Люди добрые

– Вишневский? Из знаменитой династии военного врача, который мазь изобрёл? Он же Сталинскую премию получал.

– Нет, не из династии. Володина фамилия была Криволапов. Представляешь, хирург Криволапов? Вот он и сменил фамилию, ещё когда в институте учился. Студенты народ остроумный, всё подсмеивались, что к хирургу с такой фамилией никто на операционный стол не ляжет, кроме тех, которых привезли без сознания. Ну, он и поменял фамилию на Вишневский. Ты с этими людьми познакомься, разговори, а напишешь потом дома. Хорошо сделаешь, та же «Нева» с удовольствием возьмёт, или «Север». Этот в Петрозаводске выходит. У них всё время с публицистикой проблема – потому что несут стихи да романы. Если что-то успеешь здесь написать, помогу до ума довести и сам редактору «Севера» отправлю, мы с ним на одном курсе учились, только он журналистике литературу предпочёл. Машину я тебе каждый раз давать не смогу, но у нас каждый день, то из райкома, то из исполкома, то из управления сельского хозяйства кто-нибудь да ездит, так что в попутчики возьмут с удовольствием. Как-никак – новый человек, поговорить интересно. Ладно, иди, а то уже и обед скоро.

Наутро первым, ещё в начале девятого, пришёл Николай Семёнович.

– Ну, как жизнь, Вадим Альбертович? – поздоровался он, протянул руку и вялым пожатием ответил на сильное рукопожатие Вадима.

– Ох, и силушка у Вас, молодой человек! С такой силой за плугом ходить. Крестьянствовать, а не пером баловаться.

Вадим уже знал, что Николай Семёнович родом был из деревни, кичился своим крестьянским происхождением, но родители настояли, чтобы после школы обязательно шёл учиться дальше. Закончил пединститут, ещё на третьем курсе женился и по распределению попал в свой же район, работал в школе, вступил в партию и когда возродилась газета, был направлен заместителем редактора. Увидел на столе у Вадима свежий номер.

– Так, что там новенького в нашей газете? Позвольте, Вадим Альбертович! А то я вчера допоздна в командировке был, домой уже почти в полночь вернулись, поленился в редакцию завернуть.

РАЗНОС

Николай Семёнович сел за свой стол, разложил газету, сдвинув в сторону красный аппарат телефона. И едва его коснулся, как тот затрезвонил. Настойчиво и, как показалось Вадиму, даже злобно.

– Здравствуйте, Валентин Фёдорович! Рад Вас приветствовать! – скороговоркой выдал Николай Семёнович и уважительно встал с трубкой в руке.

– Ты погоди радоваться, – послышался из трубки чей-то голос. Хоть Вадим и сидел метрах в трёх от стола заместителя редактора, ему хорошо было слышно каждое слово. – Ты сегодняшний номер видел?

– Нет ещё, я вчера поздно из лесопункта вернулся, и сейчас только что зашёл, едва пальто снять успел.

– Редактор где? Не в отъезде? А то напакостил, и голову в кусты.

– А что случилось, Валентин Фёдорович?

– Почитай свою газету – узнаешь, что случилось. Звоню редактору домой, телефон молчит, в кабинете – тоже.

– Может, в пути?

Может, и в пути. Как только появится, путь мне сразу же звонит. Понял меня?

– Понял, понял. Конечно, понял, Валентин Фёдорович, – подобострастно заговорил Николай Семёнович. – А вот, кажется, и Василий Дмитриевич по лестнице поднимается. Его шаги. Да, точно, его шаги. Позвать?

– Зови!

Николай Семёнович бережно положил трубку на стол, и семенящей походкой засуетился к выходу, приоткрыл дверь:

– Здравствуйте, Василий Дмитриевич! Там Вас Валентин Фёдорович к телефону. У нас в кабинете.

– Я ему от себя сейчас позвоню.

– Нет, нет, Вы уж, пожалуйста, от меня, а то обидится, скажет, не позвал.

– Ну, от тебя так от тебя. – Взял трубку. – Доброе утро, Валентин Фёдорович!

– Было доброе, пока газету в руки не взял, – вместо приветствия послышался из трубки сердитый голос. – Ты что себе позволяешь? Или ты свою газету не читаешь, когда в печать подписываешь?

– Отчего же? Читаю, конечно. И, прошу заметить, самым внимательным образом.

– Так какого рожна ты себе позволяешь такое печатать? Какой клеветник у тебя под этим псевдонимом прячется? Передовой коллектив с ног до головы обоср…! Да ты за такие дела партбилета можешь лишиться!

