Вольные мореходы. Книга вторая: Проклятый меч

Пётр Аркуша

Вольные мореходы. Книга вторая: Проклятый меч

I. Песнь аэда в таверне Ревена

Отблески костра освещали угрюмое лицо Кану. Ветер шевелил его распущенные волосы. Мореход сидел на большом камне. Внизу, между скалами, в защищенном от ветра разломе резвилось пламя. На коленях Кану, отражая алые отблески огня, покоился клинок аарасцев.

Взор разноцветных глаз морехода был устремлен вдаль, на беспокойное море. Волны глухо били в стойкие спины скал, взрывались брызгами, отступали и снова бросались на штурм берега, пробираясь в проточенные за много веков расщелины.

Над головой Кану распростерлось темное небо со множеством звезд, но не такое красивое, каким он увидел его на острове Ваан. Иней Дракона поблек и стал почти неразличим, а многие звезды пропали. Небо стало таким, каким он привык видеть его с глади Пустынного моря. Веледак не желал в эту ночь показывать свое белое око, и мореход довольствовался скудным мерцанием костра под своими ногами. Рядом, свернувшись темным комком, спал Нер. Кану повернул голову и посмотрел на него.

Нер зашевелился, поднял голову и прищурился от пламени. Кану нагнулся, сгреб рукой сухие ветки, которые им удалось собрать между скалами, и кинул в костер. Огонь встрепенулся, брызнул искрами, дерево затрещало.

– Где Лувина? – спросил Нер, осматриваясь.

– Она ушла, – безжизненным голосом ответил Кану, снова обратив взгляд на море.

– Как ушла? – недоуменно спросил Нер. – Надолго?

– Насовсем… – был ответ. Море грохотом волн поглотило эти слова.

– Как это случилось? Почему ты не разбудил меня? Почему не остановил ее?

– Она звала своего Хозяина. Она произносила имя Мелькартара. Наверное, она ушла к нему…

– Жаль… – Нер опустил голову. – Это из-за меня. Я дал ей выпить кровь богов… Это моя вина…

– Не вини себя, – тихо произнес Кану. – Она уже была мертва. Ее тело не принадлежит ей…

– Может, ты когда-нибудь еще увидишь ее? – с надеждой спросил Нер. Кану не ответил, он продолжал смотреть на волны. Он ни о чем не думал.

– Ее глаза горели серебром… – тихо проговорил он. – Она опиралась на Бадигар и поднялась на гору. Там она протянула руку к небу и позвала Мелькартара… Она теперь принадлежит ему…

– Где мы сейчас? – спросил Нер.

Кану вдруг встрепенулся от неожиданного вопроса и повернул голову:

– Ты что-то сказал?

– Я спросил, где мы? – повторил Нер.

– К западу от Ревена, судя по очертаниям берега. Полдня пути по скалам…

– Что ты будешь делать, когда попадешь в Ревен?

Кану пожал плечами, но потом ответил, немного подумав:

– Я поплыву в Налрад и поквитаюсь с Гестедом… Он отнял у меня корабль и женщину, подарил этот проклятый клинок и солгал про золото…

– А меня он проклял… – задумчиво произнес Нер, но запнулся, вспомнив про Красных Демонов. В голове снова раскатились слова колдуна: «Вспомни! Вспомни Красных Демонов! Они придут за тобой!»

Нер посмотрел на фигуру Кану, черной громадой возвышавшуюся на фоне темно-синего неба. Он, Нер, должен был исполнить свою клятву. Но не сейчас.

Они должны прийти вместе в Ревен, Кану поможет ему, безрукому калеке, сесть на корабль до Налрада. А там, может, он встретит Лектиэла. Неужто капитан снова не возьмет его в свою команду? Хоть и без одной руки…

Жаль, что сабля осталась на том проклятом острове. Сколько людей она отправила к богам! И как ему быть теперь? Учиться биться левой рукой? Искать себе другое оружие? Нер был уверен, что ни один клинок не станет слушаться его пальцев так, как потерянная сабля…

С первыми лучами солнца, заплескавшими огненным блеском по кромке воды, мореходы снялись со своего места и двинулись к Ревену. Выросшему в горах Кану было привычно взбираться на скалы и спускаться в расщелины. А вот для однорукого Нера это оказалось тяжелым испытанием. Он часто оступался и падал, но Кану всякий раз выручал его.

