Люди добрые

– Как бы с ним познакомиться?

– Не получится. Он как раз в глухом запое. Сено всё к фермам стаскал, трактор к весеннему севу загодя подготовил, и загулял. А к пьяному соваться не советую. Может и из ружья пальнуть. У него и жена от греха подальше к сестре уходит на время запоя мужа.

Вот через пару недель протрезвеет, тогда приезжай. Может, удастся разговорить, хотя никому деревенским ничего о войне не рассказывает.

– Ребята, у меня там тёща наверняка заждалась, – встрял в разговор всё это время молчавший Дима. – А с тёщей лучше не ссориться.

– Это точно! Тем более, в первый раз она своего зятя с вилами в руках встретила, – засмеялся председатель. – Я хоть и не женат ещё, но наслышан про эти дела много. Спасибо за беседу! Приезжай ещё. Я тебя и с кавалером трёх орденов Славы познакомлю, и с художником нашим, и с Колей-трактористом, когда протрезвеет. Впрочем, я тебе потом в редакцию позвоню. Счастливо! Кстати. Может мне с курсовой поможешь, подскажешь что. Я же на филфаке учусь. А тёща и Димки тоже знатная. Такие кружева плетёт, закачаешься! Кстати, почти каждый год первые места на областных конкурсах занимает своими работами. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Сам сейчас посмотришь, оценишь.

МАСТЕРИЦА

– Ну, что? Теперь к тёще на блины? – спросил Дима. – Она ждёт не дождётся: не каждый, поди, день ленинградские гости в доме бывают. Может, и ты с нами? – спросил Дима председателя.

– С удовольствием бы, да дел невпроворот. И так сегодня с вами заговорился, дальше некуда. Обещал зайти к дяде Никите, проведать инвалида войны – крыша у него прохудилась. Посмотреть, что да как, да весной ремонт сделать.

– Тогда мы поехали?

– Давайте! Приятного угощения!

– Ну, об этом можешь не беспокоиться – ты тёщу мою знаешь. Она всегда гостям рада, особенно дальним.

– Да тебе она, дурак, рада, а не гостям.

– И мне тоже, – не стал отнекиваться Дима.

– А ведь с вилами в руках первый-то раз встретила, – опять напомнил и засмеялся председатель.

– Ну, когда это было! Зато теперь у нас всё отлично.

– Счастливо вам. Жене привет передавай.

– Спасибо, передам.

Дом Диминой тёщи оказался на самом краю деревни. Ухоженная изба с резными обналичниками, аккуратно сколоченный причудливым веером заборчик из крашеного штакетника выделял его из всех других. Больше ни у кого Вадим таких не видел ни в одной деревне, через которые довелось проезжать.

На крыльце, в просторных сенях и в доме тоже царил полный порядок. Тут и там стояли и висели на стенах шкафчики и полочки с причудливой резьбой.

– Вот, мамаша, гостя к тебе привёз. Вадим. А это мамаша моя, тёща то есть, Глафира Ивановна, – представил Дима щупленькую симпатичную женщину в цветастом платье с кружевным воротником.

– Очень приятно! – сказал Вадим, аккуратно пожал протянутую руку и осмотрелся. В одном из простенков была большая рама, за стеклом которой разместились фотографии родственников, в другом простенке рядышком пристроились два увеличенных со старых фотографий портрета, скорее всего родителей хозяйки или хозяина. Всё остальное пространство занимали кружева. Стол тоже был накрыт большой кружевной скатертью.

– Я смотрю, у вас тут в доме все мастера.

– Она у нас знатная кружевница, – опередил тёщу Дима. – Я уже говорил тебе, что каждый год на областных конкурсах первые места занимает. Даже на ВДНХ выставлялась и золотую медаль получила.

– И муж у вас тоже мастеровитый, – похвалил Вадим. – Самый красивый дом, какие я только видел.