– Василий Фёдорович, сбавь тон, – спокойным голосом перебил говорящего редактор. – Партбилет не ты мне выдавал, не тебе и лишать. А что публиковать, решает редактор, такой же, как ты, член бюро райкома. И пока я в этой должности, именно я, а не ты, буду решать, какие материалы мне на полосы ставить. Ты, как секретарь, определяешь идеологию, а я несу полную ответственность за содержание газеты. И не кричи, пожалуйста, когда хочешь что-то сказать другому.

– Ты ещё меня учить будешь, каким тоном с тобой разговаривать? Вот вернётся из отпуска Сергей Сергеевич, по-другому запоёшь, когда вопрос на бюро поставим.

– Во-первых, петь я не пел и никогда не буду. Во-вторых, Валентин Фёдорович, тебе не кажется, что ты слишком зарвался? Об этом тоже на бюро говорить можно. А сейчас, если тебе больше сказать нечего, до свидания.

Василий Дмитриевич хотел было положить трубку, но оттуда ещё послышался вопрос:

– Это пьянчужка твой, Сергей, под псевдонимом скрывается?

– Нет, это наш новый сотрудник. Практикант из Ленинградского университета, замечательный парень с большим будущим, если ему такие как ты, судьбу не сломают. А насчёт пьянчужки, ты вспомни, как я тебя после слёта передовиков из сугроба вытаскивал и домой облёванного на себе тащил. Между прочим, Сергей до такого состояния не напивался ни разу.

– Ты ещё всемирный потоп вспомни.

– В те времена я с тобой знаком не был, а вот период после избрания тебя секретарём райкома хорошо знаю. И как тебе морду били, когда к чужой жене по пьяни приставал, и как в той же Весёлой из туалета у сельсовета выйти не мог и на всю деревню орал, что тебя незаконно в кутузке заперли. Да много чего ещё, так что тему пьянчуг лучше не поднимай, когда у самого нос в пуху.

Редактор чуть не сказал «рыльце в пуху», но вовремя поправился, помня обидчивый характер не знающего меры секретаря по идеологии.

– Ладно, ты это, с больной-то головы на здоровую не вали. Не обо мне сейчас речь, а о твоей газете, – сбавил тон Валентин Фёдорович.

– А что о газете? Газета, как газета. Сегодня вот очень актуальный материал опубликовала о том, как слава людей может портить.

– Да не о славе речь, а о том, что ты светлый образ передовиков очерняешь.

– А о своём светлом образе пусть они сами лучше пекутся и не позволяют себе многодневные запои. Там именно об этом речь. И ещё, так, между делом – не поставь я этот материал в нашу газету, Вадим бы её через своего заведующего кафедрой мог в «Крокодиле» опубликовать. Вот тогда бы мы на всю страну прогремели. И уже не обо мне речь шла, а о твоей должности и твоём партбилете. Ты этого хочешь?

– Ну-ну, разговорился. Ишь, умник какой нашёлся! В «Крокодиле» и без нас есть, кого критиковать.

– Есть-то есть, но такой материал в первый же номер бы поставили да ещё с припиской, что именно на низком уровне поставленная идеологическая работа в районе потворствовала такому разгильдяйству. Понимаешь, в чей огород камень? Так что ты не орать должен, а парню руку пожать и поблагодарить, что он у нас напечатал, а не в «Крокодиле». Будь здоров!

И Василий Дмитриевич положил трубку.

– Ой, как вы, Василий Дмитриевич, с самим Валентином Фёдоровичем-то разговариваете! – с осуждением сказал Николай Семёнович.

– Нормально разговариваю, Николай Семёнович. Нормально. Просто зарвавшихся чиновников надо ставить на место, а не лебезить перед ними. И тебе то же самое советую делать, а не пресмыкаться перед каждым инструктором. Вот тогда уважать будут.

– Да я и без того не жалуюсь, и так уважают.

– Тебя в райкоме не только за передовицы твои, за твёрдость характера должны уважать.

Повернулся к Вадиму:

– Есть пара минут? Пошли ко мне, разговор есть.

– Всё слышал? – спросил редактор, едва зашли в его отгороженный фанерной стенкой кабинет.

– Слышал, – кивнул головой Вадим.

