Синтетическая утопия: за гранью кода. Книга 2. Часть 2. «Голодные наслаждения»

В эти дни одни амриты уходили в уединение – запирались в личных залах, где их ждали тренеры и мастера по снятию напряжения. Другие, напротив, искали выхода в постоянном движении: вступали в тренировочные бои, участвовали в рискованных играх на гравитационных платформах, бросались в полёты по аэродинамическим потокам. Для них устраивались специальные состязания и турниры – не просто забава, а необходимая разрядка, способ сбросить излишки накопленной амриты и очистить тело к следующей охоте, а также ещё одна возможность заработать люксов через победы на игрищах. Это были не дни отдыха, а дни тихой подготовки – каждый по-своему выстраивал стратегию, чтобы к пятнице выйти на террасы уже не просто восстановившимся, а ещё более опасным.

Каждый понедельник задавал новый цикл. С этого утра всё начиналось заново: амритэи уходили в программы восстановления, амриты, перебравшие на пирах, сбрасывали излишки силы в боях и играх, горожане предавались развлечениям. А в сердце дворца Архонта готовился собраться Большой Совет – пятеро Высших под предводительством Верховного Оркестратора Кайроса Ванна…

Только Мелис подумала об Оркестраторе, как в углу ее покоев вспыхнул голографический шар на который пришло от него сообщение: «Тебе пришлют платье. Сегодня вечером будь готова и во всеоружии».

Мелис снова взглянула на себя в зеркало, отметила происходящие улучшения, но подумала, что полежать в капсуле регенерации в любом случае лишним не будет. То, что её вызывают уже в понедельник вечером – это было против устоявшихся правил и традиций мира. И этот факт добавил ей ещё один аргумент в самосознании собственной исключительности.

Глава 4. Вечный май

Весна за окном сияла слишком ровно. Сады были полны цветения: лепестки медленно осыпались на мраморные дорожки, но ветви продолжали рождать новые бутоны. Воздух был прозрачен, свеж и будто нарочно наполнен ароматом – так, чтобы каждое утро казалось идеальным.

Питер Джексон – а для здешних мест Магистр Сияющих Хроник Кассиан Вейр – открыл глаза и несколько секунд всматривался в светлый потолок, проверяя: не случилось ли наконец перемен. Но когда в витражной панели снова вспыхнули цифры, он ощутил только раздражение.

5 мая 1025 года.

В третий раз. За две недели, что он здесь, эта дата возвращалась снова и снова, как сбившийся счётчик. Почти как «день сурка», только вместо одного дня – короткие циклы. Каждый раз немного разные, но всё равно закольцованные.

Он опустил ноги на ковёр, позволил пальцам утонуть в густом ворсе. Приятное ощущение, но от этого не легче. В зеркале напротив отражался мужчина с идеальным телом – высокий, мускулистый, гладкая кожа без изъянов, длинные роскошные тёмно-русые волосы, васильковые глаза. Система щедро «подарила» ему оболочку парня с рекламной обложки, о которой он когда-то мечтал, будучи подростком, листая мамин журнал. Но внутри он оставался прежним – сутулым айтишником из Нью-Йорка, который жил среди проводов и мониторов и мечтал максимум о новой видеокарте, а не о мышцах.

Издёвка. Превратили задрота в икону.

Он накинул на плечи лёгкий халат из тонкого шёлка с золотой вышивкой. Ткань струилась по телу, будто сама искала изгибы, чтобы подчеркнуть их. Питер коснулся пальцами голографической сферы у изголовья. В воздухе вспыхнул интерфейс – холодное свечение, послушное его голосу.

– Завтрак, – бросил он коротко. И добавил после паузы: – На террасе.

Мелочь, но всё же отличие от прошлого цикла. В прошлый раз – завтрак в покоях. До этого – в галерее. Сегодня он решил нарушить привычный рисунок, хотя знал: системе всё равно.

Кофе в фарфоровой чашке – чёрный, густой, с безупречным ароматом. Каждый глоток был одинаково совершенным, словно система подбирала вкус под самый сокровенный его запрос. Настоящий кофе на Земле мог быть разным: иногда горчил, иногда обжигал. Здесь же он всегда был идеален. И именно это безукоризненное постоянство пугало сильнее всего

Он пил медленно, прикрыв глаза.