– Мужа-то у меня уже десять лет, как нету. Это Димка дом в порядок привёл. Мой-то после войны совсем немощный был, ничего по дому последние годы делать не мог. Это всё зятёк ненаглядный, – похвалила Глафира Ивановна и потрепала зятя по курчавым волосам. – Вот кто мастер-то на все руки, а я что? Я вот только кружева и умею. Да и то… Вот бабушка моя была мастерица так мастерица.

– Да скромничает она, скромничает. У неё кроме медали ВДНХ грамот разных целая куча. Вон шкаф забит. Всё уговариваю в рамки вставить да на стену повесить, не хочет.

– Дак а кому они тут на стене-то? Наши деревенские дак и так все знают. А чужие когда бывают-то? Вот Вас Димочка завёз покормить с дороги. Ой, да чо это я, люди голодные, а я тут лясы точу. Разболокайтесь давайте, я счас быстро на стол-то соберу.

– Ты, мамаша, давай собирай на стол, а я пока воды натаскаю. А навоз от овец после обеда выкидаю.

Дима схватил вёдра и шагнул из избы.

– Ой, неугомонный какой! – с гордостью за зятя сказала Глафира Ивановна. – Ни минуты не посидит, всё гомонится и гомонится. Золотой парень.

– А председатель говорит, что вы его в первый раз с вилами в руках встретили.

– Ой, дак правду эть и говорит! – рассмеялась хозяйка. – С вилами и встретила. А сами-то посудите: тайком девку увёз. Первый раз увидел, и умыкнул. И она, дура такая, парня никогда ране в глаза не видала, а будто в омут головой кинулась, пять минут виделись, и замуж. Димка-то тогда как раз только из армии пришёл, сразу в редакцию на машину устроился, а тут с района к нам с концертом приехала агитбригада на двух машинах. И Димку они с собой взяли. Он же гармонист первой руки. Эдакий игрок дак! А он из армии-то в морской форме пришёл, эдакой красавец! В бескозырке, с медалями разными. Кудри-то из-под бескозырки вьются, загляденье одно. Ну, моя дура голову-то сразу и потеряла. На каникулы из города приехала, она там на швею-мотористку училась. За два года ни на одново парня не посмотрела, а тут сразу по уши влюбилась. Мы-то после концерта почти сразу по домам разошлись. Бабы, правда, уговаривали, чтобы на танцах посидеть, только у миня голова разболелась да и утром к телятам рано вставать, с Зойкой-соседкой домой ушла. А он там, на танцах-то, девке моей голову и вскружил. Выходи, говорит, за меня замуж и всё. И ведь дурёха-то моя, нет бы, сказать, что подумает, с мамкой посоветуется, сразу и согласилась. С им на машине и укатила. Подружке своей Светке наказала, чтобы та мне сообщила, а то, мол, мамка волноваться будет, куда дочка делась. Ну, та пришла, у миня свет уже не горит, и не стала стучаться, чтобы не тревожить. Мол, утром скажет. А я ночью-то проснулась, нету Тамарки. Уж светать стало, а её нету. И сердце какую-то беду чует, колотится и колотится. Утром корову подоила, на выгон выпустила и сразу к Светке. А та спросонья-то ничего сообразить не может, только твердит, мол, Тамарка просила сказать, чтобы ты не беспокоилась, она замуж вышла. Дак это мне, как обухом по голове! Как замуж? За кого? Куда? А не знаю, говорит, вроде за гармониста того из района, который в морской форме был. Ой, позор на мою голову! Да видано ли дело, чтобы вот так за первого встречного? Ой, дура-дура! Вот мамку ославила дак ославила! Попользует и домой отправит. Мне аж худо сделалось. Светка нашатыря нашла, дала понюхать да валерьянкой отпоила. Места сибе не нахожу – вот вырастила дочиньку. Хорошо батька помер, до такого позора не дожил. Враз бы в могилу согнала – он у меня строгий был, уж и не знаю, что эдакой вертихвостке бы сделал. Сижу вот тут, у окошка, плачу, вдруг, слышу, машина заурчала прямо под окнами. И выходит моя шалава, а с другой стороны кавалер её всё в той же морской форме. И женсчина какая-то с заднего сиденья вылезает. Идут они к калитке, а я выскочила на двор, вилы схватила и как заору не своим голосом: «Шагу сделать не дам! Опозорила миня на всю округу, не дочь ты мне больше!». Смотрю, а лицо-то у дочки моей счастливое-пресчастливое, ну, вилы-то у миня из рук и выпали. А дочка на шею кидается, мол, поздравь, мама, я замуж выхожу, вот мой жених, Димой зовут, а это его мама – Вера Васильевна. «Ты уж не ругай их, Глафирушка, – говорит сватья моя нежданная, – Сама вот так же огорошена была. Приходит ночью с девушкой, говорит, мама, я женюсь. Знакомься – это Тамара». Спрашиваю: «Откуда хоть невесту-то привёз?» «Из Россошей» – говорит. «А фамилия как?» А он и фамилии не знает. Тамара и всё. Ну, Тамара дак Тамара. Что уж теперь перечить? Лучше что ли, если отказать? Всё одно перечить будут. А так, может, сладится, слюбится. Вот и приехали к тебе за благословением, как раньше-то говорили. Пусть уж живут себе, коли так вышло». Обнялись мы со сватьюшкой да и заплакали обе. Они с гостинцами приехали, да у миня наскоро собрали кое-что, устроили вроде как помолвку. Ночевали они у нас. А утром Дима со сватьей на работу с раннего ранья уехали, Тамарка дома осталась. А через неделю и свадьбу сыграли. Типерь-то я затем не нарадуюсь, да и деревенские все завидуют: «Вот Тамарка какова парня отхватила!»

