Нерадивая

Ругаясь вполголоса, она встает на колени, внимательно пропускает нежные прядки ворса между пальцами. Ну вот, конечно, еще три крошки!

Саруватари аккуратно их собирает, смахивает в ладонь те, что остались на столе, и несет к дезинтегратору вместе с пустыми серебристыми бутылочками причудливой формы. И прежде, чем сесть завтракать, еще раз обходит гостиную и спальню, убирая любые признаки присутствия Керда. Брошенную как попало одежду отправляет в шкаф, станцию для подстройки гало-браслетов – на свое место в стенной нише.

Закончив, удовлетворенно вздыхает – гармония восстановлена. Продержится она, конечно, только до возвращения Кердана, но что ж делать. В семье всегда приходится с чем-то мириться. Чем-то жертвовать. Живи одна, и тогда все вокруг будет идеально в своей нерушимой чистоте.

Но это означает никаких детей, никогда, до самой смерти. Желудок Саруватари сжимается от такой перспективы, и она поспешно отбрасывает в сторону пугающие мысли.

Покончив с капсулами, мгновение колеблется, размышляя, не синтезировать ли, по примеру Керда, печенье. Но именно злоупотребление им стало причиной появления жирка на боках ее партнера, что, надо сказать, совсем его не красит.

Саруватари с невольным вздохом вспоминает прошлую ночь. Да, внешность Керда никого не может свести с ума, и аккуратностью он не отличается, но он добрый, любящий и – что главное – будет хорошим отцом. Ссорятся они крайне редко, хотя это, конечно, связано еще и с тем, что Саруватари работает целыми днями.

Она вновь с удовольствием окидывает взглядом безупречную гостиную. И, наконец, приступает к главному делу на сегодня, она так долго его предвкушала, что сейчас даже слегка дрожит от нетерпения.

Активирует гало-экран и, забравшись в настройки профиля, с замиранием сердца открывает раздел «Семья», потом «Дети». Нужная кнопка в самом верху и светится голубым – впервые за долгие годы.

«Подать заявку на создание».

Ладони леденеют, но Саруватари собирает все мужество и касается кнопки так небрежно, словно заказывает дрона-ремонтника.

Пару секунд ничего не происходит, и она успевает покрыться холодным потом. Что, если правила изменились или срок совместной жизни не засчитан? Такое случалось, система давала сбой, и начинались долгие разбирательства.

«Заявка принята. Ожидайте решения».

Саруватари со вздохом облегчения откидывается на мягкую спинку морфо-дивана. Заявку еще должна одобрить специальная комиссия, и лишь после этого станут доступны остальные настройки – выбор пола будущего ребенка, внешности, модификации и прочего. Модификация не обязательна, да и стоит она недешево, зато гарантирует безбедное существование на протяжении всей жизни.

Но все это можно настроить потом, вместе с Кердом. В отличие от подачи заявки, потребуется участие и подтверждение от обоих родителей. Сейчас же Саруватари чувствует себя победительницей, неприятности последних дней кажутся незначительными и не стоящими даже упоминания.

У них с Кердом появится ребенок, она будет заботиться о нем, а когда он немного подрастет, найдет новую работу. К тому времени страсти улягутся, воспитание ребенка – отличный повод, чтобы сделать паузу в карьере.

Ну а там, глядишь, может, удастся завести и второго. Для этого нужно прожить с тем же партнером еще пять лет, но почему бы и нет? Мечты уносят Саруватари все дальше, и она уже видит себя матерью двух прекрасных подростков. Она будет как Амала, но только с деньгами, и мать наконец поймет, что совершенно напрасно отдавала предпочтение младшей дочери.

Наполненная до краев радостным предвкушением, Саруватари с чистой совестью идет загорать.

Несколько дивных, бездумных часов в шезлонге посреди крошечного садика, окружающего дом – и стиснутый кулак, в который сжалось сердце, наконец раскрывается. Когда солнце поднимается выше и находиться под ним обнаженной становится не слишком безопасно даже при наличии защитного поля, Саруватари лениво встает и идет в дом, наслаждаясь одиночеством, спокойствием, легкостью тела и мыслей.

Теперь она готова ко всему, даже к неизбежной встрече с матерью.

