Синтетическая утопия: за гранью кода. Книга 2. Часть 2. «Голодные наслаждения»

Нужно было успеть – увидеть больше, понять, как именно Архонт рвёт сценарий, и зачем Оркестратор так упорно пытается вернуть его в рамки.

Третья петля могла оборваться в любую минуту.

Глава 5. Белый волк

Голографическая сфера на столе ожила без предупреждения. Внутри, как в капле жидкого стекла, вспыхнуло лицо ИИ-куратора личного графика Архонта – идеальный аватар в бело-золотой оправе интерфейса. Голос был таким ровным, что каждый слог казался выточенным из льда:

– Магистр Сияющих Хроник, Его Сияние ожидает вас в Зале Встреч. Немедленно.

Дымка рассеялась, оставив в воздухе лёгкий цветочный привкус. Питер едва успел выдохнуть: приглашение «немедленно» в мире, где каждая встреча планируется неделями вперёд, означало только одно – либо это шанс, либо начало конца. И если матрица сорвётся ещё до разговора…

Он поднялся почти рывком и быстро оделся. Шёл быстрым шагом по коридорам, где свет, казалось, чуть дрожал – как в момент перед перезапуском петли. В отражениях стеклянных панелей мелькали его же глаза, в которых Кассиан Вейр играл роль безупречного придворного, а внутри Питер Джексон лихорадочно считал оставшиеся минуты.

Зал раскрылся, как раскрывают ларец с драгоценным, но опасным содержимым. Под высоким куполом – длинная арка из живого стекла, по которой тянулись золотые прожилки света. Архонт стоял у центрального пьедестала, обрамлённый этой золотой сетью. Лицо – тёмное, как штормовое небо над белым городом, взгляд – холодный, резаный, словно клинок в ножнах.

– Магистр Сияющих Хроник… – голос Архонта скользнул по залу без приветственной теплоты. – Что же такого вы хотите сказать или предложить, что просите о личной аудиенции, да причём срочно?

Пауза была на долю секунды длиннее, чем требовал церемониал.

– Раньше вы всегда отправляли свои идеи, концепты и презентации по голографической почте. Никогда – лично. Что такое произошло?

Игровая память Кассиана подала сухой, как архивный лист, ответ: да, всегда через голографическую почту, всегда на расстоянии, никогда – наедине. Именно потому, что в этом мире близость – валюта, к Архонту не подходили так близко без особого повода.

Питер почувствовал, как внутри тикает метроном времени. Каждый лишний вздох приближал момент, когда Архитектор снова сбросит цикл, и вся эта сцена растворится, как недописанная строка кода.

Он не стал обходить вступлениями.

– Времени мало, Ваше Сияние, – сказал он, глядя прямо в глаза Архонта. – Я пришёл не рассказывать хроники… а говорить о том, что может изменить их навсегда.

– Владыка, – голос Питера был идеально ровным, как отполированная витрина, – вы знаете, чем занимается Магистр Сияющих Хроник. Я – голос вашей власти, ваше отражение в легендах, хранитель и распорядитель всех образов, которыми живёт город.

Он говорил не быстро, но каждое слово ложилось в тишину, как чеканка по золоту.

– Моя задача – управлять хрониками о вас и о Высших, формировать впечатляющий облик двора, а значит – и облик мира. Я – фильтр, через который народ видит то, что вы хотите, чтобы он видел.

Архонт не шелохнулся, но Питер заметил едва заметный жест пальцев – терпение на грани.

– Есть и более конкретная обязанность, – продолжил он. – Представлять миру новых амритэй. Каждую неделю их ранги пересматриваются в зависимости от того, как они проявили себя во время Пиров. Это традиция. Люди ждут этих объявлений почти так же, как дети – открытия Парада Изобилия.

Питер сделал короткую паузу – ровно настолько, чтобы слова успели осесть.

– И вот… – он чуть наклонился вперёд, будто доверяя личный секрет, – на последних Пирах я был свидетелем того, чего ещё не видел этот мир.

В зале стало тише. Даже шаги стражей за пределами арки растворились в воздухе.

– Одна амритэя, – произнёс он медленно, – принадлежала одновременно двоим из высших. Вам, Владыка… и Оркестратору.

Имя второго он произнёс с оттенком, который можно было прочесть как уважение, а можно – как вызов.

– Сегодня утром я получил обновлённый список рангов. И во главе его теперь… Мелис.

Слова легли на мрамор зала, как капля тёмного вина на белую ткань.

