Хроники Вечных: Сон в день рождения. Часть 2

Билл, готовя свое выступление, надеялся произвести фурор. В его мечтах Ванесса должна была ахнуть, пораженная его магией не меньше, чем зрители на шоу Дэвида Блейна. Но реальность оказалась прозаичнее. Ни один из его нехитрых фокусов – ни голубь из шляпы, ни исчезающая монетка, ни связанные платки – не произвел на Ванессу ожидаемого впечатления. Она сидела, подперев голову руками, взгляд был устремлен куда-то в пустоту. Тяжелый разговор все еще гирями висел на ее душе, и никакие фокусы не могли пробиться сквозь эту пелену усталости и горечи.

Билл сник, его энтузиазм угасал с каждой секундой. Том нахмурился, видя, что их план проваливается. И пока братья растерянно переглядывались, пытаясь понять, как вернуть Ванессе улыбку, никто из них не заметил, как голубь тихонько выбрался из цилиндра, стоявшего на столике, перелетел через комнату и бесшумно устроился на плече у Билла, словно фарфоровая статуэтка. В ту же секунду Сэми, до этого тихо лежавший в углу, поднялся и, не издав ни звука, выскользнул из гостиной, словно не желая находиться рядом с этой птицей.

– Ладно, уступи место профессионалам, – сказал Том, решительно шагая вперед. Он не мог позволить этому вечеру закончиться на такой минорной ноте. Он должен был пробиться к ней. Он должен был развеселить Ванессу, чтобы трахнуть ее. В эту секунду он был уверен – «Я готов!»

И его первый же фокус произвел на нее большое впечатление. Он встал прямо перед Ванессой, сделал несколько таинственных пассов руками и прямо из воздуха, перед ее лицом, появилась бутылка шампанского (пустая, найденная в сарае), которая не упала, а зависла в воздухе.

«Как он это сделал?!» – эта мысль одновременно пронзила и Ванессу, и Билла. Билл был поражен, потому что они не репетировали и не обсуждали такие трюки. Ванесса же просто открыла рот от изумления. Ее усталый, отсутствующий взгляд мгновенно сфокусировался, в глазах появился живой интерес.

Том медленно вытянул руки вперед, ладонями вверх, и бутылка, покачиваясь, поплыла по воздуху, послушно следуя за движениями его рук – вправо, влево, чуть вверх, чуть вниз. Том потратил целую неделю, тайно тренируясь в сарае, чтобы освоить этот трюк с тончайшей леской, которую он выпросил у старого рыбака. Секрет был прост, но требовал ловкости рук.

Представление, длившееся целый час, закончилось. Под аплодисменты от Ванессы Том с Биллом поклонились. Братья быстро скрылись, чтобы сменить свои импровизированные сценические костюмы на обычную одежду, и вскоре вернулись в гостиную, которая теперь была одновременно и столовой, и танцполом.

Картина была сюрреалистичной: на столе, среди тарелок с остатками еды, сидел белоснежный голубь и сосредоточенно клевал сочные дольки мандарина. А за окном, во дворе, метался несчастный Сэми. Он бегал кругами, скулил, заглядывал в окна и никак не мог понять, почему его любимые хозяева так ласково обходятся с этим пернатым чудовищем, которое внушало ему первобытный ужас. Его собачий мозг не мог постичь этой несправедливости.

Ванесса же, окрыленная фокусами, алкоголем и внезапным ощущением праздника, подошла к старому кассетному магнитофону и включила какую-то зажигательную танцевальную кассету на полную громкость. Ритмичная музыка ударила по ушам, заполнила дом. – А ну-ка, мальчики, танцуют все! – крикнула она, смеясь, и начала двигаться в такт, раскинув руки.