Квартал Аль Кор оглушает и ослепляет обилием звуков, красок и запахов. Наверное, так в старину выглядели восточные базары – круглая площадь с многочисленными ларьками, в которых можно купить все что угодно, от авторских украшений до редких специй.

Продавцы болтают, смеются, зазывают покупателей. Для большинства из них это просто игра, хобби, у них есть настоящая серьезная работа где-то там, в Омороне. Здесь же они развлекаются, соревнуясь, кто ловчее подцепит покупателя и доторгуется до самой низкой цены, какую только можно запросить без риска быть побитым.

Саруватари торопливо идет мимо лавочек. Настроение портится с каждым шагом, приближающим ее к дому родителей, в душе вспыхивает зависть к шумным, веселым торговцам. Она бы тоже хотела так – не торговать, конечно, просто быть такой же беззаботной, свободной, радостной.

И это желание лишь усиливается, когда она касается двери одного из домов, кольцом окружающих площадь.

Дома двухэтажные, стоят не по отдельности, а словно сплавлены в единый конгломерат. Разные цвета придают комплексу сходство с пестрым дисковым ожерельем. Над первым уровнем домов возвышается еще один, потом третий, четвертый.

Когда Саруватари покупала родителям этот дом, мать категорически захотела жить на первом уровне, хотя он выходит окнами на площадь и о тишине тут можно не мечтать.

«Я слишком стара для гнезд», – высокомерно заявила она, хотя всю жизнь прожила в одной из оморонских башен.

В просторной прихожей Саруватари сразу же оказывается посреди толпы галдящего народа. Ощущение такое, словно она и не покидала рынок. Отец, мать, муж сестры и их дети, семи и одиннадцати лет – все говорят одновременно, и у Саруватари мгновенно начинает пухнуть голова.

Шум перекрывает радостный вопль сестры. Она повисает на шее у Саруватари, а мгновение спустя остальная родня следует ее примеру. Но не мать – та подходит последней и милостиво подставляет щеку для поцелуя.

Саруватари робко касается губами сухой кожи, ощущая себя худенькой, робкой девочкой, чьи косички заплетены так туго, что к вечеру у нее всегда начинает болеть голова.

– Мы уж думали, ты не соизволишь прийти, – говорит мать вместо приветствия.

Коренастая, со стальными прядями в черных волосах, скрученных в тугой узел на затылке, и шеей, которой хватило бы на двух мужчин, она смотрит крайне неодобрительно. Словно своим появлением Саруватари сорвала ее тайные планы – весь вечер костерить непутевую дочь, пропустившую семейный праздник.

Саруватари покорно улыбается. Несмотря ни на что ей становится чуть легче здесь, среди своих. Помогает отвлечься от мыслей о подслушанном разговоре Пат и о Люке, который, желая уязвить ее, похоже, не ошибся в своей догадке.

Мать решительно разворачивается и широкими шагами уходит в глубь дома, словно полководец, знающий, что свита присоединится к нему без всяких напоминаний. Амала ободряюще улыбается и действительно спешит следом в сопровождении сына и дочери.

Саруватари наконец-то обнимается с отцом, который в сторонке терпеливо дожидается своей очереди.

– Хорошо, что ты пришла, дорогая, – ласково говорит он, и Саруватари готова разрыдаться прямо здесь, у него на плече.

Но тогда бесконечные расспросы неминуемы, и она сдерживается, лишь на миг крепко прижимается щекой к щеке отца. В отличие от матери, он выглядит, как ровесник Саруватари – темно-смуглая гладкая кожа, высокий лоб, нервные ноздри. Пышные волосы без признаков седины собраны в низкий хвост на затылке. Мать всегда была категорически против любых изменений собственной внешности, однако от других требовала выглядеть «прилично».

– Как ты, дорогая? – шепчет отец, словно робкий юноша, приглашающий ее на свидание.

От его заботы внутри что-то мгновенно размягчается, глазам становится горячо и влажно. Папа, мне каждый день угрожают и вот-вот выгонят с работы, хочет сказать Саруватари, но какой в этом смысл? Отец все равно ничем не сможет помочь и будет только переживать за нее, а у него своих проблем хватает.

Поэтому она выдает ослепительную, натренированную специально для галовида улыбку:

– Все в порядке, пап. Люди немного нервничают, но это пройдет. Постепенно все забудется.