Наконец скалы отступили от воды, а берег усеяли круглые камешки разной величины и цвета. С хрустом прижимая их сапогами, Кану быстро шел вперед. Нер, спотыкаясь, ковылял за ним, глядя на его широкую, затянутую кольчужной сеткой спину.

К полудню, когда солнце уже начало припекать, они увидели хижины рыбаков, а через несколько сотен шагов их взгляду открылись стены возведенного на высокой скале Ревена. Внизу у моря теснились захудалые рыбацкие лодки, тихоходные торговые галеры и статные военные триеры с наклоненными мачтами. К берегу от воды вели грубо сколоченные деревянные мостки, по которым рабы тащили тюки с товарами и катили бочки с вином.

Стоял шум и гам. Мореходы вслушивались в слабо знакомую речь. Впрочем, в порту можно было услышать и более понятный филитянский говор. Раздавались резкие удары кнутов и громкая брань. В толпе виднелись и белоснежные тоги жрецов Мелькартара, и коричневые туники охранявших порт воинов, и рваные хитоны бедняков. Темнолицые кейлы носили темную одежду – синюю или черную, а бледные эрны выбирали более светлые ткани.

На гору, к городу вела широкая, но очень кривая дорога с прорубленными кое-где каменными ступенями. Справа и слева от дороги к скале лепились низкие дома крестьян, возделывавших виноград и оливки. Вдоль дороги стояли лавки. Громкие голоса предлагали вино и рыбу, зазывали поменять золото или взять его под заклад. Кану подошел к одному из менял – толстому кейлу с пышной черной бородой и, прищурившись, спросил на языке Эрнона:

– Сколько дашь за два золотых из Налрада?

Меняла окинул морехода с головы до ног оценивающим взглядом, чуть задержавшись на проглядывавшей сквозь пальцы рубиновой рукояти меча, и ответил:

– Одну…

– Одну? Да ты что, спятил? Три! Не меньше! Золото Налрада чище золота Ревена! Вы туда подмешиваете медь!

Кейл даже не вздрогнул от оскорбления. Выслушав Кану, он произнес:

– Хорошо, две монеты. Но не больше.

Кану выудил из кошеля шесть монет и бросил их на стол перед менялой. Монеты, сверкнув на солнце, рассыпались искрами и загремели по дереву. Кейл сгреб их пухлой рукой, попробовал каждую на зуб и кинул в один из висевших у него на поясе кошелей. Потом он развязал другой кошель, тугой и полный, вывалил на стол медные, серебряные и золотые монеты, отсчитал Кану шесть золотых кругляшей и сдвинул их на край стола. Мореход осмотрел монеты и потребовал заменить одну из них. Получив свое золото, Кану пошел вверх по дороге, в город. Нер последовал за ним…

Ревен поражал великолепием. Почти все его дома были возведены из камня и имели не менее двух ярусов, а выстроенные на самом высоком в городе месте храмы сияли ослепительным мрамором. Они были круглой или прямоугольной формы, с покатыми крышами, поддерживаемыми резными колоннами с искусно выточенными продольными канавками.

– Почему они не расписывают их? – спросил Нер, прикрываясь от солнца ладонью. – Они так были бы красивее.

– Эрны не любят яркость в отличие от филитян и естихарцев. Они думают, что много цветов и золота – это дикость.

Нер рассмеялся:

– По-моему дико оставлять стены белыми…

Кану пожал плечами и направился к высокому дому с колоннами, изображавшими полуобнаженных воинов, подпирающих крышу. Он слышал предание эрнов о могучем герое, вечно обреченном держать небесный свод на самом краю севера.

Кану представил себе этого воина и ужаснулся – какой он должен быть высоты и силы, если птицы парят за облаками и не ударяются о небо…

Птицы… Да разве он сам не побывал в заоблачном царстве?

Толкнув дверь, он вошел в таверну. Бритоголовый кейл – раб с белой простыней на согнутом локте – услужливо поклонился Кану и Неру и провел их за свободный стол. Таверна была изнутри отделана мрамором. Потолок пестрел мозаикой, изображавшей битву какого-то героя с многоголовым чудовищем. В нишах вдоль стен стояли мраморные статуи воинов с мечами, копьями и щитами в руках. Некоторые были полностью обнажены, а кого-то ваятель облачил в доспехи. Казалось, они вот-вот сойдут со своих постаментов и двинутся на гостей таверны – настолько точно сумел скульптор вырезать их из камня.