– Всё судачите? – спросил вошедший Дима. – А я уже кадушку воды натаскал, проголодался, как волк, а тут на столе ещё шаром покати.

– Ой! Простите дуру старую! Совсем гостя заговорила! Вы усаживайтесь, усаживайтесь к столу-то, я мигом соберу.

Щи и жаркое из русской печи были выше всяких похвал! Уж на что мать Вадима была искусной поварихой, но на городской плите такого приготовить не могла. Вадим ел и нахваливал.

– Дак а чо тут хитрого-то? – отмахивалась Глафира Ивановна. – Знамо дело, что в городу так не приготовить. Это ить русская печка сама делает. Жар-то со всех сторон, в чугуне всё не варится, а томится, вот и скус другой.

Во время обеда Вадим внимательно рассматривал приколотые к стене кружева и удивлялся, как это можно сделать руками, а не на станке. Тончайший рисунок просто завораживал. Некоторые, будто огромные снежинки с причудливыми формами, прилетели с туч, опустились на стену и не тают даже в жарко натопленном доме. Другие имели государственную символику – серп и молот, даже Кремль, выполненный цветными нитками, а на одном кружеве была вывязана нитками стройная белая берёза.

– Я, честное слово, поражаюсь, насколько изящно выполнены эти работы! – не выдержал Вадим. – Вы – настоящая кудесница!

– Да это же просто! Хочите, я и Вас научу. Счас вот чаю попьём, и научу. Вон как раз у миня воротник Тамарушке начат.

– Да Вы что! – испугался Вадим. – Я только испорчу.

– А ничего и не испортите! – заверила Глафира Ивановна. – Поначалу-то, конечно, неловко будет, тут сноровка нужна, но научиться можно. У нас вон в деревне бабы многие кружева плетут. Дарья вон кружевное покрывало дочке на свадьбу связала. Только в городе оне как-то больше к торговому тянутся, не ценят старинные промыслы. А торговое, ясно дело, красивее.

– Да Вы что! – искренне воскликнул Вадим. – Разве может сравниться фабричная работа с той, что руками сделана. Это же штучный товар! Такому цены нет!

– И правда, что нет, – согласилась Глафира Ивановна. – Кто у нас тут эти кружева покупать-то станет?

– Я бы маме воротник с удовольствие купил. Она бы в восторге была.