– Как вы предлагаете мне подать это народу? – Питер держал взгляд чуть в сторону, соблюдая придворный протокол, но периферийным зрением видел каждую микрореакцию.

На лице Архонта не дрогнул ни один мускул, но в следующую секунду Питер уловил всплеск – как будто в нём на миг поднялась волна, готовая вырваться наружу. Едва заметное побледнение, тень в глазах… и движение губ, словно он сдерживал рвотный спазм.

Питер внутри ощутил короткий, ледяной укол торжества: значит, я на верном следе.

Люксен выпрямился, дыхание стало ровнее. Голос прозвучал так, будто каждое слово проходило через фильтр достоинства:

– Да. Теперь я понимаю, Магистр. И вы поступили правильно, настояв на личной встрече.

Он уже собирался продолжить – и в этот момент тишина Зала изменилась.

С противоположного входа, почти неслышно, вошёл белый волк. Шерсть – густая, как зимний снег в утреннем солнце, глаза – янтарные, будто светились изнутри. Он шёл медленно, но не таился. Подойдя к Питеру, волк опустился на пол и сел вплотную, так, что тепло его бока коснулось ноги Магистра.

Питер ощутил, как холодный пот мгновенно проступил на спине. Ему захотелось отступить, но он остался неподвижен, только чуть сильнее выпрямился.

Люксен смотрел на зверя молча. Он знал этот взгляд, знал рычание, которым волк встречал Кайроса. Угроза, безусловная, прямая. Но сейчас… сейчас волк вошёл тихо и сел рядом с Кассианом, словно признавая его своим.

Архонт отметил это – и отметил ещё одну вещь: волк смотрел не на него. Не на стражей. А прямо вглубь, туда, где в глазах Магистра отражалась вся эта сцена.

Волк сел рядом так спокойно, будто это было его место изначально. Тепло густой шерсти чувствовалось сквозь тонкую ткань его одежды, и Питер, стараясь не шевелиться, отметил лишь одно – зверь смотрел прямо на Архонта.

Люксен молча вернул этот взгляд. Значит Кайроса ты встречал рычанием, а тут всё иначе… Как будто в янтарных глазах читалась тихая, но явная фраза: откройся Магистру – он поможет.

Люксен медлил, словно каждое слово нужно было вытаскивать изнутри силой. Он бросил короткий взгляд на волка – тот сидел всё так же неподвижно, но в янтарных глазах проступил странный, тёплый отблеск.

– Эти пиры… – голос прозвучал непривычно низко, без привычной стальной отделки. – Каждое утро понедельника мне… дурно. Не от усталости или переизбытка – от вязкого привкуса амриты, в котором сладость смешана с горечью человеческой плоти. Он въедается в меня и не отпускает до вечера. И это продолжается уже очень долго… Так долго, что я даже уже не помню, когда это случилось впервые…

Волк, до этого застывший, едва заметно подался вперёд. Его дыхание стало глубже, теплее, словно он делился этим теплом с Архонтом. В движении было что-то почти собачье, домашнее – мгновение, когда в хищнике проступает верный друг, готовый прикрыть, если на него обрушится весь мир. А у Питера в голове стучала одна мысль, как эхо слов Люксена: «И это продолжается уже очень долго… очень долго… очень долго…»

– Сегодня утром я… решил перестать пить амриту. Перестать быть бессмертным. (Магистр вздрогнул всем телом.) – Он говорил тише, будто сам не верил в свои слова. – Этот нескончаемый круг пиров и увеселений… сводит меня с ума. Я живу в замкнутой, тошнотворной и бессмысленной пустоте.

Волк не отвёл взгляда. Казалось, он слушал не ушами, а чем-то более глубоким – и именно это заставляло говорить дальше.

Питер стоял в почтительной полупозе, но внимательнее, чем требовал этикет, наблюдал за каждым движением в зале. Он заметил, что волк чуть сместился ближе к Архонту, когда тот говорил, и не сводил с него глаз.

Это было странно: зверь реагировал не на голос, не на жесты, а именно на смысл сказанного. На слова, от которых в людях обычно остаётся только тишина и пустой взгляд.

Он реагирует на правду, – понял Питер. Не на роль, не на легенду, а на то, что прорывается сквозь них.

В этот момент волк поднял голову чуть выше, янтарный свет в его глазах стал ярче, теплее. Казалось, он удерживает между ними невидимую нить, по которой проходит что-то важное – не звук, не образ, а сам смысл.