– Это тоже урок. Да ты присаживайся, в ногах ведь правды нет. Если ты не разочаруешься в выбранной профессии, таких, я бы сказал, окриков, у тебя будет очень много. Главное, сохраняй спокойствие, это выводит кричащего из себя и даёт тебе в разговоре неоспоримое преимущество, подтверждает твою правоту. А крикуны были, есть и всегда будут. Увы, не многим дано пройти испытание властью над другими. Ну, а ты подумал над моим предложением?

– Над каким? – уточнил Вадим.

– Над вчерашним. Сделать серию очерков о людях глубинки. Можешь даже так и назвать «Люди добрые». Потому что все они действительно по натуре своей люди душевные, добрые. Только вот судьба у них сложилась особенная. Далеко не каждому такая под силу, а они выдюжили, сохранили стержень. Может, потому что – добрые, а может просто очень гордые. И эта гордость не позволила им сломаться. Так что, берёшься?

– Если смогу. Это ведь, как я понимаю, только профессионалу под силу, я же лишь начинаю.

– Я повторяю, ты материал набирай, фактуру, а потом всё осмыслишь и не торопясь напишешь. Я вчера с Вишневским разговаривал, он в субботу в баню приглашает. Ты как к бане относишься?

– Люблю попариться. Мы с ребятами каждую неделю – обязательно в баню ходим. Возле Балтийского вокзала знатная банька.

– Вот и замечательно! Познакомлю, если произведёшь впечатление, сам пригласит пообщаться. Ему очень важно, чтобы про его исследования знали не только в нашем районе. Я же про друзей не пишу. Правило у меня такое в жизни. Николаю Семёновичу пока на глаза не показывайся, не береди его душу. Дай ему успокоиться, он очень сильно переживает любой нелицеприятный разговор с начальством. Завтра можешь в лесопункт съездить, я договорился с райкомовскими, тебя туда отвезут и на обратном пути подхватят, а пока можешь в библиотеку сходить, в Дом культуры, знакомься с людьми, девчонки там симпатичные работают. Кстати, дом творчества у нас интересный. Короче, осваивайся. Ты у нас сегодня герой дня.

ЛЕСОПОВАЛ

Вадима из райкомовской машины высадили прямо у конторы лесопункта. Более того, секретарь райкома по промышленности лично представил его директору, пообещав, что на обратном пути заедет на полчасика, чтобы тот был готов к разговору о подготовке к сплаву, и покатил в самый отдалённый посёлок района, где надо было разобраться с причинами невыполнения плана по заготовкам и вывозке леса.

Директор проводил начальство до машины, вернулся, спросил, чем может быть полезен, что именно интересует Вадима. Тот честно признался, что никогда в жизни не бывал на лесоповале.

– Вообще-то лесоповалом у нас называют то, что делают на зонах, в исправительных колониях. У нас несколько другая терминология, – засмеялся директор. Это был крепкий моложавый мужчина среднего возраста, он хотел казаться интеллигентным, то и дело поправлял узел яркого галстука, который никак не гармонировал с его растоптанными валенками, в голенища которых были заправлены брючины дорого костюма. – Мы ведём заготовку и разделку древесины. Преимущественно хвойных пород, потому что берёза, а особенно осина во время сплава до сортировки большей частью не доплывает. Она и без того тяжёлая, а ещё очень хорошо впитывает воду и просто идёт на дно. Эти топляки давно стали проблемой. На реке, в некоторых местах дно метра на два устлано древесиной. Мало того, что мы объёмы теряем, так ещё и проблемы себе создаём – то катер на топляк наткнётся, то моторная лодка с рыбаками ночью налетит и перевернётся. Из-за этих топляков тут каждое лето похороны. Ну, и вопрос, о котором все стараются молчать, экология. Кора на дне гниёт, что для рыбы не есть хорошо.

– И что можно сделать?

– Ну, решений может быть много, только все не про нашу честь. Японцы вон предлагали нашему Минлеспрому очищать реки от топляков. Мол, мы вам экологию улучшим, а вы нам поднятую древесину отдайте задарма. Вроде, как плата за работу. Наши не согласились. Пробовали сами поднимать, приспособили земснаряд, переделали захватное устройство. За лето весь берег завалили лесом, так и лежит, гниёт никому не нужный. Ни фанерокомбинаты, ни спичечная фабрика, ни мебельный брать не стали. Своим рабочим отдавали на дрова, но с топляками никто возиться не хочет, свежих берёз девать некуда.

– Может, тогда не надо спиливать? – наивно спросил Вадим.