В больших, выразительных глазах отца сомнение, перекликающееся с ее собственным, но он покорно кивает. Сколько помнит Саруватари, он всегда таким был – тихий, славный человек, ненавязчивый, точно жук-могильщик. Как и многие инертные люди, он давно смирился с тем, что дала ему судьба, пусть оно его и не устраивало, и теперь пассивно ждал, когда все это – жизнь – просто закончится.

А в том, что его многое не устраивает, Саруватари не сомневается. Она вообще не представляет, как можно по доброй воле годами находиться рядом с матерью.

И та это подтверждает, возникая в проеме гостиной, точно мстительный призрак.

– Виван, чем ты занят? Мы ждем только тебя, – окидывает Саруватари придирчивым взглядом и добавляет: – А почему Кердан не пришел? Вы что, расстались?

– Нет-нет, вовсе нет! – спешит отмахнуться от своего самого жуткого кошмара Саруватари. – У нас все хорошо. Просто он много работает. Очень жалел, что не сможет прийти. Передавал всем… э-э-э… привет.

Подозрение во взгляде матери не ослабевает.

– Смотри. А то после всего, что случилось… крайне маловероятно, что ты найдешь еще кого-то, кто захочет создать с тобой семью.

– Да, я… понимаю. Но у нас правда все в порядке. Кстати, пару дней назад было ровно пять лет и вчера я уже подала заявку.

Амала выскакивает из гостиной и обнимает сестру.

– Ура! Я так за тебя рада!

Волосы младшей пахнут чем-то свежим и душистым, Саруватари крепко прижимает ее к себе и невольно смотрит на мать – что та скажет. Мать поджимает губы и как будто бы нехотя сменяет гнев на милость:

– Наконец-то. А то толку от тебя, Сари… посмотри на Амалу – младше тебя, а уже двое есть!

Толку от меня, вот как, хочется выкрикнуть Саруватари, а кто купил вам с отцом этот дом, кто вас содержит, может, Амала?

Но, конечно, она лишь молча улыбается, опустив взгляд. Саруватари давно привыкла к подобным ранам, но сегодня, видимо, нервы слишком расшатаны, потому что глаза вновь набухают слезами.

К счастью, сестра спасает положение.

– Мамочка, еда остынет, идем, идем скорее! Пап, идем!

При взгляде на младшую дочь мать заметно смягчается. Отец проскальзывает мимо нее в гостиную, лицо его излучает сочувствие, но Саруватари этого не видит. Слишком занята восстановлением дыхания.

Амала всегда была любимицей матери, а уж после того, как у нее появился сначала один, а спустя пять лет и второй ребенок, Саруватари поняла, что в этом забеге ей ни за что не прийти первой. С отцом они более близки, но у него есть прискорбная привычка закрывать глаза на ненужную или неприятную правду. Просто не обращает на нее внимания, словно этого достаточно, чтобы та исчезла. Так что какой-то ощутимой поддержки от него ждать не стоит.

Саруватари и не ждет. Она привыкла справляться сама, просто так тяжело, как сейчас, еще никогда не было.

Но она поднимает голову, улыбается, кончиками пальцев аккуратно промокает выступившую в углах глаз влагу. Когда-то кто-то рассказал ей, что нельзя вытирать слезы – если они высохнут сами, на лице не останется никаких следов того, что ты плакала.

Можно уйти пораньше, сославшись на работу, утешает она себя и, распрямив плечи, быстро проходит в гостиную.

Выбравшись из флаера, Саруватари первым делом бросает вокруг настороженный взгляд, но соседей не видно. Стемнело, развернутый веером ряд домиков залит мягким сиянием осветительных шаров, тих и спокоен.

Саруватари слегка расслабляется. Как и после каждого разговора с матерью, внутри осталось мерзкое чувство, словно ее выпотрошили, а потом набили всякой дрянью. Устало идет по мостику к своему дому, но на полпути вспоминает вчерашний разговор с Люком и Леей. Поспешно возвращается и отправляет флаер в ангар. Только ссор с соседями ей сейчас и не хватало. Если они узнают об угрозах, запросто могут потребовать, чтобы Саруватари и Керд съехали. И будут правы. Их все это не касается.

– О, привет! – Кердан поднимает голову от портативного гало-экрана, на котором мелькают какие-то данные. Хвала всем богам, стена перед ним пуста и не транслирует очередные доказательства того, как Саруватари облажалась перед всем миром.