Для Питера это стало ключом. Если этот зверь может различить правду и ложь, значит, можно использовать его как проводника. А если он сел рядом с ним… значит, у него есть шанс добраться до ядра этой петли быстрее, чем предполагалось.

Он чуть склонил голову, но говорил ровно, без привычных витиеватых формул:

– Владыка… я знаю, что с вами происходит. Потому что это происходит и со мной.

Люксен поднял взгляд. Их глаза встретились – прямой, чистый, как острый удар без предупреждения.

– Я скажу вам, что это, но не сейчас. Сейчас у нас нет на это времени. Если вы доверитесь мне, я помогу вам выйти из этого замкнутого круга.

– Говорите, Магистр, – отозвался Люксен, сдержанно, но в голосе было больше любопытства, чем приказа.

– Скажите… что за разговор был у вас сегодня утром с Оркестратором Кайросом?

Люксен нахмурился.

– Не помню… Он просто зашёл справиться о моих делах. Ничего особенного.

– Припомните, – мягко, но настойчиво произнёс Питер. – Это важно.

– Я правда не помню. Утром мне было очень плохо, меня выворачивало наизнанку… Кайрос сказал, что я неважно выгляжу. Я ответил, что чувствую себя паршиво, и он ушёл, пробормотав что-то напоследок… я не разобрал.

– Тогда советую, Владыка, – Питер сделал едва заметный шаг ближе, – как можно скорее связаться с Кайросом. И соврать ему. Скажите, что вам уже лучше. Что вы чувствуете себя великолепно.

– Зачем? – в голосе Люксена было больше подозрения, чем интереса.

– Чтобы выиграть время.

– Время… для чего?

– Неважно. Я всё объясню позже. Главное – быстрее. Давайте же… времени совсем нет.

Последние слова Питера повисли в зале, как натянутая струна.

Люксен смотрел на него, не мигая, словно взвешивал, стоит ли позволить кому-то ещё вмешаться в этот круг.

И в этот момент волк, всё это время тихо сидевший рядом, коротко, нетерпеливо тявкнул. Звук прозвучал неожиданно громко в тишине – не угрожающе, а как подтверждение, будто он тоже требовал: быстрее.

Люксен перевёл взгляд на зверя, затем снова на Магистра.

– Хорошо, – произнёс он негромко. – Я свяжусь с Кайросом.

* * *

…Кайрос закрыл за собой двери, миновал парадные комнаты и остановился у гладкой, без единой щели, панели стены. Для чужих глаз – просто декоративная поверхность. Лишь он один знал, куда нажать и как провести ладонью, чтобы плоскость дрогнула, бесшумно раздвигаясь. Потайной технологичный проход втянул его внутрь, и стена за спиной снова стала монолитом.

Дальше – узкий коридор, ведущий в сердце его власти: в Башню управления, которую он стилизовал под главный храм – Храм Спектра, предназначавшийся для особенных ритуалов и церемоний. Но никто не знал, что под куполом располагается святая святых – ядро власти над этим миром. Полукруг мониторов, стол с вживлёнными в поверхность тактильными панелями, голографические слои сценариев, десятки каналов наблюдения, как паучьи нити, тянущиеся во все уголки государства.

Он рухнул в кресло, откинулся, глядя в темноту перед собой.

Сбой. Снова. И ведь не должно быть.

Он уже трижды перестраивал матрицу под Дейла, которому в этом мире намеренно отвёл самую высшую роль – не просто властителя (Архонта), а высшего среди всех амритов – существ, полностью зависящих от своего гормонально-энергетического коктейля. Для публики этот напиток обрамляли рекламной мишурой о вечной молодости и бессмертии, но истинная суть была куда жёстче: этот эликсир означал саму жизнь. Перестанешь его принимать – не просто состаришься и умрёшь, а умрёшь гораздо раньше, не дожив до старости.

Себе же он назначил более скромную, но стратегическую роль – Кайроса Ванна, Верховного Оркестратора Спектра, первого министра при Архонте. Так было проще держать руку на пульсе всех процессов, направлять нужных людей и в любой момент вмешаться, если что-то шло не по плану. Для остальных он выглядел как ещё один высокопоставленный амрит, но это была лишь идеальная мимикрия. На самом деле он не принадлежал к их виду – и именно поэтому не делил их слабостей.