– Понимаешь, у нас есть нормативы, они определяют, какой должна быть делянка по завершении заготовок. Там высота пней, уборка сучьев, наличие одиноко стоящих деревьев и прочая и прочая. Не имеем мы права оставлять лиственные, вырубая хвойные. Ладно, тебе эти наши проблемы не интересны, всё равно писать об этом не будешь. Тебе материал для районной газеты делать, а у нас и так об этом все знают. Пойдём лучше к парторгу, он сегодня как раз на верхний склад собирался. Может, ещё не уехал. С ним и прокатишься.

Прошли в конец коридора, директор открыл дверь с красной табличкой, что на ней было написано, Вадим прочитать не успел.

– Вот знакомьтесь, наш парторг, Денис Ильич. Мы его зовём просто наш Ильич, это уже звучит. А это корреспондент Вадим Раевский. Из самого Ленинграда.

– Что это Ленинград нашим лесом заинтересовался? Объёмы что ли надо наращивать?

– Нет, просто я на практике в районной газете. Учусь в Ленинграде.

– А сам откуда будешь? – заинтересованно спросил Ильич, сразу переходя на ты, поскольку явно годился в отцы.

– Сам тоже лениградский, поэтому вы извините, но здесь для меня всё внове.

– Ничего, если голова на плечах есть, быстро разберёшься.

– Ты, Ильич, ему там всё расскажи, с людьми познакомь. В общем всё, как всегда. Про собрания, взносы и партгруппы можешь не рассказывать. Прибереги на вечер, Анатолий Степанович на обратном пути из Заречья обещал на полчасика заехать. Я скажу, чтобы ужин приготовили, там и поговорим.

По дороге на верхний склад, или на делянку, пока ехали на директорском УАЗике, то и дело съезжая в специальные карманы, чтобы пропустить идущие навстречу лесовозы, Ильич рассказывал о планах, о поздно наступившей зиме, из-за чего болота долго не промерзали, и не было возможности вывозить по зимнику лес. Теперь хоть и работают в три смены, но план по вывозке под угрозой срыва, потому что не хватает лесовозов, водителей тоже, а люди не железные, и так по двенадцать часов за рулём. Из разговора Вадим узнал о трудностях профессии лесозаготовителя, в которой послабления бывают только по причине погоды. Осенью, если долго нет морозов, и весной, если рано начинает падать дорога. Хоть колеи и посыпают опилками, они мало спасают от солнца, но недели две для вывозки добавляют.

Ильич рассказывал, что люди в лесопункте хорошие, трудолюбивые, что есть школа, большинство ребят потом едут учиться на трактористов и мотористов. Каждый год отправляют по два-три человека на капитана-механика. Но тут отбор ведут строгий, потому что ответственность высокая. А зарплата везде дай бог.

– Вон райкомовские постоянно подчёркивают, что наши в два-три раза получают больше. Правда, за все годы ни один из секретарей или завотделом к нам на лесовоз не попросился, – засмеялся Денис Ильич. – И с дОсугом у нас всё нормально (он сделал ударение на О), клуб работает, самодеятельность своя, из района часто приезжают. Так что не скучнее, чем у вас в Ленинграде. Эрмитажей, правда, нет. Но у нас свои художники картины рисуют. Вот вернёмся с верхнего склада, я тебя к нашему графу отвезу. Удивительный человек! А какие картины рисует! У нас везде его работы висят. Не заметил, у директора, у меня в кабинете, в коридорах?

– Видел мельком, но разглядеть не успел.

– А ты разгляди, разгляди, как вернёмся. Оно того стоит.

В вагончике на въезде на делянку парторг нахлобучил Вадиму поверх шапки оранжевую каску, сам надел прихваченную из машины белую, пояснив, что начальство должно отличаться, если не по уму, так хоть по цвету каски, и они мимо эстакады, возле которой грузилась очередная машина, пошли пешком в сторону надрывно воющих бензопил и с уханьем падающих деревьев.

– Этого водителя записывать не надо. Не то чтобы раздолбай, но у нас есть и получше. На обратном пути сфоткаешь нашего передовика, он как раз перед посёлком навстречу попал, скоро сюда вернётся под погрузку. А вот этого тракториста запиши: Пётр Иванович Молодцов. На самом деле молодец мужик, по полторы нормы выполняет. Может, потому что без перекуров работает. А может потому, что не ленится прямо к лесине подъехать. Правда, бывает, выпивает, как выпьет, нет, чтобы дома сидеть, куролесить начинает, бахвалиться. Бывает, что и домашних гоняет, если жена перечить начнёт. Но кто из нас без греха? А работяга настоящий, действительно один из лучших.