Шампанское, или что там было в бутылках, теперь уже не разобрать, ударило в голову, разжигая в ней желание отбросить все мысли, всю боль, всю усталость и просто двигаться, жечь, жить этим моментом на всю катушку. Она схватила за руки сначала Тома, потом Билла, втягивая их в свой спонтанный танец. Гостиная превратилась в танцпол. Они смеялись, толкались, неуклюже пытались повторять какие-то движения, забыв обо всем на свете.

И тут произошло еще одно маленькое чудо: как только голубь, насытившись мандаринами, вспорхнул со стола, вылетел в приоткрытое окно и взял курс куда-то в сторону деревни, в дом пулей влетел Сэми. Страх перед птицей исчез, и теперь его беспокоило другое. Он подбежал к Биллу, который, пошатываясь от выпитого и резких движений, особенно активно отплясывал, и начал встревоженно лаять, бегая вокруг него и пытаясь подтолкнуть мордой к стулу. «Сядь! Сядь, хозяин! Ты же упадешь! Ты же себе что-нибудь сломаешь!» – читалось в его отчаянном лае. Но Билл, смеясь, только отмахивался. – Да иди ты, Сэмка, не мешай! Веселье же! И бедный пес никак не мог понять, почему его мудрые предостережения всегда остаются неуслышанными. Почему хозяин никогда его не слушает, когда он так любит его?

Часы на стене давно перевалили за полночь, показывая час ночи. Наконец, выдохшиеся, мокрые от пота, все трое рухнули обратно за стол. Танец высосал последние силы. Они снова принялись за еду и выпивку. Тарелки с салатами и закусками, которые до танцев стояли почти нетронутыми, теперь опустели. Бутылки тоже. Все были уже основательно пьяны.

Веселые, бессвязные разговоры плавно перетекли в душные, пьяные воспоминания о прошлом. Всплывали старые обиды, смешные случаи, моменты счастья и горя. Все это щедро приправлялось слезами и неловкими, но искренними объятиями. Центром этих воспоминаний, как черная дыра, неизменно оказывался Иоан. И Ванесса, уже взрослая, опытная женщина, пережившая предательство и насилие, со слезами на глазах искренне говорила парням, что до сих пор не может понять. Не может постичь, как, почему он выбрал бутылку? Почему променял их – свою семью, любовь, дом – на мутное забвение? То, о чем миллиарды людей на планете могли только мечтать до самой смерти, он просто выбросил, растоптал.

– Я… я в туалет, – пробормотал Билл, с трудом поднимаясь со стула. Он покачнулся, ухватился за спинку, потом за косяк двери. Опираясь рукой о каждую попадавшуюся на пути стену или предмет мебели, он медленно побрел из кухни. Сэми тут же поднялся и трусцой последовал за ним, преданно виляя хвостом.

Ванесса и Том, погруженные в свой бурный, эмоциональный диалог, даже не сразу заметили его уход. Прошло десять минут, пятнадцать, двадцать… Билла все не было. Но они, увлеченные сначала обсуждением отца парней, а потом, когда эта тема исчерпала себя и оставила послевкусие горечи, переключившись на другие взрослые темы, не придавали этому значения. Те самые темы, которые Ванесса никогда бы не стала обсуждать при Билле, но с Томом – могла. Потому что с Томом она часто вела себя, как закадычная подруга, делясь секретами, сомнениями, флиртуя на грани дозволенного. Алкоголь развязывал языки и снимал внутренние запреты. Они сидели близко, всего в полуметре друг от друга за столом, уставленным грязной посудой и пустыми бутылками.

Том уже минут пять не слышал ни слова из того, что говорила Ванесса. Он просто смотрел. Смотрел на нее пристально, не отрывая взгляда, как завороженный. Она что-то рассказывала, жестикулируя, ее губы двигались, но для него это было лишь беззвучное кино. Все его внимание было приковано к этим губам – пухлым, чувственным, чуть блестящим от остатков вишневой помады, которая слегка размазалась за вечер. Они казались ему невероятно сексуальными, манящими.