Продолжается третья временная петля, которая опять началась 2 мая, в пятницу. По моим часам сегодня должно быть уже пятнадцатое мая… Интересно, сколько на этот раз выдержит этот цикл прежде, чем сорвётся?

Он вспомнил день, когда впервые пошёл в загрузку проекта E. V. E. – официально как журналист Джеймс Кинкейд. Так значилось в его биометрическом пропуске, который он с лёгкостью подделал. На презентации для добровольцев загрузки говорили: «игровая загрузка», «новый этап иммерсивных развлечений». И он ожидал чего-то вроде VR-аттракциона: графика потолще, погружение поглубже, но по сути та же игрушка. Без очков, без шлемов, но с тем же принципом.

Реальность ударила по нему сильнее, чем он мог представить.

Он мог поклясться, что оказался не в игре, а в иной вселенной. Камень под ладонью дышал холодом, не придуманный – настоящий. Воздух был наполнен сотнями оттенков: сладковатым ароматом цветущих деревьев, прохладой влажной травы, горечью пыли от мраморных плит. В ветвях звенели птицы – каждая со своим тембром, каждая до абсурда убедительная. Иногда в лучах рассвета рой бабочек разлетался так, что у него перехватывало горло: даже лучший графический движок мира не смог бы так точно просчитать их хаотичность.

Архитектура поражала не меньше. Башни из белого камня, украшенные витражами, поражали своей красотой: на рассвете они светились розовым, к полудню ослепительно белым, к вечеру тонули в золоте и пурпуре. Закаты здесь были такими, что хотелось забыть обо всём – огонь расплавлял небо, и каждая тень на мраморе казалась нарисованной рукой безумного художника.

И всё это было не картинкой в шлеме VR. Это было ощутимо. Реально. Настоящая планета, только выстроенная чьим-то искусственным разумом.

Всё вокруг было слишком правдоподобным, слишком натуральным. Настолько, что его профессиональный мозг, натренированный разглядывать сбои в коде, завис, как у неопытного новичка. Ни одной пиксельной щели, ни одного фальшивого стыка.

Это восхищало и пугало одновременно.

Они сделали невозможное. Создали реальность, которая не выглядит кодом. Надо пожать руку архитектору.

Только одна деталь выбивалась – странное соседство его собственной памяти с памятью персонажа. Первые дни он считал это багом, локальной ошибкой. Думал, что у всех так: у каждого своя личная история, плюс игровая подгрузка для маскировки. Но когда он попробовал заговорить об этом с другими, быстро понял: ошибался.

Ни один из персонажей этого мира не помнил ничего «снаружи». У них была только внутренняя, прописанная веками история мира – 1025 лет по здешнему календарю. Их память была идеально согласована с легендой, будто прожитые жизни выстроились в непрерывную летопись.

А у него – двойной файл. Его собственная жизнь, Нью-Йорк, клавиатура, пицца, код. И эта, игровая, которая явно предназначалась не ему: Кассиан Вейр, Магистр Сияющих Хроник.

Его аналитический ум довольно быстро нашёл причину сбоя. В загрузку должен был идти другой человек – журналист Джеймс Кинкейд. Именно его мозг изучали врачи, именно под его нейросрезы настраивали блокатор памяти: препарат, который стирал прошлое и вшивал игровую биографию. Но в капсулу лёг не Кинкейд, а он, Питер Джексон, причём запрыгнул в самый последний момент. И когда программа попыталась «стереть» то, чего у него никогда не было, она просто прошла мимо. И его личностная память сохранилась в полном объёме. Система поверх наложила аватар Магистра Сияющих Хроник Кассиана Вейра. В результате два слоя сцепились намертво, и он жил сразу в двух жизнях.

Кастовая иерархия этого мира стала для него понятной уже в первые дни. Люди – обитатели, почти статисты. И те, кто выше, амриты – сверхсущества, у которых каждая клетка словно горела дополнительной силой. Он понял это очень просто: с того самого момента, как открыл глаза в новом теле, в нём разгоралось странное, раньше неведомое чувство. Голод. Не физический – его насыщали еда и вино. А иной: жгучая тяга к чужому телу, к теплу и энергии других. Как будто его плоть сама требовала напитаться.

Он был слишком умён, чтобы сопротивляться лоб в лоб. Поэтому позволил игровой памяти Кассиана вести его по местным правилам. Ролевая модель знала путь: какие слова говорить, какие жесты демонстрировать, как держаться рядом с высшими. Так он быстрее ассимилировался, и одновременно – получал возможность наблюдать, собирать данные, фиксировать устройство этой странной матрицы.