Вадим сфотографировал мужчину на гусенице трактора, у капота, тот охотно позировал, приветливо улыбаясь и чувствуя себя героем. Охотно рассказывал о своей семье, что сын тоже учится в ПТУ на тракториста, дочь уже работает учётчиком здесь же в лесопункте, жена на нижнем складе. Одним словом вся семья при деле. Никто не отлынивает, что сам он уже двадцать лет рычаги таскает. Тракторишко вот новый бы дали, так он и по две нормы делал, а так много времени на ремонт уходит, то одно полетит, то другое.

Всё это Вадим старательно записал карандашом в блокнот, сделал ещё общий снимок, заодно сфотографировал парторга, пожимающего руку передовику, издали полюбовался валкой, поскольку парторг не стал нарушать технику безопасности и не повёл в опасную зону, но наказал стоять и ждать его, пока он сбегает за лучшим вальщиком.

Тот с пилой на плече подошёл, сдержанно поздоровался, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Это наш Герой Труда, Павел Петрович Распопов. Ты не гляди, что мал ростом, любому великану фору даст. Уж сколько лет никто его опередить не может, хоть все на одной делянке работают. Так что тут никакой натяжки нет, мол, герою для рекордов лучшие участки даём. Талант у мужика. Да ты не ски ногами-то, Пал Петрович, успеешь свои два плана дать, пусть парень тебя сфоткает.

Едва Вадим успел несколько раз щёлкнуть фотоаппаратом, вальщик махнул рукой:

– Ладно, извиняйте, недосуг мне тут с вами прохлаждаться. Работа не ждёт.

На обратном пути остановились возле погрузки.

– Ты под хлысты-то не лезь! – предупредил Ильич. – Не ровён час, вывернётся какой да вершиной хлеснёт, и каска не поможет. Потом вместе с твоей головой и наши поснимают, что не уберегли. Всему леспромхозу премию срежут за ЧП на производстве. Вот сейчас погрузку закончат, пять минут тебе дам с водителем поговорить. Виктором зовут. Вторую зиму подряд в передовиках ходит. Или ездит, как это правильнее-то будет? Комсомолец, между прочим. Весной в кандидаты принимать будем.

На обратном пути Ильич расспрашивал про Ленинград, про университет. Оказалось, что его дочь заканчивает десятилетку и пока не решила, куда поступать. Мать работает в школе и хочет, чтобы дочь пошла по её стопам, он категорически против, поскольку жена чуть не круглые сутки, если не в школе, так за тетрадками. Он советует поступать на инженера. И зарплата выше, и в начальство выбиться проще. А если по комсомольской работе пустить, так, глядишь, и в поселковый совет председателем со временем попасть может, и по партийной линии в райком определиться.

– А может, дочке на журналистику поступать? – спросил Ильич. – Как сам-то думаешь? Смотрю я на вашего брата, на корреспондентов, работа не бей лежачего, зато в почёте, с начальством на короткой ноге. А если в областную газету попадёт, дак и совсем хорошо.

– Я ведь сам только на практику приехал, так что, извините, советчик из меня неважный. Работа, конечно, интересная, но, как говорит один наш преподаватель, который больше двадцати лет корреспондентом разных изданий был, не женская. Тяжело девушкам вот так мотаться. Особенно, если семья есть.

– Так, а чего бы и не мотаться? В тепле, в почёте, все перед тобой на цырлах ходят, чтобы чего худого не написал, вниманием окружена будет.

– Вот про это наш преподаватель особенно говорил, что мужское внимание на девушках-журналистках пагубно отражается. Вряд ли какой муж будет терпеть, что его жена сутками с чужими мужиками мотается, на разных банкетах да фуршетах расслабляется.

– Ну, это, конечно, так. Пьяная баба, как говорят… Ну, ты понял. Надо подумать. А так бы не худо в Ленинграде поучиться. Вот только никто оттуда потом обратно не возвращается. У нас из района, было, уезжали учиться, только их и видели. А сейчас мы с тобой пообедаем, и я тебя с нашим графом познакомлю.

– А можно я с ним до обеда познакомлюсь. Что-то мне, честное слово, есть пока не хочется.