Его взгляд скользил ниже, медленно, почти осязаемо сканируя каждый сантиметр ее тела, видимый над столом. Линия шеи, изгиб плеча под тонкой тканью блузки, ложбинка между грудей, угадывающаяся в вырезе… Алкоголь и близость смешались в гремучий коктейль, который бил ему в голову сильнее любого шампанского. Под столом его член давно уже напрягся до боли, предательски выдавая бурю, бушевавшую внутри. Он поспешно закинул ногу на ногу, пытаясь скрыть доказательство своих мыслей, молясь, чтобы она не заметила. «Как… как я хочу ее… ее плоть!!!» А Ванесса все говорила, не замечая хищного огня в глазах Тома.

И не успела эта отчаянная мысль – «Как я хочу ее плоть!» – догореть в голове Тома, как реальность сделала крутой, немыслимый вираж. Рука Ванессы – теплая, чуть влажная от конденсата на бокале, который она держала мгновение назад – легла на верхнюю часть его бедра. Небрежно, возможно, случайно, в пылу пьяного рассказа, но она легла туда, где ее не должно было быть.

Том оцепенел. Мгновенно. Дыхание застряло в горле, он судорожно, почти беззвучно взглонул. Его тело среагировало раньше, чем разум успел что-либо осмыслить. Мощный выброс адреналина с эндорфинами ударил по нервам. Сердце рванулось с места, забилось где-то под горлом с бешеной частотой – двести ударов в минуту, не меньше, отдаваясь глухим стуком в ушах. На лбу, под влажными отросшими прядями волос, выступили мелкие капли пота. Мир сузился до этого прикосновения, до жара ее ладони, прожигающего тонкую ткань джинсов.

А Ванесса? Ванесса, абсолютно не замечая произведенного эффекта, продолжала что-то говорить. Она делилась с ним женскими секретами жизни – как познакомиться с девушкой, как произвести впечатление, как завалить ее в постель. Ее голос звучал чуть громче обычного, слова слегка заплетались, но она была полностью поглощена своей лекцией, не осознавая ни положения своей руки, ни бури, бушующей в Томе.

И, словно во сне, Том взял ее руку обеими своими и начал нежно, осторожно ее массажировать. Разминать пальцы, поглаживать тыльную сторону ладони, ощущая гладкость ее кожи. Ванесса осеклась на полуслове. Ее монолог оборвался. Она удивленно посмотрела на их сцепленные руки, потом подняла взгляд на Тома. Их глаза встретились. В ее взгляде мелькнуло удивление, потом – легкое замешательство. Она, кажется, только сейчас осознала, куда положила свою руку, хотя, возможно, и не придала этому особого значения в своем пьяном состоянии.

Наступила тягучая, звенящая тишина, нарушаемая лишь гулом крови в ушах Тома и далеким тиканьем настенных часов. Они молча смотрели друг другу в глаза. Долго. Слишком долго для обычного обмена взглядами. Воздух между ними стал плотным, наэлектризованным. И тогда, почти одновременно, инстинктивно, они оба облизнули пересохшие губы. Сначала она, потом он. Маленький, бессознательный жест, но в этой тишине он прозвучал оглушительно громко. И после этого жеста что-то неуловимо изменилось. Невидимый барьер дрогнул, истончился. Их головы, словно подчиняясь некой внешней силе, начали медленно, неумолимо сближаться. Сантиметр за сантиметром, преодолевая разделявшее их пьяное, запретное пространство. Дыхание стало общим. Миг растянулся в вечность. Поцелуй казался неизбежным.

«О боже… наконец-то… сейчас… я завалю ее в постель… Я так долго этого хотел…»

«Да плевать… Ничего страшного в этом нет. Многие это практикуют, просто молчат…»

«Это… это самый прекрасный момент в моей жизни…»

Эти мысли, сладкие, опьяняющие, пронеслись в голове Тома со скоростью света. Губы Ванессы были так близко… Еще один сантиметр, одно мгновение – и он получит самый желанный, самый немыслимый подарок, о котором не смел даже мечтать вслух. Ее дыхание смешивалось с его, запах ее кожи и алкоголя сводил с ума…

И В ЭТОТ САМЫЙ МОМЕНТ, когда до точки невозврата оставался жалкий миллиметр, в проеме кухонной двери появился Билл.

