Вольные мореходы. Книга вторая: Проклятый меч

Взгляд морехода тщательно ощупывал каждый камень, заглядывал в расщелины, ожидая заметить притаившуюся черную фигуру с зажатым в лапе клинком, но все казалось спокойно. Горы словно затаились. Они терпеливо следили за отчаянным путником, идущем навстречу своей смерти. Кану не сомневался, что заглянет в ее холодные глаза, но у него не было выбора. Боги не позволили ему решать – смерть ждала его везде – либо от проклятого клинка, висевшего за спиной, либо от обитателей гор. Оставалось лишь смело смотреть погибели в лицо, надеясь на удачу. Мореход знал, что только смерть может остановить его отыскать кузнеца, выковавшего меч…

Когда солнце зависло на вершине неба, заглянув в ущелье, по которому ехал Кану, он выбрал тень под навесом скалы, спешился и расседлал коня. Устроившись на теплом камне, мореход развязал мешок со снедью, которую собрали для него кочевники.

В мешке оказалось сочное, хорошо прожаренное баранье мясо, правда, уже давно остывшее. Когда мощные челюсти Кану с хрустом сминали хрящи и раздирали жилы – его взор не переставал скользить по уступам гор. Левая рука морехода покоилась на дуге лука. Утерев тыльной стороной ладони губы, Кану выковырял кончиком мизинца застрявшее между зубов мясо, поднялся с камня и направился к коню. Из-за спины морехода, поблескивая кровавым рубином, торчала крестовая рукоять меча.

Запрыгнув в седло, Кану неспеша поехал по правой стороне ущелья, ожидая, что скоро ее накроет тень. Его лоб, лицо и шея жирно сверкали потом, а туника под кольчугой неприятно липла к подмышкам. Конь тоже взмок и часто хлестал себя хвостом по бокам.

Горы, вздымавшиеся по краям ущелья, постепенно превращались в неприступные стены. Трава и деревья совсем исчезли, на пути морехода теперь громоздились лишь камни, сквозь которые коню приходилось выискивать дорогу.

«Неудивительно, что кочевники не доходят сюда, – рассуждал Кану. – Как странно быстро здесь все меняется…» Прошло лишь полдня, как он покинул племя Оснарка, стоявшее у покрытого густой травой холма, а теперь взгляд натыкался лишь на камни, даже не заросшие мхом. В горах севера, откуда он, Кану, был родом, всюду высились сосны и ели. Реже попадались березы или корявые дубы, а тут…

Неожиданно солнце померкло, словно его заслонила туча. Взглянув на небо, Кану не заметил ни облачка. Небо было чистым, как зеркало моря в штиль. Что происходило? Мореход не понимал. Он лишь ощущал присутствие чьей-то силы. Она будто витала вокруг, растворяясь в раскаленном воздухе и наполняя его собой. И еще он чувствовал, что за ним наблюдают. Словно кто-то далеко на севере провел пальцами над заполненной кровью чашей, и в ней появилась его, Кану, фигура, плавно покачивающаяся на спине вороного коня.

Чем дальше он продвигался в ущелье, тем слабее светило солнце. Лик Веледака постепенно мерк, будто чья-то черная рука медленно закрывала его. «Неужели и свет подвластен тем, кто здесь обитает?» – подумал Кану.

Он даже не мог точно сказать, кем были его враги. Мореход понимал, что черные твари, с которыми ему пришлось столкнуться ночью, были лишь самыми низшими, жалкими рабами, чьи ничтожные жизни кто-то бросил на алтарь войны. Вот если бы ему, Кану, удалось встретиться со всадником на огненном коне, следившим за битвой с холма! Наверняка, это он верховодил тварями, заставляя их своей волей бросаться на ощеренное мечами кольцо кочевников. Кто же он, этот всадник? Потомок аарасцев? Колдун? Слуга Каменного Великана, приносящий жертвы своему идолу? Почему никто, кроме него, Кану, не заметил его ночью на скале? Мореход отчетливо помнил, как стрела вырвалась из его рук, подброшенная упругой тетивой, и ринулась к всаднику. Как он смог обратить ее в пламя, а затем рассыпать искрами? Как такое могло случиться? Неужто в ойкумене есть колдуны могущественнее Гестеда?