Макс сделал так, чтобы и Дейл, и все остальные обитатели этого мира были вшиты в цепь зависимости – от нектара, от удовольствий, от статуса. Это было не только способом полного контроля, но и ловушкой для сознания: медленная деградация до уровня, где мыслить можно лишь через призму жажды следующей дозы. Вернувшись в реальный мир, они должны были принести с собой эти установки – с таким сознанием, которое будет легко контролировать и направлять туда, куда нужно.

Но финал всегда один.

В понедельник утром Дейлу становится плохо. Он решает перестать пить нектар бессмертия – и этим перечёркивает всё.

Смысл мира рушится. Нет Архонта-амрита – нет и точки опоры для перепрошивки.

И каждый раз на этом рубеже – пустота. И ещё эта белая тварь, волк, появляющийся именно тогда, когда Дейлу хуже всего. В алгоритмах его нет, он не принадлежит матрице. Но он всегда рядом в момент, когда Архонт колеблется.

Кайрос сжал кулаки. Значит, надо идти дальше. Глубже. Развязать ему руки в том, в чём он был непревзойдённым мастером – в игре чужими жизнями ради своей выгоды. И ударить туда, где он не устоит.

Он потянулся к панели, готовый внести новую правку в сценарий – и в этот момент голографический шар на столе вспыхнул.

– На связи Его Сияние Архонт, – произнёс ровный голос ИИ.

Щелчок пальцев – и перед ним проявилось лицо Люксена.

– Кайрос, – голос был лёгким, почти непринуждённым, – наверное, я тебя напугал этим утром своим видом… Не бери в голову. Мне сейчас уже намного лучше, настроение вернулось. Когда у нас Большой Совет? И что у нас по плану на этот вечер? Ты ведь говорил, что я должен быть в форме?

– Отлично! Раз ты в форме, тогда вечером и соберем наш еженедельный Совет, – ответил Кайрос, не меняя интонации. – Обсудим итоги прошедших пиров, распределение рангов и утверждение новых амритэй. А после – обход Восточных садов с инспекцией павильонов и представлением от танцовщиц.

Пока говорил, он уже просчитывал: перезапустить симуляцию он всегда успеет. Сейчас важнее – проверить, всё ли так, как Люксен утверждает. Может, это не внезапный срыв сценария, а наоборот – поворот в нужную сторону. Надо дать этой матрице шанс. Вдруг всё ещё выровняется и пойдёт по плану.

– Прекрасно, – усмехнулся Архонт. – Тогда я буду готов и при полном параде.

– Разумеется, – кивнул Кайрос.

Кайрос отключил связь, но рука не вернулась к панели. Что-то в тоне Архонта показалось ему слишком выверенным, слишком ровным. Он не доверял такой ровности – особенно от того, кто ещё утром собирался отказаться от самой основы своей власти.

Он вывел на главный экран один из скрытых каналов наблюдения. Камера, незаметная даже для личных слуг Архонта, передавала картинку из павильона восстановления амритэй.

Мелис была там.

Она еще лежала в своей постели, но вид её был далёк от живого. Бледная старая кожа, едва уловимый ритм дыхания, поседевшие волосы тускло рассыпаны по подушке – как у восковой статуи, забытой в витрине. И не только она: другие амритэи, прошедшие через пиры, выглядели так же – как тела, из которых выпили не только силы, но и саму жизнь.

Кайрос поморщился. Перебор. Даже для него.

Он пробежался пальцами по панели, смягчая последствия: снизил глубину откачки энергии, убрал пару лишних пиков. На глазах амритэи начали выглядеть чуть живее – блеск в волосах, лёгкий румянец. Пустые куклы вновь обретали подобие жизни.

Но на Мелис он сосредоточился отдельно. Подкорректировал параметры восстановления – и её организм оживал, будто на ускоренной перемотке: ровный тон кожи, мягкий изгиб губ, глаза приоткрылись, фокусируя взгляд.

– Вот так, – пробормотал он, откидываясь в кресле. – Когда ты проснёшься, будет уже совсем хорошо… А потом ты получишь вот это…

Короткий жест – и рядом с ним в воздухе вспыхнула голосфера – хрустальная сфера с внутренним янтарным сиянием. Кайрос набрал короткое сообщение:

«Тебе пришлют платье. Сегодня вечером будь готова и во всеоружии».

Сообщение ушло, растворившись в тонком звоне.

Он ещё пару секунд смотрел на её лицо, уже более живое и осмысленное.