– А вот и я! – бодро возвестил он, входя. В руках он нес целый ящик пива, явно раздобытый где-то в кладовке или сарае. – Небось со скуки тут чуть не померли, пока меня ждали? Но ничего, сейчас Билли всех развеселит!

Он совершенно не заметил напряженной, наэлектризованной атмосферы, застывшей между Томом и Ванессой. Не заметил их слишком близких лиц, расширенных зрачков, сбившегося дыхания. Он был весел, пьян и горд своей находкой – целым ящиком пива!

Том и Ванесса мгновенно, как по команде, отпрянули друг от друга, словно ошпаренные. Ванесса поспешно отвела взгляд, провела рукой по волосам, пытаясь придать лицу самое невозмутимое выражение. Том резко откинулся на спинку стула, его лицо окаменело, а в глазах вспыхнула неприкрытая, лютая злоба, направленная на младшего брата.

«Поганая сука…» – пронеслось в голове Тома, обжигая яростью. Он физически ощущал, как упущена возможность, как грубо, как беспардонно был разрушен этот прекрасный момент. – «В самый, блять, неподходящий момент вошел!!! Ну не мог ты, урод ссаный, еще пару минут где-нибудь пошататься?! Сука!!!»

Внешне он старался сохранять спокойствие, но внутри все кипело. Зубы были стиснуты так, что заходили желваки. Весь кайф, вся эта пьянящая близость с Ванессой – все было растоптано этим идиотом с ящиком пива. И пока Билл, ничего не подозревая, ставил ящик на пол и радостно предлагал продолжить банкет, Том уже лихорадочно соображал. Что сказать? Как сделать так, чтобы Билл ушел? Ушел немедленно, оставив их с Ванессой снова наедине. Нужно было придумать предлог, любой предлог, чтобы избавиться от него прямо сейчас.

– Билл, – максимально непринужденно, насколько это было возможно со стиснутыми зубами, проговорил Том, стараясь скрыть дрожь ярости в голосе. – Сходи, а? Поставь мясо на шампуры, а то шашлыка что-то сильно захотелось! Мангал вроде еще теплый остался.

Это был первый пришедший в голову предлог. Отправить его на улицу, к мангалу, под любым соусом. Пусть возится там хоть полчаса.

Но Билл… Билл был в той стадии опьянения, когда внешний мир перестает существовать как нечто заслуживающее внимания. Он был настолько пьян, что, казалось, не заметил бы и ядерный взрыв у себя во дворе, не то что тихую просьбу брата. Он уже разливал пиво по бокалам, сосредоточенно хмурясь, чтобы не пролить. Удивительно, как его пьяная моторика вообще позволила ему не только отыскать этот ящик пива где-то в недрах погреба, но и благополучно дотащить его наверх, а теперь еще и умудриться налить всем по бокалам почти без пенки. Видимо, годы тренировок с отцом не прошли даром.

– О, пивко! – обрадовалась Ванесса, принимая свой бокал и явно стараясь разрядить повисшее в воздухе напряжение.

Том тоже молча взял бокал, но пить не стал. Он просто сидел, злой, как тысяча чертей, и ждал. Ждал, когда же этот младший брат наконец либо напьется до беспамятства и уснет прямо тут, за столом, либо соизволит снова отлучиться, хотя бы в туалет.

Прошел час. Целый, мучительный час. За это время Билл успел рассказать несколько несвязных историй, пару раз чуть не опрокинул стол, но из комнаты не уходил. Он пил и пил, словно внутри у него была черная дыра.