– Что желаете? Вино? Рыбу? Оливки? – улыбнулся раб.

– Принеси две чаши вина, – повелел Кану. Раб снова поклонился и ушел.

Нер улыбнулся, вдохнул полной грудью воздух и сказал:

– Здесь прекрасно!

В таверне сидело совсем мало людей. Большинство из них были неторопливые эрны, поэтому здесь не ощущалось привычной суеты, обычной для подобных мест в Налраде или Шадале.

Распахнулась дверь, и на порог вступил ведомый под руки двумя сильными эрнами старик. На нем был длинный дорогой хитон, а поверх него – вышитая золотом тога. Маленькие глаза старца были мутными, с белыми зрачками.

– Слепой… – прошептал Нер. В это время раб принес два широких черных кратера, на которых красной краской были изображены лошади, тянущие за собой колесницы. Они словно бежали вокруг чаши, настигая колеса своих же повозок. Нер залюбовался рисунком, поворачивая на весу кратер растопыренными пальцами. Кану не отрывал взгляда от слепца.

Старик шевелил перед собой руками, ощупывая воздух и осторожно ступая плитам. Один из молодых эрнов рядом с ним нес подмышкой кифару. Старца бережно усадили за большой стол в середине таверны, и раб поднес ему в золоченом кратере пряное вино первого отжима.

– Мелесигет… Мелесигет… – пробежал по таверне шепоток.

– Кто этот слепец? – спросил Нер, оторвавшись от кратера.

– Аэд…

– Певец? – переспросил Нер.

Кану кивнул. Он несколько раз слышал о песнях Мелесигета. Говорили, будто равных ему еще не рождалось во всей ойкумене. Таверна стала постепенно заполоняться людьми, желавшими послушать песни аэда.

Старик огладил длинную седую бороду, поднес дрожащими руками ко рту кратер и пригубил вино. Затем отставил его и повелел:

– Кифару…

Эрн взял Мелесигета за руки и вложил кифару в сухие ладони.

Мгновенно все смолкло. Все взгляды устремились на слепого старика. Он вскинул пальцы над струнами и, задержавшись лишь на миг, стал играть. Мелесигет вобрал в стесненную старческую грудь воздух, и запел. Голос его был сильным и громким, словно пел вовсе не старик, а могучий муж. Кану вслушался в его мелодичную эрнонскую речь и понял, уловив первые слова сказителя:

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь

Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами

Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы…

– О чем он поет? – тихо спросил Нер, наклонившись к самому уху Кану.

– Об Одиссее…

Нер вскинул брови и восторженно произнес:

– О прародителе вольных мореходов?..

Кану кивнул, неотрывно глядя на медленно качавшего головой в такт своей речи слепого аэда.

– …Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов,

Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили.

Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много,

Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок.

Я ж настоял, чтоб немедля стопою поспешною в бегство

Все обратились: но добрый совет мой отвергли безумцы;

Полные хмеля, они пировали на бреге песчаном,

Мелкого много скота и быков кривоногих зарезав.

Тою порою киконы, из града бежавшие, многих

Собрали живших соседственно с ними в стране той киконов,

Сильных числом, приобвыкших сражаться с коней и не менее

Смелых, когда им и пешим в сраженье вступать надлежало.

Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль ранних

Внешних цветов; и тогда же нам сделалось явно, что злую

Участь и бедствия многие нам приготовили боги.

Сдвинувшись, начали бой мы вблизи кораблей быстроходных,

Острые копья, обитые медью, бросая друг в друга…

Мелесигет вскинул голову к мозаичному потолку и с таким сильным чувством произнес последние слова, что из его незрячих глаз скользнули по щекам две слезы. Слушатели одобрительно зашумели и стали метать к его ногам монеты.

Кану развязал кошель и бросил аэду золотой.

– Этот старик – лучший, – промолвил мореход. – Я слышал много сказаний об Одиссее и его странствиях, но так, поверь мне, Нер, еще никто не пел.

Они слушали Мелесигета долго – до самого вечера, пока лик Веледака не скрылся за холмами. Нер совсем захмелел и уснул, упав лицом в тарелку с недоеденным мясом, обложенным по краям светлыми оливками. Старик устал петь, и эрны повели его отдыхать в одну из комнат. Кану почувствовал, что ему душно, а голова кружится от терпкого вина. Он с трудом встал и вышел на воздух. С горы перед его взором расстилалась темная гладь моря, накрытая синей пеленой с точками звезд, словно множеством мерцающих глаз.