Вечером мы всё узнаем, Твоё Сияние, – подумал он. – пройдёшь ли ты мою проверку, или потеряем этот сценарий навсегда…

Глава 6. Восточный павильон

Тишина в зале была особенной – не мёртвой, а натянутой, как струна, готовая отозваться на малейшее касание. Люксен стоял у высокого окна, повернувшись к свету, и только по едва заметному напряжению в его плечах Кассиан понимал, что тот всё ещё обдумывает сказанное.

Питер решил не выкладывать все карты. В его собственных мыслях зияли дыры, а в картине происходящего оставалось слишком много размытых контуров. Он выбрал слова осторожно, почти лениво, будто речь шла о чём-то незначительном.

– Владыка, за этим блеском что-то прячется, – произнёс он негромко. – Все эти пиры, амрита, улыбки и поклоны… это всего лишь ширма. Кулисы, за которыми крутится другая пьеса.

Люксен медленно обернулся, янтарный свет витража скользнул по его лицу.

– И кто в ней режиссёр?

– Кайрос, – ответ прозвучал без колебаний. – Он ключевая фигура. Всё, что происходит вокруг вас, – сценарий, написанный им. И если хотите понять, что он делает, – начните ему подыгрывать.

– Подыгрывать?

– Да. Притвориться… простодушным. Пусть он думает, что держит вас в руках. А я буду рядом, – Кассиан сделал шаг ближе, – как тень. Наблюдать, искать… Истина где-то рядом…

Белый волк, всё это время сидевший у ног Люксена, приподнял голову и тихо, но утвердительно зарычал – коротко, будто ставя печать на словах Магистра.

…Вечер развернулся в привычной, отточенной до блеска последовательности. Совет при Архонте прошёл в Зале Сфер – под куполом, где мерцали голограммы прошедших пиров.

Люксен держался непринуждённо, словно все интриги и пересуды скользили мимо него. Но Кассиан видел, как его взгляд время от времени цепляется за Кайроса.

Кайрос, в свою очередь, не спускал глаз с Архонта, реагируя на каждую его реплику, будто сверяя происходящее с невидимым сценарием.

Кассиан, занявший своё место среди старших чинов, мог позволить себе наблюдать за обоими без лишних подозрений. Его ранг обязывал присутствовать на всех подобных мероприятиях, и в гуще церемоний он выглядел естественно.

После утверждения новых амритэй и распределения рангов делегация переместилась в Восточные сады. Вечерний свет рассеивался сквозь густые кроны, а под мягким гулом фонтанов началась инспекция павильонов.

Восточные сады встречали их шелестом распустившихся сакур, в которой шёпот листвы звучал, как дыхание живого существа, каждый элемент был доведён до изысканного, почти болезненного совершенства. Арки взмывали над изогнутыми мостиками, их тёмные ребра украшали резные драконьи головы, в чьих пастях тлел мягкий свет.

Пруды тянулись зеркалами, но гладь их была подсвечена снизу, так что казалось – вода дышит и тихо светится изнутри, как раскалённый опал. На поверхности медленно скользили чёрно-золотые кои с кроваво-красными плавниками, напоминавшими шёлковые ленты.

Дорожки, выложенные чёрным обсидианом, отражали фигуры гуляющих, и шаги делегации будто растворялись в блеске камня. На поворотах тропинок стояли алые фонари с узорными решётками, и каждый их луч разбивался на сотни дробных бликов, преломляясь в подвешенных под куполом кристаллах.

Влажный аромат ночных орхидей смешивался с тонким дымом благовоний – густым, сладким, обволакивающим. Воздух становился плотным, текучим, и в нём угадывались ноты сандала, жжёного сахара и чего-то, что напоминало кожу после дождя.

Они шли всё дальше, пока перед ними не вырос последний павильон. Он был выполнен в форме раскрытого лотоса из тёмного лакированного дерева, чьи «лепестки» поднимались над водой, соединённые узкими мостками. Свет изнутри лился сквозь полупрозрачные панели, и в нём играли рубиновые и золотые переливы, будто кто-то разлил расплавленный металл по шёлку.

На пороге их ждала группа танцовщиц, похожих на гейш, – но «гейш» лишь в первом, обманчивом впечатлении.

Тонкие кимоно из полупрозрачного шёлка, так что ткань подчёркивала изгибы тел. Вышивка переливалась тончайшей металлической нитью, словно на кожу легла паутина из золота и меди. Высокие воротники затеняли лица, придавая им хищную, почти готическую утончённость. Макияж – фарфоровая кожа, тонкий алый лепесток губ, глаза, подчеркнутые линиями, как на старинных гравюрах, но блеском, в котором играли приглашение и тайна.