Керд встает, чтобы ее обнять, но вчерашней расслабленной мягкости в нем нет и в помине. Не будь Саруватари так вымотана, заметила бы сразу и его бледность, и напряженно сжатые губы.

Но сейчас ей не до того, семейный праздник выжал ее дочиста. Хочется просто упасть на постель, закрыть глаза и представить, что этого дня никогда не было.

И, поскольку Керд все еще стоит рядом, она спрашивает, чуть резче, чем собиралась:

– Ну что такое?

– Н-ничего, – Керд поспешно прячет руки за спину, – все в порядке.

Но Саруватари уже видит, что ничего не в порядке, и необходимость тратить силы на расспросы и уговоры мгновенно выводит ее из себя.

– Неужели нельзя просто сказать, что случилось?

Во взгляде Керда мелькает обида, но он пытается сохранить мягкий тон:

– Ты устала. Давай завтра.

– Нет, говори, что случилось! Какая еще трагедия?

Последняя фраза явно лишняя, Саруватари это мгновенно понимает. Редкие столкновения с партнером всегда начинались с обвинений, что она считает его чувства ничего не значащими и чрезмерными. После этого ссора гарантированно набрасывала на них свою черную сеть, в которой они безнадежно барахтались по несколько дней.

Но сейчас Саруватари слишком зла, чтобы застопорить. Уж, наверное, Керду не пришлось весь вечер выслушивать, какой он никчемный, так о чем может быть разговор?

– Между прочим, мне тоже пишут и немало. И ты это знаешь, – голос Керда звучит негромко, но производит гнетущее впечатление грозовых туч, сгущающихся над головой, – спрашивают, какого черта я все еще с тобой и неужели правда хочу передать своим детям генотип человека, повинного в смерти кучи народа.

Саруватари словно окатывает ледяной водой, за доли секунды через мозг проносится целый поток мыслей. Некоторые кажутся вполне разумными, но большинство никуда не годятся, потому что порождены страхом.

– И что? – еле выговаривает она онемевшими губами. – Ты… бросишь меня?

Глаза Керда комично округляются. Сейчас он как никогда похож на милого щеночка, что при первом знакомстве и привлекло к нему внимание Саруватари.

– Господи боже, Сари, ну конечно, нет! Мало ли кто что напишет! Я знаю, что ты ни в чем не виновата. Но трудно совсем не реагировать, понимаешь? Ты не можешь требовать, чтобы я читал подобное, а потом был, знаешь ли, спокойным и расслабленным.

Саруватари не помнит, чтобы что-то требовала, и у нее нет сил рыться в памяти. После вспышки ужаса усталость наваливается на нее, как гора.

Но Керд стоит напротив в ожидании ответа, нельзя просто молча обогнуть его и пойти спать. Он ей нужен.

– Прости, – смиренно произносит она, обвивая его шею руками, – прости, я сегодня что-то совсем плоха. Мама выступила в своем репертуаре, ты понимаешь.

Плечи Керда, жесткие и неподатливые, как дерево, слегка расслабляются. Это хорошо, но надо продвинуться дальше, показать, что он ей небезразличен. Восстановить разрушенное и прямо сейчас, несмотря на усталость.

Она настойчиво целует его, прижимаясь всем телом, и ощущает радость в ответном объятии. Инициатива редко оказывается на ее стороне, а в последнее время ей было не до секса и не до чего, на самом-то деле.

Впрочем, как и сейчас.

Но пять лет вместе, долгожданный ребенок, который поможет Саруватари все исправить, обрести нормальную жизнь!

Ради этого стоит принести любые жертвы.

На следующее утро она поднимается как всегда рано, но Керд улетел еще раньше. Саруватари привычно убирает следы его утренней жизнедеятельности и даже не ворчит – мысль о заявке надежно улучшает настроение. Напевая, она надевает любимое белое платье – приталенное, с рукавами, чуть прикрывающими локти. Берет гало-браслеты с калибровочной станции и почти бегом несется к двери. Флаер в общем ангаре, оттуда его придется подождать, а снова опаздывать она не намерена.

Дверь отъезжает в сторону, и Саруватари едва успевает затормозить и не наступить на нечто, лежащее у самого порога. Вскрикивает от неожиданности – к счастью, негромко. А секунду спустя нахлынувший ужас надежно затыкает ей рот.