Серебря воду, над морем медленно всходило Веледаково око. Мореход долго думал, почему днем Веледак показывает миру свое слепящее лицо, столь яркое, что никто никогда не видел на нем ни губ, ни бровей, а ночью глядит на ойкумену единственным оком и при этом не знает отдыха. А потом вдруг Кану осознал – у бога бодрствует только один глаз, а другой все же дремлет. Но времени сна недостает даже богу, и поэтому с каждой ночью глаз все больше и больше сощуривается, пока, наконец, от него не остается тонкая полоска. Несколько ночей Веледак спит, не следя за миром, а потом уже с новыми силами глядит за людьми.

Мореход вернулся в таверну, расплатился и повелел рабу уложить Нера в одной из комнат. Затем Кану спустился к морю, в обезлюдевший порт. Подойдя к воину, одиноко прогуливавшемуся по деревянному мостку, мореход спросил:

– Который из этих кораблей на рассвете отходит в Налрад?

Воин сощурил глаз и окинул взглядом крепкую, высокую фигуру Кану:

– На что тебе?

– Я знаю, что мой вид не внушает тебе доверия, – мореход усмехнулся и прикоснулся пальцем к черному кружку, скрывавшему левый глаз. – Мне надо попасть в Налрад. Хочу сесть на корабль.

Воин повернулся и указал наконечником копья на небольшую галеру, стоявшую у самой скалы, позади других кораблей.

– Вроде этот. Я отведу тебя.

Они проследовали по мосткам вдоль колыхавшейся воды, Кану хлопнул ладонью по влажному борту галеры и крикнул:

– Есть кто на палубе?

– Есть! Чего тебе? – над фальшбортом показалась кудлатая голова.

– Хочу поговорить с капитаном.

– О чем?

– Я должен ему золото… – соврал Кану.

Воин усмехнулся про себя, но ничего не сказал и, повернувшись, побрел прочь. Капитаном галеры оказался крепкий коротковолосый детина со смуглым лицом, густой черной бородой и большим серебряным кольцом в ухе. Его звали Фаррух, он был уроженцем далекого города Менхора, находившегося на южном берегу Пустынного моря, в могучем Естихаре. Капитан неплохо изъяснялся по-филитянски, хуже – на эрнонском языке, но со своими людьми переговаривался на неизвестном Кану естихарском наречии. Фаррух настороженно отнесся к предложению вольного морехода, чего, впрочем, тот и ожидал. Но все же естихарец согласился отвезти Кану и Нера в Земли Филитян за двадцать налрадских золотых.

Заплатив капитану пять монет, Кану вернулся в таверну, приказал рабу, чтобы тот разбудил его, когда начнут гаснуть звезды, и крепко уснул.

Галера отплыла на рассвете, когда солнце еще не выглянуло из-за края моря, но его первые лучи уже позолотили перья легких облаков. По воде стелился прозрачный утренний туман. Море, казалось, дышало, вздымая синие волны и вбирая их в себя.

Гребцами на корабле были рабы – восемнадцать человек, прикованные тяжелыми цепями к скамьям. За ними следил толстый помощник Фарруха, Асан, подвязывавший свой живот черным кушаком, из-за которого выглядывал кривой сабельный клинок. В руке толстяк всегда сжимал свитый тугим кольцом кнут, готовый в любой миг распрямиться на спину ленивого или усталого раба. Асан часто стегал гребцов, оставляя на их загорелых спинах рваные шрамы. Помимо рабов, капитана и помощника на галере было всего пятеро матросов – все естихарцы: барабанщик, кормчий со своим помощником и двое сильных молодых парней, следивших за парусом.

Фаррух вел корабль каботажным способом – вдоль берега, мимо Авира, разделенного на Западный и Восточный Пегенскими горами, выдававшимися далеко в море Срединным мысом. Это был единственный морской путь в Налрад. И очень опасный. Кану часто промышлял здесь с Лектиэлом на «Удаче». Вольные мореходы даже устроили три убежища на скалистых берегах и островах Авира, называя их про себя гнездами. Из них-то они и совершали свои кровавые набеги на торговые галеры.

Команда Фарруха сама по себе сильно походила на шайку морских головорезов, но естихарец все же занимался честным делом. Или почти честным делом. Галера шла в Налрад пустой, с высоко поднятыми над водой бортами, что уже выглядело странно. Решив не вмешиваться в дела Фарруха, Кану не стал докучать его расспросами.