Том смотрел на него. Он не просто смотрел – он испепелял его взглядом. Это был такой взгляд, будто Билл только что проиграл в покер все до нитки имущество Тома, изнасиловал его несуществующих маленьких детей, а сам при этом был президентом, и поэтому его никогда и ни за что не посадят. Взгляд бессильной, клокочущей ненависти.

«Даже в туалет не идет, вот же гаденыш!» – стучало в висках у Тома. – «У него вакуум что ли внутри?! Бухает и бухает, урод ебаный! Когда ты уже свалишь?!»

Каких только эпитетов он не придумал за этот час для своего брата! Какими только ругательствами мысленно его не поливал! И все это – исключительно потому, что Билл своим тупым, пьяным присутствием мешал ему остаться с Ванессой наедине. Мешал закончить то, что было так бесцеремонно прервано его появлением. Ярость, подогретая алкоголем и неудовлетворенным желанием, достигла точки кипения.

Час. Целый час мучительного ожидания, пока этот пьяный идиот Билл не соизволит либо отключиться, либо провалиться сквозь землю. Ярость Тома, подогретая выпитым алкоголем и кипящим под поверхностью желанием, достигла предела. Он больше не мог сидеть и испепелять брата взглядом. Он должен был действовать. И тут, сквозь туман злости и алкоголя, к нему пришла идея. Простая, наглая, но, возможно, единственно верная в этой ситуации. Он больше не будет ждать милости от пьяной фортуны. Он возьмет контроль в свои руки.

Том резко выпрямился, поставил свой почти нетронутый бокал с пивом на стол с таким стуком, что Билл и Ванесса вздрогнули и подняли на него мутные взгляды.

– Так, всё! – голос Тома прозвучал неожиданно твердо, властно, совсем не так, как у человека, который еще час назад едва сдерживал дрожь. Он говорил, как начальник, отдающий распоряжение уставшим подчиненным после долгого рабочего дня. – Вечеринка окончена. Хватит бухать. Пора разбегаться по кроваткам.

Он обвел их строгим взглядом, не допускающим возражений. В его тоне не было ни капли просьбы, только приказ.

И это сработало. Билл и Ванесса, которые к этому моменту действительно шли на рекорд Гиннеса по количеству выпитого спиртного, были уже не в том состоянии, чтобы спорить или даже просто осмыслить, почему Том вдруг решил взять на себя роль распорядителя. Их организмы, перегруженные алкоголем, жаждали только одного – горизонтального положения и покоя. Любое сопротивление требовало усилий, на которые у них просто не оставалось сил.

Билл что-то невнятно промычал, похожее на согласие, и с трудом начал подниматься из-за стола, опираясь на спинку стула. Ванесса медленно кивнула, ее взгляд был расфокусированным, но в нем читалась усталость и готовность подчиниться.

– Да… пожалуй… ты прав, Томми, – пробормотала она, тоже делая попытку встать. – Уже поздно…

Они подчинились. Без вопросов, без споров, как сомнамбулы, бредущие на зов. Том с трудом скрыл торжествующую ухмылку. План сработал идеально. Теперь оставалось только проводить Билла до его комнаты, убедиться, что он там и останется, а потом… Потом наступит время для исполнения его единственной мечты.

Ох, как же Том жаждал этого момента! По плану Тома этот лишний, этот проклятый Билл, наконец-то уберется в свою чертову спальню, оставив его наедине с Ванессой. Боги, сколько лет она была его наваждением, его жгучей болью и сладкой мечтой? Сколько ночей он сгорал, представляя, как коснется ее, как почувствует ее тепло своим членом? И вот он шанс! Он подхватит ее полуспящее, податливое тело, это сокровище, о котором он грезил годами, вдохнет ее пьянящий аромат и унесет… Прямо в постель. Но этот проклятый Билл! Словно мерзкий паук, он будто чувствовал каждую вибрацию его желания, каждую его тайную мысль. Будто упиваясь своей способностью мучить Тома, он сделал все наперекор, и Билл даже сам не знал, как рушил его план! И вот он, этот ублюдок, настаивает, чтобы они несли ее вдвоем. Вдвоем! Касаться ее одновременно с ним? Делить этот миг обладания, который Том уже считал своим по праву многолетней, исступленной жажды?