– Дак маме Вашей я и так подарю. Пусть носит на здоровье, если понравится.

– Что Вы, что Вы! – замахал руками Вадим. – Я такой дорогой подарок принять не могу. А купить, у меня и денег таких нет.

– Не надо никаких денег. У миня вон воротников-то разных аж несколько штук наплетено. На выставке типерь ими никого не удивишь, а носить никто уж и не носит давно.

Глафира Ивановна удалилась за заборку с ситцевой занавеской в дверном проёме, отделяющую горницу от другой комнаты, и через пару минут вернулась с несколькими кружевными воротниками в руке.

– Вот, выбирайте, который понравится. И можите и все взять, мне не жалко. Всё одно так без дела лежат.

– Честное слово, я не могу взять такой дорогой подарок, – снова заотнекивался Вадим.

– А ничего и не дорогой. Вот сичас покажу, дак и сами потом плести можете. Вот садитесь сюда, к окну поближе, я валик принесу.

Глафира Ивановна снова удалилась за занавеску и вернулась оттуда с установленным на сделанные из лёгких реек козлы валиком. На нём уже обозначилось небольшое кружево, а сбоку висели какие-то палочки с намотанными на них нитками

– Вот это валик, а вот это коклюшки. Запомните?

– Конечно, запомню, я в детстве коклюшем болел, как коклюшки не запомнить?

– Вот берёте по две коклюшки в каждую руку. Смотрите, я покажу, как надо перекидывать нитку, вот в левой руке одну коклюшку перекидываете на другую, попробуйте, это очень легко.

Вадим взял в обе руки по две коклюшки, попробовал выполнить самое простое упражнение, но коклюшки вывернулись из пальцев и упали на пол.

– Нет, у меня точно не получится.

– Получится, получится, – заверила Глафира Ивановна. – Вот у Димки тоже сначала ничего не получалось, а теперь быстрее меня может.

– Так Дима гармонист. Он натренировался на гармошке играть, вот у него и получается хорошо.

– Ты тоже музыкант. На гитаре тоже пальцами надо умело работать, – сказал Дима.

– Так то гитара, а тут совсем другое.

– Ладно, вы тут пока кружевами занимайтесь, а я пойду у овец стайку почищу. Я быстро. Не успеешь воротник сделать.

– Да мне такой воротник надо не один месяц плести, – засмеялся Вадим. – Ты не только у овец стайку, Авгиевы конюшни вычистить успеешь.

– Какие конюшни?

– Авгиевы. Был в древней Греции такой царь Авгий. И была у него огромная и очень запущенная конюшня. Геракл их за один день очистил, направив воду сразу двух рек Алфея и Пенея. Это был один из двенадцати самых известных подвигов Геракла. Вообще-то был, говорят, ещё и тринадцатый, но про него я тебе потом в машине расскажу. Может, лучше я тебе помогу?

– Нет, там вдвоём всё равно не повернуться. Да и переодевать тебя будет дольше, чем я один справлюсь.

– А то смотри, я готов уподобиться Гераклу.

– Ты, Геракл, лучше кружева плести учись. Глядишь, в Ленинграде пригодится. А овечьих стаек там уж точно нету.

– Это точно, – согласился Вадим. – Глафира Ивановна, ученик из меня никакой, Вы мне лучше так про кружева расскажите. Я, конечно, видел их на выставках, в музее народов Севера, кажется, тоже есть, а вот так вживую видеть не доводилось. Вы немножко поработайте, я а пока посижу, посмотрю, фотографию сделаю.

– Ну, как хочете. Смотрите.

Глафира Ивановна придвинула валик к себе и начала так ловко перекидывать коклюшки, что взгляд Вадима не успевал улавливать их стремительное перемещение. Вадим достал фотоаппарат, отсел немножко в сторону, и держа его наготове, стал ждать, пока женщина привыкнет к его присутствию и перестанет обращать на камеру внимание. Не отрываясь от работы, Глафира Ивановна стала рассказывать то, что сама слышала во время экскурсий на выставках.