Вольных мореходов Фаррух отправил в кубрик к матросам – благо там нашлись два свободных гамака. Едва только корабль отчалил, Кану завалился спать и продрых до самого вечера. Мореход и не думал, что за несколько дней соскучится по сну на корабле. Привычно покачиваясь в грязном гамаке, он набрал больше сил, чем в любой даже самой мягкой постели Налрада или Ревена.

Пробудившись, Кану разыскал Фарруха и попросил еды. Капитан молча кивнул, позвал Асана, и тот принес из трюма кусок копченого мяса и кружку нацеженного пива, старого и кислого. Мореход поблагодарил толстяка кивком и быстро съел все в кубрике.

Нер, тем временем, разгуливал по палубе между скамьями гребцов, глубоко вдыхая грудью соленый морской воздух. Золотой шар солнца погружался в изумрудные воды Пустынного моря. Для Нера теперь во всей ойкумене существовали лишь море и горы слева по борту. Его голову кружило от дыхания родной стихии, он желал сейчас сидеть среди вольных мореходов на веслах и под мерный бой догонять военную галеру, везущую на своем борту драгоценный груз. Нер надеялся разыскать в Налраде Лектиэла, выучиться биться левой рукой и снова взяться за опасное ремесло морского разбоя. Оставалось малое – убить Кану и исполнить, наконец, клятву. Но как сделать это незаметно, втайне от естихарцев? Можно было, конечно, перерезать ему горло его же мечом и выбросить тело за борт. Но Кану был силен, и если рука дрогнет, то зеленоглазый демон сам отправит туда же, в море, его, Нера…

Кану вышел на шаткую палубу. В уключинах скрипели весла. Слышалось громкое, ритмичное дыхание рабов и монотонный глухой барабанный бой. Между скамей медленно вышагивал Асан, поглядывая на рабов. Он поднял голову, увидел в дверях кубрика Кану и замер. Вольный мореход нагнулся под парусом и прошел на нос корабля. Взявшись руками за борта, он стал следить, как нос режет стремительные волны. У кормила стоял Фаррух, подменивший кормчего. Он каменным взором смотрел на море, иногда поднимая глаза на постепенно темнеющее небо. К Кану подошел Асан и сказал на ломаном эрнонском:

– Капитан зовет тебя…

Мореход опустил взгляд на кушак толстяка и заметил, что пальцы помощника капитана легли на рукоять сабли. «Они меня боятся… Но с чего вдруг?» – подумал Кану.

Асан подвел Кану к Фарруху и замер за спиной вольного морехода. Капитан глядел на покрытые огненными блестками волны – отражение заката. Шумно пенилась загребаемая веслами вода.

– Я пришел.

– Это правда, что твое имя Кану? – спросил Фаррух.

– Я не скрываю своего имени…

«К чему столь странные вопросы? – лихорадочно соображал Кану. – Чем я мог вызвать недоверие, если весь день торчал в вонючем кубрике и не появлялся на палубе?»

Услышав ответ, Фаррух кивнул и, немного подумав, задал еще один вопрос:

– Какое твое ремесло?

– Я и мой друг – наемники… – не сморгнув, солгал мореход, и тут почувствовал у своего горла саблю Асана. Над ухом раздалось его громкое дыхание:

– Лжешь…

Кану с удивлением посмотрел на Фарруха, капитан бесстрастно взирал на море.

– Ты лжешь… – спокойно произнес он, не оборачиваясь к Кану. – Я слышал от одного из рабов, что ты был помощником главаря пиратов с галеры «Удача». Вы называете себя вольными мореходами, так?..

Кану похолодел. Откуда Фаррух узнал все это? Как? И неужто теперь этот угрюмый естихарец прикажет сбросить их вдвоем с Нером в море, на корм рыбам? Или выдаст в Налраде Гестеду? Прямо в руки колдуну? Чтобы тот отправил их вдвоем к Красным Демонам…

Кану хотел было рвануться, но ощутил холодное металлическое прикосновение к своему горлу. Сильная рука Асана схватила его за плечо…

– Кроме того, – продолжал Фаррух. – Я слышал о тебе в тавернах Шадала и Авахарна. Говорят, ты силен и жесток. Вас было три десятка отчаянных головорезов, когда сто ночей назад вы сумели проникнуть в Менхор, мой родной город, вырезать всех стражников, которые охраняли берег, и разграбить три храма. Вы вынесли из них столько золота, что все оно не поместилось на маленькой галере, и вам пришлось захватить торговый корабль, чтобы вывезти награбленное. Менхор потом полыхал три дня. Это правда? – он вперился взглядом в Кану.