И мысль, которая пришла мореходу в голову, заставила его содрогнуться. «Ведь никогда нельзя считать себя самым сильным – потому что всегда найдется кто-то сильнее», – вспомнил он древнюю истину. Подобные раздумья заставили морехода еще сильнее насторожиться. Он приостановил коня, привстал на стременах и огляделся.

Вокруг было слишком тихо. Даже ветер не свистел в расщелинах скал. Что-то должно было произойти.

Очень быстро темнело. Лик Веледака лишь перевалил на другой край неба и только собирался клониться к закату, а ущелье, казалось, уже застилали сумерки. Кану поднял голову и прищурился, глядя на солнце. Тут он заметил то, чего никак не мог увидеть ранее. Дым. Все небо было в дыму. Он покрывал небосвод ровной пеленой и казался почти незаметен. Приглядевшись, мореход понял, что он тянулся с севера. Стало быть, ущелье должно было вывести его к источнику дыма.

Жертвенный алтарь? Вечный, несгорающий костер? Этого мореход не знал. Он лишь не сомневался в том, что на севере уже не сможет увидеть лик Веледака…

Так вот почему Гокхор сказал, что до Каменного Великана два или три дня пути! Два дня он сможет лицезреть поднимающееся солнце, а потом останется лишь желтое пятнышко в черном дыму. И тогда враги уже не станут скрываться за камнями, а открыто нападут на него, или приготовят в ущелье засаду. Но мореход ошибался…

Стук копыт глухо отдавался эхом между скалами. Животное еле передвигало ноги. Кану чувствовал, что глаза его слипаются, он начинал клевать носом. Голые скалы словно плавали в блестящем розовом тумане. Любой камень казался мягкой, набитой душистой соломой подушкой. Крутые уступы вертелись в солнечном вихре. «Спать… спать… спать…»

Конь вдруг всхрапнул и замер. Его большие веки медленно опустились. Кану внезапно ощутил запах конского пота и почувствовал жесткие волосы густой гривы, которые примяла его щека. Мореход разлепил глаза и понял, что лежит на шее своего коня, не в силах шевельнуть даже мизинцем. Казалось, что по его телу разлился свинец. Кану попытался поднять голову и толкнуть пятками животное. Получилось очень неумело, словно он в первый раз сел в седло…

«Не спать… не спать… – стал он твердить себе, стараясь побороть усталость. – Я почивал у Оснарка, я силен. Я не должен желать сна. Я не хочу спать… О, помоги мне, Нелен!»

То ли Нелен обратил свой величавый взор к одному из своих любимых сыновей, то ли мысль поборола волю и разбудила дух, – неизвестно, но Кану ощутил где-то в самой глубине своей груди резкий всплеск страха. Ужас оказался настолько силен, что даже остался медным вкусом на кончике языка. Повинуясь этому острому чувству, мореход стряхнул с себя сонное наваждение, внезапно спрыгнул с коня, на ходу стянув с луки седла щит, и встал на колено.

В воздухе пропела стрела и впилась в кожу щита. Ее древко еще долго дрожало. Кану с опаской выглянул из-за прошитого бронзовыми заклепками деревянного края щита и оглядел противоположный склон ущелья.

Все было тихо. Мореходу не удалось никого заметить на широких каменистых уступах, однако он понимал, что враги таились именно там, среди островерхих скал. Кто заворожил его и коня? Кто наслал колдовской сон? Чья рука столь умело направила стрелу? Он оглядел ее. Таких стрел мореход еще нигде не видел. Он даже изумился: как щит смог выдержать ее? От самого оперения до наконечника стрела была выкована из цельного куска стали, в сверкающем металле виднелись зеленые прожилки.

Кану нашарил у седла лук и взял его. Первую стрелу из колчана он ткнул между камнями, вторую взял в зубы, а третью положил на излучину. Зеленый глаз морехода шарил по крутой стене скалы. Кану смочил слюной пальцы и пригладил оперение стрелы, словно успокаивая ее.

Внезапно на вершине скалы, прямо под тускнеющим ликом Веледака мореход заметил легкое движение, незримое колыхание воздуха. Или сияние голубого плаща? Неужели это был огненный конь, скрывавшийся в лучах солнца?