– Говорят, будто в Россию это ремесло завёз Пётр Первый, – начала Глафира Ивановна. – Пригласил мастериц в Новодевичий монастырь, поди, знаете, что это где-то под Москвой. Дак вот, привёз он, значит, мастериц откуда-то из Европы, то ли из Германии, то ли из Италии, я уж и не помню, как там сказывали-то, на выставке, ну, они и начали учить сиротских девочек, а тех потом царь распорядился в разные монастыри отправить, чтобы они сами уже других учили. Верно, так вышло, что каждая из учениц свой стиль применяла, потому и отличаются кружева вологодские от елецких или, скажем, от московских и вятских. Есть ещё кружева, которые одной иголкой делают, но те уже совсем другие. Там окромя иголки ничего и не надо боле, а тут вот подушка нужна. Вот эта подушка сделана из отрубей. Но можно набивать наволочку и опилками. А вот вата не годится – она иголки не держит. А иголка тут, можно сказать, первое дело, без её рисунок не получится. Вот, глядите, тут рисунок есть, я по краям иголки втыкаю, и по ним-то нитки и плету.

Пока Глафира Ивановна увлечённо рассказывала про искусство кружевоплетения, Вадим сделал несколько, на его взгляд, удачных снимков. За разговором они не заметили, как быстро пролетело время. Но вот уже загромыхал в сенях Дима, а потом вошёл в дом.

– Ну, как, Вадим, научился чему?

– Нет, я ученик бестолковый, зато Глафира Ивановна мне много интересного рассказала. Я ведь про кружева ничего и не слыхал. Знаю, что есть в Вологде фабрика, вроде «Снежинка» называется, а вот как кружева плетут, понятия не имел.

– Теперь имеешь?

– Более чем.

– Тогда, может, поедем, уже, а то темнать начало. Пока до дома доберёмся, пора будет спать ложиться.

– А нешто вы экую-то рань спать ложитесь? – недоверчиво спросила тёща.

– Это я так, для красного словца, – засмеялся Дима. – Но ехать уже действительно пора. И так мы сильно загостились.

– Ну, пойдёмте, я вас хоть до калитки провожу.

Глафира Ивановна отодвинула работу и пошла к выходу. Набросила на плечи фуфайку.

– Да ты бы, мамаша, сидела дома-то, а то простудишься ещё, чего доброго.

– Не простужусь, а что я дома-то сидеть буду, нешто не люди мы, гостей до ворот не проводим. Не по-людски это будет. Поезжайте с миром. Лёгкой вам дороги! Да Тамарушке-то привет наказывай от миня. Не забудь.

– Не забуду.

– Ой, постой-ка, Димка! Я же гостинцев-то приготовила, а не отдала. Вот дура старая! Погоди маленько, счас принесу.

– Ох, и хлопотная у меня тёща, – с нескрываемой гордостью сказал Дима. – Колготится, колготится, как будто у нас там есть нечего.

– Знаю, что есть чего поесть, – услышала разговор Глафира Ивановна. – А не дело это без гостинцев-то уезжать. На вот, маленько вам собрала. Вот типерь поезжайте с миром. На выходные-то приежжайте, ежели время будет.

– Постараемся! До встречи! Не хворай!

Дима сел в машину и завёл мотор.

– До свидания! – попрощался Вадим. – Спасибо Вам огромное за подарок маме, за вкусный обед и за интересный рассказ!

– Да нешто там, какой подарок, – отмахнулась Глафира Ивановна. – И Вы приежжайте, коли будет охота. Мы гостям завсегда рады!

– Спасибо! Я ведь здесь только на практике. Но, может быть, ещё и увидимся. Будьте здоровы.

Вадим сел в машину, и они лихо помчались в сторону райцентра.

УРОКИ ПО ПРОФЕССИИ

– Зощенко любишь?

– Очень!

– Похоже. Только запомни одно хорошее правило – никакая копия не может быть лучше оригинала, и если ты хочешь чего-то добиться в журналистике, пиши своим языком, а не подражай другим. Даже великим.