Мореход молчал, стиснув зубы. Конечно, они тогда разграбили Менхор, но их было не три десятка, а полсотни, и двадцать мореходов после той страшной ночи так и остались на берегу Естихара.

– …Поговаривают, будто ты сын не то демона, не то морского духа, но это уже бабские сплетни, и я в них не верю. Зато охотно могу поверить в то, что ты плавал под коричневым парусом. Это так?

Кану не отвечал. Его лоб серебрился от мелкого пота. Полным ненависти взглядом он смотрел на Фарруха. Что естихарцы сделают с ним, с вольным мореходом? Неужто он так и не отомстит Гестеду? Где же справедливость богов? Или колдун своей магией затмил их взоры?

– Молчишь? Значит, это все правда? Твой друг тоже с «Удачи»?

Кану помотал головой:

– Нет, он ничего не знает о моем прошлом.

По лицу Фарруха проскользнула легкая усмешка:

– Ты опять лжешь, вольный мореход… Он – действительно твой друг.

Кану огляделся, но Нера на палубе не увидел. Вместе с ним исчезли двое естихарцев. «Увели… – подумал мореход. – Боятся нас…»

– Что ты собираешься с нами делать? – спросил Кану.

– У меня нет выбора. Сейчас запру вас в трюме, а в Налраде сдам стражникам…

Кану опустил взгляд и произнес:

– Я готов отдать тебе все золото?

Асан прошептал ему на ухо:

– Твое золото – наше золото, – с этими словами он срезал кошель с пояса вольного морехода. Затем забрал ножны с мечом аарасцев.

– Твой корабль будут грабить все мореходы из братства, – процедил Кану сквозь зубы, со злостью глядя на Фарруха. Асан толкнул морехода в спину рукоятью сабли и повел по палубе между скамьями гребцов к лазу трюма. Откинув крышку, толстяк пихнул Кану в темноту. Мореход еле удержался на высоких ступенях лестницы, едва не скатившись вниз.

– Это ты, Кану? – послышался голос Нера.

– Я… – он поднял повязку, и трюм слабо осветился зеленоватым сиянием его глаза. Вдоль бортов Кану заметил пять или шесть бочек с мясом, рыбой и пивом.

– Хоть с голоду не помрем… – мрачно пошутил он. Слышались глухие монотонные удары волн в борта, словно кто-то колотил в дверь.

– За что они нас кинули сюда? – спросил Нер.

– Фаррух узнал меня и решил сдать нас в Налраде как пиратов.

– Зачем это ему?

– Наверное, хочет получить награду, – задумчиво пробормотал Кану.

– Но он и так забрал золото… – заметил Нер.

– Этого ему мало. Да он и не может отпустить нас – мы станем мстить. Зря я доверился естихарцу…

– Стражники отведут нас к Гестеду.

– Точно. И он будет безгранично рад, – усмехнулся Кану.

– Особенно если мы появимся перед ним связанными и без оружия, – глухо произнес Нер и уткнулся лицом в колени.

– Надо выспаться, – сказал Кану. – Может, нам удастся бежать с этого проклятого корабля – здесь близко Авир…

Они еще долго не могли уснуть. Каждый думал о том, что ждало их в Налраде. Наступила ночь, корабль шел по морю, рассекая носом упругие спины волн…

II. Возвращение корабля мертвецов

Утро встретило галеру Фарруха густым туманом. Белые клубы стлались по мертвой, недвижной воде, скрывая все впереди на два десятка локтей. Стояла глухая тишь. Асан вышел на темную от сырости палубу и щелчком кнута разбудил рабов.

– Работать, собаки! Хватит дрыхнуть! Уже утро. Хозяин и так дал вам много времени для сна! – он хлестнул двоих гребцов, и они, негромко переговариваясь и посылая сквозь зубы проклятья Фарруху и Асану, взялись за весла.

Очень медленно заколотил барабанщик – капитан не желал посадить корабль на подводный риф. Фаррух встал на носу галеры и принялся вглядываться в туман, стараясь распознать в его молочной пелене очертания скал и успеть предупредить кормчего.