Их синхронный поклон сопровождался звоном крошечных колокольчиков, вплетённых в причёски, и этот звон прокатился по тишине, как едва заметная дрожь.

Плавный полукруг тел, обтянутых тканью, раскрылся на пороге, как цветок в тёплом ветре. В центре – она. Мелис.

Кассиан узнал её мгновенно. Сердце пропустило удар. Это было неправдоподобно: после изнурительных пиров, где она отдавала свою амриту сразу двоим, она не могла так быстро вернуть себе силу и сияние. Её кожа – ровная, светящаяся изнутри, губы – мягкие, наполненные, взгляд – острый, как первый глоток вина после долгой жажды. Он был уверен: до пятницы она не поднимется на ноги… Как Мелис стала центром этой сцены? Ответ раскрылся в его голове молниеносно – это 100 % дело рук Кайроса. Раз он «воскресил» Мелис и остальных амритэй раньше положенного срока, значит началась игра по-крупному, нужно быть начеку.

Музыка – низкий, тянущийся бас и редкие удары барабанов – заполнила воздух, пульсируя в такт биению сердца. Женщины двинулись вперёд, шёлк скользил по шёлку, дыхание смешивалось с дымом благовоний. Лёгкие прикосновения, мимолётные касания губ к плечам, – и мужчины оказывались в кольце их тел, окружённые вниманием и теплом. Они уводили их шаг за шагом вглубь павильона, туда, где за лёгкими занавесями мерцал приглушённый свет и колыхались тени, обещающие потерю контроля.

И тогда он почувствовал это.

Не вожделение. Голод. Густой, вязкий, как мёд, но острый, как жало. Он пронзил тело, выжигая мысли, заставляя кровь гулко биться в висках. Мышцы в коленях дрогнули, и всё внутри напряглось в ожидании, как струна перед срывом. Он знал это состояние, но должен был встретить его только к пятнице.

Кассиан обвёл зал взглядом. Остальные амриты чувствовали то же самое – зрачки расширены, дыхание прерывистое, движения чуть резче, чем нужно. Даже Кайрос, окружённый двумя женщинами, выглядел увлечённым: он склонился к одной из них, будто вдыхал аромат её волос… но Питер уловил фальшь.

В его глазах не было этой жгучей жажды. Ни тени голода. Только блеск, за которым скрывалась холодная, выверенная осознанность – взгляд того, кто наблюдает за экспериментом изнутри.

Если он не чувствует голод… значит, он не один из них… Он – не амрит… Не амрит??? Ну конечно! Это ещё один аргумент в пользу версии, что он и есть архитектор матрицы…

Покои утопали в полумраке. Свет исходил от низких светильников под бумажными абажурами, их мягкое свечение разливалось по полу, по телам, по полупрозрачным занавесям, что колыхались от лёгкого сквозняка. Запахи здесь были плотнее, чем в саду: тёплая ваниль, пряный мускус и тонкая, почти неуловимая нота свежесорванных лепестков.

Две женщины сомкнули за ним створки, и шум павильона отрезало, как ножом. Одна подошла спереди – тонкие пальцы подняли его лицо, взгляд в упор, и в этом взгляде было всё: вызов, обещание, власть. Вторая – за спиной, её дыхание коснулось уха, горячее, влажное, и лёгкий укус на шее прожёг кожу.

Питер, будучи амритом в этом мире, ещё пытался держать себя в руках. Он знал, что здесь каждая эмоция, каждый порыв – это часть сценария. Но голод, поднявшийся в нём, сплёлся с вожделением так, что стало невозможно различить, где кончается одно и начинается другое.

Первая гейша, спереди – скользнула ладонями по его груди, вниз, к поясу, медленно, будто смакуя каждое мгновение. Вторая гейща, позади него – провела кончиком ногтя по линии позвоночника, и от этого движения его тело отозвалось дрожью. Шёлк их кимоно едва касался его кожи, но этого касания было достаточно, чтобы жар внутри вспыхнул ярче.

Они действовали синхронно, будто давно выучили его ритм дыхания. Одна вела его в поцелуе, не спеша, как будто дегустируя вкус, вторая в это время скользнула рукой ниже, разрывая остатки контроля. Его голод стал осязаемым – в их прикосновениях, в тепле их тел, в аромате кожи, смешанном с пряными благовониями.