– Спасибо, учту.

Василий Дмитриевич некоторое время сидел молча, то вглядываясь в текст, то переводя взгляд за окно на те самые, воспетые Рубцовым сосны. Потом тяжело вздохнул:

– Да, брат, не сносить мне головы, если это опубликовать.

Василий Дмитриевич снял очки, снова надел, посмотрел в окно на стоящие сразу за изгородью сосны в нахлобученных снежных шапках, снова снял очки и близоруко сощурившись, взглянул на Вадима:

– Ты хоть сам-то хорошо подумал, прежде, чем это сочинять?

– Да ничего я не сочинял, Василий Дмитриевич! Там же всё – чистая правда. Другое дело, что, может быть, тон чересчур ироничный. Согласен, что кое-где даже слишком язвительный, но ведь ситуацию я изложил достоверно. Там же и слова бригадира и председателя сельсовета приведены.

– Да понимаю я, что не выдумал ты всё это, что там на самом деле бардак. Только ферма эта одна из лучших в области, а ты коллектив – мордой в грязь.

– Но ведь за дело же!

– Да за дело-то за дело. Но ты и другое понять должен. На этот коллектив другие равняются, мы этих доярок в пример постоянно на всех совещаниях ставим, а ты их вот так ославить хочешь. Знаю, не впервой это у них. И раньше бывало, ходила молва, но вслух никто говорить не решается. Ты на площади перед райкомом посмотри – там их всех на Доске почёта увидишь. Сразу узнаешь.

– Не узнаю. Я их на ферме не видел, там только дедок был да бригадир – Мария Степановна. Вот же в тексте её слова приведены.

– Слова приведены, согласен. А если она завтра, когда номер выйдет, скажет, что в глаза никакого корреспондента не видела и слыхом не слыхивала? Или у тебя в блокноте она под этими своими словами расписалась?

– Нет, не расписалась. А что, надо было?

– Вот тут у тебя первый прокол, и очень существенный. Так же и в случае с председателем сельсовета. Тоже, поди, не догадался дать ему под его словами расписаться?

– Не догадался.

– Вот видишь.

Василий Дмитриевич надел очки и снова посмотрел на отпечатанный на машинке текст фельетона. – Про Владимира Ивановича вообще разговор отдельный. Понимаешь, парень он молодой, горячий, говорит то, что думает, не научился ещё начальственные уложения выдавать за свои суждения, чтобы не идти вразрез с политикой партии и правительства. Ты ему своим фельетоном всю жизнь сломать можешь. А ему с его головой и активной жизненной позицией хорошая карьера светит. Большим человеком стать может, если научится говорить и делать то, что от него руководство требует. Прямо не знаю, что и делать.

– Значит, всё напрасно?

– Что всё?

– И то, что день вчера напрасно угробил, и машину зря гоняли, и что весь вечер писал да фотографии делал.

– Природу снимал?

– Природу тоже, но я и на ферме фотографировал.

– Неси снимки.

Вадим бегом спустился по лестнице в фотолабораторию, снял с верёвочки развешенные для просушки снимки, ладонью разгладил их на столе и так же бегом взлетел по лестнице на второй этаж, протянул фотографии редактору. Тот отложил в сторону три, потом из них выбрал один, на котором на столе, на фоне Переходящего Красного знамени, лежали остатки пиршества и пустая бутылка из-под водки.

– Отдай Виктору, пусть клише сделает. Запомнил Виктора? Высокий, сутулый, я вас знакомил прямо возле печатной машины.

– Да-да. Помню, конечно!

– А вот текст придётся немного пригладить. И давай назовём твой фельетон «Похмелье от успехов». Не возражаешь?

– Отчего же? Мне нравится.

– Спасибо! Ты извини, я тут немного почеркаюсь, потом посмотришь, может, с чем-то не согласишься. Хотя давай лучше вместе обсудим. Отдай снимок в нарезку и возвращайся, будем вместе править.