Внутри Тома все клокотало от бессильной ярости и черной, всепоглощающей ненависти к Биллу. Этот человек был не просто помехой, он был живым воплощением его несбывшейся страсти, вечным напоминанием о том, что его женщина, его богиня, так мучительно близка и так недосягаема из-за этого мудака. Из-за этого ненавистного существа, которое посмело встать между ним и объектом его самого лютого, самого греховного вожделения. В эту секунду он был готов его убить.

Едва они опустили ее тело на мягкую постель, едва Билл отвернулся – «Хоть на секунду» – как Том уже действовал, движимый чистым, животным инстинктом. Одним быстрым, почти собственническим движением его рука скользнула под тонкую ткань ее платья, откидывая его вверх, обнажая ее ноги почти до самых бедер. Глаза его впились в эту гладкую, нежную кожу, в соблазнительный изгиб, который сводил его с ума. И его разум взорвался! Том уже представлял… Буквально через несколько минут он наклонится к ней, к ее лицу, и вопьется в ее губы. Не просто поцелует – нет! Он поглотит ее рот своим, исступленно, жадно, сминая ее губы в голодном, безумном поцелуе, который разбудит ее, заставит ее тело ответить на его жар.

И тут… он услышал это. Тихий, едва различимый стон сорвался с ее губ. Такой тонкий, такой мучительно сладкий звук! Для Тома это было откровением, знаком! Она чувствовала его! Ей нравилось это! Нравилось, что он здесь, рядом, что он берет власть, нарушает границы, жаждет ее так отчаянно! Этот стон был как бензин, плеснувший в огонь его похоти, разжигая ее до невыносимого предела.

Сердце колотилось в груди, обещая безумие! Осталось только, чтобы этот ублюдок Билл провалился в сон. А потом… потом он вернется. Он прокрадется к ней, как хищник к добыче. Он стянет с нее это платье, каждый сантиметр ее обнаженного, горячего тела будет принадлежать только ему. И тогда… о, боги, тогда они наконец займутся сексом. По-настоящему, а не в фантазиях. Дико, страстно, так, как он мечтал все эти бесконечные, мучительные годы. Он возьмет ее, и она будет стонать уже не во сне, а под ним, от его прикосновений, от его напора. Скорей бы ночь поглотила Билла… Скорей бы!

Уложив Ванессу на диван, Тому пошел провожать Билла в комнату. Ему нужно было удостовериться, что Билл погрузился в пьяное забытье, что его бесчувственное тело не станет преградой, не нарушит ту хрупкую вселенную, которую Том собирался этой ночью построить с Ванессой. Но судьба, казалось, издевалась над ним с особой жестокостью. Билл, опьяненный до той степени беспамятства, когда рассудок покидает тело, а язык живет своей, отдельной жизнью, уже двадцать бесконечных минут изливал бессвязный поток слов в пустоту. Он не замечал ледяного молчания Тома, не видел застывшей на его лице маски – смеси ярости и отчаяния. Том беззвучно посылал проклятия этому нелепому, пьяному существу, которое именно в эту ночь, священную ночь, не могло найти покоя. Он, кто раньше отключался от одного стакана пива, теперь бодрствовал, словно назло, словно чувствуя его мысли.