К вечеру голод стал невыносимым. Он жёг изнутри, словно ток прошивал каждую клетку. Он уже понял, что он не просто амрит, а один из высших. Игровая память шептала ему подсказки, как голос проводника: голод амритов утоляется только на Торжествах Золотой Крови, на пирах, где наслаждение становится ритуалом.

И ноги сами привели его туда, в сердце города – во дворец властителя мира сего – Архонта Люксена I, в котором он не без удивления узнал фигуранта их с Маршаллом дела – Дейла Расса, а рядом увидел и Максвелла Шарпа под аватаром Верховного Оркестратора Кайроса Ванна.

Залы сияли, как драгоценные сосуды, наполненные музыкой и телами. Свет стекал по витражам, отливал золотом на мраморе, отражался в бокалах, полных густого вина. Женщины выходили, словно из волн света: в прозрачных тканях, скользящих по коже; каждая линия их тел выставлена напоказ, каждая улыбка – как обещание.

И он понял: вот оно – их топливо. Это – то, чем живут амриты.

Тело отзывалось на запах, на полутон кожи, на дыхание вблизи. Каждая амритэя излучала сияние, которое его организм чувствовал как жгучую пищу. И когда он коснулся первой – её руки, её шеи – внутри будто что-то щёлкнуло, и голод обрушился на него, требуя насыщения.

И Питера понесло.

В реальной жизни он был ботаником за клавиатурой, сутулым хакером, которому максимум доставалось лишь то, что даёт экран монитора – картинки и фантазии. Женщины никогда не смотрели на него так. Он знал, что значит быть незаметным, что значит искать облегчения в одиночку и смиряться с этим.

А здесь – всё обрушилось разом. Тела сами тянулись к нему, дыхания ловили его шаги. В их взглядах было то, чего он никогда не видел раньше: жажда, готовность, восторг. Он был центром их вселенной, высшим, перед которым склонялись без остатка.

Он не сопротивлялся. Игровая память вела его уверенно: выбор, жест, взгляд. Женщина сама склонилась, отдаваясь без остатка, и в тот миг в его жилах прошёл первый разряд – амрита, золотая вспышка удовольствия, чужой экстаз, перелитый в него.

Он пил её, как пьют воду после долгой жажды. Каждый её стон отзывался в нём насыщением, каждая дрожь тела вливалась в него живым светом. И с каждой новой волной голод отступал, но не исчезал полностью – только подталкивал к следующей, и к следующей.

Это было похоже на наркотик.

На программу, которая взламывала его сопротивление, стирала границы и делала частью общего хора.

Он был на вершине блаженства. И чем больше рук тянулось к нему, чем громче становился хор стонов и криков, тем сильнее кружило голову. Его тело, его роль, его тайные комплексы – всё совпало в этой точке, и он больше не хотел думать ни о прошлом, ни о будущем, ни о том, что он тут на задании, и что у него есть миссии.

Первые двое суток пролетели как в горячечном сне. Он помнил их смутно, обрывками, но главное чувство врезалось в память: ненасытность. Будто его тело пыталось насытиться за всю прежнюю одинокую жизнь, где ему было отказано во внимании и прикосновениях. Он пил чужие стоны, ловил дрожь тел, вбирал их свет – и всё равно оставался голодным, требуя ещё.

Первый понедельник в этом мире, первое «пятое мая», встретило его опустошённым и переполненным одновременно. Он чувствовал, как через него прошёл поток энергии, и в то же время – ломоту, похожую на похмелье. Его руки дрожали, мышцы отзывались сладкой усталостью, и в голове звучал странный звон.

Он поднял глаза к зеркальной панели и замер. В реальности после алкогольных ночей на себя страшно было смотреть: красные глаза с мешками, серый цвет лица, опухшее тело. Здесь же из отражения на него смотрел полубог – молодой, ещё более совершенный, чем был два дня назад. Черты стали чище, кожа светилась, тело налилось силой. Он выглядел так, словно воскрес после бури, хотя внутри всё гудело и чувствовалось мышечное напряжение.

Игровая память подсказывала название: амрита.