– Ну, как знаешь. Только не задерживайся. Анатолий Степанович часам к четырём вернётся, ужинать пойдём. У нас от корреспондентов секретов нету, а так, может, что-то и полезное узнаешь. Опять же за знакомство по сто граммов выпить надо, а то будешь говорить, что у нас тут в лесу жмоты живут, даже рюмку не поднесли. Володя, ты заверни к графу. Платон Николаевич Зубов его зовут. Прелюбопытнейший человек, только вот о себе мало кому рассказывает. Сидел он, как враг народа, вспоминать не любит. Может тебе, как земляку, и откроется. Ленинградский он, правда, ещё в двадцатых посадили, много лет по колониям мотался. Образованный, из знатного рода по происхождению, но в общении простой, хотя белая кость видна. Это, брат, не скроешь! Никакая тюрьма его сломать не смогла. Дворянская кровь она и есть дворянская, одним словом – ваше благородие. Вот сейчас за угол завернёшь, там его домик и стоит. Ну, давай, не задерживайся, а то не только без обеда, но и без ужина останешься.

ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ

Граф колол дрова. Войдя через калитку, Вадим даже залюбовался этой работой. Колун легко взмывал над головой дровосека и под бодрое «Кхя-ах!» разваливал чурку надвое, а потом легко откалывал от половины аккуратные поленца. Выпрямившись, чтобы поставить на попа очередной кряж, граф заметил гостя и повернулся к нему. Толстый вязаный свитер не скрывал худобу высокого человека, в котором чувствовалась особая стать, действительно, этакая белая кость.

– Здравствуйте, ваше сиятельство! – с лёгким полупоклоном поздоровался Вадим. – Или Ваше благородие? Извините, не знаю, как правильно.

– И Вам не хворать, молодой человек. Чем обязан?

– Вот зашёл земляка повидать, – не зная, как начать разговор сказал после непродолжительной паузы Вадим. – Вы же из Ленинграда?

– Я жил в Петрограде, – не очень любезно ответил хозяин. – Новое название появилось уже после меня.

– Извините! Значит, я не ошибся. Вы ведь Платон Николаевич Зубов?

– Имею честь. А Вы, молодой человек, простите, по какой надобности?

– Я Вадим Раевский, из Ленинграда. Студент. Здесь на практике в районной газете, узнал, что есть земляки, решил зайти, познакомиться.

– Журналист, значит.

– Пока только практикант.

– Познакомиться, значит? Полюбопытствовать, как доживает свой век представитель русской интеллигенции? Из органов? – хозяин пристально посмотрел в глаза Вадима. – Вроде бы – нет. Повидал я на своём веку тех, которые из органов. Думаю, с чего бы снова ко мне? Живу тихо-мирно, никого не трогаю, политикой не занимаюсь. Дровишками вот запасаюсь на будущий год. На морозе они ох как хорошо колются.

– Не тяжело в Вашем возрасте?

– Возраст, молодой человек, это больше от состояния души зависит, а не от записи в документах. Как Вы говорите, Вас звать-величать?

– Вадим. Вадим Раевский.

– Из каких Раевских быть изволите? Фамилия довольно известная.

– Отец Альберт Львович Раевский – профессор Ленинградского университета. Философию преподаёт, мама уже на пенсии.

– Это не Льва ли Адамовича Раевского внук? Имел честь в студенчестве Вашего деда лекции слушать. Великого ума был человек! Революция его вроде бы не коснулась. Он же в Финляндию эмигрировал. А как Вы, молодой человек, на этой стороне оказались?

– Так получилось, что дед на даче своей жил в Куооккала, на финской стороне, а мой отец в Ленинграде. У деда же квартира была на Васильевском, на углу Малого проспекта и Четвёртой линии. Может быть, знаете?

– Как не знать? По большей части там раньше немцы проживали, больница была для душевнобольных, женская гимназия, доходные дома. Там квартиры снимали многие российские знаменитости. Профессора Сеченов, Павлов, художники Шишкин, Маковский, Васнецов, Репин.

– Именно Илья Ефимович и рекомендовал моему деду приобрести дачу в Куоккала. Они там почти соседями были.

– Похоже на правду. В таком случае пройдёмте в дом, молодой человек. Что мы тут на морозе стоим? Только не обессудьте, убранство у меня деревенское. Впрочем, Вам тоже дедовское наследство вряд ли досталось.

– Дедовскую квартиру надвое разделили. Он хоть и проживал в Куоккала, но до самой смерти оставался профессором Ленинградского университета. Правда, был также профессором Хельсинкского (Александровского) университета. А бабушка так в Ленинграде и жила. А Вы когда из Ленинграда, извините, Петрограда, уехали?