Слова Билла давно превратились в монотонный, раздражающий шум на периферии сознания. Том перестал бороться с гневом, перестал слушать. Он позволил себе утонуть в грезах – таких ярких, таких мучительно-сладостных, что реальность комнаты с пьяным братом и холодной луной отступила. Он унесся мыслями к Ванессе, к Ванессе. Он представлял ее ожидание, ее волнение, рисовал в воображении картины их близости – каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый тихий вздох в темноте. Эта любовь была болезнью, лихорадкой, сжигавшей его изнутри, и он упивался этой болью, этой одержимостью. «Она ждет… Она думает обо мне так же сильно… Она тоже горит…» – билась в голове отчаянная, пьянящая мысль, единственное, что имело сейчас значение.

Но эта мучительная сладость запретных грез, пропитЖанеттая горечью невозможного и предвкушением неизбежной боли, сыграла с ним злую шутку. Они оказались настолько всепоглощающими, что Том и не заметил, как его истерзанный организм, ища спасения от перенапряжения, запустил в кровь волну успокоения. Тяжелые, вязкие волны сна начали медленно смывать терзавшее его напряжение, утягивая в темную, бездонную глубину. И именно в тот самый миг, когда реальность окончательно померкла для Тома, уступив место обрывкам его страстных видений, Билл, словно почувствовав внезапную тишину в пустоте комнаты, вдруг замолчал. Он обвел мутным взглядом пространство, не находя слушателя, и его пьяный монолог оборвался так же внезапно, как и начался. Тяжело вздохнув, он тоже провалился в беспамятство. Два брата, разделенные пропастью трезвости и опьянения, тайны и неведения, уснули почти одновременно, каждый в своем мире боли и иллюзий, под бесстрастным светом полной луны.

Хрупкое строение души Билла было истерзано, разбито вдребезги, словно старое зеркало, отражающее лишь осколки прошлого. Разум, в тщетной попытке самосохранения, вытеснил, похоронил в самых темных своих глубинах память о невыразимых ужасах детства. Но подсознание, этот верный, неумолимый хранитель шрамов, помнило всё. И оно, мстительное и слепое, ночь за ночью ткало его сны из той же горькой пряжи первобытного страха и боли, что терзали его ребенком. Сны Билла превратились в непрерывный, удушающий калейдоскоп кошмаров, пропитанных горечью, утратой и безысходным сожалением.

Но самым чудовищным проклятием была их осязаемая, беспощадная осознанность. Каждый сон он проживал не как туманное видение, но как вторжение в иную, жуткую реальность, где он был не просто наблюдателем, а пленником. Границы между сном и явью истаяли, растворились, погружая его в мучительную дереализацию, где даже мимолетные вспышки странного, болезненного возбуждения или извращенной радости смешивались с бездонной тоской и леденящей болью. Он не отличал этих ночных терзаний от дневной жизни, упиваясь этим странным, болезненным состоянием размытой реальности.

Поначалу, когда Билл лишь начал постигать эту дьявольскую механику – будто его сознание насильно вселяли в чужие тела обреченных персонажей из безжалостной мультивселенной кошмаров – его сковывал ледяной, первобытный ужас. Из этих вязких, липких снов нельзя было вырваться по собственной воле, нельзя было проснуться криком. Оставалось лишь ждать мучительного финала, подобно жертвам насилия, запертым в аду своего настоящего, лишенным всякой надежды на спасение. Их кошмар был явью, его явь – кошмаром, и выхода не было ни для кого.

И Билл ждал. Ждал, пока Фредди Крюгер полосовал его плоть своими лезвиями, ощущая каждый разрез как свой собственный. Ждал, пока клоун Пеннивайз пожирал его, чувствуя хруст собственных костей и смрадное дыхание монстра. Ждал, пока безжалостные челюсти акул рвали его на окровавленные клочья в ледяной пучине. И каждый раз агония была подлинной, невыносимо реальной. Он просыпался, захлебываясь воздухом, в липком, холодном поту, с сердцем, колотящимся так неистово, будто готовым вырваться из груди – ведь обманутый, истерзанный мозг не видел разницы между фантомом и реальностью, между ужасом воображаемым и болью настоящей. И это было КАЖДЫЙ ДЕНЬ!