Кану отшвырнул щит и вскочил на ноги. Первая его стрела мгновенно ушла в воздух, со свистом рассекая его толщу. Другая, выпав из раскрытой челюсти, рванулась вслед за первой. Не успели первые две достигнуть скал, как пальцы морехода уже зацепили третью…

– Выходи, тва-а-арь! – отчаянно заорал он во всю глотку.

– Тва-а-арь! – отдалось эхо среди скал, и долго еще гуляло, повторяя само себя.

Третья стрела ринулась за первыми двумя. Темными пятнами стрелы ударились в скалу и, не удержавшись, упали вниз, к подножью горы. Кану опустил лук и, сощурив глаза, вгляделся в закрытую поволокой тени расщелину. Там никого не было. Или уже никого не было? Мореход не ведал. Он вдруг осознал, что колдовское наваждение окончательно исчезло.

Конь нетерпеливо постукивал копытом и качал головой. Кану потрепал его по морде, прикрепил лук к седлу, подобрал щит и поехал дальше. Скалы по-прежнему казались безмолвны и недвижны. Взор морехода не замечал ни одного живого существа. Неужто заклятие сна – самое большее, на что были способны его враги? Кану сомневался.

Он взял в руки щит и с силой выдернул из него стальную стрелу. Покачиваясь в седле, мореход поворачивал ее в пальцах и чувствовал холод, который она источала из самого сердца древка. Быстро смеркалось. Глаз Кану заблестел в полумраке, и зеленые искорки замелькали по острому, словно игла, наконечнику стрелы.

Внезапно мореход разглядел, что темные бороздки с рваными краями вдоль древка – это знаки аарасцев. Они сложились в слова.

– Да несет ветер смерть… – прошептал Кану, и его пальцы онемели – это было заклятье. Стрела не могла не достигнуть своей цели, лишь воля богов спасла его от неминуемой гибели. Он поднял голову к затянутому серым дымом небу и громко произнес, чтобы слышали скалы и те, кто в них таился:

– Не ведаю – слышишь ли ты меня, отец мой, бог Нелен, или не слышишь, но я благодарен тебе. Ты не оставил меня, своего сына, и защитил своей широкой дланью от колдовской стрелы!

Мореход облизнул сухие, обветренные губы. Потянувшись к бурдюку, он отвязал его от луки седла и сделал большой глоток. Вода стекла по углам губ и закапала с подбородка на кольчугу. Незаметно для себя Кану сунул стальную стрелу в колчан и снова отхлебнул. Пора было завязать бурдюк и поберечь воду, но мореход не мог остановиться. Неужели новое заклятье? На этот раз – жаждой? Он опять приложился к кожаной булькающей утробе и вдруг услышал шум горного потока, широкой струей падающего со скалы. Впереди, в двух сотнях шагов, засверкала речка, отражая последние лучи меркнущего Веледакова лика.

Конь заржал и отчаянно, из последних сил, какие только оставались в его измученном теле, рванулся к воде…

– Стой! Стой, скотина! – закричал Кану, стараясь удержать поводья. Но животное отчаянно мотало головой, закусив удила. Мореход с трудом держался в седле, прижимаясь ногами к влажным бокам коня. Он чувствовал, как напряглись мускулы животного.

С громким ржанием, перебирая копытами в воздухе, конь поднялся на дыбы. Его потная грива хлестнула Кану по лицу.

– Ты не хочешь пить, тебе не нужно к реке… – цедил мореход сквозь зубы, стараясь удержать животное. Конь мотал его, словно тряпичную куклу. Горы слились перед глазами в единый громадный валун, перечеркнутый полосой меркнущих небес. И в этом хаосе Кану с трудом различил реку, ущелье и всадника в голубом плаще…

Уж не померещилось ли ему? Мореход соскользнул с седла, поводья вылетели из рук. Кану рванулся и попытался ухватиться за гриву, но конь сильно дернул головой, и жирные черные пряди больно скользнули между пальцами. Весь мир перевернулся, словно боги решили постлать небесный свод под свои ступни. Правая нога морехода зацепилась в стременной петле, и конь потащил его за собой, волоча спиной по камням.

Несколько раз Кану крепко ударился затылком, ему показалось, что солнце стало цвета свежей крови. Меч, зацепившись крестовиной за острый камень, вылетел из ножен за спиной морехода, и звеня запрыгал по валунам. Кану ощутил пару сильных ударов по локтям, и спине. Казалось, словно его положили на колесо с острыми шипами и закрутили с демонической скоростью. Длинные волосы зацепились в стыке камней, и мореход вскрикнул, когда почувствовал, что из головы вырвался клок.

