На обломках

Настасья Карпинская

На обломках

Глава 1

Вечер. Весь этаж в бизнес-центре, в котором располагался наш офис, был погружен в полумрак. Я вышла из кабинета, прихватив сумку и бумаги. Эти документы были необходимы Петру завтра с утра, поэтому я решила перед уходом оставить их на столе его секретаря. Стук моих каблуков разносился эхом в опустевших коридорах, пока я шла из одного крыла во второе и отдавался болью в собственных висках. Голова болела так сильно, что я мечтала как можно быстрей оказаться дома в собственной спальне с холодным компрессом и парой таблеток обезболивающего.

В приемной Петра было пусто, лишь свет настольной лампы бросал желтый круг на темные стены. А из-под двери кабинета пробивалась полоска света. Снова сидит до поздна над документами. Я тяжело вздохнула. Порой работоспособность мужа вызывала во мне волну раздражения. Почти десять лет назад он основал эту компанию и с головой ушел в работу, она была его главным проектом, его детищем. Я это понимала и старалась относиться с уважением к его выбору. Но все чаще мне начинало казаться, что для него важна лишь работа, а на все остальное ему наплевать, в том числе и на меня. Шагнув к двери, я повернула ручку и, сделав полшага, застыла на месте. Картина, представшая перед глазами, выбила воздух из моих легких. Мгновение, ударившее в солнечное сплетение до ослепляющих вспышек перед глазами, а в следующую секунду мертвецкий холод прокатился по телу и улыбка растянула мои помертвевшие губы.

Есть ужасная психологическая реакция – улыбка разочарования. Она возникает, когда боль настолько сильная, что вышибает пробки в твоем мозгу и чтобы сознание не дало фатальный крен, мозг дает определенные сигналы, запуская защитный механизм. Поэтому стоя в дверном проеме кабинета, я спокойно смотрела, как мой любимый муж самозабвенно трахает свою помощницу, и улыбалась. Господи, какая банальщина.

Никогда не думала, что могу оказаться в такой тривиальной ситуации. Это же буквально кадр из дешевой мелодрамы.

Больше всего в жизни я презирала скандальных жен, и их истерики, когда они узнавали об измене супруга, эти никому не нужные заламывания рук, истошные вопли и перекошенные лица. Если тебе изменил мужик, то уже ни один твой вопль и устроенная сцена не исправит ситуацию. Факт свершился. Держи удар. Прими достойно и не опускайся еще ниже, чем тебя попытались опустить этим поступком.

Сделав шаг назад, мягко прикрыла дверь. Это же кощунство – мешать людям в такую минуту. На мгновение сжала веки. Сглотнула застрявший в горле ком. Боль в висках отбивала чечетку в моих суженных сосудах, перетягивая внимание на себя, и я скривилась. Обернулась. У стола стояла побледневшая секретарша Петра.

– Юлия Сергеевна… я… вы… – от волнения Оксана начала чуть ли не заикаться в невозможности сформулировать мысль. Видимо, Аносов отдал распоряжение никого не пускать, а девушка по нужде отошла в уборную и теперь боялась, что разразится грандиозный скандал и начальство будет крайне недовольно.

– Давно? – я кивнула в сторону двери, за которой Петр самозабвенно развлекался.

– С первых дней, как она появилась в компании, – тихо пискнула Оксана, и я улыбнулась еще шире едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос. Больше полутора лет и не факт, что она первая. Что ж…

– Меня ты не видела. Документы передай, – и я, положив бумаги на ее стол, направилась к лифту.

– Хорошо, – удивленно донеслось мне в спину.

Уверенный шаг, высоко поднятая голова, прямая спина. И волна нечеловеческой боли, что поднималась изнутри, грозя меня разнести в клочья, разбить, словно хрупкую шлюпку о каменный монолит.

Зашла в лифт, клацнула ногтем по кнопке и, дождавшись, когда двери сомкнуться, опустила голову, сжав с силой веки. – Дыши, – шепнула сама себе, стараясь справиться и не посыпаться, не осесть пылью на грязном полу. Четырнадцать лет брака. Четырнадцать гребанных лет, отданных человеку, который сейчас самозабвенно и улеченно трахает свою помощницу. А ведь таких «помощниц» могло быть десятки за эти годы. Отчего-то я только сейчас поняла это отчетливо, отрезвляюще ясно. Внутренности болезненно стянуло. Болезненное осознание собственного идиотизма и патологической слепоты. Лифт остановился на нулевом этаже. Характерный звук открывания дверей невыносимой болью отозвался в моей голове. Но вышла из лифта я также, неся на своих губах улыбку. Села в машину, завела двигатель. И рассмеялась, громко, надрывно и жутко даже для себя самой. С таким звуком осыпаются построенные воздушные замки, ложась мертвыми руинами у ног.

Реакция на боль бывает разной: кто-то бьется в истерике, обливаясь слезами, кто-то сдержанно молчит, убивая себя изнутри, но есть еще третья категория людей, в момент боли уровень агрессии и злости у них зашкаливает настолько, что под их волей прогибается мир. Я относилась к этим неуравновешенным психам. Я искренне считала, что злость намного лучше и продуктивней нелепых слез. И чувствуя, как вторая волна, уже смешанная с яростью, накрывает нутро, четко осознала, что мир в этот раз не просто прогнется, он вздрогнет, находясь в агонии под треск собственных костей. Мир моего мужа уж точно.

Вытащив из бардачка упаковку обезболивающего и бутылку с водой, забросила в рот сразу две таблетки и запив, тронула машину с места, выезжая с парковки и вливаясь в трафик вечерних улиц.