На дорожке перед дверью валяется крупная птица со свернутой шеей. И, как будто этого было мало, неведомый убийца еще и вспорол ей живот, вытащив кишки наружу. Белое подпушье свинцово-серых крыльев потемнело от крови, застывшие круглые глаза таращатся на Саруватари с немым укором.

Забыв о необходимости дышать, она, точно завороженная, не может отвести взгляд от ужасного послания. А это не что иное, как послание. Птицы в Оморон не залетают – слишком высоко, к тому же город окружен защитным полем. Они водятся только в Трущобах, куда ссылают сегов, преступивших закон. Ну и внизу, на поверхности Земли, конечно, птиц полным-полно, но спуститься туда не так просто, не говоря уж о том, чтобы поймать одну из них.

Кто-то явно немало потрудился, чтобы показать свое отношение к Саруватари. Показать, как высоко она летала… и как больно будет падать.

Над головой со свистом проносится флаер, и Саруватари вздрагивает, точно очнувшись от страшного сна. Судорожно оглядывается, холодея от мысли, что автор послания где-то неподалеку.

Может, даже наблюдает за ней.

Но флаерная площадка и ведущий к ней серебристый мостик пусты, у соседних домов тоже никакого движения. Бескрайнее пространство гало-озера сверкает под солнцем, точно расплавленное серебро, теплый ветерок пахнет чистотой и свежестью.

Преодолевая головокружение, Саруватари делает шаг назад. Дверь бесшумно встает на место, скрывая окружающий мир и то, что лежит на дорожке. Оказавшись под защитой знакомых стен, Саруватари позволяет себе выдохнуть. Внезапно из горла вырывается задушенное рыдание, и слезы льются потоком.

Она опускается на морфо-диван, закрывает лицо руками. Но в следующую секунду вскакивает, словно бархатистая поверхность обжигает ее.

Что, если соседи заглянут и увидят…это? Надо срочно убрать, уничтожить… вот только как?

Ее бьет дрожь, руки, губы и все тело ходят ходуном. Но Саруватари все же возвращается к двери и открывает ее. На миг вспыхивает безумная надежда, что ей все привиделось, но какое там. Птица лежит, где лежала, синюшно-багровые внутренности вызывающе поблескивают под лучами солнца, а мертвые глаза все так же настойчиво ищут взгляд Саруватари.

Неужели придется взять ее в руки?

Тошнота подступает так стремительно, что Саруватари едва не выворачивает прямо на многостральный трупик. Быстро, не оставляя себе времени на раздумья, она срывает через голову белое платье, в которое с таким удовольствием облачилась всего десять минут назад. Приседает на корточки, набрасывает ткань на распростертую птицу. Та сразу теряет значительную часть своего ужасного ореола.

Саруватари неуверенно протягивает руки, секунду колеблется, но мысль о том, что кто-то может увидеть и узнать, пересиливает отвращение и страх.

Под белой тканью ощущается неожиданная твердость. Саруватари неловко приподнимает этот… предмет, стараясь изгнать из памяти картину обнаженных внутренностей. Перья с едва слышным шелестом скользят по сероватой, с крохотными синими вкраплениями имитации камня, которым вымощена дорожка. Саруватари пятится, остро ощущая свою обнаженность, и дверь вновь встает на место.

Слава богу, люк дезинтегратора тут же, справа. Стараясь держать свою ношу как можно дальше от тела, Саруватари засовывает в него белый сверток, успевая заметить багровые пятнышки, проступившие на ткани в тех местах, где смыкались ее пальцы. Подавляет еще один приступ тошноты и острое желание свернуться калачиком у стены и рыдать, пока сознание не покинет ее.

Это еще не все, напоминает она себе и, глубоко дыша, осматривает руки. Они остались чистыми, крови нет. По крайней мере, на первый взгляд.

«Уверена?» – шепчет что-то внутри, но сейчас Саруватари не до угрызений совести.

Она активирует гало-экран и открывает интерфейс дрона-уборщика. Тот сразу же выползает из неприметного люка в стене, на белом металлическом корпусе светятся синим полосы полного заряда.

Привычный вид дрона немного успокаивает Саруватари, и она отправляет его чистить дорожку перед домом. Дрон поспешно семенит к двери, напоминая краба и манерой двигаться, и обилием разнообразных манипуляторов. Саруватари это всегда казалось ужасно милым и забавным. Порой, оставшись в одиночестве, она запускала дрона, даже когда уборка не требовалась, и хихикала над его деловитой беготней.