Не кровь, не плоть. Система построена иначе. В момент оргазма тело женщины выбрасывает волну – всплеск гормонов, импульсов, светящихся потоков, которые эта реальность умеет превращать в топливо. Амрит чувствует её не как жидкость, не как вкус – а как сияние, которое вливается прямо в нервы.

Амрит «пьёт» не губами, не зубами, а всем своим существом. Амрита входила в него, как ток в проводник: сперва иглой жара, потом лавиной тепла, от которой срывался крик. Она была сладкой и тяжёлой одновременно, как вино и электричество в одном глотке.

В галерее, куда он вышел прогуляться, он столкнулся с одной из амритэй – похожей по фигуре на ту, чьё тело ещё недавно изгибалось в его руках, изливаясь золотым светом. Она куталась в длинный плащ с капюшоном, куда-то спешила. Он окликнул её, она испуганно оглянулась и ткань слетела с лица. Теперь она была другой. Улыбка всё ещё держалась на губах, но это была не улыбка, а механическая складка кожи. Щёки впали, взгляд потускнел. Лёгкая ткань ночного одеяния обнажала ключицы, которые теперь торчали резкими костями, будто вылезшими наружу.

В груди у него всё сжалось. Он пытался отвернуться, но взгляд цеплялся за детали: кожа, утратившая юность, морщины, проступившие едва ли не за ночь; седина в волосах, старушечьи губы.

И вдруг к нему пришло понимание – физиологически отчётливое, не умозрительное: это он её такой сделал. Каждое его прикосновение вытягивало из неё силу, омолаживало его и старило её.

Тело отреагировало быстрее головы. В горле поднялась горечь, желудок сжался. Он едва успел дотянуться до колонны – и его вырвало. Рвало долго, горько, с таким отчаянием, будто он пытался вытолкнуть из себя не еду, а саму чужую жизнь, которую проглотил.

И теперь он понимал, почему амритов в этом мире называют бессмертными. Каждый миг наслаждения здесь был топливом. Каждый оргазм – аккумулятором. Амрита давала вечную жизнь и вечную молодость.

Он стоял, дрожа, обливаясь потом. В ушах звенела мысль:

Слишком высокая цена.

Мир обещал вечный май – вечную весну, не доходящую до лета. Но теперь он видел: за его юностью всегда будет стоять чужое увядание.

Мысли распались, как осколки, и он медленно выдохнул. Горечь во рту была такой яркой, будто тошнота вернулась прямо сейчас, за этим столом. Питер отставил чашку с остывшим кофе и потянулся к тарелке: ломоть хрустящей лепёшки, капля меда, фрукты, сияющие как витражи.

Он откусил кусок почти машинально. Вкус был идеальным – как и всё здесь, без единого изъяна. Сладость растеклась по языку, приглушая память, и тело на секунду успокоилось. Он жевал медленно, словно тянул время, позволяя еде вернуть его в «здесь и сейчас».

Но мысли не отпускали. Они снова тянулись назад, к первому перезапуску мира, который как раз и состоялся в первое «пятое мая». Он помнил, как всё оборвалось. Резкий провал – и тьма, будто выдернули кабель из розетки. А когда зрение вернулось, он уже не стоял в галерее. Он снова лежал на том же ложе, ступни утонули в знакомом ковре, а за окнами цвёл всё тот же майский сад. Глаза скользнули к световой панели у изголовья – и в животе что-то похолодело.

2 мая 1025 года.

Не могло быть. Он был уверен, что видел другую дату. Он прожил дни после неё. Пятница, суббота, воскресенье, понедельник – всё это стояло у него в памяти отчётливо, с запахами, голосами, вкусом амриты.

Сначала он пытался объяснить себе просто: сбой интерфейса, неверный вывод данных. Но панель отвечала безупречно, реагировала на прикосновение и показывала ту же цифру. И чем дольше он на неё смотрел, тем яснее понимал: дело не в ней. Тогда он обратился к единственному, что оставалось, – к людям.

Он не стал ограничиваться одним вопросом. Расспрашивал слуг, прислушивался к разговорам в зале, проверял каждую мелочь. И чем дальше, тем отчётливее становилось: у всех в памяти не существовало этих прожитых ими выходных. Их «вчера» было четвергом, первым мая, днём подготовки к пиру. Всё шло по расписанию, будто ничего другого никогда и не происходило.

