крови адамами.

А бабушка, которая ушла… ну, я же с ней поговорил: она в порядке, у нее какие-то там свои планы на дальнейшее существование, которые ее вдохновляют. В этот момент я, как никогда остро почувствовал, что я не человек, настолько нечеловеческими были мои рассуждения об ушедшей близкой родственнице. Мне было тяжело из-за нашей разлуки с бабушкой, но одновременно я радовался за нее, потому что она существует! Она просто уехала куда-то очень далеко, где нет интернета, и куда не ходят даже древние бумажные письма.

Возможно, пришла в голову мысль, такое отношение к умершим близким доступно не только адамам, но и по-настоящему верующим людям эволюции. Таким, которые верят в бессмертие души, в то, что с верующим человеком после его смерти все хорошо и беспокоиться не о чем. Жаль только, что они ошибаются: у людей нет души, а библейская история о сотворении Адама не имеет к ним отношения. Если только… Я даже как-то поперхнулся внутренне от пришедшей в голову мысли. Ну, что же ты, давай, додумывай до конца! Если только… всё, что я знаю об этом, это далеко не вся правда, или даже вообще не очень-то и правда. А действительно, с чего я решил, что мнение адамов по этому вопросу является истиной в последней инстанции? Ведь даже среди адамов далеко не все разделяют ту картину мира, которая, скажем так, принята в некоем «официальном варианте».

Не надо далеко ходить, моя мама не верит, считает все это древней легендой, превратившейся в некое подобие религии с ее недоказуемыми, но запрещенными к пересмотру догматами. Что, если все не совсем так, что, если это только часть гораздо более широкой картины мира? Всего один из множества пазлов? Что, если и для людей эволюции все вовсе не так однозначно? Ведь у них есть свои религии со своими догматами! Возможно, у них тоже есть веская причина думать так, как они думают?

Стоп, – сказал я себе, – ты же Лекарь, ты оживлял людей и точно знаешь, что никакой души у них нет. Хм, подожди-ка! Нет, или я ее даже не пытался искать? Стоп, стоп, стоп! Если бы она была, то я не мог бы оживить людей без договоренности с их душой! Разве не так?

А если не так? Я когда-то пытался оживить тело адама без спроса у его души? – Нет, конечно. А почему? – Да потому что мне так объяснили, мне сказали, что надо делать так и так. И я без всяких сомнений делаю, как сказано.

Другой вопрос: а я когда-то пытался поискать душу умершего человека? И снова ответ: нет. Почему? – Да просто мне сказали, что у них нет души.

И почему же я верю всему, что мне говорят, даже не попытавшись проверить? Что я за дебил такой? Надо бы поговорить с отцом на эту тему, интересно, что он скажет? А еще я неожиданно понял, что мне хотелось бы встретиться и поговорить с кем-то из лилит. И правда, с чего бы мне сразу верить версии адамов обо всем произошедшем когда-то в нашем общем прошлом и происходящем сейчас? Неужели только потому, что я сам адам?

Я покрутил эту мысль в голове так и этак, после чего вынужден был признать, что я практически ничего не знаю об устройстве мира, кроме одной «самой правильной» версии адамов. Если бы я только знал в этот момент, насколько правы те, кто говорит, что мысль материальна и предупреждает: бойтесь своих желаний, они могут исполниться!

Я извинился, сказал, что отлучусь ненадолго, совершенно неожиданно, но очень сильно захотев все хорошенько обдумать, а гул разговоров за столом мне мешает. Мне срочно надо на улицу! Странное и неожиданное желание, совершенно почему-то не удивившее меня в тот момент.

– Ты куда, Олег? – вскинулась мама.

– Просто подышу свежим воздухом, ма, надо кое-что обдумать, – честно ответил я. – Буду здесь, рядом, далеко не уйду. Обещаю, десять минут, не больше!

Но маму не так-то просто сдвинуть с тропы:

– Ты что, курить начал? – спросила она так строго, что я даже улыбнулся, вновь почувствовав себя школьником.

– Ма, не выдумывай, я сейчас вернусь, – улыбнулся я и быстро вышел на улицу, провожаемый задумчивым взглядом обоих родителей. Родителей, понимаете? Обоих! Как же это хорошо! Но это потом, сейчас меня словно что-то неслабо так тянуло на свежий воздух.

***

Я ошибся только в определении: меня тянуло не что-то, а кто-то. Едва я вышел из кафешки и вдохнул полной грудью чистый воздух, как ко мне подошла она, и сказала звонким голосом:

– Привет, Олег! Я Настя. Давай пройдемся?

И я пошел за ней, – пошел, даже не попытавшись узнать, куда мы идем и вообще, кто она, собственно говоря, такая. Я лишь молча кивнул, поскольку все слова застряли в горле, настолько все мое существо было поражено, оглоушено, ошашарешно и полностью раздавлено захватившим меня чувством. Я влюбился в Настю до полнейшего безумия, и готов был, как собачонка за хозяйкой, бежать за ней хоть на край света.

Краем сознания я понимал, что такого не может быть, что эта Настя как-то повлияла на меня, подчинила мое сознание, поработила его, здесь явно что-то не так… Но эти мысли, мелькнув, были тут же мною отвергнуты как совершенно смешные и абсолютно невозможные. Ведь любовь всей моей жизни улыбнулась мне и взяла под руку. Я не отрывал глаз от ее волшебного лика, и если бы она велела мне сейчас прыгнуть под машину, ей Богу, я не стал бы раздумывать ни секунды. Но у Насти были на меня другие планы, и я, чуть не повизгивая от счастья, как щенок, целый час не видевший хозяйку, осторожно, как величайшую драгоценность, бережно прижимал ее руку к себе. Я еще никогда в жизни не был так безумно счастлив!

Мы подошли к стоявшей недалеко машине и сели на задние места. Что это была за машина? – Понятия не имею, я не смотрел, куда садился. Я смотрел только на мою Настеньку. Она что-то проворковала, и машина поехала, думаю, там впереди, был водитель. Ну, должен быть. А Настя повернула ко мне свое улыбающееся лицо и ласково потрепала меня за щеку:

– Хороший мальчик.

И я расплылся от счастья. Она меня похвалила!

Глава 7