Сейчас же она не чувствует ничего, кроме ужасной пустоты. Словно все внутренности вывалились из утробы, совсем как у злосчастной птицы. Обессиленно прислоняется плечом к стене и вдруг замечает какой-то звук. Тонкий скулеж, как будто под столом прячется, тихонько жалуясь на жизнь, большая собака.

И не сразу понимает, что все это время скулила она сама.

3

Задыхаясь, Саруватари влетает в зал сбора, но там, разумеется, никого нет, даже Пат. Такое опоздание уже не скроешь, и она, с трудом переводя дух, разворачивается, чтобы идти на поклон к Мансуэто.

И тут же отшатывается, едва не вскрикнув от неожиданности – Манс стоит в проеме коридора почти у нее за спиной.

– Бога ради, Сари, не притворяйся, я совсем не такой страшный! – Он улыбается, но светло-голубые глаза напоминают глубокие озера, которые манят к себе, а потом ждут подходящего момента, чтобы утопить.

– Прости за опоздание, долго ждала флаер.

Отчасти это правда, в ангаре стоят не только личные, но и общественные флаеры, а на запуске соблюдается строгая очередность. Если машин скопилось много, процесс может затянуться. Именно поэтому Саруватари и не любила отправлять туда машину, но теперь у нее нет выбора.

Рассказывать же Мансу о пережитом ужасе она не собирается. Отношения между ними далеки от приятельских, и лучше пусть он считает ее проспавшей растяпой, чем человеком, которому подбрасывают на крыльцо мертвечину.

Мансуэто жестом приглашает ее прогуляться. Это грозный признак, но Саруватари ничего не остается, кроме как последовать за главой отдела.

– У тебя же собственный флаер, насколько я помню? – небрежно замечает он.

– Да, я отправляю его в ангар, а по утрам там столпотворение…

Как и ожидалось, оправдания звучат жалко, и Саруватари поспешно умолкает. Они идут по лазурному с золотыми прожилками коридору, и внезапно тот распахивается вверх и вниз, превращается в балюстраду, спиралью огибающую пустое пространство в центре башни. В нем мерцает огромная гало-проекция – полотнище зеленого цвета обвивает схематичную человеческую фигуру. Символ соцслужбы Оморона, Саруватари помнит, как захватило дух, когда она увидела его в первый раз. Как горячо верила в то, что будет нести людям добро, что облегчит их существование, сделает это целью своей жизни.

И вот чем все кончилось – а в том, что кончилось, почти нет сомнений. Пропесочить ее за опоздание Манс мог и на месте, у него с этим все быстро и просто.

Они идут вниз по пандусу, то и дело здороваясь со встречными сотрудниками. Кто-то, как и они, передвигается пешком, кто-то опускается или поднимается с помощью силовых полей в свободном пространстве шахты.

Саруватари невольно ежится, глядя на этих летунов.

– Может, тебе стоит найти ангар поближе к дому? – участливо замечает Манс. Словно не знает, что система автоматом направляет флаер в наименее загруженный ангар и повлиять на это никак нельзя.

Саруватари молча пожимает плечами. Знает, что Манс завидует ей – все завидовали. Собственный флаер как будто бы делал ее особенной, возвышал над остальными, хотя она к этому никогда не стремилась.

Ей просто повезло обладать высокой скоростью реакции, которая позволяет управлять флаером!

Пандус ведет их все ниже, к основанию башни. Мансуэто шагает воловьей, раскачивающейся походкой, хотя на самом деле не так уж и толст, просто массивен. Аскетические черты лица – острый нос, узкие светлые брови – окаймляются жирком, словно в тело балагура и весельчака втиснули какого-то религиозного фанатика.

Саруватари недоумевает – к чему эта неспешная прогулка? Показать ей, чего она лишается? Помучить подольше? Сердце бьется так часто, что удары сливаются в сплошной ровный гул, как внутри работающего сервера.

Наконец, когда они уже почти добираются до холла, Манс негромко, с какой-то тяжкой укоризной произносит:

– Что ж, неприятно это говорить… но, полагаю, ты понимаешь, что мы не можем продолжать сотрудничать с человеком, который ежедневно опаздывает.