Собрав силы, Кану рванулся и, согнувшись, схватился за веревку, державшую его ногу. Конь не удержался на ногах и повалился всем своим грузным телом прямо на морехода. Увидев над собой падающую тушу, Кану в последнее мгновение рванулся в сторону. Животное ударилось боком о камни и громко и отчаянно заржало, вытягивая голову.

Чуть приподнявшись, мореход понял, что петля, затянутая у щиколотки, все еще держит его. Схватив окровавленной рукой камень, Кану несколько раз нетерпеливо провел острой кромкой по веревке. Волокна разошлись и лопнули. Он вскочил на ноги, перед глазами все закружилось. Словно пьяный, мореход взмахнул руками и рухнул на спину.

В лицо ему смотрел своим сияющим ликом Веледак. Боль, как тьма тонких клинков, пронзила все тело от затылка до ног. Кану вдруг почудилось, словно все его тело сунули в жаркий огонь. В затылке ухал кузнечный молот, и отдавались глухие удары копыт о камни. Неожиданно откуда-то из пелены сознания, из-за самой его кромки донеслось ржание. Или только эхо? Это Кану понял не сразу. Он заставил себя повернуть голову и увидел лежащего на боку коня, который бешено дрыгал ногами от боли.

Взгляд морехода скользнул по камням и замер, когда он посмотрел на собственную руку. Она вся была в крови, от кончиков пальцев до самого локтя. Даже на кольчуге, закрывавшей блестящей сеткой плечо, темнели брызги крови. Мореход отвернулся и застонал от боли, сковавшей голову. Подняв к глазам свои ладони, он неожиданно для себя осознал, что ободрал их о камни.

Штаны наверняка были разодраны. Кожу жгло, словно Кану получил две сотни хлестких ударов кнутом. Он испугался, что камни разорвали кольчугу – тогда враги смогут взять его почти голыми руками. Ночью, когда он бился с черными тварями, она надежно защищала его от коротких клинков и острых когтей. Чтобы осмотреть ее, надо было хотя бы подняться на ноги, а все тело морехода казалось крепко скованным. Боль кружила голову и подкатывала тошнотой к горлу.

Кану заставил себя сесть, протер руками виски и огляделся. Он отчетливо помнил промелькнувшую мимо него фигуру на огненном коне. Или ему снова показалось? Вокруг никого не было. Солнце слабо отражалось в водах бурной реки, с шумом бежавшей через ущелье. Из воды, будто спины больших рыб, торчали влажные темные валуны.

Мореход, пошатываясь, встал. Камни молчали, лишь журчала рядом река. Кану вдруг понял, что жажда отпустила его, он не хотел больше пить. Прозрачная холодная вода больше не манила его.

Осмотрев себя, Кану понял, что пострадали лишь его штаны, изодранные в клочья камнями. Спину сильно ломило, а боль растекалась вниз по телу. Мореход потер затылок, и понял, что его волосы слиплись от крови.

Кану обернулся и побрел назад, ища оброненный меч. Оружие лежало неподалеку между камней. Мореход поднял клинок, и на голубоватой стали тускло отразился лик Веледака. Мореход, с трудом передвигая ноги, вернулся к коню.

Животное лежало на боку и тяжело храпело. Из его ноздрей сочилась влага, а на губах белели пузырьки пены. Задняя правая нога коня была сломана. Раздробленная кость острым концом торчала из лоскутьев кожи, а камни под ней почернели от крови.

– Проклятье! – выругался мореход. Он отвязал от седла лук, извлек из колчана стрелу и, отойдя на десять шагов, прицелился. На мутном кончике стрелы виднелось подрагивающее горло животного. Конь чуть повернул голову, и Кану сошелся взглядом с его большим, истекающим слезой глазом.

– Прости меня, но так будет лучше… – стрела глубоко вонзилась в горло. Конь дернулся, взбрыкнул копытами и затих. По его черной, лоснящейся от пота коже побежала темная струйка. Кану опустился рядом с ним на колени и погладил его жесткую гриву. Пальцы морехода упали на древко стрелы и переломили ее надвое.