Как хакер, он быстро сложил схему: произошёл перезапуск матрицы. Система рухнула и встала заново. Причин могло быть только две: либо сбой кода, либо чьё-то сознательное вмешательство. И оба варианта были одинаково тревожными.

Поэтому, проснувшись снова с жгучим голодом, он решил держать себя в руках. На этот раз не позволил роли Кассиана увлечь его в бездну утех. Первую же амритэю, что склонилась к нему, он использовал быстро, почти машинально – ровно настолько, чтобы погасить мучительное жжение. Не больше. Он уже видел, чем заканчивается ненасытность, и не хотел снова смотреть на выжженные лица своих женщин.

Вместо этого он открыл глаза и уши шире.

И вскоре начал замечать то, что ускользало от других.

Архонт Люксен – сияющий центр мира – иногда давал сбои. Крохотные заминки в словах, внезапный уход взгляда внутрь себя, едва заметная тень отвращения или боли в моменты, когда всё вокруг требовало экстаза. На всеобщем фоне это выглядело как микропрогрузка системы.

И всякий раз рядом возникал Оркестратор. Кайрос. Его реакции были молниеносными: смена темпа, короткая реплика, точный жест, подстраивающий общий ритм. Так гасили опасный сбой, маскировали чужую «ошибку» под спектакль.

Для Питера это выглядело слишком знакомо. Он видел подобное тысячи раз – в коде, на серверах, в нелегальных сетях. Там, где есть уязвимость, всегда появляется подпорка. Там, где система даёт трещину, кто-то её спешно замазывает.

Именно это показалось ему самым подозрительным.

Второй понедельник пятого мая прошёл без катастрофы. Мир не рухнул. Сбоя не случилось. И тогда он сделал первый серьёзный вывод: дело не в самой системе. Если бы ошибка была в коде, цикл порвался бы снова. Значит, причина в другом.

Он поставил гипотезу: корень проблемы – в этой паре. Архонт и Оркестратор. Два игрока, которые почему-то пошли в загрузку, хотя по логике их там быть не должно. И именно на них теперь следовало держать прицел.

На этот раз система продержалась дольше и схлопнулась лишь в среду.

Понедельник прошёл в обычном расписании: послеобеденный Совет у Архонта, бесконечные пустые речи и жесты, где каждый тянул свет (одеяло) к себе. Всё выглядело безупречно.

Во вторник – зрелище. Показательные состязания для амритов: скачки по переливающимся дугам, сверкающим над городом. Формально – игра, на деле способ сбросить переизбыток амриты, накопленной на пирах, и одновременно заработать люксы, укрепить свою сияющую оболочку.

Кассиан не собирался блистать – но оказался в гуще. Его скакун – не лошадь, не зверь, а живое создание из света и металла, что-то среднее между хищной кошкой и парящим драконом. Вибрация от его движений пробивала тело током, а скорость уносила прочь все сомнения. Он сам не понял, как это вышло: обходил соперников один за другим, чувствовал трассу словно нервами кожи – и на финальном витке ворвался первым.

Толпа ревела. Люксы сыпались на него золотым дождём. Ирония была слишком прозрачной, чтобы не заметить: Магистр Сияющих Хроник возглавил Сияющие Хроники – местный рейтинг ярмарки тщеславия. Каламбур, который сам собой просился в хроники.

Но под сиянием победы он продолжал делать то, ради чего был здесь: наблюдать.

И снова – Люксен.

Он заметил, что это были не просто микропровалы в его поведении. Не баг системы. Взгляд Архонта иной раз темнел, словно за ним скрывалось нежелание играть по правилам, сопротивление самому спектаклю. И всякий раз Кайрос был рядом. Его глаза, всегда внимательные, слишком часто возвращались к Архонту, оценивая, подстраховывая, как будто именно он удерживал всё это сияние от падения.

В тот момент у Питера впервые мелькнула догадка, холодным крючком зацепившая его мысль:

А что, если Кайрос не просто актёр этой пьесы? Что, если именно он – архитектор матрицы?

Ближе к вечеру среды его зацепил обрывок разговора. В галерее дворца прошли два слуги Архонта, возвращавшиеся из его покоев. Они шептались, думая, что никто не слышит: мол, откуда-то у господина появилось невиданное здесь животное – белое, с густой шерстью. Их голоса дрогнули на слове «невиданное», и у Питера холодком прошёл ток: система не должна генерировать то, что не прописано в коде.