Когда Вадим через несколько минут вернулся в кабинет редактора, тот как раз делал пометки на последней странице.

– Да! Хлёстко! Давно у нас ничего подобного не было. Ох, и скандал завтра будет! Но дебют у тебя получается замечательный! А теперь смотри: первый и последний абзацы предлагаю убрать. Понял, почему? Есть про них такая старая шутка, что вычеркнув первый и последний абзац, текст ничего не теряет, а только выигрывает. У тебя как раз классический пример – они никакой информации не несут. Ты пиши так, чтобы с первого предложения читателя заинтересовать, заинтриговать, чтобы у него возникло желание читать дальше. А ты начинаешь с того, что ферма стоит неподалёку от деревни. А они все стоят за деревней и никогда в центре села. Никогда – рядом рекой, чтобы не загрязнять стоками. Ну, и много ещё чего такого.

– Я не знал, – честно признался Вадим.

– Что не знал, не беда. Все мы очень многого не знаем, но зато есть такое журналистское правило – минутный стыд спросить, и вечный стыд не знать. Не стесняйся, спрашивай. Спрашивай даже у тех, кто, как тебе кажется, изначально знать не может. Это не умаляет твоего достоинства, наоборот, прибавит уважения, что ты человека, у которого спрашиваешь, ставишь выше себя. Люди это любят.

– Спасибо! Буду знать.

– Теперь дальше: давай не будем подставлять под начальственный гнев бригадира и председателя. Люди они хорошие. Пострадают напрасно. Ты сам всё видел, у тебя есть фотографии. Это документ, так что претензий к тебе быть не может. Они могут быть только ко мне, что я дал этот материал в газету. Но я отбрехаюсь. Впервой что ли? Завтра на первой полосе и дадим. С дебютом тебя, Вадим Альбертович.

– Спасибо, Василий Дмитриевич!

– Да! Мне только что хорошая, как мне кажется, мысль в голову пришла. Словом ты владеешь, поэтому не разменивайся на мелочи. У нас тут столько интересных людей есть, про передовиков мы уже писали-переписали, а есть такие, кто не наш формат. Не для районки масштаб. Про них очерки надо писать для центральных изданий, для толстых журналов. Ты фактуру собирай, попробуй разговорить, вызови на откровенность, а если потом трудности с написанием возникнут, помогу. А по практике я тебе отзыв напишу, не волнуйся. А люди… У нас тут самый настоящий граф живёт. Сколько пытались его разговорить, не хочет. Ты – ленинградский, земляк, может, тебе он и откроется. Ещё твоя землячка есть. Финка. В 37-м с семьёй сюда сослали, когда к финской войне готовиться начали и от границ всех неблагонадёжных переселяли куда подальше. Интересная судьба у женщины, а написать про неё никому не удавалось. Капитан первого ранга у нас живёт. В отставке. Уникальный случай – орден был, потом – судимость, штрафбат, две похоронки, а потом снова куча орденов, в офицерском звании восстановили, до капитана первого ранга дослужился. Коля-танкист, опять же.

– Мне про него председатель сельсовета вчера рассказывал. Только он как раз в запое.

– Не беда, пропьётся, проспится, потом встретишься. Петя-цыган. Инвалид войны, вместо ноги – деревяшка. А он в кузнице молотом машет. У него руки поистине золотые, всё, что хочешь, из металла сделать может. Ну, про него мы много раз писали, и в своей газете, и в областной. Но всё так – будто мимоходом. На хороший очерк так никто и не сподобился. Хирург Володя Вишневский, мой закадычный друг. Лет десять пытается найти причину возникновения раковых заболеваний, пока безуспешно. Думает, если кто найдёт причину, значит найдут и лекарство, а это уже точно – Нобелевская премия. Володина проблема в том, что к его голове бы да возможности, лабораторию, большую онкологическую клинику с огромными возможностями для исследовательской работы. А что тут в районной больнице сделать можно? Но он не теряет надежды.