Он хотел задержаться и услышать больше, но мир снова схлопнулся. Реальность дрогнула, как перегоревшая лампа, и тьма разрезала всё вокруг.

А далее – снова свет, снова 2 мая 1025 года. В третий раз.

Теперь он шёл по следу Люксена уже целенаправленно. И то, что он увидел на пирах, заставило его внутренне вздрогнуть.

Одна амритэя – сразу у двоих высших. Архонт и Верховный Оркестратор Спектра разделяли одну донорку. Игровая память Кассиана тут же вспыхнула предупреждением: так не бывает. Закон мира ясен – одна амритэя отдаётся только одному амриту и становится его постоянной амритэей. После одного-то бессмертного женщине нужно несколько дней, чтобы восстановиться. Но здесь двое. Сразу. Что же будет потом с бедной девушкой??

И больше того – Кайрос участвовал не как сторонний наблюдатель, а как полноценный партнёр. Причём, судя по ритму и движениям, ведущим был именно он. Неужели Архонт настолько «слаб», что нуждался в подстраховке?

Питер наблюдал внимательно. По его опыту хакера это был настоящий узел сбоя – маленькая дельта, которая рушит систему. Поначалу всё выглядело идеально: Люксен вёл, органично, даже азартно, было видно, что он реально наслаждается процессом сексуальной игры на троих. Но к субботе всё изменилось.

Он начал замечать микропровалы: короткие заминки, взгляд, уходящий внутрь, тень отвращения вместо экстаза. И всякий раз Оркестратор вмешивался: менял позы, задавал новый ритм, переключал Люксена на новую партнёршу…И чем дольше Питер смотрел, тем яснее становилось: это не случайность и не баг. Это сопротивление. И чужая рука, что тут же гасящая любое проявление.

Он отставил пустую чашку и доел последние фрукты с тарелки. Вкус был всё таким же божественным, но мысли уже не касались еды.

Итог вырисовывался жёсткий.

Первое: мир ломался там, где Люксен переставал играть по правилам. Сбой шёл не из кода, а из его поведения – или из того, что управляло этим поведением. Значит, точкой разрыва было сознание Архонта. И раз матрицу перезапускали снова и снова, выходило, что Архитектору нужен не простой сброс. Ему нужно, чтобы именно этот человек сделал то, что от него ждут.

Второе: сейчас всё ещё тянулась третья петля. Она могла оборваться в любой момент, как две предыдущие, а могла дойти до конца. Он не знал. Но понимал одно: ждать уже нельзя.

Кассиан-Питер вытер губы салфеткой, поднялся из-за стола и ощутил, как внутри сжалась новая решимость.

Пора было начинать действовать.

Внизу, на дорожке между павильонами, он заметил движение: Кайрос направлялся ко входу во дворец – к покоям Архонта. Шёл быстро, почти не глядя по сторонам. Исчез за дверью.

Прошло не больше десяти минут – и он вышел. Лицо – напряжённое, взгляд чуть прищурен, губы сжаты в линию, которая говорила больше, чем любые слова. Питер отметил это, как отмечают в коде строку с потенциальной ошибкой: пометил, чтобы вернуться позже.

Он знал, что слишком долго прятаться в тени нельзя.

Роль, которую ему здесь прописали, обязывала быть на виду. Магистр Сияющих Хроник – титул, звучащий как драгоценная безделушка, но на деле означающий куда больше: он должен был хранить и распространять истории о Высших, разворачивать их образы так, чтобы они становились легендами. А значит, публично поддерживать Архонта, превращая любое его движение в часть сияющего мифа.

Это давало идеальный предлог.

Он коснулся хрустальной сферы в углублении стола. Внутри вспыхнула мягкая дымка, складываясь в голографическое изображение строгого лица – Куратор личного графика Архонта.

– Магистр Сияющих Хроник, – произнёс он, – запишите аудиенцию ДО начала Большого Совета. Тема – новая концепция летописей.

Голограмма слегка кивнула, зрачки чуть засветились, фиксируя запрос.

– Время и место будут подтверждены.

Сфера погасла, оставив за собой лёгкий аромат ириса – знак, что сообщение дошло.

Он откинулся в кресле, сводя в уме все наблюдения за эти три петли.

Всё указывало на одно: Верховный Оркестратор Спектра готовил новую перезагрузку. Возможно, уже сегодня.

А это значило только одно: времени почти не осталось.